Текст книги "То ли свет, то ли тьма"

17

В нашем вузе не одна сотня профессоров, доцентов и ассистентов и почти у всех дети идут по проторенной тропке. К примеру, у нашего шефа две дочери и обе на нашей кафедре, а про ректора я и не говорю. Младшая дочь шефа проработала всего лишь несколько лет, а заведует на кафедре коммерческими студентами, и уже доцент. Между собой мы говорим, что доцента ей дали за калым. Теперь шеф с упорством и упрямством, какое бывает у душевнобольных, проталкивает докторскую дочери. Все говорят о том, что, как только шеф уйдет по возрасту на отдых, он ей передаст на кафедре бразды правления. У остальных преподавателей нашей кафедры дети тоже окончили наш вуз, и никто из них не работает простым врачом на участке. Только у меня сын поступил в технический университет.

Медицинский университет самый дорогой среди вузов Казани. Коммерческие студенты у нас выкладывают за учебу год от года все бо́льшие и бо́льшие деньги. Конкурс большой. Вопросы и задачки на вступительных экзаменах для абитуриентов на бюджетные места такие, что их не под силу решить даже многим преподавателям школы. И это не случайно. Ведь нужно же отсечь ненужных абитуриентов. В последние годы стали принимать в вуз по результатам ЕГЭ, но от этого талантливых студентов больше не стало.

Обычно, чтобы протолкнуть свое чадо в университет, преподаватель еще ранней весной записывается на прием к ректору и имеет с ним доверительную беседу. К примеру, Салавату Зарифовичу ректор дал добро на поступление сына в университет на стоматфакультет, когда же он пришел просить за дочь, то ректор ему сказал: «Пора и честь знать». Пришлось «выходить» на секретаря приемной комиссии.

Во время вступительных экзаменов ректора в кабинете не застать; желающих встретиться с ним пап и мам абитуриентов много, и он ловко избегает нежелательных для него встреч.

Салават Зарифович в самом начале перестройки был секретарем приемной комиссии. Тогда ректором института был Ханиф Сабирович. Жил он, кстати сказать, скромно в трехкомнатной квартире.

Салават мне рассказывал, что перед приемными экзаменами он собирал всех, кто работал в приемной комиссии и говорил: «Взяток не брать», – но по неписаному закону секретари приемных комиссий, которые менялись через один-два года, поработав на хлебном месте, покупали машину и строили дачу.

Я расспрашивал Салавата о «кухне» вступительных экзаменов, но он мне всегда с самодовольным и плутоватом выражением лица говорил: «Об этом тебе никто ничего не скажет». – «Почему?» – «Об этом не принято говорить».

«Конечно, не принято, – думал я, – кто же на себя будет наговаривать».

Но Ханиф Сабирович погорел на жалобе от матери не поступившей в институт абитуриентки. Об этом мне рассказывал Салават Зарифович. Это было в бытность, когда он работал секретарем приемной комиссии.

Суть жалобы в том, что абитуриентку как будто бы пытались изнасиловать в библиотеке студенческого общежития. Причем насильником был не студент, а нелегально проживающий в общежитии разнорабочий. Мать направила жалобу ректору с просьбой проэкзаменовать дочь повторно, поскольку она в момент экзаменов находилась в шоковом состоянии.

Ректор переправил жалобу парторгу Добронецкому, который решил, что их шантажируют, и от жалобы отмахнулся. Но мать не поступившей в институт дочери на этом не успокоилась: написала жалобу министру здравоохранения, академику Евгению Ивановичу Чазову. А время-то было начало перестройки. Горбачев был на пике популярности, и все верили в начало перемен. Евгений Иванович направил в наш вуз комиссию, чтобы она разобралась во всем на месте. Но ректор ситуацию не оценил, комиссию должным образом не принял. В конечно итоге не известно, к какому выводу пришла комиссия, но наш ректор написал заявление «по собственному желанию».

Объявили конкурс на вакантную должность. Тогда это было впервые. До этого кадровая политика определялась сверху. Ректора должны были выбрать на ученом совете тайным голосованием. Правом голоса, помимо членов ученого совета – профессоров, обладала и небольшая часть делегированных на совет студентов.

На должность ректора было три самовыдвиженца: доцент Рустем Игоревич Литвинов, профессор Ильдус Анварович Латфуллин и профессор Ильхам Шакирович Насыбуллин, и началась закулисная, подковерная борьба.

Для профессора Латфуллина на первом месте было дело, он был требовательный, но не дипломат, непредсказуемый для некоторых профессоров и неудобный.

Кандидатура Литвинова серьезно не рассматривалась. Профессора и в мыслях не могли допустить, чтобы они снимали перед доцентом шапку. К тому же желательно было, чтобы ректором был нацкадр, а Литвинов по этому критерию не проходил. «Ректором у нас должен быть, – говорил тогда нам шеф, – перво-наперво дипломат». «А в чем должна состоять его дипломатия?» – спросил я его. «Чтобы сам жил и другим давал».

Выбрали ректором Ильхама Насыбуллина. Он многих устраивал. В отличие от своего предшественника, он не ютится в трехкомнатной квартире – живет на широкую ногу.

Наш шеф с ним в приятельских отношениях. Когда он только что пришел на кафедру, то мне и Салавату, а мы тогда не были у него в черном списке, он рассказывал: «При строительстве КАМАЗа, согласно договору, сотрудники института проводили диспансерное обследование инженерно-технического персонала завода. Я ездил на завод с Ильхамом Шакировичем на пару. У каждого из нас был хоздоговор – ставка старшего научного сотрудника и не более. Тогда была строгая экономическая дисциплина. Но мы все равно стригли одну овцу дважды. Ездили не одни, а прихватывали с собой по группе студентов. Они работали и набирали нам материал для докторской. Мои студенты измеряли инженерам давление, считали пульс, прослушивали сердце, легкие, снимали на портативном аппарате электрокардиограмму, а у Ильхама, бегая по цехам, измеряли шум, вибрацию, запыленность и другие параметры. Он возглавлял кафедру на санитарно-гигиеническом факультете. Потом эти данные мы обрабатывали статистически и получали нужные цифры. Меня с докторской зарубили, а Ильхам через ученый совет и ВАК проскочил». «А вас-то почему зарубили?» – спросил я шефа. «А потому, что я написал, что условия, в которых работают инженеры на заводе, способствуют развитию гипертонической болезни».

«Это не более чем отговорка, – подумал я. – Зарубили, скорее всего, потому, что ты все привык делать наширмочка чужими руками, не удосужился проработать материал, да и не хватило ума все сделать как надо, хотел, чтобы тебе докторскую студенты сделали от начала до конца». А Высшая аттестационная комиссия в то время работала добросовестно, диссертации рецензировались и «липа» не утверждалась.

А как Ильхам Шакирович стал ректором, то в гору пошел. Появились связи в Москве. Через несколько лет он уже член-корреспондент Российской Академии медицинских наук, сейчас же – ходит в академиках, и если перечислять все его звания и членства в различных советах и редакциях, то язык заплетется.

Меня как-то знакомый профессор из химико-технологического университета спросил: «За какие заслуги перед наукой ваш ректор получил академика?» Я ничего вразумительного не смог ему ответить.

Когда у нашего шефа в институт поступала первая дочь, то он как-то к нам заскочил в доцентскую и, не удержав язык за зубами, обмолвился: «Был у ректора, он говорит, что в этом году даже мышь помимо меня в университет не проскочит. Все контрольные задачки вплоть до экзаменов будут лежать в сейфе. А мне дочь по секрету за три дня до экзаменов говорит, что ее подруга каким-то образом достала контрольные задачки».

18

Помимо бюджетников и целевиков, в университете обучаются коммерческие студенты. Ежегодно за обучение они вносят на счет университета кругленькие суммы.

В отличие от бюджетников, целевики и коммерческие студенты поступают в университет по символическому конкурсу.

Если же рассматривать отдельно бюджетников, то конкурс, к примеру, на лечфак может быть на первый взгляд и не очень большой – три-четыре абитуриента на место. Но среди этих абитуриентов многие заблаговременно бронируют себе место: одним зеленый свет включает ректор, другие – каким-то образом еще до экзаменов достают экзаменационные задачки, третьим родители нанимают репетиторов из числа преподавателей, которые состоят членами экзаменационной комиссии. Поэтому, будь хоть ты семи пядей во лбу, но если у тебя нет денег или «мохнатой руки», то поступить такому абитуриенту в наш медицинский университет сможет помочь только счастливый случай.

Основная масса студентов у нас из Республики Татарстан, но медицинские кадры наш университет готовит и для Республики Марий Эл. Вступительные экзамены проходят для марийцев в Йошкар-Оле. Одно время на потоке формировали группы студентов из марийцев, и следует признать, что по интеллекту они на голову выше наших студентов, очевидно, потому, что на вступительных экзаменах там нет той степени коррупции, которая существует в нашем университете.

Что же до студентов из Чечни, Ингушетии и других южных республик, то интеллектуальный уровень у них такой, что можно говорить о слабоумии этих студентов. Им бы стоять за прилавком, а они – в медицинский.

Кроме того, уже много лет у нас на потоке формируется группа из восьми-десяти иностранных студентов. Как правило, это парни из Ливана, Нигерии, Мозамбика, Уганды и других стран Африки и Ближнего Востока, а также некоторых «подбрюшных» среднеазиатских республик.

В отличие от наших студентов, они раньше более уважительно относились к преподавателям. Почтение к старшим у них в крови. Но в последние годы у них появился ресторанный бизнес. Они, вместо того, чтобы заниматься науками, распространяют по ресторанам кальян. Приходят такие иностранцы на занятия после ночи в ресторане с затуманенной головой с большим опозданием или же вообще не ходят на занятия. В один год они проигнорировали цикл по гематологии. Приходит Саяр Файзыллович на занятия, а студентов нет. «Баба с возу – возу легче!» – подумал он. Но студенты не пришли на занятия на другой и на третий день. Тогда он стал писать докладные заведующему кафедрой. В подобных ситуациях у нас выходит, что прав студент, а не преподаватель. Насмотревшись всего в ресторанах, они перестали с почтением смотреть на преподавателей. Таким студентам ничего не стоит обхамить преподавателя даже на госэкзамене. Как-то по циклу, где изучают заболевания почек, преподаватель не поставила иностранному студенту зачет, так он ей стал угрожать и чуть ли не полез на нее с кулаками. А когда на кафедральном мы обсуждали, как быть с иностранными студентами, то исполняющая обязанности завкафедрой, «стоя по ветру», недвусмысленно произнесла, что проректор университета сказал, что эти студенты платят валюту, и за это мы должны им выдать диплом. Так же думают и иностранные студенты: раз они заплатили, то какие еще должны быть разговоры! И никто не задает себе вопрос: нравственно это или безнравственно. Помню, в один год, выдерживая атаки студентов, я один из всей кафедры, никому из иностранцев не поставил зачет, но это ни на что не повлияло. Лишь только у декана и его заместителя, когда они со мной здоровались, по лицу пробегала тень. Каждый из них мысленно как бы мне говорил: не выкобенивайся, «раз попал в стаю, лай не лай, а хвостом виляй». За иностранцев руководство университета – горой, как, впрочем, и за наших неуспевающих студентов. Перед сессией, к примеру, ректор издает приказ о том, что преподаватели в период погашения задолженностей неуспевающими студентами, все как один должны быть на рабочих местах и в любое время, когда студент явится, должны быть готовы принять у студента отработки и поставить ему зачет. Не хватает только еще приписки о том, что убеленный сединами преподаватель во время принятия у полоумного студента – бездельника зачета, должен стоять перед ним навытяжку.

Когда впервые появились иностранные студенты, то ректор нашему шефу дал указание: повысить требовательность к иностранным студентам и кому попало из преподавателей иностранные группы не давать, а то подумают, что у нас в университете к студентам предъявляются слишком слабее требования. Но вскоре выяснилось, что в практическом здравоохранении этих стран могут работать, так же, как и у нас, любые специалисты. Более того, руководство университета стало считать, что если кто-то из иностранных студентов останется на второй год, то это отпугнет будущих студентов, а это чревато непоступлением в университет валюты. Поэтому если у нас иностранец на зачете или экзамене мало-мало что-то лепечет, то получает тройку, а если говорит членораздельно, то четверку. Они, к примеру, без понятий, какое лечебное действие на организм оказывает преднизолон, а об антибиотиках любая бабуля, сидящая вечером у подъезда на лавке, знает значительно больше, нежели иностранные студенты.

Как-то мне на госэкзаменах пришлось наблюдать такую картину: сдает иностранец вопрос по туберкулезу. Внешне он похож на наших студентов из Чечни. На нем не по размеру короткий и узкий халат с вытачками – видимо, взял его, чтобы сдать госэкзамен, у знакомой студентки. Ответ на вопрос он не знает совершенно: не может определить по снимку, где левое, а где правое легкое, не знает, сколько в левом и правом легком долей. Для него темный лес, что изучают студенты на цикле по фтизиатрии.

«Скажите, кто у вас вел занятие?» – спрашивает студента женщина-экзаменатор. Студент молчит. «Вы что, не посещали занятия?» – «Был». – «Тогда скажите, кто у вас вел занятие: женщина или мужчина?» – «Мужик», – после длительной паузы отвечает студент. «А вот я кто, по-вашему, мужчина или женщина?» – «Баба». – «Пошел прочь от меня, наглец…» – «Обижаешь, я тоже могу», – огрызнулся студент.

В этот момент словно из-под земли перед студентом вырос заместитель декана, который контролировал на экзамене ситуацию. «Ставьте три», – сказал он экзаменатору и подальше от греха повел студента к другому столу.

А при обсуждении иностранных студентов заместитель декана сказал, что они слабо отвечают, потому что преподаватели не работают с ними индивидуально. «Если подходить принципиально, то бывают годы, когда из иностранной группы в десять человек нет ни одного студента, которого можно бы было допустить до госэкзаменов, а между тем к шестому курсу они вполне прилично говорят по-русски и занимались бы значительно лучше, если бы руководство университета не тянуло бы их за уши. Негативно влияют иностранные студенты и на наших студентов, проживая в одном общежитии».

Впрочем, бывают и исключения: несколько лет назад у нас обучался очень способный студент из Ливана. Внешне он отличался от наших студентов смуглым цветом кожи, но умные у него были черные глаза, заглянешь в них – их выражения не позабудешь. Учебники на русском языке он читал, но этим не ограничивался. Владея английским, он штудировал иностранную медицинскую литературу в подлиннике. На четвертом курсе он влюбился в русскую студентку сокурсницу и женился. После получения красного диплома, он получил российское гражданство и поступил в ординатуру на кафедру акушерства и гинекологии нашего университета.

Случайно встречаясь с этим студентом, я здоровался с ним за руку, что льстило ему, и между нами завязывался разговор.

К моему удивлению он интересовался серьезной художественной литературой и, говоря, что у нас в стране рынок победил искусство, спрашивал, что бы ему почитать из классики. «А современные детективы вас не интересуют?» – спросил я как-то его. «Нет, – не колеблясь, ответил он. – Они для приблудного читателя и ничего не вызывают у меня, кроме чувства нравственной тошноты. Их с медицинской точки зрения вообще нужно запретить. Американские ученые-психиатры установили, что подобная бандитская литература и снятые по ней фильмы вызывают у читателей и зрителей с неустойчивой психикой не только агрессию, но и депрессию».

В обоюдно интересной беседе я ему как-то сказал: «У вас недюжинные способности и целеустремленность к знаниям. Вы бы могли продолжить обучение в Америке или Европе. Зачем вы поступили к нам в ординатуру? Там уровень медицины несколько иной». На что он мне ответил: «Я стеснен в средствах. Получив российское гражданство, я учусь в ординатуре бесплатно. Но важно еще и то, что в Америке или, к примеру, в Англии мне бы еще в течение трех-четырех лет не разрешали бы брать в руки скальпель, а здесь ваши интерны и ординаторы в операционную не рвутся, а это мне на руку. Я оперирую, и не только ассистентом, но и первым номером почти каждый день. Практически научился всему. А теорию можно выучить и самостоятельно». – «У вас легкая рука? Послеоперационных осложнений не было?» – «Пока хорошо». – «А теща не обижает?» – «Хвалит», – ответил он, улыбаясь, и сплюнул через левое плечо. «А дальше-то как? Поедете к себе?» – «Наверно. У нас к докторам относятся уважительно, – и, поскольку мы ехали в автобусе, добавил: – Никто из них не ездит в общественном транспорте».

19

Сегодня у меня с группой третий день занятий. С утра студенты пойдут к больным, каждый в свою палату. Им нужно у больных с бронхиальной астмой, с хронической обструктивной болезнью легких и у больного с редкой патологией собрать анамнез: выяснить, на что они жалуются, как хронологически развивалось заболевание, где и как они лечились, какие принимали лекарства и многое другое.

Эти данные студент запишет себе в тетрадку и перейдет к объективному обследованию больного: простукает и прослушает сердце и легкие; в ряду прочего, определяя нижний край печени, намнет больному до боли живот; определит, выявляются ли у пациента те или иные симптомы. Кроме того, из истории болезни себе в тетрадку он выпишет данные лабораторных и инструментальных методов обследования и на основании этого напишет историю болезни. Кстати сказать, теперь многие студенты приносит цифровой фотоаппарат для того, чтобы не списывать с истории анализы, описания рентгенограмм и результаты прочих методов обследования. Все, что ему нужно, он фотографирует, в том числе и мобильником.

Обычно наши больные охотно идут на контакт со студентами. Это разнообразит их больничную жизнь, а вот доктора неохотно дают студентам истории болезни, говоря, что они мешают им работать.

Мне нужно проследить, чтобы все студенты пошли к больным, поэтому я обхожу палаты и контролирую, как они работают. Конечно же, ни Баскетболиста, ни Петрова в палатах нет. Захожу в учебную комнату и застаю там двух размалеванных девиц. У них в голове не учеба, а нечто другое.

Они посмотрели на меня и переглянулись между собой в том смысле, что я ненормальный – ни им, ни себе покоя не даю.

Я выпроваживаю их из учебной комнаты. Студентки вешают на шею фонендоскопы и нехотя, вразвалочку идут к больным, но сразу в палаты не заходят, останавливаются в коридоре и о чем-то еще судачат.

Через два часа работы в палатах студенты собираются в учебной комнате.

– Почему вы не работали с больными? – спрашиваю я Баскетболиста и Петрова?

– Мы были на обследовании со своими больными в кабинете УЗИ на первом этаже, – не моргнув глазом, отвечает Петров. Баскетболист не смотрит на меня, прячет глаза.

У меня образное мышление, но мне трудно представить этих студентов у постели больных, а тем более в темном кабинете УЗИ.

– Какие вопросы по больным? – спрашиваю я группу.

– Вот у меня больной Иванов с бронхиальной астмой, я у него анамнез собрал, а историю мне лечащий врач не дал, – с претензией ко мне, говорит один из студентов.

– Я тоже историю заполучить не смогла, – произносит студентка, сидящая рядом с ним.

– Обычно у нас, если студент просит вежливо историю у лечащего врача, то не возникает проблем. К тому же на первом месте в клинике не студент, а больной. У вас будет возможность поработать с историями завтра, – отвечаю я студентам.

Вопросов больше нет, и я направляю студентов к Анатолию Викторовичу в бронхологический кабинет.

Бронхоскопия – это все равно что ФГДС, только зонд бронхоскопа с лампочкой на конце проталкивается не в желудок и двенадцатиперстную кишку, а до шестого колена в бронхиальное дерево легких. На экране дисплея видна картинка слизистой и просвет бронха. Если на стенке бронха имеются наросты, то бронхолог отщипнет от «понравившегося» ему бугорочка кусочек ткани и направит его на гистологическое исследование. Кроме того, если у больного нет при кашле мокроты, то он сделает смыв с бронхов. Его направляют в лабораторию на различные исследования. Если у больного имеется абсцесс легкого, то при помощи бронхоскопа, контролируя ситуацию рентгенологически, в полость абсцесса вводится микроирригатор – проще говоря, это трубочка, через которую полость абсцесса промывается различными антисептиками. Данная процедура в несколько раз сокращает сроки выздоровления. Об этом и других возможностях бронхоскопии Анатолий Викторович увлеченно рассказывает студентам. От рождения он педагог. Ему интересно общаться с умными студентами, делиться опытом и знаниями.

Если студенты его заинтересованно слушают и задают интересные вопросы, то рассказ Анатолия Викторовича может длиться часа полтора, а то и два, но на этот раз минут через пятнадцать он звонит мне и говорит:

– Ты кого мне прислал?! Я вообще не понимаю, как ты можешь с ними заниматься целый день? Я им показываю такого интересного больного, а они не слушают. Стал спрашивать: кого ни возьми, в голове – шаром покати. Мне твои студенты испортили настроение на целый день, имей это в виду на будущее.

– Так вот и занимаюсь, – отвечаю я, – считаю дни, когда они на другой цикл уйдут.

Студенты из бронхологического кабинета возвращаются в учебную комнату с постными лицами, и я даже их не спрашиваю, было ли им интересно.

– Вам на дом была задана тема «лихорадка неясного происхождения», – говорю я студентам. – Вы должны были проштудировать методичку, которую я вам подарил. Вопрос ко всем такой: что вы понимаете под лихорадкой неясного происхождения?

Студенты словно набрали в рот воды. Все угрюмо молчат и не смотрят на меня.

– Читать вы умеете, тема за вами.