Текст книги "То ли свет, то ли тьма"

22

Государственный экзамен по теоретической части проходит у нас в Шамовской больнице. Она, помимо РКБ, исстари является базой кафедры. Официально она называется Первой городской, а в народе – по фамилии купца-мецената Шамова. Купец Шамов выстроил ее на свои средства еще до революции, в начале двадцатого века.

Стены у больницы метровые, из красного кирпича. Прошло сто лет, а кладка сложена словно вчера, только кирпич от времени стал темнее; окна большие, потолки высокие. Сейчас так больницы не строят: вместо трех сделали бы пять этажей. В течение века крышу перекрывали железом несколько раз, но она протекает в нескольких местах – таковы современные мастера. В отделениях же больницы из года в год – хронический ремонт. То перекраивают палаты – из больших делают маленькие для престижных пациентов, то делают в кабинете главного врача и шефа евроремонт. А когда рабочие на втором этаже вскрыли пол, чтобы удостовериться в каком состоянии потолочные перекрытия, то увидели толстенные из корабельной сосны балки. Они не то чтобы не сгнили, а пахнут еще смолой.

Государственный экзамен по теории проходит в лекционном зале, где практически все с начала века сохранилось в первозданном виде. Нет только свисающей с потолка массивной бронзовой люстры. Вместо нее – прилепленные к потолку лампы дневного освещения. Мало того, что они смотрятся здесь, как на корове седло, так они еще гудят и отвлекают во время лекции внимание студентов и лектора.

Как войдешь в зал, по левую руку увидишь амфитеатр, где рядами, один выше другого, расположены полукругом лекционные парты. Сделаны они из дерева твердых пород и сохранились хорошо. На партах имеются автографы, которые оставили после себя студенты. Некоторым автографам не один десяток лет. Глянешь на амфитеатр и невольно подумаешь, сколько студентов, докторов обучилось здесь за сто лет. Перед амфитеатром – партер. В нем десять сбитых в ряды стульев. Напротив, на небольшом возвышении, куда ведут две ступени, кафедра. Стоя за ней, читали лекции профессора Терегулов, Горяев и другие патриархи казанской терапевтической школы. Это были широко образованные не только в медицине, интеллигентные профессора. Старожилы рассказывали, что тогда не было на кафедре интриганства и преподаватели кафедры, не то что теперь, жили одной семьей. Более того, заведующие кафедрой приглашали к себе домой сотрудников и устраивали творческие посиделки. Наш же шеф, не в пример им, исповедует принцип: разделяй и властвуй. Он делает все, чтобы посеять между нами рознь. Так ему легче нами управлять. К примеру, чтобы между мной и Салаватом посеять рознь, он не раз вбивал между нами клин, но все тщетно. Подобные его проделки нам давно известны.

Возле кафедры – большой стол для президиума. За ним восседает главный врач и наш шеф при различных мероприятиях. На стене, как в школе, доска. Но уже давно на ней мало кто пишет мелом. Рядом с доской – белый экран. С некоторых пор лектор стал пользоваться компьютером. Он откидывает на экран слайды. Окна огромные, и в зале, если открыть гардины, много света.

Несколько лет назад нашего шефа осенила мысль: он решил лекционный зал перегородить от пола до потолка глухой стеной. Лекционный зал стал бы походить на обрубок, зато получилась бы дополнительно к учебным площадям длинная, как кишка, комната.

На полу, который покрыт с первозданных времен мраморной плиткой, уже сделали разметку, наметили, где будут стоять стояки, но то ли нашего шефа от этой затеи кто-то отговорил, то ли он сам одумался и от своей затеи отказался. Просверленные дыры в полу замазали цементом.

Во время экзаменов по теоретической части стулья из партера выносятся в коридор, для экзаменаторов ставят полукругом семь столов, плюс два совмещенных стола для секретаря.

Когда студент заходит в зал, то первым делом подходит к секретарю, который его регистрирует и показывает на лежащие на столе билеты и ситуационные задачи. Студент выбирает по терапии, хирургии и акушерству с гинекологией по одному билету и одной ситуационной задаче, берет проштампованные чистые листки бумаги, на которых он будет писать ответ при подготовке к билетам, и направляется в амфитеатр.

Студентов у нас в последние годы пятнадцать групп, из них одна группа иностранных студентов. Раньше имелось две коммерческие группы санфака, а теперь их нет. Остались три коммерческие группы из Индии. Индусы сдают госэкзамен в последний день. В каждой группе четырнадцать-пятнадцать студентов, но в иностранной группе студентов, как правило, меньше. Было время, когда для оптимизации учебного процесса в группе было всего по восемь-девять студентов. Но с некоторых пор с целью экономии фонда заработной платы преподавателей группы стали укрупнять, что негативно сказывается на учебном процессе.

В день госэкзамен сдают три-четыре группы. Экзамен у бюджетных групп, так же, как и по практическим навыкам, проходит четыре дня.

В каждом билете по терапии три вопроса, в билетах по хирургии и акушерству вопросов может быть меньше. Кроме того, студент должен решить по терапии, хирургии и акушерству ситуационную задачку. Задачки у нас большие: на полном листе изложены жалобы, данные объективного лабораторного и инструментального исследований. По этим данным студент должен поставить диагноз и назначить лечение. У хирургов и акушеров задачки покороче.

На первый взгляд кажется, как может студент вместить в своей голове такой объем информации и в один день сдать сразу три предмета. Чего только стоит одна терапия, а тут еще хирургия и акушерство. Но это только на первый взгляд.

Более десяти лет назад на шестом курсе была субординатура. Оканчивая пятый курс, студент уже определялся, кем он будет в дальнейшем работать. Терапевты приходили к нам на кафедру и занимались основательно терапией. Циклы по терапии были в два раза длиннее. За это время студента можно было хоть чему-то научить, теперь же учат всему, в результате в голове у студента после шестого курса только обрывки знаний. Однако на государственном экзамене студенты по теоретической части отвечают неплохо, и тому есть причины.

Все дело в том, что билеты и ситуационные задачи из года в год повторяются, и никто не делает из них секрета – и билеты, и ситуационные задачи у студентов имеются, как и ответы на них, чего уж греха таить. А раз так, то почти все на экзамене безбожно шпаргалят. Только немногие отличники ответы выучивают.

Пока студенты, сидя в амфитеатре, готовятся к ответу, за ними практически никто не наблюдает. Секретарь сделает им замечание только лишь в том случае, если они начнут друг с другом, не стесняясь, громко разговаривать. Вытащит студент шпаргалку, положит ее на парту и списывает в проштампованные листочки, которых порой не хватает. Кроме того, у студентов, сидящих на задних партах, есть возможность позвонить по телефону другу. В принципе, и студенты, и члены ГЭК, и экзаменаторы смотрят на государственный экзамен как на формальность.

На подготовку студенту отводится не менее получаса, но некоторые студенты, когда в середине экзамена возникает очередь к экзаменаторам, могут готовиться по часу и более.

Подготовившись, студент встает, спускается по ступеням в партер и садится за стол к трем экзаменаторам по терапии, хирургии и акушерству. Тут же – один или два члена ГЭК. Они присутствуют на экзамене более для формы и большей частью, когда студент отвечает экзаменатору, не прислушиваются к его ответу.

Студент отвечает по очереди каждому экзаменатору, и порой ответ затягивается, не потому, что экзаменатору трудно оценить знания студента, а потому, что экзаменаторы, беседуя со студентом, щеголяют друг перед другом и перед членами ГЭК своими знаниями.

Некоторые отличники отвечают бойко, не заглядывая в свои листочки, но основная масса студентов отвечает, уткнувшись в записи. Задашь студенту чуть в сторону дополнительный вопрос, и он сразу же спотыкается. Поэтому никто из экзаменаторов не выходит за пределы вопросов, обозначенных в билете, и редко, очень редко между экзаменатором и студентом возникает интересный диалог. Большей частью студент отвечает так, что ему приходится задавать дополнительные вопросы, а это очень утомительная, неблагодарная и не приносящая удовлетворения работа.

В лекционном зале за семью столами отвечают одновременно семь студентов, плюс к тому работает секретарь и его помощники, переговариваются между собой члены ГЭК, и шум от этого возникает такой, что создается впечатление, что в зал влетел пчелиный рой.

Двоек экзаменаторы практически не ставят даже тем студентам, кто сдает, как говорят студенты, «на шару»: они не удосуживаются не только заглянуть в учебник, но и не прихватывают с собой на экзамен шпаргалки. А ежели, к примеру, я поставлю студенту по терапии двойку, то экзаменаторы по хирургии и акушерству могут оценить ответ студента на хорошо – в итоге получится положительная оценка.

У нас на лечфаке из года в год обучается все большее и большее количество студентов. Если, к примеру, лет двадцать назад при том же количестве групп обучалось около ста двадцати – ста тридцати студентов, то теперь их на сотню больше.

Если заглянуть после проведения государственного экзамена в отчет, то из всего потока, на удовлетворительно сдают около десяти процентов студентов, около сорока процентов студентов получают красный диплом, знания остальных студентов оцениваются на хорошо. Ни для кого не секрет, что лет двадцать назад на госэкзаменах оценки студентам завышались в среднем на балл, теперь же они завышаются не менее чем на полтора балла.

Чтобы студентам, которые идут на красный диплом, случайно не поставили тройку, перед каждым членом ГЭК лежит папка. В ней по группам список студентов. Перед фамилией отличника в деканате заблаговременно проставляют галочку или крестик. Поэтому, если отличник отвечает неуверенно или даже плавает, ему все равно ставят пятерку. Ни у кого из экзаменаторов и членов ГЭК не поднимется рука перечеркнуть красный диплом, к тому же он никаких преимуществ ни при распределении, ни в дальнейшей работе врачу не дает.

Кстати сказать, несколько лет назад Первая городская больница перестала существовать. Вначале ее закрыли якобы на капитальный ремонт, но прошел год, другой, и стали говорить, что вместо больницы будет пятизвездочный отель, и до сих пор окончательно не ясно, что же будет вместо больницы. У меня возникают ностальгические воспоминания, когда я проезжаю мимо исторического здания больницы, на дверях которой уже много лет висит замок. Именно здесь мы с Салаватом начинали на кафедре работать и бегали по трем этажам больницы, выискивая интересных, сложных больных, чтобы набраться опыта. Теперь же часто можно наблюдать такую картину: консультируешь в ординаторской сложного больного, рядом сидят и интерны, и ординаторы, и врачи – все уткнулись в истории болезни, строчат, и никто даже не поднимет головы.

Кафедра в лице Первой городской больницы потеряла очень хорошую клиническую базу, лекционный зал и пять учебных комнат. Теперь мы базируемся только на базе РКБ. В связи с проведением Всемирной универсиады РКБ была признана базой этого масштабного мероприятия. Были выделены большие средства. РКБ не только снаружи облицевали, но и провели капитальный ремонт. Под учебные комнаты для всех кафедр был выделен шестой блок. В учебные комнаты завезли новую мебель. Занимаемся мы теперь в хороших условиях, только вот между учебными комнатами и коридором практически отсутствует шумовая изоляция. По коридору постоянно ходят студенты и громко разговаривают. В учебных комнатах все слышно, но к этому уже все привыкли.

В настоящее время государственный экзамен по билетам и ситуационным задачам у студентов шестого курса лечфака проводится в лекционном зале на кафедре патологической анатомии, но это ничего не изменило в методическом и организационном плане.

23

По теоретической части государственный экзамен у нас протекает из года в год без сучка и задоринки. Только один раз его сценарий был нарушен и все сошло с наезженной колеи.

Собралась нас тогда за одним экзаменационным столом троица. Я – экзаменатор по терапии. Акушерство и гинекологию принимал завкафедрой Бородин – только что защитивший докторскую диссертацию, мужчина средних лет, интересный с точки зрения девушек и женщин. У него была бородка клинышком. Это делало, вкупе с очками, его лицо интеллигентным. Он как никто другой обладал тонким чувством юмора – славный малый. Хирургию принимал Игорь Сергеевич, подающий надежды, как некоторые говорили, в науке, доцент-проктолог. Через несколько лет он защитил докторскую. В разговоре Игорь Сергеевич часто любил поддерживать шутливый тон, при этом его губы складывались в добрую улыбку, а высокий лоб придавал верхней части лица характер спокойной, ничем невозмутимой мысли.

Все мы – без комплексов, обменивались свободно впечатлениями на любые темы и были далеки от чиновничьей и профессорской дипломатии. Ведь что ни говори, а человеку вовсе не свойственно беспрерывно корчить из себя дипломата, и надобно ему пройти школу духовного разврата, чтоб подозрительно затаивать всякую мысль от каждого не только вновь встретившегося человека.

Государственные экзамены по теоретической части шли своим чередом. Секретарем был средних лет мужчина, внешне – ничем не примечательная личность – доверенное лицо заместителя декана. Некоторым студентам он, как обычно, подстраивал билеты – у нас не без этого – а затем подсаживал этих студентов к нужным экзаменаторам. Секретарем он был из года в год и в своем деле поднаторел.

За нашим столом отвечали сильные студенты. Вот только что ответил бледный, болезненный юноша с голубыми глазами и красивым лицом. Глядя на него, невольно думалось: «Будет лечить людей от болезней, а сам хворый. А ведь еще Гиппократ в своих заповедях утверждал, что доктор сам должен быть здоровым и своим цветущим видом вызывать у больных к себе доверие и уважение».

Минуты три мы сидим без дела. Но вот с амфитеатра спускается высокая с развитой грудью и тонкой талией студентка и неспешно, совсем не деловой походкой подходит к нашему столу. Черты ее лица по-своему красивы, они не поражают своей правильностью, но в облике студентки есть невыразимо острая сексуальная привлекательность. Ее карие глаза сияют как звезды, темные волосы обрамляют свежее лицо, и смотрит она на нас мужчин совсем не как студентка.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – говорит студентке акушер-гинеколог, приглядываясь к ней не без интереса, в то время как хирург, оценивая фигуру студентки, с невозмутимым и серьезным выражением лица на ухо мне шепчет: «Девяносто – шестьдесят – девяносто».

Студентка кокетливо присела на стул, положила перед собой билеты, ситуационные задачи и смущенно опустила глаза, чтобы мы могли разглядеть ее густые ресницы, а затем вдруг вскинула глаза и обдала нас лучистым взглядом. Возможно, если бы нам было по восемнадцать лет, то души бы наши от этого взгляда затрепетали, но ситуация была не та. Лично я, глядя на эту девицу, думал: «Ты вся из себя, а душонка-то у тебя не стоит и ломаного гроша! У тебя наверняка было много романов, и науку обольщения ты познала сполна. Тебе ничего не стоит вскружить голову почти каждому парню. Что же до сокурсников, то мысленно их ты называешь салаги. Тебя интересуют парни постарше, состоятельные и покруче».

Студентка решила, что вначале будет сдавать терапию, и многозначительно посмотрела на меня взглядом, каким женщины оценивают мужчину.

«Девочка не из простых. За ней наверняка кто-то стоит», – подумал я. И невольно, глядя на эту студентку, мне вспомнился студент, у которого я принимал экзамен на пятом курсе.

Было это давно, когда я только что устроился работать ассистентом в мединститут. Экзамены уже заканчивались, и тут подходит ко мне наш ординатор, которая, будучи секретарем, сидела на билетах, и просит принять экзамен по практическим навыкам у студента, опоздавшего на экзамен. «Раз студент опоздал, раз у него нет чувства ответственности, пусть приходит вовремя завтра и сдает с другой группой», – говорю я. «Вопрос согласован, просят вас», – со значением говорит секретарь и показывает глазами на кабинет заведующего кафедрой, но я по молодости не придал значения ни ее интонации, ни ее словам.

Принять экзамен по больному не долго: открыл студент рот, произнес несколько слов и уже знаешь, какую ему поставить оценку.

Я внимательно посмотрел на студента. На нем все импортное, а сам – ничем не примечательный, чернявый, худощавый, узкоплечий, сутуловатый парень. «Застегните халат, мы идем в палату, – говорю я студенту и спрашиваю – Кстати, почему вы опоздали на экзамен?» Он смотрит на меня с удивлением, словно не он, а я опоздал на экзамен. «Наглец, сейчас закачу двойку», – думаю я и подвожу его к желтушному больному с алкогольным циррозом печени. «Пожалуйста, пропальпируйте печень и методом перкуссии определите ее размеры», – озадачиваю я студента, а он стоит как вкопанный и не знает с какого боку подойти к больному. Спесь сразу же с него слетела. «Вы не дадите мне времени на подготовку?» – спрашивает он меня, не глядя на больного. «Если вы владеете мануальными навыками обследования, то подготовка не нужна. К тому же не нужно опаздывать на экзамен. Вы и без того задерживаете экзаменационную комиссию».

Больной с ехидною улыбочкой на обескровленных губах предлагает студенту сесть, на стоящий у его кровати, стул. Студент садится и после некоторого раздумья, словно слепой, начинает водить правой рукой больному по животу.

«Вы не владеете техникой пальпации печени и, судя по всему, вообще ничего не знаете, – говорю я студенту. – Ставлю вам по практическим навыкам двойку. В принципе, вас даже нет резона допускать к ответу по билету». – «Зато я теорию хорошо знаю». – «Ну, это еще бабушка надвое сказала. Как ваша фамилия?» – «Усманов, – отвечает студент и смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в них огоньки, а на его губах играет легкая, самодовольная улыбочка. – Усманов», – повторяет он, делая ударение на каждой букве. По всему видно, что ему нравится его фамилия. «Я не глухой, – говорю я студенту, записываю его фамилию в экзаменационную ведомость, ставлю напротив фамилии двойку и думаю: «С виду ничем не примечательный студент, но, видимо, душевнобольной». – Идите, берите билет, посмотрим, как вы ответите по билету».

Я думал, что отвечать по билету студент Усманов будет другому экзаменатору, а он раз, и не иначе как специально, подсаживается ко мне. В глазах – по – прежнему искорки, а на губах – все та же легкая ироническая улыбочка. Отвечая по билету, он плавал и по сути ничего не смог сказать.

«Скажите, как вы занимались раньше? Как вы вообще смогли дойти с такими знаниями до пятого курса?» – спрашиваю я студента. Усманов достает из внутреннего кармана пиджака зачетку и мне ее, ничего не говоря, подает.

Открыл я зачетку и ничего не могу понять: по всем предметам на всех курсах – пятерки. «Вы круглый отличник, идете на красный диплом?» – «Как видите». – «А это ваша зачетка?» – «Она самая». Я смотрю на фотографию в зачетке и на физиономию студента – несомненное сходство. «Так почему же вы мне не отвечаете?» – «А я болел». – «И какое же у вас заболевание?» – спрашиваю я и, глядя на студента, думаю: «Наверняка сочиняет». «Серьезное». – «Ну, раз так, – говорю я, – то больше тройки, и то с натяжкой, я вам не поставлю».

Беру зачетку и напротив строки «внутренние болезни» пишу: «удовл.», проставляю число, свою фамилию и расписываюсь, поднимаю на студента глаза – он смотрит на меня с нескрываемым удивлением.

«Кстати, отличники, даже несмотря на болезнь и пропуски занятий по уважительной причине, на зачетах и экзаменах отвечают достойно. А по вашему виду и не скажешь, что вы серьезно больны», – говорю я студенту.

По лицу Усманова пробегает тень. Он схватил зачетку, круто повернулся и быстро вышел из экзаменационной комнаты, со стуком прикрыв за собою дверь.

Весть о том, что студент Усманов схватил по терапии тройку, сразу же облетела всех. Когда я вышел после экзаменов в коридор, то невольно обратил внимание на студентов, которые стояли стайкой у окна. Они, не скрывая своего удивления и одобрения, широко раскрытыми глазами, смотрели на меня.

«Усманов вам сдавал?» – спросила меня вышедшая следом за мной из экзаменационной комнаты Халида Сунгатовна – наш старейший преподаватель. «Да». – «И вы ему залепили в зачетку тройку?» – «По правде сказать, он отвечал на двойку, но я смалодушничал и поставил тройку». – «Смалодушничал, говорите, – сказала она и, так же как и студенты с удивлением посмотрела на меня, а затем расплылась в добродушной улыбке. – Прелесть».

На другой день наш заведующий кафедрой, а тогда заведовал кафедрой Владимир Феоктистович Богоявленский, когда пришел на работу, то первым делом на повышенных тонах спросил:

«Кто вчера на экзамене поставил в зачетку Усманову тройку»? «А что?» – как ни в чем не бывало произнес я. «Я думал, ты умнее. Это же сын первого секретаря обкома!» – воскликнул профессор и, словно трагик на сцене, вскинул кверху правую руку. А между тем у него было хорошо развито чувство юмора.

В скором времени, разумеется, Усманов пересдал терапию на пятерку. Поступком же моим все преподаватели на кафедре остались довольны и смотрели некоторое время на меня не иначе как с полуулыбкой.

Впоследствии я у Халиды Сунгатовны спросил:

«Как же принимать экзамен у таких студентов?»

«И не спрашивайте, – ответила она. – Это все равно что брать грех на душу. К примеру, студент не знает, как пропальпировать кишечник. В этом случае вы садитесь рядом с ним, берете его руку и водите рукой студента больному по животу, показываете ему, как правильно все делать. Затем студента спрашиваете: вам, как пальпировать толстый кишечник понятно? «Понятно», – промычит студент. После этого вы ставите ему пятерку. Лично так поступаю я.»

«Так зачем же разыгрывать комедию, когда, не спрашивая, можно поставить оценку?»

«В принципе, да, но это не педагогично», – ответила Халида Сунгатовна, но по выражению ее лица было видно, что думает она иначе.

Теперь же на дворе иные времена. И если раньше преподаватели сторонились подобных студентов престижных родителей, то теперь, особенно на младших курсах, многие желают заниматься с ними репетиторством. Только вот дети тех, кто при деньгах, уже, за редким исключением, не учатся в нашем университете. Они получают престижное высшее образование за границей, большей частью предпочтение отдается Лондону. То же самое можно сказать и о лечении высокопоставленных лиц нашей Республики. Никто из них, при наличии серьезного заболевания, не лечится в нашей клинике, предпочитают большей частью лечебные учреждения Германии.