Текст книги "Закрытые. Жизнь гомосексуалов в Советском Союзе"

Глава 3, в которой молодой сибиряк приезжает в Москву в погоне за мечтой

Москва, 1937

Для девятнадцатилетнего Саши 1937 год стал особенным[27]27
  Глава основывается на материалах уголовного дела, которое хранится в Центральном городском архиве г. Москвы: Ф. 819. Оп. 2. Д. 51.


[Закрыть]. Он поступил в престижное Московское театрально-музыкальное училище имени Глазунова, осуществив мечту многих начинающих артистов. Саша родился в Благовещенске, захолустном городке недалеко от границы с Китаем, с населением около 60 000 человек, и всегда стремился как можно скорее покинуть родной город, чтобы построить актерскую карьеру в столице. Когда в Благовещенск с гастролями приезжали артисты из Москвы, Саша мечтал, чтобы они взяли его с собой. Родители, однако, не одобряли его желания стать актером: они считали такой заработок слишком ненадежным, да и вообще не хотели, чтобы сын куда-то уезжал.

К тому времени, как он окончил школу, мать с отцом все же смирились с этой мыслью и даже дали ему денег на дорогу. В 1937 году Саша купил билет на поезд и отправился в долгое – почти пятидневное – путешествие из Сибири в Москву. Пока поезд грохотал по рельсам, Саша смотрел, как мимо проносятся бескрайние леса и поля, и представлял свою новую жизнь в столице СССР.

В училище принимали по итогам прослушивания. Саше предстояло декламировать стихи и прозу, танцевать и играть на музыкальном инструменте, а также демонстрировать другие сценические таланты, чтобы произвести впечатление на именитых актеров в приемной комиссии. Ему, очевидно, это удалось: после прослушивания Саша нашел свое имя на стене у входа в аудиторию в коротком списке зачисленных.

В 1937 году в Москве и других крупных городах стали пропадать люди. Причиной ночных исчезновений были аресты НКВД. Под покровом темноты к дому подъезжала машина, из нее выходили два-три человека в черных плащах. Они молча находили нужную квартиру, стучали в дверь и будили жильцов. Затем сухо объясняли, что одного из членов семьи обвиняют в политическом преступлении. Квартиру обыскивали, переворачивая все вверх дном. Наконец обвиняемому приказывали собраться и пройти за сотрудниками тайной полиции. Некоторым собранные вещи так и не пригодились: многих арестованных расстреливали уже через несколько часов после ареста. Других отправляли в лагеря. Пропавшие, как правило, назад не возвращались.

Пик Большого террора, как принято называть этот период советской истории, пришелся на 1937 год. Его жертвами становились как высокопоставленные чиновники и генералы, которых Сталин подозревал в неблагонадежности, так и простые люди. Последних могли обвинить в шпионаже или заговоре против советского режима: достаточно было бросить неосторожное замечание о зарубежном певце или случайно наступить на разворот газеты с фотографией Сталина. В обществе царили страх и мнительность. Люди подслушивали за соседями и друзьями и писали доносы – одни думали, что это защитит их от репрессий, другие преследовали личные цели. Именно в это время Саша начинал путь к своей мечте.

Вся его жизнь вращалась вокруг театра и занятий по актерскому мастерству. С раннего утра и до позднего вечера Саша пропадал на уроках и репетициях, едва успевая поесть. Жизнь артиста оказалась труднее, чем он ожидал, но это не мешало ему целиком посвятить себя театру. При этом его беспокоило, что у него нет свободного времени, чтобы устроиться на работу и начать зарабатывать. Стипендия, которую он получал, была мизерной, и ее не хватало, чтобы расплатиться с родителями за билет. Но такова была цена мечты, и Саше приходилось идти на жертвы.

Репетиции длились почти до полуночи, и к концу дня Саша был измотан до предела. В один из теплых осенних дней он познакомился с Павлом, который учился в том же институте. Павлу было двадцать три. Они столкнулись у входа в училище, где студенты обычно курили после занятий. После короткой дружеской беседы Павел пригласил Сашу прогуляться и посмотреть Москву.

Тот мало где успел побывать и охотно принял приглашение Павла. Они сходили на Красную площадь и даже прокатились вместе на недавно открывшемся метро. Саше очень понравился город, как и компания Павла: тот оказался хорошим собеседником и быстро расположил Сашу к себе. Саша признался Павлу, что мечтает стать актером, объездить весь СССР и, возможно, даже повидать мир. Павел внимательно слушал его и кивал в ответ.

С тех пор молодые люди стали видеться чаще. После пар они допоздна гуляли по Москве, хотя обоим приходилось рано вставать на занятия и репетиции. Во время одной из прогулок по Арбату Павел завел разговор, который поначалу показался Саше странным:

– Если честно, в наше время трудно стать известным актером. Актриса, конечно, может устроиться в какой-нибудь театр, если понравится режиссеру… Да и актер может найти работу, если приглянется какой-нибудь престарелой актрисе или… режиссеру, которому нравятся мужчины. Я знаю одного такого актера, могу вас с ним свести – он мне иногда помогает деньгами и все такое. Однажды помог мне оплатить расходы на день рождения.

– И много таких? В театре, – спросил Саша уже заинтересованно.

– Да, много. В Москве таких людей немало.

Когда Саша вдруг спросил Павла, из таких ли он сам, Павел пояснил:

– Не совсем. Мне нравятся и женщины, и мужчины. С мужчинами я начал встречаться совсем недавно. И знаешь, некоторые могут тебе помочь. Хочешь, покажу тебе, где они встречаются?

Саша кивнул, и они пошли дальше. Вскоре они вышли к темному парку. Единственным источником света были фонари. Некоторые пары сидели на скамейках, другие прогуливались. Парк был со всех сторон окружен дорогами и роскошными многоквартирными домами. Деревья росли довольно густо. У входа в парк стоял памятник русскому химику Тимирязеву и небольшое строение – общественный туалет. Подземный.

Тут они увидели мужчину. У входа тот замешкался, внимательно посмотрел направо, потом налево. Саше показалось, что он то ли ждет кого-то, то ли хочет убедиться, что за ним никто не следит.

– Видишь этого? Он постоянно сюда приходит, – сказал Павел. – Учится в институте кинематографии. Он обычно появляется здесь так поздно, чтобы никто его не видел. Смотри, сейчас зайдет.

Мужчина скрылся в туалете.

– Иногда приходит пьяным, когда возвращается из ресторана. Бродит по кабинкам, ищет, вдруг кто-нибудь готов… А когда пьяный, лапает всех подряд.

– Солдаты тоже бывают, – продолжил Павел. – Кто-то из-за денег, кто-то хочет хорошо время провести. У многих действительно туго с деньгами. Как у меня.

В местах, которые Павел показывал Саше, скрывались остатки гомосексуальной субкультуры, которая существовала в Москве уже давно. Хотя в царские времена мужеложство считалось преступлением, русские гомосексуалы находили множество способов встретиться.

Уже в 1800‐х годах богатые купцы и другие представители высшего сословия, нередко женатые, посещали коммерческие бани, где всегда было много молодых людей, готовых оказать сексуальные услуги. В основном это были крестьяне, приехавшие в Москву за лучшей жизнью. Некоторые из них занимались сексом за дополнительную плату, другие – потому что получали от этого удовольствие. Состоятельные купцы искали также связей с официантами в ресторанах. Те, в свою очередь, могли как брать плату, так и заниматься сексом просто потому, что им это нравилось[28]28
  Healey D. Moscow // Queer Sites: Gay Urban Histories since 1600. L., 1999. С. 44.


[Закрыть].

Начиная примерно с 1870‐х годов гомосексуальные отношения и секс стали более распространенным явлением в крупных городах России. Дело больше не ограничивалось связями представителей высшего сословия с крестьянами. Городские гомосексуалы постепенно привыкли встречаться в парках и общественных туалетах, где они показывали себя и демонстрировали, что готовы познакомиться с другими мужчинами. После 1917 года гомосексуальная жизнь в крупных советских городах претерпела некоторые изменения. Наступивший экономический кризис, а также желание большевиков пресечь разврат в ресторанах и банях привели к тому, что гомосексуалы стали встречаться в парках и общественных туалетах еще чаще[29]29
  Idem. Homosexual Desire… С. 30–36.


[Закрыть].

Несмотря на характерную для сталинской эпохи атмосферу всеобщей слежки, подозрительности и страха, мужчины, которые испытывали влечение к другим мужчинам, все же умудрялись вести привычный образ жизни. Павел, к примеру, предпочитал знакомиться с новыми партнерами в туалетах. Особенно нравился ему один на Трубной площади. В этом туалете в кабинках не было дверей, поэтому все могли друг за другом наблюдать. С одной стороны, это способствовало знакомствам, с другой – мешало уединиться. И все же Павлу удалось встретить в этом туалете много таких же мужчин, как он сам.

На протяжении следующих недель Саша и Павел продолжали гулять по Москве, иногда заходили в парки и скверы, где много раз заводили новых знакомых. Однажды они занялись сексом в квартире Павла, но, хотя это их и сблизило, ни у кого не было желания связывать себя серьезными отношениями. После секса они курили и говорили о театре и своих театральных буднях, обсуждали однокурсников и гадали, кто из них тоже любит мужчин, а кто нет.

Их отношения продолжались почти год. Летом 1938 года Павел окончил театральное училище и должен был уехать в Хабаровск, где ему предстояло три года работать в местном театре. Образование в СССР было бесплатным – с одной оговоркой: после окончания вуза человека направляли на определенную должность в любую точку Советского Союза на три года. Отказ послужил бы основанием для уголовного преследования.

Отъезд Павла Сашу не опечалил – напротив, ему захотелось самостоятельно исследовать новые места и знакомиться с мужчинами. Он стал смелее и теперь не только спускался в общественные туалеты один, но и подходил к сокурсникам в поисках секса. Это было рискованно, но Саше нравился адреналин, к тому же ему было трудно устоять перед некоторыми симпатичными студентами. Кроме того, он был уверен, что в училище много таких же, как он, поэтому риск, по его мнению, был минимальным.

С Сашей на курсе учился Иван, который Саше нравился. И однажды Саша сделал первый шаг: как когда-то Павел, он представился Ивану и предложил подружиться. Беседуя с Иваном о театре, он иногда пытался свернуть разговор в сторону гомосексуальных отношений между мужчинами, чтобы посмотреть на его реакцию. Обычно эти разговоры происходили в училище во время перерывов между занятиями или в квартире Саши. Как-то Саша признался Ивану, что предпочитает мужчин, и что они привлекают его больше, чем женщины. Иван сделал вид, что не понял, что пытается сказать его приятель, и их дружба продолжалась как ни в чем не бывало.

Впрочем, после этого Саша сделал еще один смелый шаг: когда они оба были в туалете училища, он предложил Ивану заняться сексом.

– А ну-ка повернись, – сказал Саша, нетерпеливо разворачивая Ивана к стене. Иван оттолкнул его и, не сказав ни слова, выбежал из туалета. После этого случая их отношения испортились.

Саша продолжал действовать решительно, использовал ту же тактику с другими студентами, и вскоре по училищу поползли слухи о его сексуальных предпочтениях. В конце 1930‐х годов такие слухи могли легко довести человека до тюрьмы, но Саша об этом не знал. Иногда он не мог контролировать свои импульсы, которые ему так долго приходилось подавлять.

С 1938 по 1941 год Саше удалось встречаться с другими мужчинами; за это время у него накопилось много знакомых, чьи имена он записывал в небольшой блокнот. Бурная гомосексуальная жизнь Саши разворачивалась в необычное время – на фоне репрессий и ночных исчезновений внутри страны и растущей напряженности за рубежом. Гитлеровский режим набирал силу, и в 1939 году Германия напала на Польшу. В том же году СССР подписал с Германией пакт о ненападении.

В феврале 1941 года Сашино везение закончилось: кто-то написал на него донос. При Сталине доносы и внезапные аресты не были редкостью. Сотрудники НКВД ворвались в Сашину квартиру в центре Москвы и тщательно ее обыскали. Они наткнулись на его маленькую записную книжку с номерами телефонов и адресами. Понимая, что времени мало, они немедленно проверили эти адреса и нашли мужчин, с которыми Саша встречался. Сашу доставили в НКВД, сфотографировали и взяли отпечатки пальцев.

Поначалу Саша не хотел сознаваться в преступлении, хотя следователь и пытался быть дружелюбным. Но вскоре энкавэдэшник потерял терпение и пригрозил изнасиловать Сашу стоявшей на столе бутылкой, а затем пообещал, что позволит другим заключенным сделать с ним то же самое. Саша поддался и дал показания против других мужчин, раскрыв их имена. Следователи быстро нашли и допросили их всех.

При Сталине для вынесения обвинительного приговора было достаточно дать признательные показания. Фактически огромное количество уголовных дел, возбужденных НКВД во время Большого террора, было основано на признаниях, которые сотрудники комиссариата выбили из обвиняемых. Не было необходимости в тщательном и беспристрастном расследовании. Основу дела Саши составили его собственные признательные показания и свидетельства других людей, часть из которых убедили выступить в качестве потерпевших. Материалы передали в суд.

Большой террор серьезно подорвал советскую судебную систему, поскольку власти были куда больше заинтересованы в обвинениях, репрессиях и казнях, чем в соблюдении надлежащей процедуры расследования. Обычные суды, однако, все еще существовали и даже поддерживали некое подобие правосудия.

Сталин, который по-прежнему стремился внушить страх и добиться безоговорочного повиновения народа, был также озабочен международной репутацией СССР и считал, что видимость правосудия делает Советский Союз похожим на «нормальное государство»[30]30
  Solomon-Jr. P. H. Soviet Criminal Justice under Stalin. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. С. 458–459.


[Закрыть]. Дело Саши, как и многие другие, рассматривалось на, казалось бы, «нормальном» заседании: в зале суда присутствовали судья, обвиняемый, очевидцы, прокурор и адвокат. Даже Сашин друг Павел был задержан в Хабаровске и доставлен в Москву, чтобы предстать перед судом.

При Сталине, как, впрочем, и на протяжении всего существования СССР, у адвокатов было мало возможностей добиться оправдательного приговора. Поскольку внесудебный террор стал обыденным явлением, адвокаты были нужны лишь для сохранения видимости судебного процесса. Печально известный генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский, лично вынесший множество смертных приговоров невиновным людям, постоянно критиковал советских адвокатов за их стремление защищать интересы клиента в ущерб советскому государству. По словам Вышинского, адвокат должен был защищать своего клиента так, чтобы его работа не шла вразрез с интересами государства. Адвокаты, опасаясь потерять работу и тоже оказаться на скамье подсудимых, не испытывали особого желания оспаривать аргументы прокурора.

На громком показательном процессе, который состоялся в ноябре – декабре 1930 года и вошел в историю как «Дело промпартии», защита продемонстрировала «идеальное» поведение, какого и ожидало советское государство от адвокатов. Председательствующим судьей был сам Андрей Вышинский, подсудимыми – группа известных советских экономистов и инженеров, обвиняемых по сфабрикованному делу о государственной измене. Вместо того чтобы представить прокурору доказательства невиновности своих клиентов, один из адвокатов поздравил его с исторической обвинительной речью и кротко заметил, что нет необходимости в физической ликвидации его подзащитных, на чем настаивало обвинение. Таким образом, адвокат держался безупречно: не оспаривал обвинение и даже не попытался смягчить приговор[31]31
  Huskey E. Russian Lawyers and the Soviet State: The Origins and Development of the Soviet Bar, 1917–1939. Princeton: Princeton University Press, 1986. С. 189.


[Закрыть].

Саша и другие обвиняемые в мужеложстве могли ожидать еще меньшего от адвокатов, которые не только не хотели рисковать своим положением, но и были крайне плохо осведомлены о юридической практике, связанной с законом о мужеложстве. Само по себе такое преступление было новым явлением, не было никаких указаний или инструкций о том, как защищать таких клиентов, поэтому адвокатам приходилось полагаться исключительно на собственное понимание дела. Среди адвокатов и судей не было единого мнения относительно того, что следовало считать мужеложством; в некоторых случаях закон о мужеложстве применялся даже в тех случаях, когда, согласно материалам дела, между участниками имел место только оральный секс.

Суд состоялся 27 июня 1941 года, через четыре дня после того, как Германия напала на СССР. В суде Саша признал свою вину лишь частично.

– Меня к мужеложству никогда не тянуло. Я всегда старался вырвать из себя эту грязь.

– Почему же тогда вы занимались мужеложством с другими актерами? – спросил прокурор.

– Я всего лишь хотел завести знакомства среди актеров. Я надеялся получить работу в театре, поэтому и стал этим заниматься. Я знал, что многие актеры так живут. Честно говоря, я хотел рассказать об этом матери – я зашел слишком далеко. Я даже хотел пойти к врачу, но мне было страшно. Я знал, что меня за это арестуют.

Павел, однако, полностью признал свою вину и рассказал, что узнал о наклонностях Саши от своего бывшего любовника Андрея. Стоило Саше переступить порог театрального института, как Андрей указал на него Павлу и уверенно заявил, что Саша – один из них. Павел также признался, что влечение к мужчинам у него появилось в возрасте двадцати одного года. Раньше он не был уверен, стоит ли прислушиваться к своим желаниям, но затем наконец им поддался.

На судебном заседании присутствовали и другие мужчины, с которыми у Павла и Саши были сексуальные отношения. Некоторые из них были признаны потерпевшими, другие тоже получили тюремные сроки. Один из них, тридцатилетний Михаил Брусникин, пытался оправдать свои действия: «Во всех случаях совершения актов мужеложства я был выпивши. Выпиваю я потому, что чувствую себя одиноким, это угнетает меня, и поэтому я искал утешения в вине. С женой я прожил с 1929 по 1939 год, но с большими перерывами. Женщины меня привлекают и сейчас, но, когда я выпью вина, меня тянет к мужчинам. Я думал, что это результат того, что я болен шизофренией. Когда я трезв, мужеложство кажется мне отвратительным».

Суд приговорил Сашу к шести годам лишения свободы. Другие мужчины получили аналогичные приговоры. Сашиной мечте стать актером не суждено было сбыться.

Глава 4, в которой звезда эстрады ведет двойную жизнь и втайне страдает

Москва, 1940

Вадим Козин был, вероятно, самым популярным советским певцом 1930‐х годов. Несмотря на то что сам Козин предпочитал живые выступления, появление музыкальных записей, радио и граммофонов способствовало тому, что его слава быстро распространилась по всему Союзу, а имя было у всех на устах. Подобно молодому Фрэнку Синатре, выходя на сцену, он заставлял людей в зале кричать от восторга и плакать от радости. Зрители тянули руки в отчаянной попытке дотронуться до артиста, и очень часто во время и после выступлений сотрудникам милиции приходилось сдерживать толпы штурмующих концертные залы. Козин пользовался народной любовью и упивался ею.

Хотя песни Козина были невероятно популярны в народе, он часто подвергался критике со стороны высокопоставленных партийных чиновников за излишнюю сентиментальность и отсутствие настоящего социалистического духа. В партии считали, что истинный певец социализма должен петь о советских рабочих и прославлять их самоотверженный труд на благо родины. Музыка Козина была совсем другой: он пел о романтических чувствах, о едва уловимых оттенках жизни, о радости и боли, о надежде и страданиях[32]32
  Савченко Б. Вадим Козин. Смоленск: Русич, 2001. С. 78–79.


[Закрыть]. Козин всегда выходил на сцену в элегантном коричневом костюме, со сверкающим бриллиантом в петлице и шелковым платком в руке. Им восхищалось огромное количество советских граждан – его любили рабочие, колхозники, государственные служащие и даже солдаты и командиры Красной армии, которым надоели официальные пропагандистские песни.

Козин был избалован славой и обожанием публики и довольно часто вел себя как капризная дива. Он терпеть не мог микрофоны и буквально объявил им войну: соглашался петь только при условии, что на сцене микрофона не будет. В противном случае Козин мог просто отказаться выступать, несмотря на ожидающих его поклонников. На одном из концертов организаторы осмелились проигнорировать требование Козина и оставили микрофон на сцене. Поначалу он ничего не понял и успел допеть до середины песни, как вдруг заметил микрофон в нескольких метрах от себя. Бросив гневный взгляд за кулисы, Козин, ко всеобщему изумлению, оборвал песню и в бешенстве покинул сцену. Обескураженные организаторы бросились к микрофону и быстро унесли его. Через несколько минут Козин вновь вышел к публике – с улыбкой и готовый петь[33]33
  Там же. С. 80.


[Закрыть].

Козин был также печально известен тем, что ни с того ни с сего отменял концерты, чем разочаровывал поклонников и ставил в неловкое положение организаторов, которым приходилось объясняться перед публикой. Кроме того, певец брал непомерно высокую плату с театров, где выступал, и имел список требований, которые должны были неукоснительно соблюдаться при подготовке к его приезду. Подобно экзальтированной оперной диве или поп-певцу, который хочет показать свою власть, он требовал, например, чтобы гримерная была устлана коврами и уставлена букетами.

Мало кто знал, что сложный характер и вспыльчивость Козина были результатом затяжного эмоционального кризиса и глубокого чувства неудовлетворенности. Несмотря на всю любовь и преклонение, в советском обществе Козин чувствовал себя неполноценным и чрезвычайно уязвимым. Главной причиной было скрытое эмоциональное и физическое влечение к красивым мужчинам, которое он испытывал с детства. Когда Козин впервые осознал эти чувства, он был напуган и растерян. Примерно к двадцати пяти годам после безуспешных попыток подавить желание он наконец сдался и позволил себе экспериментировать. Его первый сексуальный контакт с другим мужчиной произошел во время одного из первых концертных туров по СССР. Козин описывал его так:

В группе со мной ездило акробатическое трио: муж, жена и его брат, молодой интересный парень лет 26, чуть старше меня. Он был бледен, держался обособленно, любил быть один, не курил. А так как и я не курю, то мне пришлось жить с ним в одном номере, и так почти всю полугодовую поездку. Однажды ночью после концерта, уже после месячного концертирования, в каком-то городе в гостинице в номере была одна широкая постель, а другая приставная койка. Он сказал, чтобы я шел к нему на кровать. «Расскажи, как ты любишь? Я знаю, что я тебе нравлюсь, а ты мне тоже нравишься. Но какой ты, расскажи откровенно, а я расскажу, какой я. Как ты раньше жил?» Я все ему откровенно рассказал. Он меня крепко, до боли обнял и, поцеловав, сказал: «Сегодня спи, а завтра будем разговаривать»[34]34
  Козин В. Проклятое искусство. М.: Вагриус, 2005. С. 14.


[Закрыть].

В течение нескольких дней он объяснил мне все «тонкости», но, как ни заставлял меня быть активным, у меня ничего не получалось. Несколько раз я был для него пассивным, но никакого ощущения от этого не получал. Я откровенно сознался, что больше не хочу ему давать. Мне было приятно лежать рядом с ним и, когда он уснет, самому себе проонанировать. Однажды он это заметил, стал меня в это время целовать. «Так вот что ты в конце концов любишь! Я то же самое, я иногда люблю один представлять себе мужчину и онанировать». После этого разговора мы продолжали спать вместе, но никаких физических соприкосновений не было… [35]35
  Там же.


[Закрыть]

По мере того как карьера Козина шла в гору и он стал выступать в Москве, число его поклонников росло в геометрической прогрессии. Его караулили у служебного входа после концертов, визжали, кидались навстречу с цветами и выпрашивали автографы. Ему признавались в любви и мужчины, и женщины. Иногда Козин полунамеками приглашал красивых мужчин в свой гостиничный номер после концерта. Однако сдержанность и чувство стыда так и не позволили ему воплотить свои сексуальные фантазии в жизнь:

Хотя мне и нравятся юноши, я лишь мысленно представляю себя с ними пассивным, а физически я смогу, будучи рядом с ним, лишь проонанировать, а иногда даже мне достаточно посидеть и поговорить с понравившимся человеком, и, когда он уйдет, я один, мысленно представляя его, буду онанировать. Этот человек может лежать, спать рядом со мной, я к нему не прикоснусь, мне будет приятно, что он находится около меня[36]36
  Там же. С. 15.


[Закрыть].

К тридцати Козин смирился со своим влечением и принял то, что с ним придется как-то жить:

Я понял, что я человек ненормальный, неполноценный. Если в чувствах к мужчине я был более смелым, я знал, что самым худшим будет, если меня обругают психопатом, «не рыбой и не мясом», то в отношении женщины остаток моего мужского «Я» не мог перенести чувства стыда за мою неполноценность. Я озлобился…[37]37
  Там же. С. 16.


[Закрыть]

В годы наибольшей популярности в Москве перед войной меня окружала масса молодежи. Я часто сидел с ними в ресторанах, заказывал на всю компанию ужин, оплачивал, а сам уходил к себе в номер. Никто из них мне не нужен был, я думал, пусть они посидят за мою юность и повеселятся. Сто, двести рублей [средняя зарплата советского рабочего] для меня ничего не стоили, ибо я зарабатывал до 125 тысяч в месяц. Отсюда шли толки, что я развращаю молодежь пачками…[38]38
  Там же.


[Закрыть]

Несмотря на то что тайной полиции было известно о сексуальных похождениях Козина (роскошная гостиница «Метрополь» в самом центре Москвы, где жил певец, тщательно прослушивалась), его не трогали. До поры до времени. В декабре 1944 года, вскоре после дня рождения Сталина, глава НКВД Лаврентий Берия вызвал Козина в свою резиденцию для беседы о содержании его песен.

Приближенный к вождю Берия в те годы внушал не меньший страх, чем сам Сталин. На протяжении многих десятилетий он организовывал самые кровавые чистки и одним росчерком пера отправлял тысячи советских граждан в ГУЛАГ, под пытки или на расстрел. Его боялись даже военачальники. В Красной армии ходил эвфемизм «пить кофе у Берии» – для обозначения чисток. Как и его предшественники, Берия был не только бессердечным убийцей, но и развратником. Его жертвами становились молодые женщины, которых его телохранители хватали на улицах и доставляли в особняк, где Берия насиловал их. «Можете кричать, но это не имеет значения, – говорил он своим многочисленным жертвам, – лучше подумайте и ведите себя как нужно». После изнасилования женщины получали букет цветов от телохранителя Берии – в знак того, что секс был «по обоюдному согласию». Тех, кто осмеливался оказать сопротивление, бросали за решетку[39]39
  Montefiore S. S. Op. cit. С. 517–518.


[Закрыть].

Берия, конечно, знал о том, что Козин предпочитает мужчин, и презирал его за это. Гетеросексуальность удивительным образом позволяла насильнику ощущать собственное нравственное превосходство. Манерность певца также вызывала у Берии раздражение и отвращение, однако при встрече с Козиным он этого не показывал.

– Ну, расскажи, Вадим, что ты поешь по праздникам? – спросил Берия.

Вадим напел свою единственную песню, в которой прославлялось советское государство.

– И это всё?! – удивился Берия. Он ожидал, что в репертуаре Козина будет больше политических песен.

– Всё, – несколько равнодушно ответил Козин.

– Ну, знаешь ли… Тебе надо подготовить что-то для него, – сказал Берия, жестом указывая на портрет Сталина на стене. – Ему будет очень приятно.

– Я лирический певец и ничего другого разучивать не буду.

Берия улыбнулся.

– Так и не будешь? – вопрос прозвучал как угроза.

– Не буду.

– Точно не будешь? – спросил Берия более серьезно.

– Не бу-ду.

– Ну ладно, иди. Будем считать, что разговор не состоялся[40]40
  Савченко Б. Вадим Козин. С. 130.


[Закрыть].

Несколько недель спустя НКВД подписал приказ об аресте Козина. В феврале 1945 года, в возрасте сорока двух лет, Козин был приговорен к восьми годам лишения свободы за контрреволюционную агитацию в военное время, развратные действия в отношении несовершеннолетних и мужеложство. Его отправили в трудовые лагеря на Колыме, в одну из самых страшных колоний сталинского ГУЛАГа. Изоляция от внешнего мира, низкие температуры и ужасные условия жизни приводили к рекордно высокой смертности среди заключенных[41]41
  Healey D. Russian Homophobia from Stalin to Sochi. Bloomsbury, 2018. С. 77–78.


[Закрыть].

Однако исключительный талант и известность Козина спасли его от смерти. Заключенных артистов и певцов взяла под крыло руководившая культурной деятельностью лагеря Александра Гридасова, жена одного из начальников Магаданского ГУЛАГа Ивана Никишова. Благодаря заступничеству Гридасовой Козину разрешили выступать в Магаданском музыкально-драматическом театре, и его концерты пользовались огромной популярностью у местных жителей. Но, несмотря на то что Козин продолжал выступать, он по-прежнему оставался заключенным ГУЛАГа, и его жизнь находилась во власти комендантов.

Однажды Козин выступал на закрытом вечере для магаданских офицеров милиции и начальников ГУЛАГа. К началу концерта зрители были уже в подпитии. Занавес раздвинулся, и перед публикой предстал Козин – он стоял в окружении букетов, облокотившись на рояль. Зал на мгновение замер, а затем взорвался аплодисментами. Кто-то выкрикнул: «Козину – ура!» Остальные подхватили и стали скандировать: «Ура! Ура!»

Вдруг из ложи поднялся разъяренный и едва стоящий на ногах генерал Никишов:

– Кто крикнул «ура»?! Вы кому кричите ура?

Зрители мгновенно замолчали и посмотрели в его сторону.

– Вы кому кричите ура? Педерасту?! – кричал он, указывая на испуганного Козина. – Только правительству можно кричать ура! Убрать дурака из зала! А ты, – он бросил гневный взгляд в сторону певца, – вон со сцены!

– Кто? Я? – робко спросил Козин.

– Да, ты! Вон со сцены! В карцер немедленно! – рявкнул Никишов.

Козин бросился со сцены в гримерку, а за ним – Александра Гридасова.

– Вы не волнуйтесь, Вадим Алексеевич, никакого карцера, я все улажу! – приговаривала она, пытаясь его успокоить. Гридасова тут же кому-то позвонила, и Козина отвезли в лазарет, где он провел следующий месяц, притворяясь больным. Когда об инциденте все забыли, Козин вернулся на сцену, хотя пережитое унижение надолго осталось в его памяти[42]42
  Савченко Б. Вадим Козин. С. 198.


[Закрыть].

Козин был освобожден в 1950 году, но, вместо того чтобы вернуться в Москву, предпочел остаться на должности творческого работника и библиотекаря при лагере. После смерти Сталина в 1953 году Козин постепенно вернулся к концертной деятельности. В 1955 году, в возрасте 52 лет, вместе с магаданской труппой он начал гастролировать по области.

К этому возрасту Козин уже не боролся со своим желанием. Он принял его и научился с ним жить. Его, однако, раздражали артисты труппы, которые все до единого были в курсе его сексуальной ориентации и, как ему было известно, злословили о нем за его спиной. В 1955 году Козин выразил свое возмущение в дневнике:

Погода по-прежнему действует мне на нервы. Так же на меня действует и уж очень низкий уровень культуры наших артистов. Я все время пытаюсь понять, отчего это происходит. Смысл всех их разговоров в конечном счете сводится к похабщине, двусмысленности, анекдоту. Такая «тема» их удовлетворяет и одинаково интересна и мужчинам, и женщинам. При всем моем, как все считают, «глубоком моральном падении» мне никогда не придет в голову сказать в компании нечто подобное, от их разговоров мне, человеку 50 лет, делается как-то совестно и тошнотворно. А эти люди – мужья и жены – считаются не нарушающими норм общественной морали. Черт бы побрал такую мораль и этику! Это настоящее ханжество и лицемерие, которое приведет в конечном итоге к упадку и вырождению личности. Нет, как можно подальше держаться от них, как можно меньше точек соприкосновения с ними[43]43
  Цит. по: Healey D. Russian Homophobia… С. 83.


[Закрыть].

У Козина также появилась определенная осведомленность о гомосексуальности и понимание того, что он является жертвой дискриминации со стороны государства. В своем дневнике он описал случай, который произошел с ним в Свирске в августе 1955 года: