Текст книги "Обновлённый мир"

Машенька

Жила-была девочка, совсем как настоящая, только из воска. Вся беленькая, лишь ладошки и пяточки розовенькие, Машенькой звать.

Как настоящая, вставала по утрам, умывалась, одевалась и шла в садик. Не одна, конечно, а с бабушкой.

На полпути бабушка отваливала пить пиво в павильоне-автомате, а Машенька…

Тут бы самое время сказать, что Машенька жила двойной жизнью и в садик не ходила, но нет, отнюдь, всё честь по чести, шла в садик и приходила каждое утро – именно в него. Большой яблоневый сад, что тянулся вдоль Варшавского шоссе от Сумского проезда до Балаклавского проспекта.

Зимой-то в нём было стрёмно: холодно, ветер… да и на уроки физкультуры дети с лыжами из близлежащей школы ходят то и дело, неуютно. А вот весной и осенью самое то. Весной цветы, осенью яблоки, хорошо.

С девочкой были неразлучны два её пуделя-близнеца, Бисмарк и Насморк. Который Бисмарк, тот чёрный был, а Насморк – белый. Носятся вокруг, круги нарезают, а Машенька идёт важно, как большая, высоко подбородочек вздёрнув, и солнце сверкает на её свежевымытых волосах.

Придёт на место, разденется, ляжет в траву и загорает. Пробегают мимо мальчишки… Эх, если б они знали, что тут, в траве, девочка загорает, одна! – ух, они бы ее задразнили, затыркали, задёргали… Да только откуда им знать? Девочка-то без платья! А раз без платья – откуда может быть ясно, что это девочка!

…Ну лежит себе какой-то пацан, такой же, как все, загорает, пацан как пацан… ну, и пусть лежит себе.

А это Машенька. Хотела книжку читать, но потом глаза прикрыла и сама не заметила, как уснула. Насморк и Бисмарк вокруг носятся, а она знай спит себе неподвижно. Лишь солнце на её волосах играет.

Однажды чуть не доигралось, между прочим… Было начало августа, и кроме него, начала, никого не было, даже мальчишек: все на каникулах.

Ах да, ещё там был – день, вот! И день этот был жаркий-прежаркий. И Машенька… поплыла.

Сначала стали таять пальчики, потом потекли ручки да ножки… Потом ослабла шейка, а глазки ввалились и через некоторое время совсем исчезли. Запали белые щёчки и перестали быть такими уж белыми, безобразно расплавился ротик и обнажились хорошенькие белые зубки, которые, однако, тоже просуществовали недолго. Про всё остальное я вообще молчу…

Так бывшая Маша лежала бы до сих пор, да шёл мимо, на её счастье, один художник. Идёт, видит в траве какая-то гадость светлая поблёскивает, а рядом Бисмарк и Насморк хором воют, запрокинувши мордочки.

Присел он рядом, оценил обстановку, достал из кармана пакет целлофановый, а из другого совочек пластмассовый (всегда их с собой носил, всегда-всегда: вдруг кому-то срочно потребуется помощь), собрал жижу в пакет, не переживая особо, что с землёй до кучи (главное – чтоб весь воск собран был, чтоб ни капельки, ни комочка не пропало, а земля, от неё вреда никакого, кроме пользы, ага), и понёс домой.

Дома у художника никого не было: жена ушла, детей завести не успели, да и ладно, собаки своей – и то не было: с кем оставишь, если на пленэр уехать надо будет, пусть и всего на два дня хотя бы! Собаку выводить надо, регулярно, это вам не женщина, которая годами небрежение терпеть может… если оно того стоит, разумеется.

Но – уютно: телевизор есть, как полагается, и даже цветной. «Рубин Ц230». (Ну, или как минимум «Горизонт-714». )

Освободил чертёжную доску от завалов ватманского листа, клеёнку расстелил, вывалил на неё содержимое пакета и… стал думать.

День думает, два думает… может, даже и три думает. Видит, ничего не поделаешь, сама собой не оживёт девочка, нужно что-то предпринять… Причём делать это нужно скорее, а то ведь её наверняка хватились давно, ищут, убиваются, по моргам звонят…

Ладно, поскольку слово материально, решил художник не думать о плохом, а просто взял и примерно в рост бывшей девочки фигурку из глины изваял, а потом – трах-бах, и сделал по этой кукле гипсовую форму!

Растопил воск, залил внутрь через оставленную напротив макушки еле заметную дырку, и готово! Лучше прежнего получилась девочка.

Ну, это потом стало ясно, что лучше, а пока – изнутри пищит: выпустите, мол, эй! – и даже пытается «саркофаг» раскачивать, того не понимая, глупая, что если упадёт, то всё разлетится вдребезги: и гипс, и ты сама, дура!

Понятное дело, художник не стал выпускать её сразу: подождал, пока затвердеет… за что и получил в торец – сразу, как только наконец вызволил. И правильно: что тебе сказано, то и выполняй немедленно, а то ишь какой! – я, говорит, лучше знаю, что для тебя благо…

Ты делай, что тебе говорят, и не выступай, понял?

Не глядя на него (однако прикрывшись газетой), она прошла в спальню, заглянула в шкаф, наскоро порылась в вещах жены (тех, что та не захотела забирать, когда уходила), оценивающе прищурилась и… через пять… нет, через шесть с половиной минут вернулась в большую комнату преображённая.

На ней был укороченный сарафан белого ситцу и белый же приталенный пиджак из не пойми чего синтетического – в тонкую красную полоску. Ступни вставила в вишнёвые лодочки, а волосы

(не найдя ничего другого, художник изготовил их из льняной пряжи, которая – о, удача! – для пущей аутентичности висела на прялке, да-да, настоящей прялке, несколько лет назад подобранной на обочине трассы где-то под Костромой)

заколола пластмассовой бабочкой, тоже красной.

Смерив художника взглядом, она вздёрнула подбородочек, крикнула мимоходом сквозь форточку: «Бисти, Наци, вы здесь? Ух вы, мои у-умнички!»

(они, бедняги, как привязанные ждали её у подъезда, но к художнику войти стеснялись, ему приходилось выносить им еду на улицу: гречневую кашу с кусочками колбасы, больше у него ничего не было)

…и – пошла, пошла… пошла к выходу.

Он метнулся было открыть перед ней дверь, но девочка одарила его таким взглядом, от которого стало одновременно и жарко, и холодно… и слабость навалилась, такая слабость… и понимание, что всё зря.

Нет-нет, конечно, хорошо и даже отлично, что девочка жива и здорова (кстати зовут её теперь Мария Дмитриевна), это прекрасно даже, что такая девочка ходит в сад! – а там время от времени как бы нехотя раздевается… и, будто делая кому-то величайшее одолжение, ложится…

Теперь она носит шляпу. Настолько широкополую, что, когда загорает, использует её в качестве зонтика от солнца. Положит на живот и грудь (а на глаза тёмные очки, а на нос – листок яблони) и читает. А потом смежает веки.

…Пудели с отчаянным весельем, отрепетированным в течение долгих лет до полной естественности, наматывают вокруг неё круг за кругом, она же безмятежно спит, белая-белая, и солнце сияет в её волосах… а толку!

6 декабря 2017 г.

Книжки-фуфлыжки

Саша с детства любил читать! Ещё с той благословенной поры, когда и читать-то не умел, зато бабушка ему читала… Такие специальные книжки были, в каждой страниц по двадцать от силы, зато формата огромного и каждая буква – как чёткий такой муравьишка из басни (там, где он стрекозу наказывает): симпатичный, ладный, легко запоминающийся… А самого текста мало, зато какой текст! – то про Буратино, то про Карлсона, то про Емелю… Все они такие симпатичные ребята, всё у них выходит, всё само собой в руки даётся, и хочется быть похожим на всех них и каждого! От этого любая текстинка отпечатывается в голове не хуже символа какой-нибудь веры, потому что… ну, здесь ведь мудрость: кто имеет ум, тот не может не заметить закономерности в завидном постоянстве, с которым в этих упоительных историях главный приз (царевна, театр или банка варенья, не важно) достаётся самому… самому.

Самому – какому именно, этого Саша пока не мог для себя сформулировать.

Самому умному? Да что-то не похоже… При всём уважении, ни Емелю, ни тем более Буратино, ни Карлсона самым умным не назовёшь, правда ведь? (Да и просто умным-то вряд ли.)

Самому честному? Ну нет, какое там… Это просто смешно.

Самому сильному, смелому? Вот тут уже сложнее… Определённо, что-то в этом духе у ребят было. Именно оно, кстати, и объединяло их чем-то таким, что, по сути, и являлось залогом их торжества! Только…

Только вот назвать это смелостью как-то язык не поворачивался. Тем более силой. Нет, тут другое…

Пока суд да дело, бабушка принималась звать на второй завтрак (ребёнок должен хорошо питаться). На стол водружалась любимая белая с синим узорчиком пластмассовая подставка для варёного яйца, с брызгающей маслом сковороды соскакивала пара сырничков, наливался чай, и ребёнок начинал хавать… Так прошла жизнь.

(Ой, ну не ловите на слове: да, и не только (и не столько) ТАК, и – не прошла ещё… Ну, окей, окей, не прошла, так пройдёт, делов-то… Речь не об этом.

Просто… так прошла жизнь.)

Саша теперь поступает совершенно иначе: жрать и читать почти перестал. Вместо этого он – тяжёлый, неповоротливый – затемно, пока все спят, бочком-бочком выбирается в своём синем грузчицком халате на промозглую улицу и отправляется шакалить по раёну… Нет, не по району, это у вас район, а именно по раёну: по вот этому вот всему…

У Саши сумка на колёсах: не какая-то там, прости господи… а – мощщщная! надёжная! и – вместительная… Потому что никогда не знаешь, какие бонусы встретишь именно сегодня и что придется запихивать.

Начинает он, Саша, свой обход с контейнеров сбора бытовых отходов (только вот не надо слов «мусор», «мусорный», давайте учиться обходиться без ярлыков!) – и, как правило, не уходит с пустыми руками, в смысле – без добычи. Прежде всего, старая одежда: вычищенная, выглаженная и заштопанная, она ещё и детям послужит! – правда, детей нет, но это даже к лучшему: никто не мешает заниматься делом… добиваться своего, самореализовываться, стремиться к победе… Обувь реже, и она почти всегда безнадёжно убитая, не стоит руки марать. (Хотя и тут случаются приятные неожиданности.)

…Ого, нечаянная радость! – целый телевизор… Но нет, остынь, будь реалистом: исправный на помойку никто не потащит (скорее уж, купив новый, отдадут рухлядь бедным родственникам, как это у нас принято: типа, подарок от всего сердца), а в неисправный нужно вкладываться, проводить диагностику, искать нужные детали, паять, монтировать… чтобы что? Ну! Подумай: зачем он тебе? Ну-ка, брось каку. Лучше сосредоточься на поисках чего-нибудь действительно полезного. Например, некоторые имеют глупость матрасы пружинные выбрасывать… Ладно, не глупость, просто они «могут себе позволить». А ты не можешь. Поэтому, как увидишь такой матрас, бросай всё, сумку прячь в кусты, чтоб руки освободить, потом вернёшься за ней, а матрас – бери и тащи домой: это же фактически кровать, только без ножек! полноценное спальное место! Либо – если спать есть где – прекрасная звукоизоляция. Пара таких матрасов, вертикально прислонённых к стене впритык один к другому, а потом прижатых платяным шкафом, и ты уже не слышишь, как соседи по вечерам трахаются.

…Жаль, сегодня опять не повезло, придётся пока послушать… Не страшно, нужно учиться принимать от жизни те удовольствия, которые она вам предлагает. Например, вот. Старые книги. Что тут у нас? Полное собрание сочинений Григоровича в двенадцати томах, дореволюционное… Так, это можно снести в букинистический, отлично. «Серебряные коньки»? Нет, это для детей. Для подростков. Отличная книга, но её время ушло. Подростков больше нет, кругом одни тинэйджеры… О, а вот сразу несколько совсем новых, доктора Мясникова! Про здоровье. Взять? Хм…

Положа руку на сердце – только честно, ты действительно думаешь, что когда-либо соберёшься прочесть их? Зачем? Чтоб в очередной раз получить подтверждение, что «всё плохо»?! Не надо. Во многих знаниях… сам знаешь что.

Хватит рыться, пора побираться. Вниз по улице, на перекрёстке – рынок, там Зарема, там Фархад, у них есть кое-что просроченное, всегда есть, но торопись, а то… знаешь, ведь нас таких множество, на всех не хватит. Хотя конкретно вот эти двое торговцев знают и выделяют именно тебя. Книжный человек – говорят они с уважением.

Саше приятно считать себя достойным уважения: это единственное, что у него осталось. Возможность считать себя достойным уважения. Уверенность, что основания для этого, пусть и не вполне объективные, всё же есть. Это греет почище масляного обогревателя, найденного в прошлом году на стоянке возле ТЦ.

К сожалению, с каждым годом область изысканий вынужденно сужается: сил все меньше (хоть и есть, есть ещё порох! есть!) – а ведь поиски процесс челночный: набрал порцию, отвези домой, подними на четвёртый этаж по лестнице… потом обратно, вниз… и снова шастай.

В книжках эти вопросы решаются как-то проще. Фигак – и ты Царь всея Руси. Или театр у тебя собственный (причём делá-то все на папе, а ты – символ! витрина! – тебе можно вообще ничего не делать, только, что называется, «быть самим собой»). Ну, или какой-нибудь малыш торт подгонит со свечками, на худой конец… Как-то без этого вот всего обходятся.

И бабушки больше нет.

Саша не жалуется. Есть друзья. Такие же, как он, интеллектуалы, с ними всегда можно поболтать о действительно важных вещах. О геополитике, например. О национальной гордости, которая обязательно должна быть у нации, желающей выжить в современном мире глобализма, айфонов, и межмонопольных сговоров. О бабах. О давлении…

Давление Саша испытывает неимоверное, со всех сторон. По большей части психологическое, но не только… И очень важны в этих условиях три «С»: собранность, сообразительность и сноровка…

Потому что, когда по вечерам из той стены, что отделяет тебя от необъяснимо затихших соседей, выходят люди в чёрном, садятся без приглашения за стол и молча начинают вести свои протоколы, только полный самоконтроль (четвертое «с»! ) способен оградить тебя от их посягательств на сложившуюся систему (пятое и шестое).

Не думай, Саша, ты не один: все люди доброй воли с тобой! – мысленно, разумеется (потому что, ну ты понимаешь, у всех семьи, работа, садово-огородные хлопоты) … но душой – они, люди, рядом. И помни об этом, дорогóй.

…Наступает вечер, самое страшное время. Воздух густеет, и корешки книг, полками с которыми заставлена вся Сашина конурка, наливаются тёмным соком накопленной за долгие века иронии. Склабится Кен Кизи, удивлённо приподнимает бровь Честертон, откровенно потешается Ивлин Во. Моэм пожимает плечами и отворачивается. Алексей Иванов, тот мог бы морально поддержать Сашу, да как на грех именно сейчас у него цейтнот: пора сдавать очередную книгу… Как и Алексею Слаповскому. И Дине Рубиной. И Пелевину.

И тебе, читатель… Да-да, и тебе. Тоже пора писать свою собственную историю.

Время такое: не напишешь – не продашь. И…

И.

…Не сказать, что Саше нечего делать (человеку, что называется, с головой, безусловно, всегда есть чем себя занять), просто делать это категорически незачем.

Хотя – можно, можно.

Можно выпить чаю. Можно почитать книжку. Можно съесть яйцо…

7 декабря 2017 г.

На кварт

Башир ужасно спешил. Тучи сгущались, ветер усиливался с каждой минутой, тропа становилась чем дальше, тем уже и покатее, в туманной пропасти под ногами тоскливо и яростно перекликались целлюлизы, а идти предстояло ещё долго. Между тем время поджимало. Счетчик Гейгера вяло пощёлкивал на запястье, мешок ритмично бил по спине, отсчитывая шаги, и казалось, что всё под контролем, но, судя по тому, как высоко успела взойти над горизонтом третья луна, шёл седьмой час, и, значит, в запасе оставалось минут сорок. Максимум семьдесят (Баширу, как и всем на этой планете, было прекрасно известно, что вовремя никто не начинает никогда).

Впереди показались Великие Столбы; если поднажать, вполне можно успеть к раздаче бонусов… Пещера, где расквартировано Передовое Сообщество (или, как они сами себя величают, псы), находится в Лощине трепета, это за не так далеко от окружной, нужно только преодолеть перевал Тухлова и, опустившись до Среднего уровня, сделать затем резкий поворот вправо, а там уж рукой подать.

…В пещере хоть нет дождя, всё какое-то облегчение. Можно расстелить на земляном полу крылья палатки, сверху разложить на просушку вещи и, обняв ноги, просто сидеть – ещё зябко ёжась, но уже чувствуя, как проникает в тело и разливается по нему живительное тепло… Можно купить за пять шекелей плошку сбитня, прихлёбывать через край, разговаривать со знакомыми (в том, что кто-то из них неминуемо окажется в том же месте в тот же час, сомневаться не приходилось) … Можно слушать, как завывают стихосложенцы, неожиданно выбрасывая вперёд и вверх то одну растопыренную пятерню, то другую, как того требует осенённый традицией обычай; или как бормочет себе под нос погружённый в подобие транса песнец, аккомпанируя себе на сямисэне или домре… А можно выйти к центральному костру самомý.

Именно это, последнее, и собирался сделать Башир сегодня: выйти в круг. Чтоб они все узнали наконец, кто ходит с ними одними тропами, кто ест то же, что и они, просо… кто, в конце концов, обняв копьё, спит вместе с ними в одной лодке, когда рулевой уверенно выбирает единственно верный путь по узкой протоке, а рабы, прикованные к банкам, под заунывные вопли супервайзеров каждым новым гребком могучих вёсел приближают передовые отряды к будущему торжеству…

Чтоб каждому из присутствующих (а так же всем, кому они потом расскажут) раз и навсегда стало ясно: он, Башир, не такой, как они; он – лучше!

Но сперва это надо доказать. Потому что другой такой же (нет, не такой же, Башир именно что докажет!) соискатель общего признания выйдет из пещерного сумрака на свет пламени. А то и два соискателя. И он (они?) так же, как и Баш, сегодня впервые рискнут обнародовать свое сокровенное.

Каждый из них, включая Баширку, по очереди – строфу за строфой, куплет за куплетом – будет, перекрикивая соперника и делая угрожающие выпады, исторгать из себя собственные произведения: до тех пор, пока другой (или оба, если их двое) не сломается, не сдастся и в круге света не останется лишь один.

Главное, чтоб не отсырела гитара (чехол давно пора заштопать, да всё как-то не до того было), да, это главное… А то поплывёт настройка, и всё, можно забыть о триумфе.

Почти сразу за перевалом Башировы мысли прервал выскочивший на тропу патриоид. Мощные усы, выдающие матёрого самца, грозно топорщились, а клюв щёлкал, как бы выбивая сложный, полный синкопических сбивок сигнал к атаке. Нервно хлеща себя по бокам раздвоенным хвостом, зверь поднялся на задние лапы и бросился на Башира.

Выхватив самопальный терапевт из рессорной стали (купленный у вэвэшников после товарищеского матча по воле-боли), Баш ушёл от первого выпада, парировал второй, а затем резким и тем не менее безошибочно точным движением вогнал оружие по рукоять туда, где внутри плоской головы недоразвитые лобные доли соединяются у хищников данного вида с безобразно разросшимся гипоталамусом. Монстр обмяк и сразу сделался кротким и ласковым, как ягд-нёнок. Виляя кнутообразной своей вилкой и всячески ластясь, он явно выражал теперь намерение сопровождать нового друга, куда бы тот ни проследовал, однако Баш мягко, но решительно произнес стоп-слово, и незадачливое животное уныло поплелось в сторону близлежащего водопоя.

Теперь, чтобы успеть, следовало бежать. Сдёрнуть с плеча чехол с инструментом, чтоб не мешал, и, держа его наперевес, бежать, как преследуемый сытью быстроногий выец. Мчаться сквозь дождь и мрак, оскальзываясь на размякшей глине… нестись, как будто за тобой гонятся все гвардейские эпителии Обновлённого Мира со своими цепными антиномиями!

…Перед началом самые уважаемые псы, из числа основателей, обычно раздают всем присутствующим мотивационный доппаёк (то, что известно как бонусы, но в действительности является скорее пособием по безразличию): просяные колобки или рисовые, с примесью отрубей, лепёшки; без этого бóльшая часть слушателей просто не пришла бы на квартирник – считая, что интерес к чему-либо, кроме спаривания и жратвы, является роскошью, которую они, соль земли и основа стабильности племени, просто не могут себе позволить. Казалось бы, мир с ними, без них просторнее, но нет, Передовое Сообщество, болезненно реагируя на вялую посещаемость, отчаянно борется за каждого, кто хоть однажды выразил мимолётную заинтересованность. Так икунь, зубы которого загнуты внутрь пасти, лишь едва прикусив личинку феноменологии обыкновенной, медленно, но верно заглатывает добычу, и напрасны будут все её попытки ускользнуть! И… хотя лично Баширу приманка не требовалась, относился он к данному обычаю псов с пониманием: время сейчас такое…

Время, время… Пускай. Сегодня он даже не поинтересуется на входе, была ли раздача, просто молча выйдет к Костру, где его уже дожидается противник (или два противника), расчехлит – прямо так, не раздеваясь – гитару, любовно проведет ладонью по лаковому боку, еле слышно вздохнёт и…

Внезапно с ближней скалы на Башира спикировала пышногрудая пулитцерия. Обе её головы весьма эффектно разевали пасти, но не они представляли главную угрозу: чудовище предпочитало убивать сокрушительным ударом тазовой кости, легко перебивающим становой хребет даже вставшему на дыбы взрослому висюку. «Единственное, чего ни в коем случае нельзя, когда имеешь дело с пулитцерией, это подпускать её к себе слишком близко!» – бывало, говаривал Баширу отец, когда они ещё охотились вместе… И – о, причуда жребия! – именно одна из них, воспользовавшись минутной утратой бдительности и подобравшись вплотную, положила конец яркой и насыщенной батиной жизни.

«Итак, пришла пора расплаты, тварь… За всю вашу породу поганую!» – прорычал Башир и швырнул обоюдоострый сепулькатор. Перевернувшись в воздухе, тот сверкнул в лучах восходящего Люциуса («Неужели уже так поздно?!») и снёс окаянной бестии левую переднюю псевдоподию. Отчаянно заверещав от нестерпимой боли, она метнулась к обрыву и, прыгнув, исчезла; секунду спустя снизу донёсся хлопóк раскрывшихся крыльев. Можно было двигаться дальше… да не просто двигаться, а – так быстро, как только возможно!

…Соперники… Интересно, один ли сегодня достанется Баширу или всё-таки два? Хм… Конечно, два почётнее, да только справится ли он с обоими, после таких-то переживаний! Ни репетиций, ни подготовки… ни даже самой завалящей медитации, чтобы привести себя в норму. Придётся собрать в кулак всю свою… волю? Но воля его и так достаточно крепка. Нет… Пожалуй, не так нужно действовать. Пусть тот, другой (или другие) начинает, а ты, Баш, посмотришь… Внимательно смотри, не пропускай ничего: у тебя будет всего минута или две, чтобы изучить сильные и слабые стороны противника. Когда же начнёшь отвечать, используй эти наблюдения, и пусть Безошибочность на время станет твоим вторым именем! Потому что шанс у тебя будет лишь один: его даст каждому из вас сама публика – именно она почти сразу, раньше каждого из состязающихся, поймёт, почувствует, кто дал слабину… и не простит ему этого.

…Ах, как же порой тянет очутиться подальше от жестоких Реалий! заглянуть за Великую Грань! омыть утомлённую душу под струями Неизъяснимого! – и навсегда забыть вот это вот всё, но… «Есть такое слово, сынок…», – как любил некогда говаривать батя. (Никогда, впрочем, не уточняя, какое именно.)

В двухстах бигфутах от Среднего уровня Башир заметил впереди неясную фигуру. Расстояние между ней и Баширом сокращалось, но очень медленно, и спустя минуту или две стало ясно, что это человек, сломя голову бегущий в ту же сторону, что и Баш. Низкорослый и тщедушный, человечек из последних сил удерживал в тонких ручонках огромный футляр, и было удивительно, как он может ещё и бежать с такой ношей.

«Эй! – прохрипел Баш. – Постой, я тебе ничего не сделаю!»

Человек оглянулся, и стало ясно, что это девушка: в такой же, как и Баш, блестящей от воды штормовке, такая же, как он, насквозь мокрая и сердитая.

«Да у тебя мания величия, парень! – неожиданно звонко откликнулась она. – Вообще-то, я не убегаю, а просто бегу.»

– Куда?

– На квартиру псов.

– Выступаешь?

– А сам как думаешь?

И то верно… Ещё б она не выступала – волоча этакую виолончелюгу!

– Впервые?

– Ну.

– Значит, ты одна из баттлеров?

– Догадливый…

Говорить на бегу было делом не из лёгких, но Баширу почему-то казалось, что от разговора этого зависит многое… очень многое.

– Слушай… а кто против тебя?

– Один, не помню, кто-то из вэвэшников, занемог, у них в трибе поветрие, а второй… – она назвала тот самый сценический псевдоним, который Башир, придумав для себя, неделю назад послал в ПС почтовым вятичем; значит, анонсировали уже, ух ты! – однако…

– Как же так? Если он заболел, выходит, баттл отменяется? Перенесут или…

– Ни фига подобного, – перебила она (как и Башир, не забывая в бешеном темпе работать ногами и стараясь не выронить при этом свой груз), – у них новые правила, для интенсификации процесса… Если прибудет хотя бы один соревнующийся, только один, а остальные не смогут или, допустим, передумают участвовать, то победа автоматом присуждается этому единственному.

Тут девушка споткнулась… а споткнувшись – испуганно всплеснула руками, и, разумеется, этого оказалось достаточно, чтобы футляр с виолончелью вырвался из её рук и покатился в сторону от тропы, туда, где далеко-далеко внизу еле слышно бушевала полноводная Бронетантра.

Закричав, девчонка, будто распрямившаяся пружина, прыгнула вслед и… поймав, обхватив футляр обеими руками, вместе с ним поехала под уклон: к живописно выщербленному краю пропасти.

Уронив чехол с гитарой в чахлую придорожную траву, Башир кинулся на помощь. Девушка уже висела над бездной, судорожно вцепившись в торчащий из склона корень исполинской атараксии. Одной рукой. Во второй по-прежнему была зажата ручка тяжеленного футляра, отчего всё хрупкое тело странным образом перекосилось. С трудом разомкнув судорожно сжатые зубы, конкурентка произнесла:

– Запомни хоть ты… Меня зовут Светоч. Ну, ты понял: сокращение от «Светочка»… Прощай, Башня, было приятно…

– Бросай, слышишь? Бросай бандуру свою! И дай руку!

– Нет. Это всё, что у меня есть… И всё… всё, что у меня когда-либо будет.

Сказав это, она разжала ладонь и… даже успела помахать Баширу. А потом её не стало. Просто не стало, и всё: внизу тьма, разве ж там что-то увидишь…

Не замечая, как ледяная стужа медленно втыкает сквозь брюки стальные иглы в его тестикулы, Башир сидел в раскисших зарослях и невидяще смотрел перед собой. Долго… Минуту или две. После чего поднялся и, подобрав чехол с гитарой, медленно побежал… Вернее, сначала медленно, а потом всё быстрее: время не ждёт, а на регистрацию в качестве участника состязания необходимо попасть вовремя.

7 декабря 2017 г.