Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1"

– Там, где пиво разливное.

– Фу, ну у тебя и ориентиры!

– А что? Я человек простой…

– Сколько тебе лет, Альберт? – спрашивает она в лоб, – непохож ты на старшеклассника.

– Может быть, я Дориан Грей? – говорю, – и вы на самом деле в дочки мне годитесь.

– Брррр… – она действительно ёжится, – не пугай меня так. И ещё ты обещал фотографии привезти.

– Не готовы пока, – развожу руками.

Лидке я фотографии тоже ещё не показал. Я считаю плохой приметой светить свою работу до того, как о ней выскажется заказчик.

– Людмила Прокофьевна, а можно вас об одолжении попросить?

– О каком? – она с интересом сверлит меня глазами.

– Можете узнать, где ещё в ближайших районах есть книжные?

– Ты всерьёз решил взяться за библиотеку, я смотрю.

– Да, я книголюб, – невозмутимо киваю.

– Хорошо, – прикидывает что-то заведующая, – послезавтра у меня совещание в облпотребсоюзе. Там смогу уточнить. И если хочешь попасть сегодня в книжный, поспеши. Они через полчаса закрываются!

– Значит, через два дня увидимся, до свидания! – беспечно улыбаюсь и выхожу, чувствуя затылком взгляд заведующей.

Сверяюсь со списком «книголюба» из Белоколодецка. Сначала идут поэты серебряного века, затем детективы и приключения. Ещё выше ценится отечественная фантастика. И подлинными бриллиантами в горе угля считаются книги фантастов зарубежных.

В крохотном книжном мы натыкаемся на двухтомник Блока. В наличии есть только два экземпляра. Второй находкой становится «Туманность Андромеды». Судя по солидной стопке, социальная фантастика Ивана Ефремова не пользуется в Кадышеве популярностью. Беру всего Блока и три экземпляра Ефремова. За всё отдаю пятнадцать с мелочью рублей. Больше денег у меня нет.

– И сколько ты рассчитываешь выручить? – спрашивает уже на улице Женька.

– Не меньше пятидесяти рублей.

– Офигеть!

Женька смотрит недоверчиво. С другой стороны, он уже видел за последние дни немало удивительного. И мопед в пользовании, и Лиходееву в купальнике. Это тебе не сигареты на стоянке поезда продавать.

– Ведь таких книжных много… – начинают вращаться его коммерческие мозги.

– Да…

– А мы теперь на колёсах…

– Именно…

У Женьки от предвкушения захватывает дух. Это дело словно создано для него. Сам я всерьёз соваться в нелегальную торговлю не собираюсь. Но для стартового капитала эта схема подходит.

К моему дому мы подкатываем уже после шести вечера. Меня снова ждёт чёрная Волга и очень злой товарищ Комаров. Мама, к счастью, на репетиции и ей он вынести мозг не успел.

– Где тебя черти носят?! – шипит он.

– Мы что, договаривались о встрече? – троллю его я.

– В машину быстро!

– Жень, загони мопед во двор, пожалуйста, – по-хозяйски сажусь в Волгу и захлопываю дверь.

– Какого хрена ты фотографии Молчанову отдал? – напускается на меня Комаров.

– А кому должен был? – удивляюсь.

– Мне, конечно.

Вот в чём дело. Я лишил «ответственного товарища» возможности отчитаться об успехах. Украл из-под носа его организаторскую славу. Перешагнул «через голову».

– Встретил на улице и отдал, – решаю не накалять. – Я там, кстати, чеки все собрал. Так что ваши руководящие действия не пройдут мимо внимания товарища Молчанова.

Комаров пытается учуять иронию в моих словах. Держу покерфейс, и он успокаивается.

Мы снова идём в кабинет Молчанова. В этот раз секретарша молча, и даже торопливо раскрывает перед нами дверь.

За столом для совещаний сидит сам первый секретарь, инструктор обкома с верблюжьим лицом, и Марина Подосинкина. На столе стоят пустые чашки, полусъеденная коробка шоколадных конфет и полная окурков пепельница. Давно ждут. Комаров как мышь проскальзывает на свободный стул.

– Здравствуйте, – я киваю и тоже сажусь.

По правилам административного этикета я должен сейчас стоять в дверях и мять в руках сдёрнутую с головы кепку, пока большое начальство не позволит присесть. Только на хрен эти реверансы. Прогнёшься раз, будут гнуть всю оставшуюся жизнь.

– Здравствуй, Альберт, – говорит за всех Молчанов, – ждём мы давно. Товарищу Игнатову в область пора, так что тянуть не буду. У нас есть к тебе предложение.

Глава 19

– Предложение, от которого я не смогу отказаться? – вырывается у меня.

Вижу, как округляются глаза у товарища Игнатова. Значит, правду говорили. Партийные работники действительно на закрытых показах смотрели и «Крёстного отца», и «Звёздные войны», и даже «Рэмбо».

Это простым смертным нельзя подвергаться искушению буржуйским кинематографом. Бойцы идеологического фронта должны знать врага в лицо. Интересно, а «Эммануэль» они глядели?

– Простите, Сергей Владимирович, – поправляюсь, – волнуюсь, вот и шучу неудачно. Уж больно обстановка непривычная.

Подосинкина фыркает, вроде как, даже презрительно. Ведёт себя она, на удивление, недружелюбно. Странно, что я успел ей сделать? Последняя наша встреча была вполне тёплой.

– Я понимаю, Альберт, – мягко говорит Молчанов, – ничего страшного. У тебя экзамены. Ты на нервах…

Как раз про такие ситуации говорят: «мягко стелет, да жёстко спать». Большие начальники с людьми моего нынешнего уровня обычно такие церемонии не разводят. Значит, надо слушать с удвоенным вниманием.

– Так и есть, – киваю и снова молчу.

– Я знаю, что ты планируешь поступать в политехнический институт и учиться на инженера, – продолжает первый секретарь, – цель достойная комсомольца. Тем более, будущего «Золотого медалиста».

Не всё вы про меня знаете, товарищ Молчанов. Судя по сегодняшнему экзамену, медаль мне не светит. Но эти карты стоит держать закрытыми.

– Мечтаю стать изобретателем, – блефую, – двигать вперёд советскую науку и технику.

Молчанов поджимает губы. Разговор идёт в неудобном для него направлении. Получается, что он хочет лишить комсомольца его чистой и искренней мечты.

Тему перехватывает Игнатов. Его длинное печальное лицо словно сошло с карикатуры, высмеивающей учёных зануд. Игнатов достаёт мои фотографии и раскладывает их на столе, как пасьянс. Весёлая Лида, задумчивая Лида, мечтательная Лида. Фото в купальнике среди них нет.

– Расскажи мне об этих фотографиях, – говорит он голосом психиатра, – почему ты выбрал эту тему? И почему у тебя несколько фото одной и той же девушки?

– Цикл называется «Комсомолка», – рассказываю я. – Мне кажется, главное в фотографии не вычурная композиция и не эстетствующее кривляние, – при этих словах инструктор обкома изумлённо крякает, но я, не обращая внимания, продолжаю. – Цель фотографа передать подлинную красоту жизни советского человека. Жизнь не ограничивается одним эпизодом, каким бы он ни был оригинальным. Наша героиня трудолюбива и начитана. Она любит природу, мечтает, занимается спортом. Она красива не только внешне, но и внутренней красотой гармоничной и современной советской девушки. Здесь нет фотографий. Здесь только человек.

– Где же вы такое вычитали, молодой человек? – после долгой паузы говорит Игнатов.

– Сам придумал, – заявляю я, – Размышлял и сделал выводы. А разве я не прав?

Свою речь я продумал заранее. Даже пару раз репетировал про себя. Мало сделать гениальное фото. Надо объяснить, почему оно гениально. Дали, Пикассо и Малевич не были бы гениями, если бы не убедили в этом весь мир. Я, конечно, не Дали, но язык у меня подвешен хорошо. Такие вот провинциальные идеологи мне на один зуб.

– Прав, – вступает Молчанов, – и фото твои действительно хорошие. Я не специалист, но глазам своим верю. Знающие люди говорят, что у тебя талант. Поэтому я предлагаю тебе посвятить свою жизнь фотографии.

– Прям так всю жизнь?! – снова не выдерживаю я. – А как же институт?

– Поверь мне, Альберт, – снова говорит инструктор, – талантливых фотографов в этой жизни встречается куда меньше, чем хороших инженеров.

Оба товарища усиленно льют мёд в мои уши. Где же горькая пилюля, которую хотят в нём спрятать?

– Разве есть такая профессия, фотограф? – наивно распахиваю глаза.

– Есть, и весьма почётная, – сообщает Игнатов. – На неё тоже надо учиться, и конкурс туда очень серьёзный. Не меньше, чем в театральный. Сразу скажу, человеку с улицы поступить туда практически невозможно. Нужно готовиться заранее, а у тебя времени совсем нет… А, через год армия…

– А я от службы не бегаю, – заявляю.

Помню прекрасно советские установки. «Не служил, значит, не мужик». Правда, через год всё поменяется. Начнётся война в Афганистане и в страну потянется поток «грузов 200». Престиж советской армии войдёт в крутое пике, из которого уже не выйдет. Но пока любой другой ответ будет звучать странно.

– Но знания уже не те будут… – продолжает капать на мозги Игнатов. – Три года потеряешь. А мог бы работать, снимать, совершенствоваться…

– Что вы предлагаете? – спрашиваю.

А про себя думаю, в ателье работать не пойду. И не только потому, что Митрича жалко. Это болото, которое засосёт, и не заметишь. Всю жизнь снимать на деревянную коробку с крышечкой?

– Место фотокорреспондента в районной газете, – отрубает Молчанов. – Под чутким руководством товарища Подосинкиной. Она давно просит у нас кадры. А кадры, как это ни удивительно, не бегут к нам вприпрыжку. Кадры ищут где полегче. Где перспективнее. Где удобства!

Подосинкина поднимает голову и упрямо сверкает глазами. Видимо, это далеко не первый разговор на подобную тему.

– Навыки у тебя уже есть. Рука крепкая. Мысли правильные, – Молчанов говорит мне, но смотрит на Подосинкину, – а всем деталям и тонкостям обучишься в процессе. Со Степаном Дмитричем я поговорил. Он о тебе хорошо отзывается. Подскажет, если что.

– Без профессионального образования его на эту должность не возьмут, – редакторша, подчеркнуто, говорит обо мне в третьем лице. – Кадры не пропустят.

– Мы Альберта в техникум бытового обслуживания направим, – говорит инструктор обкома, – по целевому направлению, на заочную форму обучения. Будет учиться без отрыва от производства. Проезд на учёбу район оплатит, общежитие на время сессий техникум предоставит. А в газете сначала на полставки поработает, а потом и на полную. Правда ведь, Альберт?!

Такие радужные перспективы, что аж глаза слепит. Без меня меня женили, получается. Целевое направление, это такое узаконенное рабство. Учишься по специальности, а потом отрабатываешь в организации, которая тебя направила, какое-то количество лет. И при этом не имеешь права перевестись на другое место работы ни под каким видом.

Простая арифметика. В техникуме мне учиться четыре года. Минимум столько же отрабатывать в Берёзове после окончания. Прибавим два года в армии. Получится, что выбраться из родного райцентра я смогу только через десять лет.

Товарищи считают, что за это время я обзаведусь семьёй, обрасту хозяйством и к перемене мест стану человеком неспособным. Но даже если все эти годы жить на чемоданах, то в двадцать восемь лет не поздновато ли покорять столицу? Ведь там есть и другие фотографы, которые всё это время не снимали доярок и комбайнёров.

С другой стороны, политех мне не светит. Совсем. Если я чудом поступлю туда, то вылечу на первой же сессии. Математика – это не моё. Точка.

Без диплома работать фотографом не позволят. В СССР без бумажки ты букашка в прямом смысле слова. Вольные художники либо фоткают своих знакомых в личные альбомы на альтруистических началах, либо рискуют познакомиться с ОБХСС и отъехать в места не столь отдалённые. Профессиональное образование необходимо.

И я верю товарищу инструктору, что поступить в техникум без направления или блата будет непросто. Профессиональная среда достаточно узкая. У всех есть знакомые, ученики, дети, внуки, другие родственники. Кому нужен непризнанный гений из отдалённого райцентра?

Пусть в областном центре, но работу придётся искать, и, скорее всего, не по специальности. И распределение по окончании учёбы тоже никто не отменял. Отправят меня куда-нибудь в Нарьян-Мар, оленеводов фотографировать. На ящик с крышкой.

Так что из всех зол, предложение Молчанова, вполне себе тянет на чахленькое добро. Но показывать этого не надо, потому что только так я получу возможность торговаться.

– Мы с Мариной Викторовной уже, можно сказать, сработались, – говорю с сомнением. – И фотографировать я люблю.

Марина снова издаёт звук «пфффф!» Да что с ней не так?!

– Вот и славно, – с улыбкой откидывается в кресле Молчанов.

– Но я всю жизнь мечтал о работе инженера! – тут же сдаю назад я. – И в Политехе есть военная кафедра.

– А в газете бронь! – парирует Молчанов.

Какой же всё-таки простой, но действенный метод. Сначала показать, что ты уже готов согласиться, а потом «откатить» на прежние позиции. Психологи говорят, что свою собственную вещь люди оценивают дороже, чем чужую.

Молчанов решил, что фотокорреспондент уже у него в кармане. И вдруг резко первый секретарь его лишается. Приобретать приятно, а вот терять своё – обидно.

Ну вот, мы уже пришли к торговле.

– А сколько мне придётся отрабатывать по целевой заявке?

– Пять лет, как везде.

– Но ведь я уже начну работать в газете с первого дня учёбы!

– На полставки!

– Почему не на полную?

– Потому что у тебя образования нет.

– А кто будет вторые полставки заполнять? Я ведь в газете буду единственный фотограф!

– На вторые ты можешь для дома Быта выездные съёмки на себя брать!

– Тогда, тем более, я целевую раньше отработаю!

– Какой тогда смысл нам тебя на учёбу отправлять?

Мы сошлись на двух годах отработки по окончании техникума, и я решаю, что это очень неплохой вариант. Никто не мешает профессионально развиваться в эти годы. Конечно, это не столица и даже не областной центр. Но есть журналы, есть конкурсы, выставки, наконец.

В государстве с такой чёткой структурой, как Советский Союз, самое главное – попасть в обойму. А мне сейчас как раз это и предлагают.

– А фотостудия при газете есть? – спрашиваю. – Какие ресурсы у меня будут?

Переглядываются. Вопрос застал их врасплох.

– Марина Викторовна? – Молчанов переадресует его главреду.

– Нет у нас ничего, – резко заявляет Подосинкина, – пара ванночек, да красный фонарь. Фотограф в штате газеты пять лет, как отсутствует. Когда соседей просим, когда область помогает. Побираемся.

– Можно пока воспользоваться мощностями фотоателье, – встревает Комаров, – Семён Дмитриевич не откажет.

Знаю я, какие там мощности. Сам их и усилил, за свой счёт.

– Хочу поблагодарить товарища Комарова за помощь и организаторскую прозорливость, – говорю.

Товарищ Комаров светится от удовольствия как медный рубль. А вот Молчанов моей фразой заинтересовывается.

– И в чём она выражается? – спрашивает.

– Товарищ Комаров уже дал мне добро, на закупку фотооборудования, и велел сохранять чеки, – объясняю, – я не понимал, для чего это нужно. Но распоряжение выполнил.

Выкладываю на стол чеки за экспонометр, увеличитель и плёнки. Не зря я вместе с кассовыми попросил себе выписать товарные. У Комарова округляются глаза.

– Девяносто восемь рублей?!

– Оборудование качественное, дорогое, – пожимаю плечами, – нужен ещё фотоаппарат, вспышка, объектив дополнительный… по расходникам ещё много чего…

– Ладно-ладно, – смеётся Молчанов. – Вижу, ты уже приступил к делу! Значит, мы договорились. Марина Викторовна, оформляйте завтра Альберта в редакцию стажёром. А в сентябре уже на ставку переведём.

– А я возражаю! – Подосинкина вскакивает с места, её голос дрожит от возмущения, – я против того, чтобы брать Ветрова в редакцию! Он ещё слишком молод и морально не готов к той ответственности, которую мы на него возлагаем. Работа фотокорреспондентом таит много соблазнов, которые способны сбить комсомольца с идеологически верного пути!

– Какие соблазны, что ты несёшь?! – звереет Молчанов. – То мне всю плешь проела, «вынь да положь ей фотографа». А когда предлагаю, фыркаешь мне здесь! Ты, Марина Викторовна, не истеричная институтка, а главный редактор! И чтобы этого всего я от тебя больше ни слышал! Ты поняла меня?!

– Да, Сергей Владимирович.

Марина садится. Её веки краснеют, а глаза предательски блестят. Размазали её качественно. Но куда интереснее, с чего она вообще решила взбрыкивать?

– Если все и всё поняли, то давайте расходиться, – Молчанов хлопает ладонью по столу. – Альберт, завтра приходишь в редакцию и знакомишься с фронтом работ.

– У меня экзамены…

– А я не говорю «работаешь», я говорю «знакомишься». Закончатся экзамены, приступишь. Всем всё понятно? – первый секретарь обводит взглядом нас троих и дожидается кивков, – тогда, все свободны.

* * *

– Серёжа, ты действительно хочешь удержать этого парня в своём колхозе? – говорит Игнатов.

Партийные лидеры отпустили подчинённых, но разговор за закрытыми дверями продолжается.

– Куда он денется, с подводной лодки! – ухмыляется Молчанов.

Сергей Молчанов и Владлен Игнатов приятельствовали ещё с институтской скамьи. Родители Владлена были потомственными большевиками. Отсюда и имя, идеологически выверенное, хотя и благозвучное. Гораздо лучше, чем Кукуцаполь или Даздраперма.

Владлен обладал редким чутьём на людей, поэтому среди всего потока в университете марксизма-ленинизма он сдружился с провинциалом без связей, Молчановым, и не отказался от него даже в период неожиданной опалы.

– Ты видел его фото? – Владлен выкладывает на стол Лиду в купальнике. – В жизни не поверю, что в тебя внутри ничего не шелохнётся при виде этого.

– Пошляк, – усмехается Молчанов.

– Отнюдь, – Владлен не принимает шутливый тон, – дело не в эротике, хотя тут твой пацан прошёл по самой грани. Это, друг мой, чутьё. А оно либо есть, либо его нет.

– А как он идеологически всё разложил, – соглашается Молчанов, – я заслушался. Особенно про эстетствующее кривляние.

– Откуда что берётся… – задумывается Владлен.

– Да ладно тебе! – Молчанов одержал победу и теперь ликует. Богата земля русская самородками. Ломоносов вон пешком в Москву пришёл…

– А ты видел этого Ломоносова? – цепляется Владлен, – водку с ним пил?! Если такие звёзды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно.

– В любом случае шесть лет он никуда не денется, – Молчанов хлопает ладонями. – Стемнело, ты уже не полетишь никуда сегодня. Давай по маленькой, раз такое дело…

Опытная секретарша первого секретаря, услышав бубнёж в селекторе, со вздохом вытащила из холодильника порезанный лимон, балык из красной рыбы и сыровяленую колбасу. Домой она сегодня попадёт нескоро.

* * *

Комаров, не прощаясь, сворачивает куда-то в недра здания. Фокус с чеками его выбесил. А чего он хотел? Обещал помощь, а дал десять рублей! Теперь пусть попробует отвертеться. На общественных началах я у них пахать не собираюсь.

Работа фотокора хороша тем, что у меня появляется база и оборудование, которое я могу использовать в личных целях. А ещё, это бесценные знакомства. В отсутствии соцсетей именно благодаря газете можно на других посмотреть и себя показать.

Вот только как я буду объяснять маме отказ от математической мечты? Пожалуй, что никак. Перевалю в будущем эту миссию на товарища Молчанова. Он при желании может быть убедительным.

Мы с Подосинкиной молча выходим из здания райкома и идём по скверу перед ним. После её демарша мне разговаривать с няшей не хочется. Сегодня она несла откровенную чушь, и это после того, что я для неё сделал. Пусть психует сколько влезет.

Стемнело, и на смену освещённому центру, перед нами лежат тёмные улицы. Каблучки редакторши звонко разносятся в тишине.

– Скажи, Альберт, – вдруг она разрывает тишину, – Эта девушка на фотографиях… Что ты к ней испытываешь?

– Да… ничего, – откровенно отвечаю я.

Подосинкина останавливается и смотрит мне в лицо, словно что-то выискивает в нём.

– Ну ты и мерзавец, Альберт Ветров, – она разворачивается и уходит к своему дому, решительно потряхивая кудряшками.

Глава 20

Во время бега можно думать о чём угодно. Это выгодно отличает его от многих других видов спорта. Попробуй отвлекись на боксе. «Мне надо обдумать пару идей… пойду-ка я побоксирую». Любой соревновательный спорт концентрирует до предела.

А здесь наоборот. Можно отправить свою мысль в полёт, и с любопытством наблюдать, куда она направится и где приземлится. Сегодня мои мысли упрямо вьются вокруг Подосинкиной.

Не знаю, что виновато в этом больше: мой маршрут, или то, что няша-редактор вчера меня изрядно удивила.

Сегодня, на свежую голову, у меня появляется версия странного поведения комсомолки и спортсменки. А вчера я только похлопал глазами ей вслед, пробормотал что-то вроде «дура-баба», и пошёл спать.

В ревность со стороны Подосинкиной я не верю. Я ей не ровня. Марина – девушка столичная, с претензиями и амбициями. Влюбляться в простого выпускника, даже спасшего её от партийного порицания и пьяного хулигана, она не будет. А ревность, как ни крути, предполагает некие чувства.

Романтичной натуре редакторши польстило моё «рыцарское» поведение. Может, уже представила себе, как я буду томиться от восторга по отношению к ней, а она небрежно и с лёгкой досадой отвергать мои ухаживания. Ещё и вздыхать сочувственно «бедный мальчик, как жаль, что он так молод».

Не исключено, что роль «пажа при королеве» настолько понравилась няше, что она сама предложила мою кандидатуру в качестве редакционного фотографа.

Фото с другой девушкой, тем более красивой, стали для редакторши холодным душем. Словно её с пьедестала сбросили, да ещё и похихикали. А то, что всё это происходило исключительно в её белокурой голове не имеет никакого значения.

На лужайке возле дома Подосинкиной не оказывается. Мне наплевать, а вот Николай расстраивается. Он третий день топает своими ножищами рядом со мной, хотя до сих пор мы не обменялись и словом.

– Небось на работе уже, – говорю в пространство, – дел сегодня привалило.

Николай молчит. Червячок любопытства точит его. Мы бежим рядом в одном ритме, даже дышим в такт.

– С чего ты взял? – не выдерживает милиционер.

– Так работаю я с ней вместе, – дружелюбно улыбаюсь.

– Работаешь?! – удивляется Николай.

– Откуда, по-твоему мы знакомы? – перехожу на «ты».

Это в форме он «при исполнении», а тут мы оба в кроссовках, а значит равны.

– Старовата она, чтобы быть моей одноклассницей, – ухмыляюсь.

Да, это мелкая месть, зато какая приятная.

– А кем работаешь? – спрашивает младший лейтенант.

– Стажёр, пока, – объясняю, – а так, фотограф. Хочешь, про тебя фоторепортаж сниму?

– Не надо, – смущается Николай. – Да и не о чем…

– Как это не о чем?! – говорю, – «Наш советский постовой, он ведь тот же часовой!»

Спохватываюсь, уже когда слова вылетели изо рта. Язык мой – враг мой! Но младлей Степанов подвоха не чует.

– Я же правда после армейки, и сразу сюда! – говорит, – хотел в уголовный розыск, как майор Томин из «Знатоков», но там академию надо заканчивать. А в постовые сразу взяли.

– А где служил? – уточняю.

– В ВДВ, – гордо говорит Николай.

– Кирпичи лбом ломал?! – восхищаюсь я.

Николай хмурит брови, но на лице у меня чистое мальчишеское восхищение.

– Лбом не ломал, – отвечает, – кулаком да. Об лоб бутылки бил.

– Ты не знаешь, где у нас в Берёзове побоксировать можно? – задаю вопрос, ради которого и затевал весь разговор.

– А ты умеешь? – милиционер оглядывает мою щуплую фигуру.

– Отец учил немного, – вру, конечно, но иначе свои навыки не могу объяснить никак. – Погиб он, на производстве.

– Приходи вечером к отделу, – говорит Николай. – Сообразим что-нибудь.

Просто киваю, а внутри ликую. Кажется, мой вопрос с физической подготовкой тоже решается. Если только берёзовский Ромео не решил свести со мной счёты таким причудливым способом. Заманить, а потом отлупастить. Поглядываю на его простодушную физиономию. На Макиавелли он точно не тянет.

На этот раз расстаёмся мы вполне приятельски.

Обливаюсь дома водичкой из ведра, что в последнее время заменяет мне душ, и делаю себе отметку, что пора позаботиться хотя бы о летнем варианте этого элементарного удобства.

Моя родительница, как и большинство берёзовцев, по этому поводу не переживает и ходит два раза в неделю в общественную баню. А летом народ запросто купается на речке, причём в укромных местах и вовсе неглиже.

Завтракаю на скорую руку и бегу на своё новое место работы. А то Подосинкина ещё чего-нибудь себе надумает, и начнёт мне козни строить. Пора перевести наши отношения из плоскости романтических в исключительно рабочие.

Редакция газеты «Вперёд!» располагается в самом дальнем конце центральной улицы Ленина. Здание это в какой-то мере историческое. Именно здесь заседал совет крестьянских и солдатских депутатов под руководством тов. Хренова.

Некоторые несознательные краеведы потом объявят, что большевиком товарищ Хренов не был, а был он махновцем, и занимался по большей части обобществлением имущества, в особенности продовольствия и крестьянских жён. За что его земляки и шлёпнули прямо во дворе того самого дома.

Сейчас же память о легендарном товарище бережно хранится. Пример тому, мемориальная табличка у входа в редакцию.

Внешний вид редакции не впечатляет. Это приземистый и длинный одноэтажный дом с маленькими окошками, выкрашенный голубой краской. До революции здесь, видимо, была какая-то заготовительная контора.

Зато стены толстые. Зимой будет тепло, а летом не жарко. Ныряю в дверь и попадаю в прохладу прихожей. Благодать!

По центру здания идёт длинный коридор, от которого расходятся двери кабинетов. Несмотря на ранний час, в глубине тарахтит пишущая машинка. Иду на звук.

– Доброе утро, Марина Викторовна.

Подосинкина поднимает глаза. Во взгляде тщательно демонстрируемое равнодушие.

– Здравствуйте, Ветров. Вы по какому делу?

Спина напряжена. Подбородок поднят. Так и ждёт, что я начну отношения выяснять. Это для девочек, лучшее развлечение. Не дождётся. Нет у нас отношений, и выяснять нам нечего.

– Не терпится приступить, Марина Викторовна! – вытягиваюсь по стойке смирно, – партия сказала надо…

– Не ёрничайте, Вам это не идёт, – кривит губку Марина.

– Я не ёрничаю, я полон энтузиазма, – начисто игнорирую её капризки, – мне нужно лабораторию посмотреть. А то после, вы меня в штат возьмёте, задач нарежете… А снимать мне чем? Пальцем? А фотографии печатать?

– Похоже, вы и пальцем неплохо справляетесь, – фыркает Подосинкина, – модели довольны?

– Хотите попробовать, товарищ редактор? – отвечаю.

Блондинка краснеет. До неё только доходит двусмысленность этих слов.

– Я про фото!

– Я тоже.

Подосинкина резко встаёт, роняя на пол стопку листков бумаги. Наклоняется чтобы их поднять. Я делаю то же самое, и мы едва не сталкиваемся лбами. Редакторша отшатывается, словно её бьёт электричеством.

– Пойдёмте, – она выпрямляется, – покажу лабораторию. Работы там непочатый край.

В коридоре она снимает один из ключей с дощечки, в которую вбиты гвоздики и шагает по коридору. На ней сегодня синее платье с пышной юбкой. Такую кажется называли солнце-клёш.

Все двери в редакции ещё закрыты. Особого трудового рвения среди сотрудников я не замечаю. Подосинкина доходит до одной из дверей, поворачивает ключ и тянет ручку на себя.

Просторное помещение завалено хламом. Сломанные стулья, свёрнутые в рулоны плакаты, пишущая машинка с перекосившейся кареткой, кадушка с фикусом, который засох раньше, чем Подосинкина появилась на свет…

– А из фотооборудования что-нибудь есть? – уточняю.

– Ищите, – машет она рукой. – я не нашла.

– И куда это всё?

– Вытаскивайте на улицу, – говорит. – Как закончите, я трактор вызову. Увезут.

Она разворачивается на каблучках и уходит в свой кабинет. Помощи мне ждать не приходится. На Подосинкину, которую я пару дней назад угощал мороженым, эта фифа не похожа совершенно.

На обычного, среднестатистического мужчину такие перепады оказывают шоковое воздействие. Он начинает копаться в себе, ищет, в чём неправ. Потом извиняется. Всё ради того, чтобы вернуть ту милую кошечку, что мурлыкала для него вчера.

Прав поэт: «для женщины прошлого нет». Она меняет настроение так, как ей удобно в данный момент. И невдомёк ей, что после этого мужчина частенько меняет женщину.

Я замыкаю лабораторию на ключ и отправляюсь за Женькой. Вдвоём веселее, и, хотя друг достался мне «по наследству» от прежнего Алика, я привыкаю к нему как к неотъемлемой части моей новой жизни. Наверно потому, что в прошлом у меня друзей не было. Были приятели, собутыльники, бизнес-партнёры. А вот чтобы «друг»…

Так, чтобы отдать последнюю рубашку, ввязаться в безнадёжную драку… Или с утра таскать тяжеленные пыльные столы и стулья, которые лично тебе на хрен не упали.

– И ты не пойдёшь в политех? – в третий раз переспрашивает Женька.

– Не-а.

– А тёть Маша в курсе?

– Нет, пока.

– А Лидка?

Блин, неужели Алик делился с другом своими свадебными планами? Хотя, похоже, у этих двоих секретов не было.

– Ну а что, – говорю, – жениться-то я не отказываюсь. Будем с ней вместе на сессии в город кататься. Угу, на мопеде. Блин, Жендос!

Стол чуть не падает мне на ногу. Женька выпускает его из рук. Он ржёт, держась за живот.

– Да она от тебя сама сбежит! – стонет он, – «вместе кататься…». Вот облооооом ей выйдет!

– Только не рассказывай никому, – говорю, – пусть сюрприз будет.

– Могила! – клянётся Женька.

Мимо нас на работу подтягиваются сотрудники. Проходит грузный мужик лет пятидесяти, с усами как у Пабло Эскобара и отвисшими бульдожьими щеками. За ним проскакивает невзрачный мужчинка непонятного возраста с жидкими волосами, зачёсанными на лысину.

Прыгающей, птичьей походкой появляется седой, как лунь старик в толстенных очках, из-за которых выглядывают живые мальчишеские глаза. Он останавливается возле нас и с любопытством интересуется.

– Ребята, а вы с какой целью это делаете?

– Лабораторию освобождаем, – говорю, – я работать в ней буду. Я ваш новый фотограф Альберт Ветров.

– Дождались! – на лице старика появляется улыбка, словно я святой Моисей, и сейчас накормлю его манной небесной, – радость, то какая! А уж Мариночка как обрадуется! Уколов! Алексей! Специальный корреспондент!

Он хватает мою руку и трясёт ей дёргая вниз, словно проверяя, прочно ли она приделана к плечу.

– Альберт Ветров, – говорю, – а это мой друг, Евгений, помогает он мне. Алексей, а по отчеству вас как?

– Какое в моём возрасте отчество? – смеётся Уколов. – Ниночка, посмотри! У нас наконец-то будет фотограф!

Пышная дама в чересчур тесном для её фигуры летнем платье и с томным взглядом останавливается и вступает в беседу.

– Нинель, – представляется она, – поэтесса. Ну и так… пишу разное…

На лице Нинели отражается страдание, с каким ей приходится писать всю районно-газетную муть.

– Видали мы уже фотографов! – на шум на крыльце появляется «Эскобар». – Последний у меня портсигар спёр. И десять рублей не вернул, которые до получки занимал.

– Вас как не послушать, Иван Петрович, вы всё о деньгах переживаете, – Нинель строит глазки сразу всем присутствующим мужчинам, включая безмолвного Женьку. – Нет бы о вечном.