Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1"

– Я не ем мучного, – говорит няша и тут же откусывает уголок рогалика, – ну разве что чуть-чуть… м-м-м…

– Как ты думаешь, что у него с камерой случилось? – интерес к жизни возвращается к блондинке с каждой поглощённой калорией.

Я не думаю, я знаю. Криворукий товарищ не соизволил проверить настройки на своей камере, и продолжил лупить кадры, считая, что сработает «автомат». А освещение в коровниках, цехах и кабинетах совсем не такое, как на улице в солнечный день.

Не то, чтобы я нарочно не вернул объектив в исходное положение. Скорее просто представить себе не мог, что такую технику доверят полному идиоту.

– Понятия не имею, – пожимаю плечами. – Пьяный был, наверное.

Незадачливого коллегу мне абсолютно не жаль. Одно дело – накосячить. Это случается с каждым. Совсем другое, свалить свою вину на постороннего. Подосинкину точно сегодня бы сняли. Для этого товарища из обкома и пригласили.

– А как у тебя такой снимок вышел?! – перескакивает она.

– Так, я давно фотографией занимаюсь, – набиваю себе цену, – тут главное – чувствовать фактуру. Это ведь не просто на кнопки нажимать. Это искусство.

– Даже фото товарища Долгополова в его кабинете, искусство? – няша сверкает глазами.

– Почему нет? – пожимаю плечами. – Во-первых, не обязательно в кабинете. Он может быть в цеху с передовым оборудованием, или на складе рядом с продукцией. А ещё лучше с сотрудниками во время обхода. Во-вторых, главное в фото – передать характер. А сейчас в газете это простая иллюстрация. Чтоб лицо не перепутали. Как в «Их разыскивает милиция».

Няша хохочет, приступая к очередному рогалику.

– А ты его сфотографировать сможешь? – хитро блестит глазами.

«На слабо» меня решила взять? Прихлёбываю кофе, а в душе ликую. Моя выходка приносит свои плоды. Пока ещё весьма смутные, но из мрака неизвестности я уже вылез. И засветился знатно.

– Я-то смогу, только кто меня к нему пустит? – резонно возражаю. – опять же, не на «Смену», его снимать. Тут нормальное оборудование нужно, а оно больших денег стоит.

Подосинкина открывает рот и тут же замолкает.

– Пойдём, – говорит она, – а то без нас уедут.

Как в воду глядит. Когда мы спускаемся на первый этаж, чёрной начальственной Волги на парковке не обнаруживается. Подосинкина паникует. Я обегаю всё здание по кругу. Пусто.

– Молодые люди! – кричит нам от порога вахтёрша. – Вы не из Берёзова?

– Оттуда! – говорю.

Пожилая женщина крайне возмущена и нашим поведением и тем, что ей пришлось покинуть свой пост. Сподвигнуть на такое её могли только события чрезвычайной важности.

Советские вахтёры, это особая каста. Мне порой кажется, что их, вместе с гардеробщицами и уборщицами воспитывают в особом закрытом учебном заведении, где прививают чувство собственной исключительности и презрения к окружающим.

Удивительно, что Союз распался, а этот подпольный ВУЗ, судя по всему, продолжает существовать.

Вахтёрша оглядывает нас с головы до ног, словно оценивает, достойны ли мы полученной информации, и сообщает:

– Ваш руководитель по делам отъехали. Велели передать, чтобы вы здесь были ровно в 13.00.

– Да что за день такой?! – Подосинкина разворачивается ко мне едва ли не со слезами.

– Нормальный день, – отвечаю. – солнечный. Пошли погуляем?

Да, я пофигист. Тем более что всё прошло хорошо, со мной симпатичная девушка, а до «Времени «Ч» ещё больше часа.

– Пошли, – соглашается редакторша.

Я бы охотно сейчас прошвырнулся по магазинам. Купил бы себе кроссовки, если бы хватило денег. Или хотя бы приценился и выяснил, что вообще сейчас есть в свободной продаже. Но из магазинов сейчас даже в областном центре есть только ЦУМ и пара универмагов. И до каждого из них ехать на автобусе не меньше получаса.

Так что мы просто переходим дорогу и оказываемся в парке «Молодёжный». Я с умилением смотрю на жидкий поток машин. Едут Москвичи, «копейки», нередко мелькают двадцать первые Волги с оленем на капоте. Раскатисто звенит трамвай.

В парке я вижу тележку с мороженым и едва не бегом бросаюсь к ней.

– Эскимо есть?

– Вам тут что, Мааасква? – сурово отвечает мне продавщица.

У неё молодое, но уже усталое от жизни лицо. Ярко-синие веки и брови с комочками туши.

Сзади хихикает Подосинкина.

– А что есть?

– Глаза разуйте, – продавщица тычет пальцем вниз.

– Два пломбира.

– Мелочи нет!

Глядя на цену, разгадываю нехитрый маркетинговый ход. Пломбир стоит девятнадцать копеек. Если покупатель отказывается от законной сдачи, то копейка с каждой порции остаётся работнице прилавка. Курочка, как говорится, по зёрнышку.

Отдаю сорок копеек и получаю, наконец, в руки долгожданные вафельные стаканчики. На каждом сверху бумажная нашлёпка. Очевидно, чтобы микробы не насыпались.

Ничто не способно испортить мне сегодня настроение. Идём с няшей по аллее. Парк только недавно построили. Деревца вокруг маленькие, некоторые посадили только в этом году, они подвязаны к деревянным кольям цветными тесёмочками.

Мимо нас важно проходят молодые мамаши с колясками. Детвора играет в классики, расчертив мелками на асфальте квадраты.

Мы едим мороженое. Особой разницы с современностью не замечаю. Да я никогда и не был особым ценителем.

Навстречу попадается компания молодёжи. Пёстрые, лохматые в широченных джинсах клёш. Пялятся на нас и что-то обсуждают. Наверное, в их глазах мы выглядим странно. Эффектная блондинка и типичный ботаник. Возмущённая Подосинкина берёт меня под руку.

После этого все встречные девушки глядят на меня с интересом. Срабатывает инстинкт: «если у этого парня клёвая девчонка, значит, что-то в нём есть».

– Странный ты, – говорит Марина, – хотя нет, необычный.

– Чем же? – удивляюсь.

– Я знаю прекрасно, что ты только в этом году школу заканчиваешь, – объясняет, – а чувствую я себя рядом с тобой так, словно ты старше меня лет на десять. Я так спокойно себя чувствовала только рядом с отцом или старшим братом. А он, между прочим, капитан второго ранга.

Вот ведь женская интуиция! Готовлюсь сказать какую-нибудь забавную глупость, как вдруг нас перебивают.

– Воркуете, голубки?! – голос наглый и пьяный.

На лавочке сидит давешний фотограф. Виталик, так вроде его называла ответственный секретарь. Да он изрядный пошляк, всплывает в голове фраза. Разве можно так нажраться за полчаса?

В руке у Виталика винная бутылка. Он запрокидывает голову, вливая в глотку последние капли, и я вижу этикетку портвейна «три топора».

Он резко бьёт пустой бутылкой о каменный угол скамейки. В руках остаётся «розочка» с отколотыми краями. По запястью Виталика стекает кровь. Он порезался, но этого не замечает.

– Гниды, – он поднимает на нас залитые красным глаза, – из-за вас меня из редакции уволили. Вы мне, суки, жизнь сломали.

Глава 9

Слышу, как визжит Подосинкина. На автомате делаю шаг вперёд, отодвигая её за спину.

– Виталий, не дури, – говорю. – Только хуже себе сделаешь.

– Твари! – вопит он.

На рецидивиста бывший фотограф непохож и пользоваться своим оружием не умеет. Просто тычет им в мою сторону. Пугает. «Розочка» – штука скверная. Убить ей трудно, зато искалечить можно запросто. Куски стекла, обламываясь, имеют обыкновение оставаться в ране.

Изображать из себя супергероя крайне не хочется. Это в кино можно выбить из рук нож с прыжка. В реальности, шанс заполучить острую штуку себе в бок крайне высок. Не тянет моя физподготовка на такие манёвры.

Я дожидаюсь очередного истеричного крика и швыряю Виталику в лоб остатки мороженого. Машинально он поднимает левую ладонь, чтобы заслониться. Пользуюсь секундной заминкой и хватаю его двумя руками за правое запястье. Выкручиваю книзу и повисаю как терьер. Вот так… подальше от себя опасную хреновину.

Пыхтим и боремся с ним, словно пацаны на школьной перемене. Какой там бокс, какое карате?!

– Отпусти, сука! – ноет он.

– Брось! – отвечаю.

Боец из Виталика никакой. Он щуплый и дохлый. Но и я его не сильно опережаю. Встретились два дрища.

– Отстань от него! Отстань! – отважная Подосинкина лупит алкаша по голове сумочкой.

Так как мы не стоим на месте, прилетает и мне. Со стороны, наверно не слишком понятно, кто и от кого должен отстать.

Потихоньку подталкиваю Виталика к лавочке. Он пьяный и хуже стоит на ногах, так что у меня явное преимущество. Лавочки в парке сделаны в виде трёх основательных бетонных тумб, на которых закреплены разноцветные деревянные бруски. В наше время их назвали бы антивандальными. Такую с места точно не сдвинешь.

Когда мы оказываемся рядом, бью дебошира запястьем о тумбу. Один удар… второй…

– Больно, гад!

«Розочка» падает на асфальт. Распрямляюсь, чтобы утихомирить Виталика. Теперь, когда целостности моего организма ничего не угрожает, это сделать проще. Слышу уже знакомую мне трель милицейского свистка. Бывший фотограф тут же перестаёт сопротивляться, словно у него батарейки заканчиваются.

По аллее к нам спешат двое патрульных. С облегчением выдыхаю. А вот и кавалерия подоспела.

– Скорее, – кричит Подосинкина и машет им рукой, – на нас алкоголик напал!

Мы с Виталиком стоим, опустив руки. У меня порвана рубашка. То ли он всё-таки задел её своей долбаной «розочкой», то ли сама порвалась, от натуги. И скула болит. Фотограф задел её локтем или плечом. У Виталия рукав пропитался кровью, на земле следы капель. Порезался, когда бутылку разбивал, идиот.

Оба патрульных с погонами сержантов. Один выслушивает Подосинкину, второй отходит чуть в сторону:

– Волна… волна… – бубнит он, – я чайка-три… нужен наряд на Юношескую… Молодёжный парк… какой номер?.. сказал же, парк… да… приём…

Чёрная коробочка рации у него на портупее шипит неразборчиво. Сержант тоже ничего не понимает, сердито хмурится и повторяет на тон громче…

– ПАРК!.. МОЛОДЁЖНЫЙ!.. приём… да!

Сама рация размером с солидный кирпич висит у него на поясе. Рядом такого же размера потёртый металлический блок, выкрашенный чёрной краской. Аккумулятор, наверное.

Не ценим мы современные мобильные телефоны, ох не ценим!

Сам сержант чрезвычайно горд своей техникой. Он заканчивает переговоры и возвращается к нам. Мы с дебоширом молча садимся на лавку, дожидаться наряд.

– Товарищ сержант, – показываю на кровь, – человеку помощь оказать надо.

– Это ты его порезал? – спрашивает милиционер.

– Он сам себя.

– Ну-ну, – сержант недоверчиво качает головой. – Сейчас патрульный автомобиль приедет, и окажут.

Становится понятно, что дело затягивается. Опрашивать будут, потом протокол писать. Плохо это. Через полчаса нам надо быть у «Дома Печати». Нас Молчанов дожидаться будет.

– Товарищ сержант, нам начальство предупредить надо, – говорю, – мы из Берёзовского района. Нам сегодня назад возвращаться.

– Кому надо, предупредят, – равнодушно бросает он.

Проходит минут десять, и к нам подкатывает милицейский «бобик». В этом транспорте мало что изменилось. Разве что цвет. Теперь он, обычно, болотно-зелёный с синей полосой, а у этого канареечно-жёлтый, и на полоске написано «Милиция».

Оттуда выскакивает молодой и весёлый старлей.

– Что тут у нас?

– Пьяная драка. – отвечают ему.

– Пакуйте.

Меня бесцеремонно подхватывают под локоть и волокут к машине.

– Вы всё неправильно поняли! – волнуется Марина.

– Гражданочка, не мешайте, – улыбается старлей, оглядывая её с головы до ног, – хотите дать показания?

– Хочу!

– Тогда поедемте! – он распахивает перед блондинкой дверь «бобика».

– Марина, не надо! – втолковываю ей, – лучше Молчанова найди!

– Я тебя не брошу! – заявляет она и садится в машину.

Ну что за человек?! Местами умная, а местами… блондинка.

* * *

Нас с Виталиком помещают в «обезьянник». За три с лишним десятка лет предыдущей жизни я в нём ни разу не был. А тут сразу новый и интересный опыт.

Не ладятся у советского комсомольца отношения с правоохранителями. За несколько дней второй раз задерживают.

Виталику сначала оказывают первую помощь. Его рубаху закатывают по самое плечо, а на порез щедро наматывают бинт. Всё это происходит прямо у меня перед глазами в закутке у дежурного, который отделён от коридора прозрачной перегородкой. Всё напоказ.

Потом нас по очереди опрашивает тот самый весёлый старший лейтенант. Он терпеливо выслушивает мой рассказ и даёт подписать показания.

А после нас недолго думая вместе запихивают в одну камеру. Очевидно, чтобы мы могли продолжить, если между нами ещё остались нерешённые вопросы.

Никакого интереса друг к другу мы не испытываем. Я волнуюсь из-за непредвиденной задержки. Бывший фотограф отходит в угол и садится на корточки, закрывая лицо ладонями. У него есть более серьёзные поводы для переживаний.

«Обезьянник» – это комната размером меньше моего прежнего гаража, в которой всего три стены. Вместо четвёртой – решётка до самого потолка. Очень похоже на вольер в зоопарке, откуда и название. Официально это «камера предварительного заключения» или «КПЗ».

Единственная деревянная лавка внутри занята старичком с куцей бородёнкой, который безмятежно спит, вытянувшись во весь рост. Кроме него, в камере трое мужиков разной степени помятости и уровня опьянения. У одного из них подбит глаз и опухает синевой нос. Остальные просто предаются унынию и подпирают спинами стены.

Марина пытается развить бурную деятельность. Я слышу цокот её каблуков по коридору и звонкий голос.

– Товарищ милиционер, а когда меня опрашивать будут?

– А вы, гражданка, кто будете?

– Я свидетельница.

– Пойдёмте к нам, свидетельница.

– Опрашивать?

– Сначала чай пить. У нас торт есть, киевский!

Молодость и красота Подосинкиной служат ей дурную службу. С ней охотно общаются, но совершенно не принимают всерьёз.

– А позвонить можно? – соображает, наконец, она.

– Гражданка, это служебный телефон.

– Но я главный редактор газеты «Вперёд!».

– Да хоть «Пионерской правды».

– Задержанному даётся право на один телефонный звонок!

– Так вы не задержанная! Никто вас тут не держит, идите отсюда, гражданочка! Не мешайте работать!

Няшу вежливо выпроваживают за двери райотдела. Надеюсь, она найдёт возможность связаться с Молчановым, а не будет ждать меня снаружи, словно Хатико.

Скучно. Дежурный за стеклом разрывается между телефоном и радиостанцией:

– Чайка-пять… чайка-пять… я Волна… квартирная кража… диктую адрес… улица Энтузиастов… семь… двадцать два… ЭН… ТУ… ЗИ… АСТОВ… Эдуард… Николай…

Наконец, ситуация меняется. Двери отдела распахиваются и в него решительно заходит ответственный секретарь газеты «Знамя Ильич». Няша дозвонилась до редакции и меня скоро вызволят из неволи. Секретарь шествует в глубину здания, а потом оттуда раздаётся крик:

– Терентьев! Виталий Терентьев!

– Я здесь, – отзывается дебошир.

Его уводят, и у меня появляется чувство какой-то неправильности. Почему приехал не Молчанов, а эта мерзкая дама? Где Марина? Она не упустила бы возможности вернуться за мной? Какого чёрта меня здесь держат?!

Чувство усиливается, когда тётка с «вороньим гнездом» на башке величественно проходит к выходу, а за ней, понурив голову, бредёт Виталик.

– Товарищ ответственный секретарь! – кричу через решётку, – а как же я?! Обо мне товарища Молчанова предупредили?!

Не помню её имени, поэтому приходится обращаться так. Не кричать же «Эй, ты!».

– А ну, разговоры! – поднимает голову дежурный.

Тётка останавливается, а затем подходит к обезьяннику.

– Тут тебе самое место, червяк навозный – шипит она, – оболгал моего племянника. Пусть теперь увидят, какой ты на самом деле, и стоит ли тебе верить!

Племянник, ну, конечно же. Как ещё подобный рукожоп мог попасть в штат областной газеты? Только благодаря родственным связям. Тётка и к делу пристроила и косяки прикрывает. Многое становится в этот момент понятным. А вот хорошего тут вообще ничего нет.

– Ветров! Альберт Ветров! – разносится по коридору.

Весёлый старлей на этот раз не улыбается.

– Подпиши, – он бросает передо мной несколько отпечатанных на машинке листков, – и можешь быть свободен.

«Я, Ветров Альберт Сергеевич… распивал спиртные напитки в парке Молодёжный… приставал к прохожим… в ответ на замечание гражданина Терентьева…»

– Это что?

– Твоё чистосердечное признание.

– И как я после этого буду свободен?!

– Скажи спасибо, что Терентьев на тебя заявление писать не стал, пожалел, – вкрадчиво говорит старлей, – ты на уважаемого человека напал. Сотрудника областной газеты. Избил. Нанёс увечья.

– Алкаш он, а не сотрудник! – говорю, – вы позвоните в издание. Его уволили сегодня!

– Заврался ты, Ветров, – милиционер качает головой. – Зря ты так. Подпиши, и скоро дома будешь. Тут административка, не больше. Отсидишь пятнадцать суток. Может, даже из комсомола не выгонят, порицанием отделаешься. Если покаешься и признаешь свою вину.

– А если, нет?

Трудно себе представить, что этот вот советский милиционер, меня сейчас бить начнёт или применять иные методы физического воздействия.

– Я никуда не спешу, – говорит, – ты хорошо подумал?

– Оговаривать себя не буду.

– Дежурный! – кричит он, теряя ко мне интерес, – уводи! В сортир не пускать!

Вот сволочь! Через полчаса понимаю эффективность этой меры. В туалете я был часа три назад, ещё в «Доме Печати». Не так чтобы мне туда сильно хочется. Но сама невозможность словно подстёгивает физиологические потребности. Через час ни о чём другом я не могу думать.

Где же Подосинкина?! Её похитили инопланетяне?! Или Молчанов приказал не дожидаться меня и улетать в Берёзов?! Сделали свои дела и бросили меня здесь в тюремной камере! Каждое движение и каждый звук отдаются болью внутри.

– Не передумал ещё? – у решётки стоит старлей.

– Нет.

– Обоссышься, языком у меня камеру вылижешь, – бросает он.

Я не знаю, сколько проходит времени. Кажется, за крохотным окошком, под самым потолком начинает темнеть. Вдруг перед дежуркой появляется Молчанов. Тру глаза, мне кажется у меня глюки.

– Вы к кому, товарищ?

Нет, дежурный тоже его замечает. Из-за спины Молчанова выходит инструктор обкома с верблюжьей физиономией. Его тут, очевидно, знают, поэтому вопросы отпадают. А следом вбегает Подосинкина и кидается ко мне.

– Альберт, как ты? Что у тебя с лицом?!

– В туалет хочу, – признаюсь, – Очень сильно.

После этого колёса правосудия начинают крутиться очень быстро. «Волна» направляет в район парка сразу трёх «Чаек». Меня выпускают, но просят задержаться. Провожают в туалет для сотрудников, а затем, поят чаем с киевским тортом.

Пока я притупляю стресс быстрыми углеводами, на подростков они тоже действуют отлично, Подосинкина рассказывает о своих приключениях.

Едва она оказалась за порогом отдела, как сразу нашла две копейки и позвонила в редакцию из ближайшего таксофона. Ответила ей ответственный секретарь, Людмила Петровна Терентьева. Собственно, это был единственный номер, который блондинка знала. Именно с секретарём она, как главный редактор районки обсуждала до этого все рабочие вопросы.

Ответственный секретарь рекомендовала Марине не волноваться и больше никого не беспокоить. Вскоре к милиции подкатили белые жигули первой модели, и Терентьева пулей залетела в здание.

Няша обрадовалась, но, когда Терентьева увезла дебошира, а я всё не появлялся, снова заволновалась. Знакомый телефон в редакции не отвечал, и Марина приняла решение ехать в «Дом Печати» самостоятельно, на общественном транспорте. Беда в том, что столичная жительница Белоколодецк знала плохо, и раньше путешествовала по нему только на служебной машине или на такси.

Помытарившись по нескольким пересадкам, няша всё-таки добралась до редакции, где её ждал очень злой Молчанов. Остальное я вижу собственными глазами.

Не могу понять, почему система не работает, пока её хорошенько не пнуть. «Чайки» обнаруживают мороженщицу, та даже не ушла ещё из парка. Она подтверждает, что за пару минут до инцидента я был совершенно трезвым.

Находится продавщица универсама, продавшая Терентьеву портвейн. Поквартирный обход окрестных домов даёт несколько свидетельниц. Мамаши гуляли днём в парке и видели происшествие от начала и до конца. Находится даже «розочка», до этой поры мирно лежавшая в траве возле скамейки.

В участок возвращают ошеломлённого Терентьева. Его проводят мимо нас. На руках у придурка наручники.

– Заявление писать будете? – спрашивает старлей.

– Буду, – киваю, и Подосинкина меня поддерживает.

– Придётся из вашего Берёзова приехать несколько раз, – предупреждает он, – пока дело будем готовить.

– Ничего, приеду.

Прощать Виталика я не собираюсь. Бог простит. А я от толстовщины далёк. Как говорится, ударившему по левой щеке подставь правую руку предплечьем наружу, потом левым кулаком бей поддых, а правым локтем в челюсть. Вот тогда во всём мире наступит настоящая справедливость.

– Что, вскормлённый в неволе орёл молодой? – спрашивает Молчанов уже в машине. – Силён ты неприятности находить!

Несмотря на всё произошедшее, он по неизвестной мне причине находится в приподнятом настроении.

Но шутка мне не нравится. Не хватало ещё в глазах первого секретаря неудачником прослыть. Такой ярлык хуже чесотки. Если прицепится, будут от тебя люди шарахаться до конца дней.

– Разве неприятности, Сергей Владимирович? – отвечаю, – я, наоборот, удачу приношу.

– Это как? – удивляется Молчанов.

– Если бы не я, то выпускной класс остался бы без фотографии, Марина Владимировна без комсомольского билета, а вы бы без главного редактора районки. – поясняю. – Причём, если бы этот придурок постарался, то в прямом смысле. А так справедливость восстановлена, зло наказано, и фотография имеется.

Молчанов задумывается. Кажется, такая версия событий не приходила ему в голову.

– Только тебя на фотографии нет, – добавляет Подосинкина.

– А я за славой не гонюсь, – вру я.

Как раз слава мне и нужна. Просто всему своё время.

Кукурузник, словно желая расквитаться с нами за прошлый рейс, на обратном пути собирает все воздушные ямы. Нежная редакторша не выдерживает. Она подхватывает бумажный пакет и удаляется в хвост салона, чтобы не смущать нас зелёным лицом и сомнительными звуками.

Мы с Молчановым переносим тяготы перелёта стоически. Уже после приземления я вижу, что он прячет в портфель сделанную мной фотографию, словно рассматривал её, пока был в воздухе.

Служебная Волга развозит нас по домам. Сначала, разумеется, Молчанова, потом Марину.

– Альберта отвезёте?

– Насчёт него распоряжений не было, – бурчит водитель.

– Да мне идти тут три минуты, – отказываюсь.

Волга уезжает, а мы ещё стоим с Подосинкиной у её калитки. Происшествия сегодняшнего дня странным образом сблизили нас, словно мы давно знакомы. И всё же я остаюсь для неё парнем минимум на шесть лет моложе, в старомодных ботинках и рваной рубашке. Таким говорят: «вот встретиться бы нам лет через пять, когда ты вырастешь…». Но через пять лет их, естественно, никто не помнит.

– Спасибо тебе, Альберт Ветров, – говорит она, – большое комсомольское спасибо.

Решившись, няша быстро чмокает меня в щеку и не оборачиваясь уходит в дом.

Я иду по улице, думая о том, что этот безумный день, наконец, заканчивается. А завтра с утра экзамен. Сочинение.

Мама встречает меня на пороге.

– Ты где рубашку порвал, ирод?! – заводится она, – из-за Лидки подрался?! Головы у тебя нет!

Нет, покой мне только снится!