Текст книги "Белые лилии"

Глава 10

Мы плывем на пароме на Остров Свободы[11]11
  Остров Свободы – остров в Верхнем заливе Нью-Йорка в США, на котором находится Статуя Свободы.


[Закрыть], и Эрин впитывает все вокруг, как ребенок. Она сказала, что бывала здесь раньше, но не успела должным образом оценить.

Каждый раз, когда я смотрю на нее, меня переполняет чувство вины. Почти всю неделю после бейсбольного матча я пыталась отключить свои чувства, но все время возвращалась к тому, что сказала мне однажды Бэйлор: мы не можем выбирать, в кого нам влюбиться.

Ну почему же нет, черт возьми?!

Когда Гэвин и Бэйлор воссоединились после разлуки, она признала, что всегда любила его, даже когда не хотела этого. Даже несмотря на то, что он ужасно с ней поступил. Она сказала, что не могла выпустить его из своего сердца. Она пыталась встречаться с другими мужчинами. У нее даже были настоящие отношения с мужчинами, один раз они длились почти год. Но в конечном итоге ничего не складывалось. Бэйлор рассказала, как тяжело ей было жить, зная, что она никогда не будет с Гэвином.

Неужели и меня ждет такая судьба? Жизнь, полная страстного желания? Неужели я буду сравнивать каждого мужчину с Гриффином, зная, что никто не сможет с ним сравниться? Как иронично, но в то же время справедливо, что распутница, всегда утверждавшая, что никогда не влюбится, полюбила мужчину, который для нее недоступен.

Может, это вовсе и не любовь? Может, Бэйлор права и это всего лишь буйство гормонов? Страсть – вот что это такое. Вот что я чувствую, когда Гриффин ко мне прикасается. Смотрит на меня. Существует в том же мире, что и я. Можно ли меня в этом обвинять? Он прекрасен. Любая женщина чувствовала бы то же самое. С другой стороны, перебирая в голове множество привлекательных мужчин, которые были у меня раньше, я уверена, что мои чувства к ним даже близко не похожи на то, что я испытываю к Гриффину.

Запретный. Недоступный. Чужой. Может, все дело в этом? Я хочу его только потому, что знаю, что никогда не смогу быть с ним? Да, все дело в этом. Я делаю глубокий вдох и выдыхаю напряжение, осознавая, что все это лишь детская игра: я хочу чего-то, чего не могу получить.

Я улыбаюсь, видя, как у Эрин загораются глаза, когда мы приближаемся к монументальной статуе, которую большинство коренных жителей Нью-Йорка воспринимают как само собой разумеющееся.

– Ты ведь знаешь, что на эти экскурсии пускают с детьми? Ты не упадешь замертво, как только станешь матерью.

Эрин прикрывает глаза, подставляя лицо яркому полуденному солнцу, выглянувшему в этот прохладный день. Она вздыхает, наслаждаясь последним лучиком солнца, потом открывает глаза и поворачивается ко мне.

– Эрин, что с тобой происходит? – спрашиваю я, но ее невероятно темные глаза смотрят сквозь меня. Я не могу распознать, какие чувства она сейчас испытывает. – Ты уже месяц таскаешь меня с собой по всему городу. Все это можно делать и с ребенком. Ну, может, в клубы нельзя будет ходить, но у тебя хватает желающих посидеть с ребенком.

Эрин улыбается, но грусть в ее глазах говорит о том, что эта улыбка неискренняя.

– Говорят, от многого приходится отказываться, даже если обещала себе, что не станешь этого делать. Я просто хочу как следует повеселиться, пока есть время. Тебя в этом что-то не устраивает?

Я внимательно смотрю на нее, и тут мне в голову приходит идея.

– Знаешь, говорят, многие устраивают себе «детский медовый месяц». Последнюю гулянку перед рождением ребенка. Делают что-то, что, скорее всего, потом сделать не получится. Почему бы вам с Гриффином так не поступить? Поезжайте в Европу или в Австралию – куда-нибудь, куда не полетите с младенцем, потому что это слишком далеко. Пайпер наверняка сможет вам посоветовать, куда поехать и что посмотреть.

Я смотрю на свой растущий животик, который все еще почти не заметен под одеждой.

– А раз тебе не придется таскать на себе этот дополнительный груз, вы могли бы сделать что-нибудь увлекательное, например, подняться на гору или заняться серфингом.

Я улыбаюсь, гордая собой за то, что придумала способ не только порадовать Эрин, но и избавиться от Гриффина, пока мои чувства не поутихнут. Да что там, может, я даже начну с кем-нибудь встречаться. Не то чтобы кто-нибудь меня захотел в таком положении. Но в этом нет ничего необычного. К тому же парню не надо волноваться о том, что ему придется иметь дело с ребенком, когда все закончится.

Внезапно я чувствую укол в сердце и впервые в жизни задумываюсь, что, может быть, когда-нибудь у меня будет что-то, хотя бы отдаленно напоминающее семью. От этой мысли у меня перехватывает дыхание, я могу только смотреть в манящую голубую воду, которая легко расходится под носом нашего парома.

Эрин обнимает меня, прижимая к себе.

– Нет. Это не мое. Мне нравится быть здесь, с друзьями. Я не хочу пропустить ни минуты твоей беременности. К тому же Бэйлор может родить в любую секунду. Я хочу быть здесь, когда это случится. – Она с отстраненным видом смотрит в море. – Это будет невероятно. Как ты думаешь, она позволит мне подержать своего ребенка на руках?

Я улыбаюсь над абсурдностью этого вопроса:

– Ну конечно! Бэйлор доверила бы тебе его жизнь! Как и все мы. А скоро тебе будет доверена жизнь Горошинки.

Это напоминает мне о том, как Гриффин защищал меня на прошлой неделе, и я смеюсь.

– У Гриффина уже включился режим отца после того, что он сделал для вашего ребенка на матче.

Эрин улыбается, а ее лицо светлеет.

– Я так рада, что он это сделал. Ты даже представить себе не можешь.

Я на секундочку задумываюсь, не сошла ли Эрин с ума. Почему она испытывает такую эйфорию от того, что Гриффин чуть не сломал себе руку, защищая женщину, которую вовсе не стоило защищать?

– Ты рада, что он повредил себе запястье? – недоверчиво спрашиваю я.

– Ну конечно, нет, глупышка. Я рада, что он защищает тебя так же, как меня. Ты теперь часть нашей се… семьи, и совершенно о… оч… м-м-м… ясно, что он тоже так считает.

Я вижу, как глаза Эрин наполняются слезами, она запинается от переполняющих ее эмоций.

– Эрин, он защищал не меня, – напоминаю ей я. – Он защищал своего ребенка. Думаю, я не могу его за это винить, хоть я и не заслуживаю всего, что этот козел мне наговорил.

Эрин отрывает взгляд от воды и резко поворачивается ко мне, так что теперь мы стоим лицом к лицу.

– Не говори так. Я больше никогда не хочу этого слышать, Скайлар. Ты изменилась. Ты прекрасный человек. И, насколько мне известно, ты всегда была прекрасным человеком. Просто ты запуталась, вот и все. Если бы ты была мужчиной, никто бы не ставил твои сексуальные похождения тебе в вину. Эти двойные стандарты ужасно неправедливы по отношению к женщинам. Я знаю, что ты бы никогда не причинила никому вреда, и ты всегда была осторожна в своей… практике. А что ты делала за закрытыми дверями, никого не касается. К тому же ты изменилась. Я вижу, что ты больше не такая. Очевидно, ты нашла то, чего тебе не хватало в прошлом, и из-за чего ты так себя вела. Тебя ждет прекрасное будущее, Скайлар. И ты его заслуживаешь. А что касается того, кого защищал Гриффин, то он защищал не только своего ребенка. Он защищал свою семью, потому что ты стала ее частью.

Эрин заключает меня в объятия. И впервые в жизни я тоже обнимаю ее и крепко прижимаю к себе, надеясь, что она понимает, как мне повезло, что она появилась в моей жизни. Я не сдерживаю своих чувств. Меня не смущает, что прохожие наблюдают за нашими нежностями.

Когда Эрин опускает руки, я смеюсь – в кои-то веки мое объятие длилось дольше! Но она внезапно оседает на меня всем весом. Я хватаюсь за поручень, а Эрин сползает на землю. Она потеряла сознание?

Нет, она в сознании, она смотрит на меня, но ее здесь как будто нет. Потом Эрин закатывает глаза, и все ее тело начинается бешено содрогаться.

– Эрин! – кричу я. – О боже! Кто-нибудь! Помогите!

Вокруг нас быстро собирается толпа. Кто-то кладет ей под голову куртку, а кто-то другой осторожно отодвигает ее от перил.

– У нее эпилепсия? – спрашивает какой-то незнакомец.

– Эпилепсия? Э-э-э… нет, кажется, нет. У нее был рак. – Это, наверное, прозвучало не очень вразумительно, но я не понимаю, что с ней происходит.

Сквозь толпу пробирается еще один человек.

– Я врач, – завляет он. – Отойдите, пожалуйста, не толпитесь. И вызовите «Скорую».

Слезы текут у меня по щекам, а руки дрожат почти так же сильно, как тело Эрин, когда я смотрю, как этот мужчина прижимает пальцы к ее шее. Потом он просто наблюдает за ней, как и все остальные. Ее дергающееся тело похоже на рыбу, выброшенную из воды. Голова у нее откинута назад. Эрин лежит на боку, руки и ноги напряжены, но тоже бьются в конвульсиях вместе с телом. Ей тоже не хватает воздуха, как рыбе на берегу? Я в ужасе восклицаю.

– Сделайте что-нибудь! – кричу я. – Вы же врач!

Он с сочувствием смотрит на меня.

– Мэм, у вашей подруги припадок. Без подходящих лекарств я ничего не могу сделать – только следить, чтобы она не поранилась. Скоро все закончится.

Он окидывает толпу взглядом.

– Кто-нибудь вызвал «Скорую помощь»?

– Да! – кричит какая-то женщина. – Они у меня на связи. Задают разные вопросы.

Врач инструктирует женщину, какую информацию нужно передать диспетчеру, а я беспомощно наблюдаю, как моя подруга переживает худшие моменты во всей моей жизни.

Слюна капает у Эрин изо рта. Ее волосы разметались по куртке, которую какой-то незнакомец подложил ей под голову. Ее одежда испачкалась и намокла от росы, которая еще не высохла на палубе парома. Я в полном недоумении смотрю на происходящее и думаю, что Эрин умирает. Я не понимаю, как все остальные могут просто стоять и смотреть на это. Я еще несколько раз кричу, чтобы кто-нибудь помог Эрин. Ноги у меня подкашиваются, и я начинаю падать, но чьи-то руки подхватывают меня.

И тут, всего через минуту или две – хотя мне показалось, что прошо уже несколько часов, – Эрин становится совершенно неподвижной. Она безжизненно лежит на полу, а мое сердце, кажется, выскакивает из груди. Я непроизвольно кладу руку на живот, в ужасе от того, что этот малыш может потерять свою мать до того, как они смогут познакомиться.

Где-то вдалеке я слышу вой сирен и задумываюсь, как «Скорая помощь» сюда проедет. Мы в центре Нью-йоркской гавани.

Врач перевернул Эрин на спину. Он склонился над ней, поднес ухо к ее рту и снова прижал пальцы к шее.

– Дышит, – наконец произносит он.

Раздается всеобщий вздох облегчения.

Следующие несколько минут проходят как в тумане. Вокруг нас снуют мужчины в оранжевых жилетах, они кладут Эрин на носилки и надевают на нее кислородную маску. Нас с ней перемещают в маленькую лодку, которая везет нас в город. Сначала я держала ее за руку, но врачи что-то с ней делали, и мне пришлось отойти в сторону. Они задают мне вопросы, ответов на которые у меня нет.

По пути в больницу я думаю только о том, что это я во всем виновата. Это все из-за меня. Я влюбилась в ее мужа. Я позволила себе на секунду задуматься, как все было бы, если бы Эрин здесь не было. Это все из-за моего эгоизма. Ничего не изменилось. Я не изменилась. Я все такой же ужасный человек, каким была полгода назад. Я пыталась выдать себя за кого-то другого. Притвориться кем-то, кем я не являюсь. Но вот доказательство.

Я молюсь, чтобы я не стала причиной смерти своей лучшей подруги.

Глава 11

Если не считать молитвы на борту спасательной лодки, я никогда не молилась. Я сижу в больничной часовне и размышляю, есть ли какие-то правила разговора с Богом. Надо просто сказать Ему, чего я хочу? Или надо заполнить что-то типа анкеты? Станет ли Он вообще слушать кого-то вроде меня?

Не то чтобы я не ходила в детстве в церковь. Я ходила. Когда я была маленькой, родители водили меня в воскресную школу. Но когда они открыли ресторан, мы стали очень редко ходить в церковь. Бизнес занимал все их время, и посещение церкви сильно опустилось в их списке приоритетов.

Тем не менее я почти уверена, что верю в Бога. Особенно после того, как увидела Горошинку на УЗИ. Разве такая замечательная способность, как способность вырастить внутри себя другое человеческое существо, стала бы возможной, если бы не было какой-то могущественной силы, которая всем этим управляет? Я верю, что в мире есть вещи, которые нельзя объяснить с точки зрения науки. Я верю, что, если ты хороший человек, с тобой произойдет что-то хорошее.

Последнее убеждение разбивается вдребезги, когда я думаю о том, что Эрин сейчас безжизненно лежит в палате в этой больнице. Она лучший человек из всех, кого я знаю. Она и мухи не обидит. Она принимает людей со всеми их недостатками. Она не заслуживает того, что с ней происходит. Я бы не задумываясь поменялась с ней местами, если бы это можно было сделать, не навредив ребенку. Я заключаю всевозможные сделки с Богом, лишь бы Он сделал так, чтобы Эрин поправилась.

Я вспоминаю ужас в голосе Гриффина, когда я, немного успокоившись, позвонила ему по пути в больницу. Я эгоистично размышляю, будет ли когда-нибудь в этом мире человек, который так же отреагирует, если что-то случится со мной. В голосе Гриффина я услышала беспомощность. Я почувствовала, что слезы катятся у него из глаз. Я знала, что в его голове проносятся воспоминания обо всех ужасных минутах, которые он уже пережил с Эрин и со своей мамой.

Гриффин сидит в зале ожидания, чтобы не терять ни секунды, когда его позовут к Эрин, а я отсиживаюсь в часовне. Не только Гриффин, но и почти вся семья Эрин приехали в больницу, так что я все равно буду последней, кого к ней пустят.

Родные Эрин время от времени заходят в часовню, утешающе кладут руку мне на плечо или молчаливо выражают мне свое сочувствие, прежде чем помолиться. Я пытаюсь утешить их, но, как ни странно, кажется, они считают, что это меня надо утешать. Когда они со мной разговаривают, они смотрят на мой живот. Все они знают нашу историю. Как и я, все они испытывают жалость к ребенку, который, возможно, лишится матери. Но они все равно хвалят меня за то, что я делаю. Никто из них не понимает, что я этого не заслуживаю.

Когда в часовне не осталось никого, кроме меня и Джейн – старшей сестры Эрин, – она подходит и садится рядом со мной.

– Некоторые из твоих друзей тоже пришли. С тех пор, как ты появилась в жизни Эрин, она познакомилась со множеством замечательных людей. Я давно не видела, чтобы ее окружало так много людей. Со школы. Ты очень важна для нее – и не только из-за ребенка.

Я пожимаю плечами, потому что я не заслуживаю этих слов.

– Можешь мне это объяснить? – спрашиваю я. – Я никогда не понимала, почему к такому хорошему человеку, как Эрин, не выстраивается очередь из людей, которые хотят стать ее друзьями. Она так хорошо ко всем относится. Но она, кажется… одиночка, да?

Джейн кивает.

– Эрин действительно одиночка. То есть была, пока не появилась ты. Но так было не всегда.

– Да, она рассказывала, что ее внешность отпугивает других женщин и поэтому ей трудно заводить друзей.

Джейн смеется.

– Это она тебе сказала? – она изумленно качает головой. – У Эрин могло бы быть столько друзей, сколько бы она пожелала. Женщины выстроились бы в очередь, чтобы попасть в ее мир. Но еще со школы, после того как все ее подруги без оглядки сбежали от девушки с раком, она неохотно подпускала к себе людей. Она хорошо ко всем относится, и люди все время пытаются с ней подружиться, но она всех отталкивает. Ты первая, кого она подпустила к себе за долгое время.

Я смотрю на свой живот.

– Ну ей вообще-то пришлось, Джейн.

– Вовсе нет. Она вовсе не обязана была с тобой дружить только потому, что ты суррогатная мать ее ребенка. Она рассказывает о тебе так, словно ты ее родственная душа. Я знаю, что у вас были очень разные жизни, но она чувствует с тобой связь. Связь, которой она не чувствовала больше ни с кем. Пожалуй, даже с Гриффином. Она любит тебя как сестру, Скайлар.

Слезы текут у нас обеих из глаз, а Джейн продолжает:

– И что бы тут ни случилось, мы всегда будем считать тебя частью нашей семьи. Нашей сестрой.

Эрин считает меня сестрой? Я смотрю на крест в углу комнаты, рядом с символами других религий. Сестра никогда не поступила бы так, как я. Сестра ни на секунду не захотела бы того, что принадлежит другой сестре. Сестра никогда не пала бы так низко, как я.

– У Эрин есть поразительная способность видеть людей насквозь. – Джейн мягко кладет ладонь мне на руку. – Иногда она видит то, чего люди сами в себе не замечают. Не надо себя недооценивать, Скайлар. Эрин верит в тебя.

Джейн встает с места и выходит из часовни, а я думаю: неужели я сказала эти фразы про сестер вслух?

Я размышляю про последние несколько месяцев, когда Эрин уже стала частью моей жизни. Это время было лучшим в моей жизни, даже несмотря на неподобающее желание, которое я испытываю к ее мужу. Я клянусь, что сейчас, прямо в эту секунду, начну делать все, чтобы стать тем человеком, которым Эрин меня считает. Я заставлю себя относиться к Гриффину как к другу, я стану смотреть на него и думать о нем так, как следует хорошему человеку. Я обещаю себе и Богу, что стану достойна Эрин, стану той, кем она меня считает. Я буду ее лучшей подругой. Ее сестрой.

Я даже не знаю, сколько времени я здесь просидела. Кто-то садится на пустую скамью у меня за спиной. Я слышу тихое всхлипывание. Я знаю, кто это. Я всегда знаю, когда он рядом.

Я оборачиваюсь, пораженная увиденным. Тяжело дышу, подозревая худшее. Глаза у Гриффина покраснели и припухли, а морщины на лице стали глубже. Его щеки мокры от слез, которые он больше не вытирает. Он кажется сломленным.

– О боже… она…

– Нет. – У Гриффина прерывается голос. Он откашливается. – Она хочет тебя увидеть.

Я ненадолго расслабляюсь и чувствую радостное оживление, но вдруг осознаю, что что-то не так. Если Эрин в порядке, то почему Гриффин выглядит совершенно сломленным?

– Что происходит?

– Она хочет увидеть сначала тебя, а потом всех остальных, – хрипит он. – Я уже был у нее. Но теперь она ждет тебя. Она в палате 817. Иди к ней.

Не говоря больше ни слова, Гриффин встает и выходит. Я не знаю, что делать. Прыгать от радости от того, что Эрин жива? Бояться того, что меня ожидает в палате 817? Я нерешительно поднимаюсь со скамьи и медленно иду к двери. Я смотрю на часы и понимаю, что провела в часовне несколько часов. Я оглядываюсь на распятие и произношу последнюю молитву.

Я поднимаюсь на лифте вместе с другими посетителями, навещающими своих близких. Мысленно ругаю себя за то, что не зашла в магазинчик за цветами или шариками, как они. Я так спешила к Эрин, что совсем забыла про правила посещения, согласно которым мне надо было принести с собой символ своих наилучших пожеланий. Я обещаю себе, что пошлю ей огромный букет белых лилий, как только выберусь из больницы.

Я нахожу палату 817 и останавливаюсь у полуоткрытой двери. Я ненадолго прислушиваюсь, как будто то, что я услышу, может подготовить меня к тому, что меня ждет внутри. Тишина. Я делаю глубокий вдох. Потом еще один.

Когда я захожу в палату, увиденное меня поражает. Эрин сидит в постели. Она выглядит как обычно, если не считать безвкусной больничной одежды вместо ее дизайнерских нарядов. Она причесалась и накрасилась. Она выглядит совершенно не так, как выглядела всего несколько часов назад. Когда я вхожу, ее лицо озаряет улыбка. Эта улыбка подтверждает, что все сказанное Джейн – правда. Только члены моей семьи так на меня смотрят. Теперь я уверена: Эрин – моя семья.

Ноги несут меня к ней так быстро, что я чуть не падаю на кровать. Я крепко обнимаю ее, что для меня несвойственно.

– Ты меня до чертиков напугала, Эрин.

Она кивает мне в плечо.

– Знаю. Прости, это, наверное, было ужасно. Это случалось только один раз, когда Гриффин был в Африке. Я надеялась, что ты не так обо всем узнаешь.

Я отстраняюсь, но не отпускаю ее плечо.

– Узнаю что? Что у тебя эпилепсия?

Эрин вздыхает.

Я ищу в ее глазах ответ. Но не нахожу. Я хочу, чтобы она сказала, что у нее какой-то диковинный вирус, от которого у нее случился припадок, но ей дали антибиотики, и теперь ей лучше. Или что она когда-то ударилась головой, отчего у нее произошло небольшое кровоизлияние в мозг, но его теперь нашли и устранили. Но ответ, который горит внутри ее глаз, совсем другой. Он гораздо хуже.

– Что происходит? Эрин, ответь мне. Гриффин совершенно раздавлен. Так что это наверняка что-то плохое. Твой рак вернулся?

Эрин берет меня за руки.

– И да, и нет. – Она отпускает одну руку, похлопывает по кровати рядом с собой и двигается, чтобы я села рядом. – У меня опять рак, но не тот, что был раньше.

У меня перехватывает дыхание.

– О боже, Эрин! Только не это!

Я снова обнимаю ее, и слезы скатываются по моим щекам на ее волосы. Я вспоминаю все, что она рассказывала про первый раз, когда у нее был рак, и повторяю ей:

– Ты уже справлялась с этим раньше. Ты такая сильная. А в этот раз тебя будет поддерживать гораздо больше людей. Мы никуда не денемся. Можешь не сомневаться!

Эрин кивает.

– Знаю. И люблю вас за это. Но на этот раз все иначе, Скайлар.

– В каком смысле иначе? – спрашиваю я.

– Давай я расскажу все по порядку.

Эрин откидывается на подушку и устраивается поудобнее. Она держит мою руку, словно это спасательный трос.

– В школе, до того как мне поставили диагноз, я знала, что что-то не так. Были очень незначительные проявления: немножко поболит здесь, немножко – там. Но я была молода и думала, что все пройдет, и я буду жить вечно. Поэтому, когда несколько месяцев назад у меня появились похожие ощущения, я была не готова услышать, что мне придется пройти через это еще раз.

– Несколько месяцев назад?! – Я крепко зажмуриваюсь, надеясь, что все это окажется сном. – Ты знала об этом несколько месяцев и никому не сказала?

– Можно я договорю? – упрекает она меня и игриво подмигивает.

Я киваю и пожимаю ее руку.

– Через несколько недель после того, как мы узнали, что ты беременна, у меня начались головные боли. Они бывали у меня раньше, когда у меня началась менопауза, поэтому я не придала им большого значения. Потом стали происходить и другие вещи. Слабость в правой руке. Мне стало иногда сложно вспомнить какое-нибудь слово. И иногда кружилась голова.

Я прокручиваю в мозгу все случаи, когда я была с ней, но просто не обращала на все это внимания. Когда она чуть не потеряла сознание у меня на диване. Когда она не могла вспомнить какое-нибудь слово, но я решила, что это из-за алкоголя или эмоций. Когда она не могла поднять кошелек в магазине одежды для бере-менных.

– Мне надо было что-то сказать. Я все это замечала, но находила для этого другие объяснения. Прости. Если бы я тогда не смолчала, может, ты бы обратилась за помощью раньше.

Эрин качает головой:

– Нет, не обратилась бы. У меня была стадия отрицания. Даже когда симптомы усилились и я уже точно знала, что что-то не так, я пошла к врачу, только когда Гриффин уехал. Тогда у меня случился первый приступ.

Я закрываю рот рукой, чтобы сдержать рыдания.

– О боже! Мне так жаль. Я должна была быть с тобой. Я должна была быть с тобой, когда Гриффин уехал.

– Ты ни в чем не виновата, Скайлар. В любом случае Джейн была со мной, когда это случилось. Она позаботилась обо мне и убедилась, что я пошла в больницу.

– Джейн все знает?

Эрин кивает.

– Вся моя семья знает. Я взяла с них клятву, что они будут хранить молчание.

Я недоуменно хмурю брови. Потом до меня доходит, что Джейн не выглядела столь же подавленной, как я или Гриффин. Она утешала меня в часовне, хотя все должно было быть наоборот.

– Гриффин тоже не знал, да? Я только что его видела, и ни за что не поверю, что он знает об этом уже больше месяца. Почему ты ему не сказала? Почему ты не сказала мне? Я могла бы ходить с тобой на лучевую или химиотерапию, или что там еще.

Я любуюсь ее длинными густыми волосами.

– В этот раз ты хотя бы не потеряла волосы. Это уже кое-что.

– Во-первых, нет, я ничего не сказала Гриффину, он обо всем узнал только сегодня. Я так хотела. Я не хотела, чтобы он жалел меня и ходил вокруг меня на цыпочках, как в прошлый раз. Я хотела, чтобы вы с Гриффином узнали об этом, только когда это станет действительно необходимо. Я не хотела вас обременять. И в этот раз не будет ни лучевой, ни химиотерапии. – Эрин прикрывает глаза и делает глубокий вдох. – Моя болезнь неизлечима, Скайлар. Я умру.

Неизлечима? Слезы бегут у меня из глаз, и я не успеваю их вытирать.

– О боже, нет! – плачу я, уткнувшись ей в плечо. Я снова обнимаю ее, словно пытаясь удержать. Удержать ее здесь, в этом мире, настолько, насколько смогу. Я обнимаю ее, пока у меня не устают руки, все это время я мысленно прошу у нее прощения за все те ужасные вещи, которые я сделала, из-за которых все это происходит.

Эрин позволяет мне плакать, пока у меня не высыхают слезы. Я тяжело дышу и икаю, потом наконец восстанавливаю дыхание. Я поднимаю взгляд, и вижу, что щеки Эрин мокры от слез.

– Расскажи мне все. Я хочу знать все. Может, можно что-то сделать.

– Ничего нельзя сделать. У меня глиобластома четвертой стадии. Это неоперабельная опухоль мозга. Смертность от нее составляет сто процентов.

Все мое тело напрягается.

– Эрин, тебе всего двадцать семь лет. Ты еще так молода. Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать! Это случилось из-за того рака, который у тебя был раньше? Он распространился в мозг?

– Глиобластомы – это медицинская загадка. Как правило, для них нет никакого объяснения. Они не появляются из-за другого рака. Есть небольшая вероятность того, что глиобластома была вызвана лучевой терапией, которую я проходила в восемнадцать лет, но точно никто не знает. Это просто одна из редких, необъяснимых вещей, которые иногда происходят.

– Разве нельзя сделать операцию, чтобы ее вырезать?

– Можно было бы сделать операцию и удалить часть опухоли. Но она вернется. Они всегда возвращаются. И я не хочу провести последние месяцы своей жизни, восстанавливаясь после операции на мозге.

– Месяцы?! – восклицаю я и снова начинаю всхлипывать.

Эрин кивает.

– Как ты можешь быть такой спокойной?! – кричу я. – Почему ты не хочешь с этим бороться? Должен же быть какой-то способ продлить тебе жизнь! Можно же принимать лекарства или что-то подобное? Как ты можешь просто сидеть здесь и спокойно рассказывать мне, что тебе осталось жить всего несколько месяцев? Что с тобой не так, черт побери?!

Эрин улыбается. Она мне улыбается! Она умирает, но все равно улыбается.

– Скайлар, у меня было полтора месяца, чтобы с этим смириться. Я уже отгоревала. Я прошла через все стадии принятия смерти. Несколько недель я злилась, отрицала и жалела себя. Вы с Гриффином узнали об этом только сейчас, поэтому вам понадобится время, чтобы достичь того состояния, в котором я нахожусь сейчас.

Я вспоминаю, что происходило полтора месяца назад. После ультразвука Эрин стала отстраненной. Гриффин поехал в Африку. Я думала, что она паникует из-за ребенка. Гриффин тоже заметил, что Эрин изменилась. Это продолжалось несколько недель, а потом она начала делать всякие безумные вещи. Таскать меня по местам, в которых она никогда не была. Делать странные комментарии про то, что ей никогда не доведется сделать.

– Я никогда не достигну такого состояния. Я никогда не смогу принять того факта, что ничего нельзя сделать. Должно же быть хоть что-то! Разве ты не хочешь хотя бы попытаться дожить до рождения ребенка? Твоего ребенка!

Я хватаю ее руку и кладу на свой все еще небольшой животик.

– Есть курсы химиотерапии, которые можно было бы попробовать, они могли бы продлить мне жизнь на пару месяцев. Могли бы. Но у всего есть своя цена, Скайлар. Я не хочу провести все время, которое мне осталось, одурманенная лекарствами, в постоянной рвоте и без волос. У химиотерапии так много побочных эффектов, что качество моей жизни стало бы просто ужасным. Даже если бы я каким-то чудом дожила до родов, я бы, скорее всего, даже не осознала, что происходит.

– Но это хоть какая-то возможность, – умоляю я ее. – Разве ты не хочешь подарить ребенку хотя бы возможность познакомиться с тобой?

– Нет, – категорично произносит она. – Я хочу хорошо себя чувствовать столько, сколько это возможно. Мне дают стероиды, чтобы убрать отек, вызванный опухолью. Это должно облегчить некоторые из моих симптомов. Но это не продлит мне жизнь, лекарства просто сделают ее чуть менее неприятной в конце.

Я все еще в шоке, с трудом подбирая слова, произношу:

– И как мы узнаем, когда этот конец может настать?

– Мне сказали, что это может произойти в любой момент, но когда этот случится, все произойдет очень быстро, скорее всего, за пару недель. Я так хочу. Я не хочу растягивать свои страдания – ваши страдания – ради возможности пожить еще несколько дней или недель. Даже если это означает, что я не увижу ребенка. Я хочу умереть быстро и мирно. Я не хочу, чтобы Гриффин запомнил меня в состоянии овоща, как это произошло с его мамой. Она умирала несколько месяцев. А Гриффин наблюдал, как она медленно угасала. Я этого не хочу. И я надеюсь, что вы будете уважать мое желание. Мои родные на это согласны. Я умру, и всем нужно с этим смириться.

Я снова закрываю рот рукой, чтобы не разрыдаться, и тут вспоминаю, что сказала ей на пароме. Ты не упадешь замертво, когда станешь матерью.

– О боже, Эрин! Прости, что днем сказала тебе, что ты не умрешь. Я просто бесцеремонная свинья! Сможешь ли ты меня простить?

– Мне не за что тебя прощать. Ты ни в чем не виновата. Твой комментарий был совершенно уместен, учитывая то, как я себя вела. Не вини себя за это. Не вини себя ни за что, Скайлар. Но я прошу твоей поддержки. Твоя поддержка мне особенно нужна.

Я смотрю на свой живот.

– Но как же…

– Ни о чем не волнуйся. Все образуется, – говорит она. – Мы еще поговорим завтра. А сейчас мне надо отдохнуть и позаботиться о будущем. Есть несколько вещей, которые мне надо сделать, прежде чем я уйду. И мне понадобится твоя помощь.

– Что угодно, – произношу я сквозь слезы. – Я сделаю для тебя что угодно, Эрин.

– Мне нужно, чтобы ты поговорила с Гриффином. Вам придется справляться с этим вместе. Мои родные будут вас поддерживать, но вам надо опираться друг на друга. Иди. Найди Гриффина и вместе подумайте, как вы с этим справитесь.

Я киваю и в последний раз обнимаю ее.

– А теперь иди. Я устала. Мне нужно набраться сил для всей той фигни, которую я собираюсь вместе с тобой сделать.

Я заставляю себя улыбнуться. Потом встаю и надеюсь, что мои дрожащие ноги смогут вынести меня из палаты. Я бросаю последний взгляд на Эрин: она опускает тяжелые веки и погружается в мирный сон. Как она прекрасна! Даже то, как она справляется со всем этим, прекрасно. Я клянусь, что сделаю все, что в моих силах, чтобы оставшееся ей время было наполнено любовью, смехом и дружбой. Я сделаю все, о чем бы она ни попросила.