Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1"

Мне его даже жалко, беднягу. Трудно представить себе людей более непохожих. Конечно, противоположности притягиваются. Но Подосинкина и участковый Степанов живут в разных измерениях.

Для неё всегда главным будет карьера и высокие идеалы. А Коле нужна хозяйка и дом – полная чаша. Редакторша его банально не прокормит. Сомневаюсь, сумеет ли она сварить хотя бы пельмени. Спасать его надо. И всем от этого спокойнее станет.

Увидев, что в редакции пусто, Николай прощается со мной до утренней пробежки. А я приступаю к делу.

… Я покрашу весь мир в чёрный цвет… – вкрадчиво шепчет Мик Джаггер.

Я люблю работать под музыку. Дома у меня была большая фонотека, под любое настроение. Сейчас я приволок из дома кассетник. А коллекцию мне подарила сама судьба.

… Никаких других цветов… только чёрный цвет…

… Чёрный, как ночь… чёрный, как уголь…

Под моими руками творится магия. На белом листе фотобумаги проступают контуры будущего снимка. Они становятся темнее, резче. В них появляются детали, настолько мелкие, что человеческий глаз не может их различить.

И мне все эти детали сегодня нахрен не нужны. Всё дело в газетной печати. А точнее – в растре.

Чёрно-белая фотография, на самом деле не чёрно-белая. В ней доминируют оттенки серого, и не пятьдесят, а гораздо больше. Она состоит из теней и полутонов. А в газете ничего этого нет.

Есть только один цвет – чёрный. Чёрная краска на белой бумаге. Все оттенки создаются с помощью растра. Так называются мелкие чёрные точки, которые на расстоянии кажутся нам серыми.

Мне не нужны детали. Нужен контраст, чтобы фотография была чёткой, как гравюра. И тут объектив меня разочаровывает. Картинку он даёт чересчур мягкую.

Я сделал «домашнюю работу» и уже прочитал, что вытянуть такую картинку можно, добавив в проявитель специальные присадки, которые замедляют процесс. Тот же бромида калия. Но Митрича на месте не оказывается. Не удивительно, ночь уже на дворе. Где он живёт, я по своей наивности так и не поинтересовался.

Решаюсь на другой эксперимент. Навожу концентрированный проявитель, но сильнее его остужаю. Теперь результат меня устраивает. Фотографии проявляются медленнее, но чётче.

… Весь мир будет чёрным… и это факт…

Тук-тук-тук! Подскакиваю от настойчивого стука в дверь. Вырубаю музыку. Нет, не послышалось. Кого там нелёгкая принесла? Ночь давно. Половина первого.

Работа уже закончена. Фотографии сушатся, прихваченные прищепками. Включаю верхний свет и распахиваю дверь.

– Это ты, Альберт? – Уколов просовывает нос в проём. – А я думал, опять воры забрались. Орали тут непотребное что-то. «Моё сердце чёрное… внутри у меня тьма…»

– Вы по-английски понимаете, что ли? – изумляюсь.

– Я, Алик, всю войну в разведке прошёл, – сверкает он очками, – И после задержался немного. Так что я все языки вероятного противника знаю.

Физиономия при этом самая обыкновенная. Не поймёшь, шутит он, или всерьёз.

– А что вам дома не сидится?

– Поработать пришёл, – Уколов показывает свою увесистую записную книжку, – Дома не дают, спать я им, видите ли, мешаю. На машинке стучу громко.

Пожилой журналист заходит внутрь, всё так же упрямо выставив челюсть и оглядываясь вокруг. То, что я, как и он, задерживаюсь на работе допоздна, сразу поднимает мои акции в его глазах. Похоже, он видит во мне единомышленника-трудоголика.

– А это у тебя кто, Агриппина?! – он проскакивает мимо меня и разглядывает фотографии.

– Вот эту, – тычет он, – её надо брать. Ну, Алик, молодец! Точно говорю, Агриппина тебе приглянулась. Надо же так снять?!

И я с его выбором полностью согласен. Из всех сделанных сегодня фотографий мне больше всего нравится именно она.

* * *

– Кто поставил эту фотографию на первую полосу?! – визжит товарищ Комаров.

В руке у него газета «Вперёд!» сложенная пополам, которой он ритмично лупит по столу главного редактора, заставляя Подосинкину испуганно подскакивать.

Стоящий перед ней старый дисковый телефонный аппарат начинает звонить, но Марина не берёт трубку, боясь пропустить хоть слово из обличительной речи Комарова. Телефон затихает и тут же звонит вновь.

Прошло два дня. Статья Уколова с моей иллюстрацией вышла в свет. Теперь мы, можно сказать, пожинали лавры.

– Почему не посоветовались?! Как вообще до этого додумались?! – Комаров машет руками, – Это же вредительство! А если это увидят в области?! Нас же засмеют! А сначала – уволят! Но только я, за вашу дурость отвечать не собираюсь! Зато вы все получите по заслугам!

– Это моя статья, – скрипучим старческим голосом говорит Уколов. – Я фотографию к ней выбрал. Вся ответственность на мне. Оставь молодёжь в покое.

– Не надо, Алексей Максимович, – пытаюсь его остановить.

Вот какого хрена он лезет? Я – молодой специалист. Мне косячить по должности положено. Тем более что у меня это первое редакционное задание. Для Комарова я «в домике», но этот гад всё равно найдёт способ перекинуть ответственность и сорвать злость.

Да и что плохого в том снимке? Ну, немного нестандартный для царящего в районке официоза. Зато свежо, интересно, привлекает внимание. Мы с Уколовым легко убедили Подосинкину. Она особо и не сопротивлялась. Потом какой, то материал слетел, какой-то передвинули, и на передовице оказалась статья про доярку-рекордсменку.

– Вы, Алексей Максимович, давно связь с реальностью потеряли, – сочится ядом Комаров, – вас давно пора на пенсию отправить, со всем нашим уважением и почестями. Помяните моё слово, лично для вас, товарищ Уколов, этим и закончится. Эти двое, – он тычет в нашу сторону, – порицаниями отделаются, а вы, сотрудник опытный. С вас спросят по полной! ДА ВОЗЬМИТЕ НАКОНЕЦ ТРУБКУ!

Марина прижимает трубку к уху, слушает и белеет лицом.

– Это из «Знамени Ильича» звонят. Из областной газеты, по поводу передовицы нашей – она протягивает телефон Комарову, – вас спрашивают.

– Допрыгались, – обводит нас взглядом Комаров, – все, как есть, допрыгались.