Текст книги "То ли свет, то ли тьма"

19

Через полчаса обсуждения итоговые оценки по практическим навыкам были проставлены всем студентам. Студенты, нахватавшие на кафедре практических навыков нули, в итоге получили положительные оценки.

– Ну, кажется все, – сказал заместитель декана и отер платочком вспотевшее лицо. Видно было, что чувствует он себя ущербно.

«Грехи, грехи, – в очередной раз думал он, – сколько я их беру каждый год на свою душу, а ректор и проректор, и декан – все в стороне. И никто не оценивает меня должным образом как работника. Вот уйду из деканата, буду тихо, спокойно работать на кафедре, тогда вспомнят обо мне».

«Крепко ты прирос к деканатскому креслу, – в очередной раз думал я, глядя на него, – а ведь ты уже давно на пенсии, у тебя постоянно артериальное давление под двести, и бывает порой плохо с сердцем. Другой бы на твоем месте плюнул бы давно и слез с кресла, пока его не хватил апоплексический удар. Ан нет же! Что-то держит крепко тебя на этом месте. Под стать ему и декан, но он, в отличие от заместителя, практически не делает ничего – появляется на госэкзаменах на час в последний день, чтобы пожать всем руки да принять, и то не всегда, участие в обсуждении».

Если в первый день экзаменов по практическим навыкам, отвечая на вопросы билетов, некоторые студенты плавали и были в растерянности, и дожидались объявления оценок, то теперь все знали, что в любом случае они получат положительные оценки. Поэтому многие студенты на четвертый день экзаменов, не дожидаясь объявления оценок, разбежались по своим делам.

Заместитель декана в очередной раз пробежал глазами по ведомости и посмотрел на преподавателей. Экзамены закончились, все этим были довольны и, словно студенты, смотрели на него – что скажет «учитель».

– Уважаемые коллеги! – сказал заместитель декана, сделал паузу и подумал: «До чего же у нас в университете хороший коллектив. Случайных людей на кафедрах практически не бывает. Любой вопрос можно решить без волокиты и суеты». – Подобным образом, – продолжил он, – в два этапа, госэкзамены по практическим навыкам у нас проводятся впервые. Я был в клинике и на экзамене у вас не присутствовал, и потому прошу экзаменаторов и членов ГЭК поделиться своими впечатлениями и высказаться о целесообразности проведения экзамена по практическим навыкам здесь, на кафедре практических навыков.

Заместитель декана, конечно же, понимал, что на кафедре практических навыков более объективно выявляются знания студентов, но он желал бы проводить экзамен только в клинике. «От двойного экзамена по практическим навыкам одна только головная боль, – думал он. – И ректор, и проректор сидят высоко на суку и, сами, не понимая того, его подпиливают, не представляя толком, что делается внизу. Впрочем, им нечего опасаться – в любом случае стрелочником буду я. Вон проверяющая комиссия выявила нарушение финансовой дисциплины при работе с иностранными студентами, в итоге ни ректор, ни заведующая коммерческим деканатом не пострадали, а Виталия Сергеевича, декана иностранного факультета, который к деньгам не имел отношения, с должности сняли».

– Если позволите, – произнес завкафедрой истории России.

В доперестроечные времена он был парторгом лечебного факультета, часто в качестве председателя вел собрания и до сих пор сохранил привычку к публичным выступлениям.

Он встал, хотя в этом не было надобности, и, словно перед ним была большая аудитория, поставленным голосом сказал:

– Уважаемые товарищи! Прежде всего, я должен сказать, что руководство нашего института проводит дальновидную политику, направленную на совершенствование педагогического процесса. Примером тому является создание впервые в России кафедры по практическим навыкам. На этой кафедре проводится обучение практическим навыкам студентов, начиная с третьего курса и заканчивая государственным экзаменом. Такой кафедры нет не только в России, но и в странах СНГ. Что же касается целесообразности проведения госэкзаменов на кафедре практических навыков, то это передовой опыт, и в этом, я думаю, все только что убедились. Разумеется, его следует и в дальнейшем продолжить. Если же говорить более конкретно, то прежде всего хочу отметить хорошую организацию экзаменов на этой кафедре. Все было продумано до мелочей. Студенты не толкались. Сдав, скажем, хирургию, сразу же получали направление к акушеру-гинекологу. Все экзаменаторы и члены ГЭК относились к студентам требовательно и в то же время доброжелательно, что способствовало объективному выявлению знаний.

Глядя на лица преподавателей и членов ГЭК, можно было предположить, что никто из них не воспринимал дежурную речь завкафедрой истории России всерьез. Выступающий между тем думал, что он говорит именно то, что и нужно говорить.

Он сделал паузу, почесал затылок, пошарил в полупустой голове, думая, что же еще сказать, и продолжил:

– Непонятно мне вот только одно: студентам создали все условия для занятий, с ними занимались по практическим навыкам опытные преподаватели, а оценки у некоторых студентов не блестящие.

– Не у некоторых, – заметил с места профессор Файзуллин.

– Мы уже прикинули, и получается, что в среднем на кафедре практических навыков оценка более чем на балл ниже, чем в клинике, – сказал заместитель декана.

– Я тоже обратил внимание на ножницы: у трех студентов по практическим навыкам в клинике пятерки, а здесь двойки. Почему это происходит, лично для меня загадка, – сказал профессор-рентгенолог.

– Кто еще хочет высказаться? – спросил заместитель декана и искоса посмотрел на меня.

И для него, и для декана, и для шефа, и для руководства института я заблудшая овца, писатель, на мне клеймо – я не раз выносил из избы мусор. Учтиво говоря, я никого из профессоров в своих произведениях не возвеличиваю. В отместку в клинике РКБ главный врач дал указание: мне больных не показывать – не дай бог я что еще подгляжу и в очередной раз предам гласности. Если раньше заместитель главного врача часто просила меня проконсультировать непонятного, сложного в диагностическом плане или тяжелого больного, то с некоторых пор я не слышу от нее звонка. Какое-то время мне еще давали на рецензию истории болезни, с тем чтобы я выступил как рецензент на патологоанатомической конференции. На патологоанатомическую конференцию у нас в клинике не выносятся завальные случаи. Истории с явными врачебными ошибками сразу же прячутся «под стол». А между тем еще в девятнадцатом веке патриарх нашей медицины Н. И. Пирогов писал: «Каждый ученый (врач), в особенности преподаватель, должен иметь своего рода внутреннюю потребность возможно скорее обнародовать свои ошибки для предупреждения других, менее сведущих». Но и во всех историях без исключения, которые «прошли сквозь сито», я нахожу массу грубых врачебных ошибок. Разумеется, обо всем этом докладывается главному врачу. После очередного моего критического выступления, как в адрес патанатомов, так и клиницистов, мне уже перестали давать на рецензию истории болезни.

Патологоанатомические конференции у нас в клинике проходят по принципу: «Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку».

Многие ждали, что скажу при обсуждении я, и мне, не залезая за словом в карман, пришлось выступить.

– Уважаемые члены ГЭК, экзаменаторы, – сказал я, – то, что студенты на экзаменах здесь получили более низкие оценки, чем в клинике – для многих загадка, однако она имеет простую отгадку. Все дело в том, что в клинике студент получает больного в восемь часов утра. Перед ним стоит задача собрать у больного анамнез и после обследования поставить диагноз. Экзамен начинается в девять и длится около трех часов. Поэтому студенту самое малое на подготовку дается час, а студенты, которые сдают больного в конце экзамена, имеют на подготовку более трех часов. За это время пронырливый студент зайдет в ординаторскую, ознакомится с историей, спишет в тетрадку клинический диагноз и назначенные больному лекарственные препараты, прочитает по учебнику про заболевание, которым страдает его больной, проштудирует, как перкутировать границы сердца, если у него сердечный больной, проконсультируется у товарища – после этого даже самый несмышленый студент, но обладающий даром речи, что-то скажет экзаменатору, а это у нас уже четверка. А задайте ему по его же больному дополнительный вопрос, он сразу – рот на замок. Кроме того, у экзаменаторов и членов ГЭК негласная установка: не ставить на экзаменах двойки. Если кто-то перешагнет этот психологический рубеж, то станет белой вороной. Чтобы объективно выявить у студента знания по практическим навыкам, надо его, как это делается за рубежом, поместить один на один с больным на пятнадцать минут в отдельную комнату и посмотреть, что он будет делать. Иными словами, у нас в клинике имитация экзамена. Здесь же, на кафедре практических навыков, при балльной оценке у некоторых экзаменаторов нет психологического барьера перед двойкой, а у студента ограничена возможность прошпаргалить. Он получает билет и сразу отвечает. Итоговая оценка, полученная им на кафедре практических навыков, в большей степени отражает его знания, хотя и здесь мы завышаем оценки.

– Ну, это несбыточные фантазии. Кто у нас в клинике предоставит во время экзаменов отдельную комнату студенту, да еще с наблюдением. К тому же при этом экзамен затянется до позднего вечера. Да и вообще, нечего разводить лишнюю канитель. Раз студент проучился шесть лет, то по логике должен получить диплом, – сказал заместитель декана.

– Экзамен на кафедре практических навыков показал, – продолжил я, – что мы по самым скромным оценкам выпускаем не менее десяти процентов студентов, которых вообще нельзя допускать к больным даже в качестве фельдшеров и медсестер. Уровень интеллекта у них такой, что их ничему в медицине нельзя обучить, а раз так, то государственная экзаменационная комиссия должна написать ректору университета, как председателю приемной комиссии, петицию о недопустимости приема в университет неспособных к учению абитуриентов. Приемная комиссия – вот где собака зарыта. В медуниверситете вообще не должно быть коммерческих студентов. Мало того, что многие из этих студентов сами не учатся, они расхолаживают других. Ведь на прием к большинству докторов, которые получают у нас диплом, мы сами не пойдем. У нас в лучшем случае в каждой группе обучается два-три студента, из которых получатся хорошие доктора. Не зря же за рубежом не признается наш диплом.

Конечно же, я сказал далеко не все, что бы мог еще сказать. Я не люблю публично выступать, не получая в ответ отклика.

Воцарилась тишина. Члены госкомиссии – профессора и экзаменаторы – искоса посматривали на меня, словно я сказал что-то неприличное, и никто меня не поддержал, ибо люди у нас, как написал Лев Толстой в «Исповеди», «более возлюбили тьму, нежели свет, потому, что дела их были злы. Ибо всякий, делающий худые дела, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличались дела его». Эту истину Л. Н. Толстой позднее нашел и в Писании.

20

Пока я говорил, заместитель декана слушал меня с гримасой на лице и в очередной раз думал о том, что я в университете, если не заблудшая, не примкнувшая к стаду овца, то – случайный человек. Кстати сказать, у нас в университете время от времени случайные люди появляются, и от них при очередном переизбрании избавляются.

Был лет восемь назад на кафедре рентгенологии доцент Амиров. Он был мужественный человек и неоднократно на открытых ученых советах выступал, даже на ректора руку поднимал, правду-матку искал. Так его на очередном переизбрании и прокатили, хорошо еще, что он устроился работать рентгенологом в тубдиспансер. А со мною сложнее. Я ведь могу про университет роман написать. В этом смысле я в первую очередь очень благодарен шефу и подобным ему, благодарен за то, что он, как никто другой, постоянно своими деяниями питает мое творчество.

Впрочем, если этот мой опус опубликуют, то я не буду работать в университете. Когда настало время моего очередного переизбрания на следующий пятилетний срок, шеф мне сказал: «Ректор не будет на должность доцента, которую ты занимаешь, объявлять конкурс. Будешь работать по приказу». Теперь я каждый год, вот уже несколько лет в сентябре пишу на имя ректора заявление с просьбой принять меня на работу. Иначе говоря, работаю на птичьих правах.

– Я поговорил со студентами, – сказал заместитель декана. – У них к некоторым кафедрам имеются претензии: в частности к кафедре госпитальной терапии. Перед экзаменами студентам дали список вопросов, который разнится с вопросами билетов. В списке нет вопроса про кардиогенный шок, а в одном билете он есть.

– По положению о госэкзаменах студентам вообще не следует давать вопросы билетов. Это нарушение. К тому же этот принципиальный вопрос имеется и на экзаменах по теоретической части и студенты должны его знать, – заметил заведующий кафедрой практических навыков. Тем, как прошли экзамены на его кафедре, он был доволен. Организация экзамена превзошла ожидания. «А уж почему студенты получили плохие оценки – над этим пусть ломают голову клиницисты и начальство», – думал он.

– Кардиогенный шок – этот вопрос мы подробно разбираем на практических занятиях. Кроме того, на эту тему студентам была прочитана на шестом курсе лекция. Вопросы по кардиогенному шоку включены в контрольные тесты, на которые студенты отвечали перед госэкзаменами. Поэтому если студенты не знают ответ на этот вопрос, то коль физиономия крива – кафедра не виновата, – сказал Салават Зарифович.

– В принципе да – кафедра не виновата, – согласился заместитель декана. – Что такое кардиогенный шок, студенты должны знать. Замечания студентов мы не принимаем. Нам же сейчас нужно прийти к единому знаменателю и ответить на вопрос: как мы расцениваем первый опыт проведения госэкзаменов на кафедре практических навыков?

– Как передовой положительный опыт. Это же инициатива руководства института. Тем более что на итоговую оценку этот экзамен практически не повлияет, а студентов подхлестнет, пусть зубрят, – сказал заведующий кафедрой рентгенологии.

С его мнением все согласились, и все были довольны тем, что экзамены не затянулись, можно было еще решить в течение дня личные дела. И никто, по – прежнему, не думал о том, какие из наших выпускников получатся доктора.

21

Один раз в пять лет преподаватели вузов проходят переизбрание по конкурсу. Когда подходит срок, мы пишем отчет по учебной, учебно-методической, научной и воспитательной работе.

На кафедральном совещании при переизбрании преподаватель зачитывает отчет, отвечает на вопросы коллег, затем происходит открытое обсуждение отчета и голосование.

Вот и сегодня у нас в повестке дня кафедрального совещания отчет и переизбрание нескольких преподавателей. Среди них Салават Зарифович.

– Если все делать по-честному, то меня должны переизбрать, – сказал мне Салават. – У меня за пять лет четыре научных статьи в центральных журналах плюс тезисы в материалах российских научных съездах и конференциях, к тому же я по миокардитам написал учебное пособие. Ни у кого на кафедре за последние пять лет нет больше, нежели у меня, научных публикаций. От студентов только положительные отзывы, кроме того, я в совершенстве владею английским, а про лечебную работу я и не говорю. У нас на кафедре практически не осталось преподавателей, кто может серьезно посмотреть больного. Это с одной стороны, но с другой – у меня договоры с фармфирмами. Рекламируя лекарственные препараты, я читаю лекции в поликлиниках города, выезжаю в районы Республики и не делюсь с шефом. Посмотрим, что перевесит.

– А почему ты не хочешь с ним поделиться? – спросил я его. – Ведь он почти на каждом кафедральном совещании практически прямым текстом говорит тебе об этом. А в начале учебного года в присутствии не только всех преподавателей, но и бывших твоих студентов – ординаторов и интернов – сказал, что ты не справляешься с обязанностями: научный кружок и работу с ординаторами завалил, что ты балласт для кафедры. Тебе нужно было встать и ему сказать, что он заметил в твоем глазу соломинку, а в своем – бревна не видит, или же просто хлопнуть дверью, ведь он же тебя при всех, обдумав все заранее, не в первый раз унизил. Такие люди как он, если встречают жесткий отпор, то сразу идут на попятную.

– Я так не могу, – отвечает Салават, – хотя мог бы сказать очень многое: и то, что он не читает лекции студентам, на учебный процесс ему наплевать. За последние годы он не провел ни одного занятия ни с ординаторами, ни с интернами. А я с ординаторами занимаюсь каждую неделю. Беру из отделения больного и провожу клинический разбор.

– Для этого, кстати сказать, нужна квалификация преподавателя.

– Работаем мы, а он себе часы приписывает. И так по всем разделам работы. На первом плане у него свой меркантильный интерес. Мне он говорит: пусть представители фармфирм ко мне подойдут. Я их озадачу. Ему только сунь в рот палец, он сразу руку отхватит.

Когда на кафедральное вошел шеф, то сразу же, как удав на кролика, взглянул на Салавата Зарифовича. Что ни говори, а сила воли у шефа есть. Он всех, как осьминог, держит в своих липких щупальцах.

– У нас на переизбрание идут четыре человека. К трем из них у меня вопросов нет. Им нужно оформить протокол заседания, – в нарушение всех процедурных вопросов сказал он, – а вот с Салаватом Зарифовичем проблемы. Отчет свой он мне не показал. К своим обязанностям он относится спустя рукава. От работы с научным кружком я его освободил. В отделе ординатуры на него жалуются. С работы он уходит раньше рабочего времени.

Салават Зарифович стал робко в свое оправдание говорить, что в отделе ординатуры на него не жалуются, но шеф его перебил:

– Сделаем так, – авторитетно сказал он, – пойдем Салавату Зарифовичу навстречу: дадим проработать ему еще год, а там посмотрим.

После кафедрального шеф Салавату сказал:

– Ищи себе место.

В защиту Салавата не выступил никто, в том числе и Раис Идрисович, за которого Салават в свое время замолвил слово при апробации его докторской. Я встал и, в ряду прочего, сказал, что Салават Зарифович – это золотой фонд кафедры, что у нас сместились понятия, и лучший преподаватель теперь тот, кто сам в жизни не вылечил ни одного больного.

Но плетью обуха не перешибешь.

На следующий день к Салавату Зарифовичу пришли ординаторы и в знак благодарности за то, что он проводил с ними на высоком профессиональном уровне занятия, сказали ему много теплых слов и подарили на добрую память о себе букет цветов и бронзовую статуэтку.

Салават Зарифович пошел искать правду-матку к ректору. Впоследствии о своем визите он рассказывал:

– Захожу в приемную. Секретарь мне, ни о чем не подозревая, говорит: «Подождите, я сейчас о вас доложу, и вы войдете». Она вошла в кабинет, а дверь оставила полуоткрытой, и я слышу, как ректор ей строго наказал меня к нему не впускать. Затем он вышел, сухо со мной поздоровался и сказал секретарю, что уезжает по делам. А ведь мы с ним вместе, когда я был секретарем приемной комиссии, а он проректором по учебной работе, рука об руку работали. С шефом они друзья. Его дочь под руководством шефа делает докторскую и они уже меж собой, судя по всему, все порешили – меня на ноль помножили.

Салавату Зарифовичу ничего не оставалось, как покинуть медуниверситет и устроиться на кафедру терапии института усовершенствования врачей. А ведь как непросто поменять место работы, когда ты проработал на одном месте не один десяток лет. Там его приняли с распростертыми объятиями. Для них Салават Зарифович был все равно что манна небесная. Заведующий кафедрой сразу же поделился с ним половиной часов лекционного курса. Салават стал читать лекции врачам по двадцати пяти темам. Это очень большой материал, который не смог бы осилить ни один из наших преподавателей. А коммерческую группу студентов из Индии, которую по кардиологии должен был вести на английском языке Салават, подхватила на первых порах ординатор первого года. Она всего лишь в прошлом году окончила шестой курс и звезд с неба, будучи студенткой, учтиво говоря, не хватала. Английским языком она владеет с грехом пополам, а уж про знания и говорить нечего. В конечном итоге индусы стали роптать, и непонятно было, кто же за этот цикл получил коммерческие деньги. Да и некому стало преподавать на уровне кардиологию нашим студентам. Ставка освободилась, но, как исстари на Руси говорят: «Было бы корыто…»

Теперь уж не с кем мне на кафедре поговорить о больных, обсуждая тот или иной интересный клинический случай.