Текст книги "Обновлённый мир"

Выставка

А Хлоя Сомова была художницей. Она рисовала стихи. На листах формата А3 выводила её рука причудливые буквы, и так получались слова, а из тех – складывались удивительные строки. Например, такие:

Ночью.

Когда некто выключил микрофон.

Лебедь тумана в окно вылетает вон.

Сосны.

Они дожидаются у воды.

Волны стирают и грани, и все следы.

Можем.

Когда посвящаем себя весне.

Петь перед морем и соснами, как во сне.

Если

И без микрофона звезда светла,

Ночь разберётся в оттенках её тепла.

Более или менее похожего на вышеприведённое накопилось восемь больших картонных коробок, набитых так, что их стройные кубические формы неприлично круглились. Пора было делать выставку.

Что же, пацанка сказала – пацанка сделала… Знакомая охотно предоставила помещение в библиотеке, где проводила вечера культурной терапии для детей и пенсионеров; бывший одноклассник, работавший в фирме, торгующей мелкооптовыми партиями пенокартона, лично привёз кучу обрезков, из которых так удобно вырезать макетником рамки (заодно и романтический ужин сымпровизировали, не отпускать же человека голодным, но это никого не касается, и, потом, если кому интересно, всё, как всегда, было чисто платонически); потом немного кнопок, немного шпагата… немного двухметровой стремянки от библиотечного завхоза: нужно ведь картины к таким специальным трубкам, тянущимся у самого потолка, привязать! – и готово дело. Осталось на лазерном принтере афишки распечатать, ну, чтобы расклеить по окрестностям, да ещё о флаерах не забыть…

Хлоя – прекрасный человек: умный, тонкий, ответственный… но некрасивый. Этот изъян перечёркивает её достоинства в глазах абсолютно всех, она уверена, представителей мужского пола (кроме одноклассника, но он не в счёт: нельзя же воспринимать всерьёз того, кто торгует пенокартоном, да ещё и не в собственной фирме). Соответственно, парня (в смысле, друга… ну, вы поняли!) у Хлои до сих пор нет, и с этим надо что-то делать, а выставка… к чему отрицать! – хорошая возможность перезнакомиться с кучей народа, и… кто знает… может быть…

Но нет, лучше не думать об этом заранее! Хло и не собиралась, просто… ну, мыслям ведь не прикажешь.

Настал день открытия. К заявленному времени в крохотный зал, где висели «стишизики» (стесняясь на людях, так она называла свои творения лишь наедине с собой, но ей нравилось), пришло полтора человека. Это была молодая женщина, воцерковленная, судя по туго бинтующему голову платку и характерному кипарисовому крестику (подобные часто привозят из Иерусалима или, скажем, Нового Афона) с маленьким, ангелоподобным ребёнком, который немедленно завладел вниманием тех (то есть обеих остальных), кто был в зале… ибо Хлоя уже не первый год чувствовала время от времени укоризненные сигналы материнского инстинкта, пробудившегося как свидетельство вступления в соответствующий возраст и теперь – побуждавшего при любой возможности ревниво наблюдать за чужими «успехами» в данной области… ну, а мамаша есть мамаша, с ней всё ясно… Не ясно лишь одно: зачем на выставку пришла!

Может быть… одиночка? То есть того же самого, что и Хлоя, добивается? Что же делать-то? Вот ужас… О, Хло хорошо знала этот тип, две-три её подруги были именно такими «охотницами» поневоле, что наложило глубокий отпечаток и на характеры их, и на манеры поведения. Когда-то очень разных, теперь девок роднил благоразумно приглушённый блеск внимательных глаз и поистине боксёрская скорость реакции: если шансов почти ноль (ребёнок же!) – то не до разборчивости; видишь мужика – действуй молниеносно.

Впрочем, подумав, художница решила не переживать заранее: может, ещё и обойдётся… Может, человек действительно искусством интересуется. Ну, а если… что ж. Тогда и будем искать выход. Пока же…

Хм. Формально открытие пора начинать: люди, пришедшие вовремя (пусть только двое, не важно! – тем более, что один из них вообще лишь недавно ходить научился), не должны страдать оттого, что остальные опоздали… или вообще не придут (возможно ведь и такое). Итак, речь.

Встав со стула, Хло ещё раз поздоровалась со «всеми присутствующими» (те, в лице женщины (дитя бесилось и ничего вокруг себя не видело), ответили ободряющей улыбкой) и в нескольких словах, не без юмора и самоиронии (это располагает, а Хлоя любила, чтобы к ней были расположены, да и кто ж этого не любит!) обрисовала свой творческий путь, свою творческую манеру и свои творческие планы… Вернее, хотела обрисовать. Родилась, мол, в Нальчике, потом выросла, решила, что «достойна большего», у них в классе почти все девочки после школы разъехались кто куда (о мальчишках сведения тоже есть в наличии, но отрывочные); приехала сюда, огляделась по сторонам, устроилась продавщицей дамских сумочек, ну, и…

Хло как раз собиралась перейти к рассказу о периоде, когда к ней впервые начали «приходить чудеса», но в этот момент дверь скрипнула и совсем иного рода чудо возникло на пороге. Это был высокий стройный парень с гитарой в чехле, и волосы его были как солнце… С него текло (видимо, на улице начался ливень, здесь ведь нет окон, не уследишь), Хло бросилась было хлопотать, но с другого боку, словно коршун на наседку, налетела уже конкурентка («Вы, девушка, не беспокойтесь, вы хозяйка вечера, ничего, я позабочусь о… как вас зовут-то? Ро-ома, какая прелесть! Роман. Опасное имя… А, между прочим, кто вы по гороскопу? У вас такая твёрдая, мужественная рука…») и – ну, оттёрла же, что ты будешь делать, а! Всё, всё псу под хвост…

Скомкав автобиографию (пока эта обхаживала ЕЁ рыцаря), Хлоя поведала спинам и затылкам (а также детёнышу, который достал уже визжать и выламываться!) о том, что для рисования стихов лучше выбирать цвета спокойные и неброские (а то яркость лишь оттянет внимание зрителей от содержания к форме), и о том, что в будущем она, Хло, планирует перейти на более крупные произведения (может, на поэмы А1, кто знает!) – однако свинтусы забыли даже о том, что надо хотя бы притворяться слушающими, и терпение лопнуло.

Вполголоса, но вполне чётко произнеся вдруг то, что ещё никогда в жизни никому не говорила («А идите-ка вы в попу, уважаемые! – по техническим причинам, ага»), Сомова выбежала из помещения, на ходу сорвав с себя дурацкий бедж (уж насчёт последнего-то идея точно была ни к селу ни к городу!).

В туалете немного пришла в себя. Смыла тушь («Кому это всё надо!») и, промокнув лицо комом бумажных полотенец, медленно пошла назад, равнодушно (что было удивительно самóй) прикидывая, в каких выражениях сейчас будет оправдываться за свой, скажем так, выплеск. Когда же, заранее вооружившись натянутой улыбкой, вошла к покинутым ею столь поспешно посетителям, выяснилось, что они… ничего не заметили. Мамка, сидя вполоборота ко входу, водила пальцем по ладони белокурого викинга, разоблачившегося уже до майки (рубашка сохла тут же, расправленная на переносном масляном обогревателе), викинг, тот тоже не скучал, слушал, раскрыв рот (вот лопух! – его окучивают, а он и уши развесил), и лишь ребёнок взглянул с некоторым удивлением (что бы он в этом понимал, поганец!) … Тáк, значит, да? Что нéт меня, что есть, вам всё равно, да? Погодите, сейчас я вам устрою, голубчики…

Хлоя встала на середину и громко сказала: «Здесь не баня, знаете ли».

Никакого результата: сидят и треплются.

«Эй! Я ведь к вам обращаюсь!»

Теперь заметили. Повернули головы, смотрят недоумённо и настороженно.

«Я говорю, здесь не баня!»

До него дошло наконец, вскочил, схватил рубашку, стал напяливать, а она влажная, слушается плохо, а хищница-то! – головёнку этак подняла, прищурилась и давай…

«Вам, что же, надо, чтобы Рома заболел?.. Ведь не догола же он разделся, в конце-то концов… Ситуация ведь особая… Что вам, жалко, что ли? Роман, оставьте это… Не одевайтесь, давайте лучше пойдем в другое место, подальше от этой укушенной…»

«Укушенной»?! Кто бы говорил!

Предательские рыдания опять подступили к горлу. Хлоя закрыла лицо, села и… внезапно ощутила прикосновение. Взглянув, она увидела протянутый платок. Кажется, более или менее чистый. Солнцеволосый стоял в одном шаге и, протягивая, улыбался. Виновато, о господи… Свершилось, клюнул!

Тварь сердито запихивала своего малыша в курточку, резко, как обычно в подобных случаях, дёргая того в разные стороны, так что бедняжка явно из последних сил сдерживался, чтоб не зареветь. Чудом справившись с хитрыми даже для взрослых застёжками-крючками, она поднялась с корточек и: «Навка, пойдём!» – исчезла из Хлоиной жизни навсегда.

«Навка? Она сказала ему „Навка“?» – Рома ухмыльнулся: «Ага. Знаете, как его зовут? Навуходоносор!» – Ничего себе… Видимо, сегодня был её день, её, Хлои, не кого-нибудь, поэтому даже сейчас она нашлась, выдала экспромтом: «В школе его будут дразнить „На в ухо!“» – на что полубог с готовностью расхохотался. «Слушайте, – тут он посмотрел на неё тем самым взглядом, который ни с чем не спутаешь (она, может, всю жизнь ждала, чтобы кто-то посмотрел на неё ТАКИМ взглядом! и вот…): – Я, конечно, понимаю, у вас выставка („Ещё и фуршет планируется!“ – пискнула она сдуру), но давайте… давайте сбежим, а?»

Она посмотрела ему в глаза, и он всё понял. И она поняла, что он всё понял. (И, уж извините за штамп, он тоже понял, что она поняла.)

«А давайте!»

(«И гори она огнём, эта самая жизнь!»)

Подхватив кардиган, висящий на оленьих рогах возле входа, она бросила всё как есть (продукты в пакете между рамами, не пропадут), выключила дверь, заперла свет, и они полетели… Она не понимала, где она и что с ней, сначала они были в одном месте, потом в другом, где он вышел на сцену и расчехлил инструмент… потом его (в смысле – ЕГО) знакомые везли их в третье, где были какие-то обои в мелкий цветочек, и её рвало прямо в ванную, а он нежно держал, отводя с лица волосы и утешая, а проснулась она уже утром, когда в окно било яркое послеполуденное солнце, и храп того, кто рядом, кто теперь вечно будет рядом, казался самой лучшей музыкой, которую только можно себе представить.

Она села в постели (разобранной на брошенном на пол, кажется, спальном мешке: кровати здесь не было), потянулась к туманно мерцающим очкам, нащупала их, нацепила… Всё стало явным и вещественным. И ноябрьский вечер, и закатное солнце, и конура одинокого гения. Которого ей предстояло осчастливить (что немного пугало: теперь, когда она разглядела его более подробно; впрочем, не страшно, ко всему новому нужно сперва привыкнуть, правда ведь?)…

Увидев валяющуюся тут же общую тетрадь, заложенную карандашом, она не долго думая открыла её, надеясь узнать владельца поближе, но там были только неряшливые линии и какие-то крючки (ноты, догадалась она с восхищением: никогда прежде не бывала знакома ни с кем, кто сам писал бы нотные знаки, и вот поди ж ты, сподобилась) … Она с трудом напрягла отказывающийся повиноваться разум (а может, то было сердце, кто знает, чем люди пишут в действительности!) – и на бумагу (на последний чистый лист) полились строки:

Москва, Москва, была ты милосердна

И зла была,

А я мечтала, чтоб Париж, и Сена,

И – два крыла…

И вот огни… и набережной холод,

Но – не Париж,

А русский ад вокруг. И мир расколот…

И ты паришь

На этом месте протянувшиеся к взвизгнувшей от неожиданности Хлое пальцы грубо выдернули тетрадь из её рук, и любимый голос… любимый голос рявкнул: «Тебе кто разрешил? Я спрашиваю, кто тебе разрешил вот это вот?!»

Рома сидел посреди скомканной простыни, повсюду какие-то тёмные крошки, он небрит, его орган (и хотелось бы поставить ударение на второй слог, но истина дороже) сморщился и валяется (да-да, именно валяется!) на нечистом сатине, как дохлая лысая мышь, приоткрывшая серый ротик, а этот… этот ещё минуту назад самый родной на Земле человек… этот придурок, этот урод ещё смеет предъявлять ей, Хло, какие-то претензии? Да ты себя в зеркале видел, родной? Сначала стань в этой жизни Кем-то, кто имеет Право, а потом уже ротик открывай…

Не помня себя от бешенства, Хлоя распахнула одеяло настежь и, стараясь не смотреть на успевшее побуреть пятно, оделась. Рома тупо смотрел. Потом вяло спросил:

– Куда собралась-то?

– Отсюда!

– Ну-ну…

Помолчал. Потом, зевнув, пояснил:

– Мне просто деньги очень нужны… Вчера хорошо так посидели, а я не планировал, вообще-то… Помнишь, ты обещала располовинить?

Дрожа от отвращения, Хлоя открыла сумочку, выкопала оттуда кошелёк и, с трудом отодрав вечно заедающую кнопку, достала несколько банкнот.

– Этого хватит?

– Мм… да нет. Ты что, в самом деле не помнишь?.. Тут где-то одна четвёртая… так что… надо бы ещё.

Она дала сколько надо.

…Дóма у подъезда ждал одноклассник, на нём был нелепый, совершенно не шедший ему костюм. Озабоченно баюкаемый, словно младенец, букет белых лилий тоже смотрелся вполне чужеродным элементом, но это было не важно.

Он встал ей навстречу и виновато (виновато! виновато, ч-чёрт!) сказал: «Вот… Боюсь, уже погибли: ночью был заморозок».

– Так ты что, всю ночь меня ждал тут?.. А машина? В ней ведь теплее!

– Машина за углом: просто ближе всё уже занято было, и… ну, ведь разминулись бы…

Она опустилась перед ним на… нет-нет, всего лишь на корточки и – носовым платком, Роминым носовым платком, нащупанным во внутреннем кармане кардигана, стёрла с нелепо квадратного мыска («Да ты и весь нелеп, господи! Как же нелеп!») бурую кляксу. Впрочем, и стирать не пришлось: та, уже сухая и твёрдая, сама собой отпала при первом касании.

«Ой, ну что ты делаешь! – одноклассник присел возле, и теперь так же нелепо смотрелись уже оба, он и она. Но это было не важно. – Хорошие ботинки, правда? Никакая грязь не пристаёт.

15 декабря 2017 г.

«Доверься мне ещё раз»

…ведь я всё-таки открыл собственную мастерскую! Да, спустя много лет, но тем не менее.

Сначала дела шли не очень (сбыт, главным образом, подводил: контактов почти не было), но скоро земля начала полниться слухом о моих «лошадках», потом пошли заказы, и…

Накануне раздался телефонный звонок (у меня аппарат архаичный, он именно звонит… и мне это нравится!) – снимаю трубку, мужской голос вежливо, назвав по имени-отчеству, здоровается и, представившись как начинающий скульптор малых форм, просит о встрече.

– А, простите, цель?

– Просто показать свои работы и, если позволите, узнать ваше мнение!

Ладно, я человек компанейский, приходи кто угодно, главное – чтоб не во время лепки, а всё остальное можно и перенести, лишь бы общение того стоило.

Назначил день (сегодняшний) и время: прямо с утра пораньше. Жду… Явился! Поднимается по лестнице с двумя грузчиками, волокущими тяжеленный ящик.

– Это у вас, простите, что?

– Мои работы!

– Как же вы их это самое… обратно повезёте?

– А ребята меня внизу подождут пока…

Ясно. Ребята ловко, в два ломика вскрывают ящик и удаляются, а гость начинает доставать «работы».

В основном, это типовые цилиндрические крýжки, на которые приляпаны разнообразные (должно быть, соответствующие вкусам заказчиков) дополнения, причём миниатюрные женские груди составляют, наверно, процентов семьдесят от общей массы; но есть также и своё, явно «для души»: довольно-таки уродливое дерево – с единственным яблоком на нём и парочкой голых детей под (мальчик смотрит, засунув в ротик пальчик, а девочка предсказуемо тянется сорвать); забавный жираф, читающий охваченную пламенем газету (пламя похоже то ли на листья, то ли на чьи-то щупальца, но сама идея богатая); дехканин, запряжённый в арбу, на которой восседает ослик (или, вернее, ишак – учитывая общую ориентальность мотивов)…

– На кружки не обращайте внимания: просто я их после вас повезу продавцу на точку, вот вместе и упаковал…

– Да? А я уж испугался, простите…

Интересные фигурки (хотя с точки зрения собственно художественности – детский лепет, увы), но сам мужик ещё интереснее: такой… не худой, а скорее сухой, жилистый; коротко стриженый и, скажем так, вообще спортивного склада на вид – при том, что отнюдь не молод; в берцах (впрочем, их-то он в прихожей снял) и в камуфляже – однако вот нет же, не брезжит в глазах этот неискоренимый огонёк оценивания тебя как потенциального спарринг-партнёра – столь характерный для… собственно, для мужчин в камуфляже (да ещё, пожалуй, для женщин «в активном поиске»).

Может, попросту маскируется? Навряд ли: такое в себе не спрячешь…

И, главное, вижу: явно сказать что-то хочет. Не персонально мне (хотя, возможно, и мне тоже, но не в этом дело), а – вообще, СКАЗАТЬ. Высказаться! Однако то ли не знает как именно, то ли ждёт подходящего момента… Ну, и я тоже жду сижу.

«Вот, – говорит. – Что вы обо всём этом думаете?

«Кроме кружек?» – «Кроме кружек, да.»

Растерялся, честно скажу. Как-то уж очень оно с месте в карьер, ещё даже чаю не попили – и я с мыслями собраться не успел… Рассеянно верчу в руках обезьянку (перед ней лежат очки и граната, а она растерянно смотрит: не знает, что выбрать), потом поставил аккуратно (не дай бог ненароком разбить: автор ведь, похоже, такой, что сгоряча убить может, причём, вполне возможно, даже одним ударом) и начал мямлить.

«Ну, во-первых, – говорю, – давайте на „ты“ перейдём: мы ведь почти ровесники!» – «Да ну не-е, – смеётся, – я так не могу, мне неудобно: кто вы – и кто я…» – «А кто? Кто вы?» – «Ну как… Я в жизни много чем занимался…» – «А сейчас чем занимаетесь?» – «Сейча-ас… Не, ну давайте лучше о скульптурах моих, хорошо?» – «Видите ли… Если в двух словах, то, простите, это очень сыро.»

Он как-то резко изменился в лице. (Вот, начинается!) Вид такой… Будто у школьного хулигана в кабинете директора? Точнее и не скажешь.

«Не, ну а в чём конкретно сырость-то?» – «Конкретно? Ну-у… например, этот слоник (беру слоника; у него вместо хобота шланг пылесоса, и он чистит маленькую собачку, гордо задравшую нос): по содержанию выше всяких похвал, но по форме неуклюже: не сбалансировано главное и второстепенное, везде стилистический сумбур, разнится степень проработки деталей в отдельных элементах, да и…» – «Так, я не понял, – перебивает, – всё плохо, что ли?.. Потому что сюжеты – они вообще не мои, их одна девчонка придумывает…» – «Ах вот оно что…»

Тут мы оба приуныли. В самом деле, что говорить, когда говорить нечего… Знаете что, – говорю, чтобы хоть как-то сгладить неловкость, – давайте чай пить!

Не отвечает. Встал, прошёлся по комнате… Остановился перед книжными полками и смотрит. Долго смотрел, потом оборачивается: «И ты что, всё это прочитал?»

– Почти. А что?

– Да так… Ничего, что я на «ты» перешёл, а? Ты же сам предложил вроде бы…

– Конечно, ничего!

– Ну, и ладушки.

Походил ещё. Потом у стола останавливается, опёрся на него обеими руками, навис так – и спрашивает: «Значит, говоришь, чаю?.. То есть обсуждать мои работы ты не хочешь!» – «В твоих работах, – поясняю я, – вызывают интерес лишь идеи, а они, как ты сам только что мне сообщил, не твои, – верно ведь?»

В течение нескольких секунд он молча смотрел на меня в упор, и я прямо чувствовал, как внутри него борется два желания: желание зарядить с ноги и… ну да, то самое желание высказаться.

Не знаю, чем он там, внутри себя, руководствовался, выбирая «из двух зол», но лично я его выбором остался доволен. (Пока, во всяком случае.)

Отведя взгляд и присев на краешек стула, он подпёр голову рукой и стал смотреть в окно, за которым весело плясали крупные снежинки. Наконец я услышал:

– …Ведь от чистого сердца… Думал, вам хоть что-то понравится и я тогда подарю, а теперь… – Опять на «вы»? Довольно тревожный знак, между прочим. – Теперь, получается, хоть выбрасывай всё это…

– Ни в коем случае! – молниеносно среагировал я. – Моё мнение – это всего лишь моё мнение, другие люди вам могут сказать нечто совершенно иное…

– Да на кой мне другие, когда и так всё ясно!.. И, потом, я же ведь именно ваше мнение хотел узнать: увидел этих ваших расписных коньков в интернет-магазине, и они мне настолько понравились…

– Спасибо. Но, простите, врать – не мой конёк. Не считаю возможным.

– Не считает он… А говорить человеку такие вещи, от которых руки враз опускаются, считаете? Я теперь, может, вообще больше лепить не буду!

Вскочил и снова принялся по комнате расхаживать. Я сижу затаив дыханье и боюсь пошевелиться: а вдруг сейчас момент истины спугну, или ещё что похлеще… И тут он выдаёт:

– Короче, так. Если пройдёт несколько дней и я пойму, что после нашего с вами разговора утратил способность творить, я вернусь… И тогда мы с тобой по-другому поговорим, обещаю. Так что давай… Готовься.

Он вынул сотовый, нажал пару кнопок и, дождавшись ответа, скучным голосом произнёс:

– Всё, пацаны, хорош расслабляться, поднимаемся… Гвозди и молоток прихватите.

Они поднялись, помогли ему собрать его добро, заколотили ящик и – все вместе стали спускаться, причём он, этот мужик, больше на меня даже не взглянул.

Я запер дверь, вернулся в комнату и выглянул в окошко… Ага, выходят… Двое выносят ящик, мой придерживает дверь. Далее грузят малые формы в бурую от грязи газель, все трое садятся в кабину и уезжают. (Этот – даже головы не поднял.)

Вот.

И теперь я, короче, не знаю, чё делать.

…В фильмах (особенно в старых, ещё с молодым Шварцем) герои часто говорят: «Доверься мне!» – и… действительно, оно того стоит. Очень приятно доверять абсолютно, бестрепетно…

У вас есть человек, которому вы доверяете именно так?

Или ваше безоглядное доверие распространяется на весь мир в целом?

Тогда я вас поздравляю… Причём вполне искренне.

За окном истекает нечистыми своими соками предпоследняя декада этого года, скоро встреча Нового, время поздравлений, так что… право же, не знаю, что и добавить-то к уже сказанному.

…Мне когда этот мэн позвонил – я ведь, поговорив с ним и назначив встречу, потом на всякий случай набрал одному хорошему приятелю: хар-рошему такому приятелю, который всегда всё про всех знает, а если не знает, то «слышал из достоверных источников», и спрашиваю, мол, слышишь, а что за чел такой-то? – называю фамилию.

«Этот? – В голосе немедленно появляется апломб, этакая выпяченная губа, я будто бы вижу её… – Есть такой, да… Ничего особенного. Работает, кажется, в „ИТАР-ТАСС“ или в „РИА Новости“, в свободное время подрабатывает изготовлением какой-то сувенирки на дому… Совершенно безобидный человечек.»

«Точно?» – «Доверься мне.»

«Точно-точно?.. Помнишь, я тогда узнавал у тебя про ту мадам – и что ты мне ответил? и что потом в реале оказалось?..» – «Говорю же, можешь мне всецело доверять насчёт этого. А там совсем другой случай был… и, потом, меня целенаправленно ввели в заблуждение… И, кстати, я ведь уже извинялся, ну! А тут вообще всё прозрачно: отличный парень, видел его на одном мероприятии, и мы потом долго беседовали о Возрождении, все вместе… Короче, не бзди!»

…Что ж, наверно, так и надо: самоуверенность и безапелляционность завораживают людей, с которыми ты общаешься, значит, объективно полезны… а посему – так держать, Порфирий!

Не забыть бы ещё при случае сослаться на твоё экспертное мнение.

Или…

Или поехать, что ли, напоследок морду тебе набить?

…Алло! Ты где щас?

Дома?.. Кого фаршируешь? Кро-олика?

Ну, жди тогда…

19 декабря 2017 г.