Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1"

Глава 10

Сочинение проходит буднично. Ни, тебе, обысков, ни металлоискателей, ни видеокамер. Парты стоят в самой большой школьной рекреации на втором этаже. Каждый ученик сидит за отдельным столом.

Стол экзаменационной комиссии заставлен огромными букетами. Я сам нарвал целый «веник» люпинов в собственном дворе. С цветами в Берёзове проблем нет. Выпускники шушукаются между собой, что чем больше букетов, на столе, тем легче будет списать.

За столом сидят наша классуха и литераторша Ульяна Дмитриевна, две незнакомых мне учительницы, и обязательная в таком важном деле Степанида.

Нам, как большую ценность, выдают проштемпелёванные печатями листки в линейку. На отдельно стоящем столе лежат простые листы – для черновиков. Бери сколько хочешь.

Ульяна торжественно открывает конверт и зачитывает темы.

Жизненные университеты Павки Корчагина… Сатира Гоголя как обличение крепостничества… Образ «нового человека» …

На стол с черновиками тут же помещают томики упомянутых произведений. Можно освежить память и выбрать цитаты. Очень гуманно, с моей точки зрения.

Ещё в детстве я слышал, что в советской школе использовали только перьевые ручки, но к этому времени подобная мода, судя по всему, прошла. Пишем мы самыми обычными, шариковыми.

Моторика досталась мне в наследство от Альберта, и чуть-чуть потренировавшись я полностью восстановил его почерк. Дома оставался полный набор тетрадей, так что у меня была возможность сравнить.

К делу я подошёл серьёзно и ради этого пожертвовал кассетой «Песняров» из домашней фонотеки. В «Весне» был плохонький встроенный микрофон, и я надиктовывал себе тексты из учебника по литературе, старательно делая паузы, а потом устраивал себе диктанты.

Тему я выбираю самую безопасную и на четырёх страницах стебусь над тупыми помещиками города NN. Писать легко, словно с натуры. Либерализация, приватизация, нацпроекты и гранты показали, что ничего в стране за полторы сотни лет не поменялось, а новым Чичиковым всё равно, что покупать: «мёртвые души», ваучеры или акции МММ. Куда ты скачешь, Русь-тройка?

Про это я, конечно, не пишу. Сочинение получается идеологически выверенным, с умеренной критикой царизма и гротескным описанием его уродливых черт.

– Алик… Алик! – Лидка тычет ручкой мне в спину. – Как правильно: «узкаколейка» или «узкокалейка»?

Лиходеева выбрала себе «Как закалялась сталь». Никогда не понимал этой истории, в которой молодой парень превращается в инвалида из-за чужой административной тупости. Это же не сталь получается, а ржавчина. Труха.

– Узкоколейка.

– Как?!

– Ко-ко! Как курица!

– Я курица?!

– Лиходеева! – голос Степаниды перекрывает всю рекреацию, – я всё слышу!

– В книге глянь.

– Точно!

Лида встаёт и, виляя попой, дефилирует к столику с книгами. Мужская половина класса судорожно сгладывает. Понятно, что сучка. Но гормоны… гормоны…

– Алик, а что такое «новая мораль»?

Тебе бы понравилось, думаю, но вслух не говорю. Мало ли что эта оторва с моих слов накалякает.

– Лучше не пиши про это.

– Ладно… А, кто у него был, Тая или Тоня?

– Обе.

– Ого!

– Лиходеева!!!

Первой работу сдаёт Алла Кущина. Следом встаю я. Перед смертью не надышишься, а писать я закончил и ошибки проверил несколько раз. А соседство с Лидой грозит тем, что нас двоих выгонят с экзамена, не засчитав результаты.

– Уверен? – спрашивает Ульяна, – может, перепроверишь? Время есть.

– Уверен.

Лида провожает нас с Кущиной ревнивым взглядом. Семена сомнения бурно прорастают в её темпераментном сердце.

В соседнем кабинете открыта дверь. Там накрывают стол для учителей, чтобы те "перекусили" при проверке контрольных. Хлопочет статная, хотя и немного располневшая женщина, как две капли воды похожая на Лидку. Остро пахнет копчёной колбасой.

Лида Лиходеева может не переживать за результаты экзамена, даже если она перепутает Павку Корчагина с Олегом Кошевым. Свою тройку она получит.

Но хотя бы липовых отличников за уши не тянут и шариковые ручки у них после экзамена не собирают, чтобы потом при проверке недостающие запятые учительской рукой поставить. Я-то в этом плане был бесперспективный, а подружка рассказывала, как она в десять вечера в пустой школе переписывала своё выпускное сочинение под диктовку завуча.

Иду по улице, предвкушая неприятный разговор с матерью. Вчера я сумел отговориться от неё под предлогом экзамена. Мария Эдуардовна была человеком понимающим, и мотать нервы сыну перед выпускным сочинением не стала.

Не знаю, что ей рассказывать. Мои вчерашние приключения переплюнут любое враньё. Подосинкину, что ли, привести и заставить свидетельствовать? За ней, как-никак, должок.

Мама, взволнованная до крайности, ожидает меня возле калитки. Рядом с ней товарищ Комаров. Несмотря на жару, он в тёмном костюме, шляпе и с портфелем в руках.

– По какому поводу тебя вызывают в райком?!

– Не знаю я, честное слово!

– Я с тобой поеду!

– Не переживай ты, Мария Эдуародовна, – вставляет через окошко водитель, – небось по поводу вчерашней поездки.

– Какой поездки?!

– Так, они вчера с товарищем Молчановым в Белоколодецк летали.

– Ты летал в Белоколодецк?!

– Да успокойся, ты, мама!

– Прекратить балаган!!! – визжит Комаров, – Ветров, немедленно в машину!

– Мама, это ненадолго, – успокаиваю родительницу.

Зная её характер, она может и под колёса лечь, лишь бы меня защитить.

– Ты иди к райкому пешком, – предлагаю, – я как раз освобожусь и на ступеньках встретимся. И я всё тебе расскажу, хорошо?

Мама нехотя кивает, хотя и угрожающе поглядывает на Комарова. Понятия не имею, что потребовалось от меня в райкоме, но неприятностей не жду. Скорее сгораю от любопытства.

Райком в Берёзове словно строили на вырост. Основательное жёлтое здание с белыми колоннами в стиле «сталинского ампира», подошло бы для города раза в три крупнее. Строители ожидали, что со временем райцентр вырастет и окрепнет, но он всё не вырастал.

Поэтому в здании райкома, как в сказочном «Теремке» ютился не только исполком, но и районный суд, ЗАГС, почтовое отделение, общество охотников и рыболовов и, даже, парикмахерская.

Но для всех этих учреждений существовали боковые и задние входы. А парадные двери с мощными пружинами и дубовыми створками пускали исключительно в верховный орган советской власти по Берёзовскому району.

Мы с Комаровым поднимаемся на второй этаж, и заходим в приёмную. Там сидит молодая, остроносая, нагло курящая прямо на рабочем месте секретарша.

– Ждите, – бросает она, скользнув по мне равнодушным взглядом.

Мы безропотно садимся на стулья у стены. Комаров кладёт шляпу на колени. Он сильно волнуется. Вижу капли пота на лбу и верхней губе. Со мной он не перебрасывается ни единым словом, словно конвоир.

Коробочка на столе перед секретаршей шипит неразборчиво, но та понимает, что от неё требуется.

– Заходите.

Кабинет Молчанова не производит на меня особого впечатления. По меркам района дорого-богато, конечно. Стены обшиты деревянными панелями. Висит портрет вождя мирового пролетариата.

В центре стоит начальственный стол буквой «Т». Столешница обтянута зелёным сукном. На таком столе удобно работать, документы не скользят. Хотя и выглядит старомодно.

На столе несколько телефонов. Символ власти этого времени. От двери не вижу, но наверняка на одном из них вообще нет диска с цифрами. Та самая «вертушка» прямой связи. Кто у Молчанова прямой начальник? Только первый секретарь обкома.

Вчера Молчанов выглядел азартным и боевым, а сегодня кажется усталым и даже больным.

– Присаживайтесь, товарищи, – кивает на стулья, – привезли?

– Мы… Я… – Комаров покрывается пятнами.

– Что привезли? – удивляюсь.

– Я же просил привезти образцы твоих работ, – Молчанов нетерпеливо постукивает пальцами по столу. – Фотографии.

Комаров в ужасе пучит глаза. Похоже, моя родительница полностью забила ему голову, и важная часть его миссии вылетела из памяти. Плохо, что идиотами в этом случае мы выглядим оба.

– Сергей Владимирович, так у меня сейчас нет ничего, – сочиняю на ходу, – последние полгода только к экзаменам и готовлюсь. А старые раздал все. Мне товарищ Комаров сказал, я искал-искал… ничего нет достойного. Поэтому и задержались.

Комаров быстро-быстро кивает головой в подтверждении.

– Как же быть, Ветров? – первый секретарь откидывается в кресле. – Товарищи говорят, что фото ты сделал хорошее. Исключительное фото! Но что это? Везение? Тот случай, когда обезьяна Большую Советскую энциклопедию напечатать может?!

В оригинале этого изречения «Британика», но не полезу же я его поправлять.

– Новые напечатать, – говорю. – Сделаю, новые фото, и вы убедитесь, что это не случайность.

– Когда?

Я понятия не имею, есть ли у Альберта готовые фотографии. Отец говорил, что увлекался фотографией с детства. Но детство – понятие растяжимое. Для сорокалетнего и двадцатник детскими годами кажется.

Опять же, какого качества этот материал. Можно ли его показывать? Я бы лучше не стал. Своим умениям я доверяю куда больше. Но когда этим заниматься: У меня же экзамены идут!

– Через неделю, – говорю.

– Три дня! – Молчанов припечатывает свои слова ладонью по столу. – Товарищ Комаров, под вашу ответственность! Можете быть свободны!

Выходим в коридор. Комаров промокает лоб платком.

– Смотри, Ветров, – цедит он, – не будет через три дня фотографий, попрощаешься с комсомольским билетом.

Вот же гнида. Я тебя в кабинете начальника только что отмазал, а ты меня тут пугаешь. Да и что за несерьёзное отношение такому важному документу? Если бы из-за любого чиха из комсомола выгоняли, то комсомольцев надо было в Красную книгу заносить как исчезающий вид.

Просто из методов управления Комаров предпочитает кнут. А мне больше по душе пряник.

– Если их не будет через три дня, – говорю, – то сдаётся мне, нам обоим не поздоровится. Вы бы лучше помогли, чем пугать.

– Чем? – сверлит меня глазами.

Держу пари, такая мысль даже не приходила ему в голову.

– Материально, конечно.

– Издеваешься?!

– Ни капли, – я загинаю пальцы, – реактивы… проявитель, закрепитель, фотобумага… плёнка, опять же… вдруг что-то переснять придётся… я же не в семейный фотоальбом делать снимки буду… самому товарищу Молчанову показывать… качество требуется…

Комаров роется в портфеле и извлекает красную денежную купюру. Целый червонец.

– Хватит?

– Постараюсь уложиться, – решаю не наглеть.

– В фотоателье зайди, к Митричу. Скажи, что от меня. Может там что-то найдётся из твоих реактивов… И чеки, чтобы все мне принёс! – кричит он мне вслед.

* * *

По дороге домой я рассказываю маме историю своего путешествия в областной центр. Естественно, с сильными купюрами и поправками. Например, сделать хороший кадр, мне якобы помогло не мастерство. Просто приезжий фотограф на ногах не стоял, а я удержал камеру ровно.

К счастью, то что он был пьян уже ни для кого не секрет. Слухи по городку разносятся быстро. По моей версии, в город меня вызвали, чтобы похвалить за спасённый кадр. Про драку и милицию не упоминаю совсем.

Родительница хмурится, но проглатывает мою версию. Лучшего объяснения событий всё равно нет.

– Утихомирился бы ты, Алик, – вздыхает она, – экзамены же.

– Так пишу же.

– А сегодня как написал?

– Отлично!

То, что в Берёзове есть фотоателье, для меня новость. В детстве я этим не интересовался, а потом и поводов не было узнавать. Хотя это логично. Должны ведь где-то люди делать фото себе на документы? ЗАГС есть. Даже паспорта выдаёт. Пропуска на фабрику нужны с фотографиями. Тогда почему выпускной класс пригласили снимать заезжего варяга? Непонятно.

Но прежде всего я начинаю пытать маму.

– А где моя фотоаппаратура?

– Фотоаппарат? – переспрашивает.

– Да, и остальное.

– На чердаке посмотри.

– А что они там делают? – удивляюсь.

– С чего ты про них вообще вспомнил? – отвечает мама, – года два уже не прикасался.

Вот тебе и на. Осторожно, чтобы не выглядеть идиотом, пытаюсь выспросить, как такое могло случиться.

Оказывается, три года назад, когда Алик был в пятом классе, в Берёзове появился удивительный персонаж. Звали его Георгий Синюк. Его назначили руководить районным ДК и Синюк развернул там бурную деятельность.

Он заявил, что пение частушек и игра на баяне уже не могут удовлетворить творческих потребностей советского человека. А удовлетворять их должна техника.

Всё текущее финансирование он вбухал в оборудование собственной радиоточки, клуба юных техников и фотокружка.

Из всего объявленного свет увидел только фотокружок. Он существовал целых полгода и пользовался большой популярностью у берёзовских школьников.

А потом Синюк пропал. Вместе с ним исчезли два бобинных магнитофона «Союз», усилитель, комплект колонок и три фотоувеличителя «Нева». Районный дом культуры понёс тяжёлую и трудновосполнимую утрату, а юные фотолюбители остались без оборудования.

По Берёзову ходили слухи, что бывший культурный работник объявлен во всесоюзный розыск.

Я задумываюсь, не было ли это событие результатом странного «эффекта бабочки», который связан с моим появлением здесь. Вдруг в моём прошлом Жора Синюк поборол соблазн материальной наживы, никуда не сбежал и научил отца фотографии, а тот, в свою очередь, пробудил эту страсть во мне.

Всё чудесатее и чудесатее…

Коробку с чердака я утаскиваю в свою комнату. Главной находкой становится Смена 8 м. Этот фотоаппарат был такой же важной вехой в жизни советского подростка, как первая затяжка в школьном туалете, первый медляк на танцах в пионерлагере и первая драка за гаражами. Простой, как мычание и надёжный, как «калашников».

В моём детстве уже появились импортные «мыльницы», но первые свои снимки я делал именно на такую камеру. Фотоаппарат удивительно лёгкий для своих размеров, но прочный и как-то добротно сделанный.

На небольшом, намертво присобаченном, объективе шкала резкости с пиктограммками человечка, группы людей и пейзажа. Резкость придётся настраивать наугад, «по-приборам», и это гложет мою, помешанную на контроле, душу. Но деваться некуда, придётся набивать руку.

Все настройки рассчитаны на абсолютного «чайника». Диафрагма устанавливается один раз и зависит от чувствительности плёнки. Цифровые значения выдержки дублируются картинками. Пасмурная погода? Ставь на «облачко» и не ошибёшься. Всё сделано так, чтобы даже с минимальными навыками можно было получить приличный кадр.

Интересно, что затвор и перемотка плёнки находятся в разных местах, так что при желании можно один и тот же кадр экспонировать несколько раз. Забавно, но это скорее баг, чем фича.

Щёлкаю несколько раз затвором. Фотоаппарат выглядит исправным, но, конечно, его надо проверить. И чем быстрее, тем лучше.

Там же, в коробке нахожу две банки для проявки плёнки из плотного чёрного пластика, пачку открытого и просроченного фиксажа и упаковку из-под фотобумаги со стопкой карточек внутри.

Мост через Берёзовку… чья-то собака… трое подростков позируют, обнимая друг друга за плечи, в одном из них с трудом узнаю Женьку… две незнакомых девчонки… Лидка… снова Лидка с пышными бантами… мама у забора… она же в огороде… подсолнухи…

У большинства фотографий гуляет резкость. Задник белый, фигуры еле видны. Снимки недоэкспонированы при съёмке или при печати. Типичные ошибки новичка.

По сравнению с недавним фото класса, это небо и земля. Хорошо, что мы с товарищем Комаровым не стали их искать. Хвастаться тут нечем. А, значит, через три дня мне надо показать Молчанову абсолютно новые снимки.

Для этого у меня нет ни плёнки, ни реактивов, ни бумаги, ни фотоувеличителя. А ещё ни одной достойной идеи.

Но, перефразируя Остапа Бендера: был бы бензин, а идеи найдутся. Бегу в магазин за плёнкой.

Магазинов в Берёзове два. Один из них называется креативно. «Продукты». Угадайте, чем он торгует?

Второй «Универмаг», что означает «универсальный». Продают там, действительно всё – от резиновых сапог до стеариновых свечек. Странное дело, и то и другое особым спросом не пользуется. Поэтому "Универмаг" часто пустует. Но обе его работницы смотрят на меня волчицами.

Одна из них, постарше, держится с томностью разведённой дамы «в поиске». Её цветастый летний сарафан натягивается на внушительном бюсте, как минимум пятого размера. На шее у неё сразу три золотых цепочки, а в улыбке блестит золотой зуб. Я сказал «в улыбке»? Мне показалось.

У второй, худой, с выжженными перекисью волосами, ужимки замужней стервы. Потому что рядом с такой мужик будет находиться только под страхом раздела имущества.

– Он мне, прикинь: «на рыбалку меня зовут…»

– А ты чего?

– А я: «ты жука с картошки собрал?… он такой «да»….

– А ты?!

– А я: «а у мамы на огороде собрал?!» – худая закатилась хохотом, – а у мамы сорок соток картохи… нефиг с алкашами своими шляться…

– Здравствуйте, у вас фотоплёнка есть?

– Нет! – рявкает худая.

– Закончилась?

– И не начиналась!

Томная оглядывает меня и признаёт достойным ответа.

– Мы фототовары не заказываем, – поясняет.

– Почему?

– Потому что их никто не берёт! – снова влезает худая.

– Как же их возьмут, если вы их не заказываете?

– Самый умный, да?!

– И что же мне делать? – развожу руками, глядя на томную, – мне очень нужно.

– В Белоколодецк тебе надо ехать, – вздыхает она, – больше никак.

Глава 11

Как вы думаете, фотография – это искусство или хобби? Оказывается, ни то, ни другое. Это бытовая услуга, как, например, пуговицу пришить или чёлку подровнять. Так что, господа фотографы, опустите носы и будьте скромнее.

Оказывается, фотоателье в Берёзове располагается на Заречье, рядом с Колхозным рынком. Вот где бурление жизни, вот где снуют людские потоки, а вовсе не в чопорном и сонном центре.

На рынке продают всё, чем богата чернозёмная земля. На прилавках лежат молоденькие огурчики и морковка, в больших плетёных корзинах манит витаминами клубника и ранняя вишня. В мешках продаётся перезимовавшая в глубоких погребах картошка и свёкла, которую все в нашей местности зовут бураком.

Это всё для таких, как я, неудачников и рукожопов. Больше чем у половины берёзовских это изобилие произрастает на собственных участках. Так что продавцы поглядывают на покупателей с лёгким высокомерием, хотя и без наглости.

У колхозников свой повод зайти на рынок. В большом металлическом бассейне бьют хвостами карпы известного на всю область Кадышевского рыбхоза. Серьёзный мужик в резиновых сапогах и с сачком ловит любую рыбину на выбор покупательниц. Те азартно тычут пальцами, обозначая среди чешуйчатых рыбьих боков самый привлекательный.

Визжат поросята, недовольные сменой владельца. В больших белых мешках лежат корма для скотины. К ним стоит очередь, народ деловито и беззлобно переругивается на тему «вы здесь не стояли».

В одноэтажном здании администрации рынка ютятся обувник, портной и фотоателье. Захожу в дверь и проваливаюсь в волшебный полумрак. Совсем как в детстве. «Становись на скамеечку… не вертись… сейчас отсюда вылетит птичка…».

Дверь ведёт без всяких прихожих, сразу в студию. Стены затянуты тёмной драпировкой. Посередине стоит большой деревянный ящик стационарной камеры, словно провалившийся сюда из девятнадцатого века.

Умом понимаю, что эта штука может выдавать картинку не хуже моего КЭНОНа, но сердце отказывается в это верить. Она даже пахнет антиквариатом, рассохшимся старым деревом, лаком и пыльной драпировкой.

– Сейчас-сейчас! – раздаётся из глубины.

Судя по звуку, неизвестный мне пока Митрич шаркает тапками.

– Здравствуйте, – кричу, – ничего, я не тороплюсь.

– Чего орать? – появляется из-за драпировки фотограф. – Я, чай, не глухой.

Митричу глубоко за… Даже не знаю, за сколько. Сказал бы, за девяносто, но для такого возраста он слишком бодр. У него воинственные, пышные усы, как у буржуазного философа Ницше или пролетарского поэта Максима Горького, и сизый нос пуговкой, выдающий чистую и искреннюю любовь к горячительным напиткам.

В молодости он был видным мужиком, но возраст и болезни скрутили спину и высушили тело. Только глаза у Митрича остаются юными и лукавыми. Он идёт ко мне маленькими шажками, и я понимаю, что вместо правой ноги у него протез.

– На паспорт? – оглядывает он меня, – или девять на двенадцать?

«С наивной подписью «на память», чуть не вырывается у меня.

– Нет, я по другому вопросу, – пытаюсь сформулировать, – фотограф я… меня товарищ Комаров к вам направил…

– Фотограф, значит? – блеск уходит из глаз Митрича и он старчески поджимает губы. – Комаров направил?

Он со вздохом обводит взглядом свою крохотную фотостудию.

– Да вы неправильно поняли! – соображаю, – комсомольское задание мне дали, для обкома несколько фотографий сделать. Вот мне товарищ Комаров к вам и направил. За советом и наставлением. Ну и, может, реактивами поможете. А то в "Универмаге" нет ничего.

– Советом, говоришь? – Митрич снова воинственно топорщит усы.

– И реактивами, – напоминаю, – ну и может, у вас плёнка найдётся…

– Пойдём-ка, сначала чаю попьём, – говорит Митрич, – а то эвон ты быстрый какой.

Он снова ныряет за штору, и я иду следом. Мы оказываемся в комнатке вдвое меньше студии. Тут пронзительно пахнет химикатами, висят на леске портреты, закреплённые прищепками. Сразу по четыре штуки, на документы и одинарные «художественные». У всех людей на фото одинаковое выражение лица. Торжественное и испуганное одновременно.

Митрич наполняет чайник из одиночного крана над рукомойником и ставит его на электроплитку.

– Брешут тебе эти курвы, что плёнки у них нет, – говорит Митрич. – Они её просто на прилавок не выкладывают. Потому что у неё срок годности вышел.

– А почему не списывают, чтобы новую прислали? – удивляюсь.

– Тогда им премию могут урезать, что план не выполняют, – Митрич рубит воздух ладонью, и я живо представляю себе его, скачущим рядом с Будённым в лихой конной лаве, – эти жучки свою выгоду твёрдо знают. Будь моя воля, я бы торгашей через одного к стенке ставил. Не ошибёшься!

Старый фотограф нашёл себе свежие «уши» и быстро отпускать гостя не намерен. Но я и не спешу. У меня не будет второго шанса, чтобы создать первое впечатление о себе. А Митрич, это глыба, и очень серьёзный союзник, если будет на моей стороне.

«Гвозди бы делать из этих людей. Не было б крепче в мире гвоздей!»

Мне нравятся люди, умнее или опытнее меня. Для нашего времени странная черта. Принято окружать себя теми, кто тебе уступает. Так легче выигрышно смотреться на их фоне.

Но только у тех, кто больше знает, лучше умеет, обладает уникальным опытом, можно чему-нибудь научиться. Только глядя вверх, человек способен расти. Так что я не считаю разговор со старым фотографом потерянным временем. Хотя говорит, в основном он сам. Я только киваю и распахиваю глаза пошире в нужный момент.

– Я самого маршала Рокоссовского снимал, – горячится он, – на коне! А конь вспышки испугался, как на дыбы подымется!

– И что, получилось?!

– Ещё бы у меня не получилось, – Митрич гладит седой ус, – в «Красной звезде» напечатали. А поначалу на «губу» чуть не отправили, хе-хе. Пока фото не увидали.

Митрич заваривает чай в простой стеклянной банке, а потом разливает по стаканам, щедро доливая себе что-то из плоской металлической фляжки.

– А как-то раз я министра пищевой промышленности снимал, – рассказывает, – он на фабрику к нам приехал. Нужно было групповое фото. В Ленинском зале темно, а я без вспышки. Прошу свет побольше сделать, а у них лампочка перегорела. Туда-сюда, пока за новой послали… Министр злится. Поезд у него.

– И вы чего? – подаю нужную реплику.

– А что я? Диафрагму на максимум открываю, так выдержка всё равно получается десять секунд, – Митрич делает драматическую паузу – я и говорю: «товарищи, неподвижно постоять минуту можете?». Сам локти в стул упёр, чтоб, значит, не повело. Фото сделал, а они стоят. Не шелОхнутся. Я и говорю: «выдыхайте, товарищ министр, уже можно».

– На «губу» не посадили? – хохочу.

– Неа! – хихикает Митрич, – фото посмотрели, и отлегло. Никогда Митрич брака не давал. А они меня – на пенсию! Не дождётесь!

Нельзя ему на пенсию. Таких людей только дело на этом свете и держит. Стоит уйти на отдых, и «сгорит» за пару месяцев.

Что от меня нужно Молчанову? Днём я обрадовался, думая, что моя выходка с фотографией приносит плоды. Только какие?

Неужто меня хотят поставить на замену Митричу? Работа в фотоателье, так себе карьера. Сажай людей на стульчик, и крышку с фотоящика снимай. Рутина.

С другой стороны, законный доступ к школе и детскому садику, самым «хлебным» местам для фотографа. Да и нагрузка не слишком большая судя по тому, что мы сидим тут и расслабляемся в середине рабочего дня. Можно своими делами заниматься. Профессионально расти.

И всё равно, «могильщиком» для Митрича я становиться не хочу, решаю для себя. Если предложат – откажусь. Принимаю внутри это решение, и на душе становится спокойнее.

– А почему вы выпускников не фотографировали? – спрашиваю.

– Старый я стал, Алик, – вздыхает Митрич, – ноги совсем не ходят. И руки дрожат. Какой из меня фотограф, если плёнку в кассету зарядить не могу? Только на ФК и снимаю. За столько лет знаю её лучше, чем жену, хе-хе, на ощупь всё сделать могу.

– Значит, плёнки у вас нет? – перехожу к делу.

– Не держу, – Митрич разводит руками, – ты в Кадышев съезди. Там в «Универмаге» должна быть. Заведующая там, Зинаида, человек понимающий. Не то, что эти жучки. Управы на них нет.

– А чем поможете? – спрашиваю, – у меня деньги есть…

Вытаскиваю червонец, который получил от Комарова, но Митрич отмахивается от меня.

– Бумага есть, – говорит, – этого добра сколько надо, столько и дам. Если у меня печатать будешь, то и глянцеватель найдётся. – он показывает на незнакомое мне устройство в виде большого барабана.

– Обязательно приду, Степан Дмитриевич.

Что я дурак, от помощи отказываться? Это в фоторедакторе я царь и бог. А тут практически терра-инкогнита. Всё, что я могу, это следовать инструкциям на упаковках с реактивами. Ну ещё, может, в библиотеке книжка какая-нибудь найдётся. Так, в технологии изготовления фотографии я не понимаю ровным счётом ничего. Детские воспоминания не считаются.

– А можно, я плёнки проявлять тоже приду?

– Приходи, конечно.

– А увеличитель у вас какой?

– Никакого. – Митрич словно сам огорчён этим фактом, – Я же с пластинки печатаю. Контактным способом.

Значит, мне нужна плёнка и увеличитель. Не так много, если совсем недавно у меня не было ровным счётом ничего.

– Как сделаю снимки, так сразу к вам! – обещаю.

– И «шкалик» захвати, – подмигивает фотограф, – без «шкалика» реактивы плохо смешиваются. Проверено!

Эх, блин. Мне ж восемнадцати нет. Как я тебе «шкалик» добуду?!

– Договорились.

– Так, а снимать ты чем собрался? – останавливает меня Митрич.

– «Сменой»…

– Погоди, – Митрич роется в одном из шкафов и возвращается с фотоаппаратом, в плотном кожаном чехле.

У меня перехватывает дыхание. Аппарат сначала кажется непропорциональным. Корпус чересчур низкий и широкий. Грубоватые и основательные металлические детали. Блестящий объектив, который вытягивается в характерную рюмочку.

– ФЭД?!

– Феликс Эдмундович Дзержинский! – гордо произносит Митрич, – «командирский»!

– Можно?!

– Держи.

У меня в руках легенда. Точная копия немецкой «Лейки», которую в Советском Союзе собирали бывшие беспризорники в колонии знаменитого Макаренко. Аппарат опередивший время и выпускавшийся потом десятки лет почти без изменений. Да, он даже выглядит старомодно, словно реквизит к историческому фильму. Но в прямых руках это в десятки раз лучше моей «Смены».

– Ради комсомольского задания доверяю, – голос Митрича чуть подрагивает, – Не осрамись. Всё лучше, чем твоя пластмассовая коробка с дыркой. Чтоб вернул в целости!

– Верну, Степан Дмитриевич! Не сомневайтесь!

* * *

Выхожу с рынка, и нос к носу сталкиваюсь с Копчёным и парой его приятелей. Они идут вдоль ряда, на котором бабки торгуют семечками и отсыпают по горстке «на пробу» у каждой. Старый способ разжиться семками на халяву.

– У меня попробуй!… и у меня… – кричат наивные бабки, – мои крупнее… а мои поджаристей…

Может, им скучно просто. А семечек не жалко, подсолнечные поля начинаются сразу после Заречья. «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё».

Копчёный уже успел переодеться в прежнюю цветастую рубаху и джинсы клёш. Над джинсами поработала умелая рука. Снизу штанины распороты, и в них вшиты клинья яркой ткани в цветочек, чтобы сделать размах клёша ещё более головокружительным.

Да он мажор! Интересно, кто его родители? Настоящие джинсы сейчас стоят приличных денег, даже если их привезли из Польши или ГДР.

Двое других «тянутся» за лидером, но одеты победнее, в «рабочие брюки» из тёмно-синего хлопка, которые отдалённо напоминают джинсы, но отличаются отсутствием заклёпок, фирменных ярлыков и, самое заметное, задних карманов.

Их штаны тоже прошли «кастомизацию». У одного понизу пришита бахрома, как из фильма про ковбоев, у второго – треугольник ткани посветлее. «Пегасик, Брыкун и Калигула», всплывают в голове образы из Незнайки в Солнечном городе.

Неужели мне, чтобы прослыть «продвинутым» парнем, тоже придётся одеваться «по моде»? Углубившись в свои мысли, я совершенно теряю бдительность.

– Эй, Ветров! – замечает меня Копчёный, – подгребай к нам, разговор есть!

Игнорируя его сворачиваю к мосту и ускоряю шаг.

– Слышь, ты чё оглох?! – сзади раздаётся свист, – а ну, стой!

Нашли идиота. Встревать в конфликт, когда у меня в руках фотоаппарат Митрича, я не собираюсь. Если эти придурки его разгокают, я сам себе не прощу. Так что я, со спокойной совестью ударяю «по тапкам».

– Держи его! – Копчёный с корешами подрывается с места.

Мчусь по знакомым заречным улочкам. На мне сегодня кеды и брюки без стрелок. Бегать в них гораздо удобнее, чем в джинсах. К мосту я прихожу с солидным опережением.

Самый долговязый из преследователей останавливается, уперев руки в колени и тяжело дыша.

– Попадёшься ты мне! – кричит он вслед.

Что и требовалось доказать. Вместо того, чтобы бежать прямиком к дому, я забираю правее и направляюсь по широкому кругу в обход центра.

Копчёный с приятелем прибавляют ход. Они почти ликвидируют разрыв, и я слышу сзади их тяжёлые шаги и пыхтение.

Держу темп. Я сегодня перед экзаменом уже пробежал «двушку», размялся. Хотел попробовать «пятёрку», но поберёг силы. Как в воду глядел.

Методичные и правильно организованные пробежки дают результат очень быстро. Меньше недели тренировок, а организм реагирует на нагрузку совсем иначе.

Главное, не рвать на старте, наращивать темп постепенно, ждать, когда разогреются мышцы и откроется второе дыхание.

Топот сзади становится тише. Ещё один отвалился. Как я и предполагал: «Курить, – здоровью вредить». Непохож Копчёный на ЗОЖника. Культ турников и спортивного мордобития появится у «плохих парней» после девяностых. А сейчас они на одном кураже выезжают.