Текст книги "Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1"

Глава 22

Проводив Подосинкину до редакции, я первым делом, направляюсь к Комарову. Пожинать плоды победы следует немедленно.

– Павел Викентич? – стучусь в знакомую дверь.

Я ожидаю вопросов, придирок, разоблачений. Комаров, как никто другой в курсе, что никакое оборудование украсть не могли. Более того, если он не полный дурак, то уже сложил два и два и понял, что всё это устроил я.

Но Комаров умеет держать удар. Он даже выдавливает из себя улыбку. Затем берёт у меня чеки на аппаратуру, пишет от руки сопроводительную записку и отправляет меня с ней в бухгалтерию.

Молодящаяся дама лет тридцати внимательно оглядывает меня с ног до головы.

– Молодой человек, вы что, волшебник? – эффектно округляя губы спрашивает она.

– Игорь Кио, – соглашаюсь, – а что? Вам достать кролика из шляпы?

– Девочки, посмотрите на него!

Из смежной комнаты выглядывают две «девочки», ровесницы первой. В своём боевом макияже с ярко-голубыми тенями они кажутся мне близняшками. Только одна с чёрными волосами, а вторая с рыжими.

– Он из Комарова деньги вытянул!

«Девочки» округляют глаза в показном ужасе.

– Катя, точно? Ты ничего не путаешь!

– Подпись егойная стоит! – торжествует Катя.

– А это редкое явление? – уточняю.

– Да у него зимой снега не выпросишь, – откровенничает Катя, – бывает, по два месяца счета лежат без оплаты, потому что визы нет. Ты как его победил, герой?

Бухгалтершам скучно. Чай выпит. Обед прошёл, до конца рабочего дня ещё далеко. Квартальный отчёт почти через месяц. А люди они – полезные. Бухгалтерия – это главный рассадник сплетен. После секретарш, конечно.

– Есть у меня одна особенность, – наклоняюсь к даме поближе, – никто мне отказать ни в чём не может. Прямо сам не знаю, что с этим делать. Сам себя боюсь.

Вся бухгалтерия грохает смехом.

– Смотри, Катюха, попросит тебя чего, – хихикает рыжая, – а потом объясняй мужу, чего там у него на лбу проклёвывается.

– Нафига тебе теперь муж? – вторит черноволосая, – гляди какой к тебе пришёл. Молодой, да богатый.

– Да ну вас, дуры, – краснеет Катя. – Вот, распишитесь, молодой человек.

Действительно, богатый. Передо мной на столе лежит почти сто советских рублей. Больше, чем зарплата матери.

– Весело у вас, девушки, – говорю дипломатично, – в следующий раз я вам конфет принесу.

– Мы ириски любим, – отвечает за всех рыжая, – Кис-кис.

– Я запомню.

Возвращаюсь к Комарову.

– Чего тебе?! – не выдерживает он.

Довёл я человека. А думал – непрошибаемый.

– Фотоаппарат, – говорю. – Всё то, что сейчас куплено, бесполезно без фотоаппарата. Получается, что? Деньги потрачены. Отдачи нет. Товарищ Молчанов с нас спросит. Что мы ему ответим?!

– У тебя же есть, – вспоминает Комаров. – На что ты эту «комсомолку» снимал?

– Во-первых, он не мой, – говорю, – а Митрича. Во-вторых, на него нельзя репортажи снимать. Я на подготовку каждого кадра по пять минут трачу. Все люди разбегутся, пока я готовиться буду. Вспышка нужна ещё. Без неё в помещении снимать вообще не вариант… штатив…

– Утомил ты меня, Ветров, – вздыхает Комаров, – вот просто до крайности. На хрена ты вообще на мою голову свалился?

Я смотрю на него, и никак не могу сделать для себя вывод. То ли он мошенник и коррупционер, то ли просто хитрый и жадный карьерист.

– Ты сегодня сто рублей наличными получил?

– Почти сто, – киваю.

– Копейки не в счёт, – отмахивается он. – Не вздумай эти деньги тратить. Крутись как хочешь, а на эти сто рублей покупай всё, что тебе нужно. Через месяц я тебе снова всё по чекам закрою, – уточнил Комаров, видя, что я готов возразить, – Не раньше. Денег нет. И чтобы на этой неделе твои фото были в районке, понял? Чтобы товарищ Молчанов на деле увидел, что его распоряжение выполнено.

– Маловато времени, – прикидываю, – а если не успею?

– Со свету тебя сживу, – показывает зубы Комаров. – Думаешь, не найду на тебя управу? Думаешь, я не в курсе, как ты резвишься?

– Да чего вы кипятитесь, Павел Викентич? – вскакиваю, – вы главное деньги через месяц верните. А я всё сделаю.

– Вали уже отсюда, Ветров, – хмурится Комаров, – надеюсь не видеть тебя как можно дольше.

Честно говоря, я даже не надеялся на такой исход. Думал, что придётся его раскачивать. Потом ехать с ним в Белоколодецк. Упрашивать его там купить то, что мне нужно, а не очередной хлам.

Это в случае, если бы меня вообще взяли бы с собой. А то привёз бы ответственный товарищ какое-нибудь чудо техники, которое ему в магазине всучили, и разбирайся потом с этим как хочешь.

Мне даже представить сложно, что кто-то может выдать семнадцатилетнему пацану такой вот карт-бланш.

Иди и покупай что хочешь. Хотя с бюрократической стороны всё идеально. Деньги мои. Фотоаппарат покупаю сам. Если что-то пойдёт не так, это будут мои личные проблемы.

Ну а если я справлюсь с задачей и выдам «на-гора» фотографии в свежий номер, то Комаров перед начальством «весь в белом». А дальше с деньгами и потянуть можно. «Свежий номер», это, между прочим, вторник. Сегодня уже среда, осталось меньше недели.

Легко сказать: купи фотоаппарат! А какой? Я в технике этой эпохи разбираюсь на уровне: «красивый, тяжёлый и прикольно блестит».

Как удобно было в наше время. Зашёл в интернет, почитал обзоры, посмотрел видосы, сделал выводы. А сейчас, что делать? Куда идти и у кого спрашивать? Митрич в этом деле мне точно не советчик. Едва ли он следит за трендами.

Так что я направляюсь в единственный доступный источник знаний. В библиотеку.

Подшивка журналов «Советское фото» немного приоткрывает мне глаза. В рубрике «Техника фотографии» есть вполне приличные обзоры. А в одном из номеров я натыкаюсь даже на самую настоящую рекламу немецких фотоаппаратов «Практика».

Ну, до них мне точно как до Китая раком. Что-то в областном ЦУМе я таких аппаратов не видел. Да и не позволит мне никто покупать подобное на казённые деньги. Там явно не одной сотней рублей пахнет.

«Зоркие» и прочие «дальномеры» я отметаю сразу. Попробовал на ФЭДе, не понравилось. Такое чувство, что из артиллерийского орудия прицеливаюсь. Только зеркалки.

Среднеформатные камеры вроде «Любителя» тоже не подходят. Хотя это техника считается профессиональной, но с репортёрскими задачами совершенно «не бьётся». Она тяжёлая и громоздкая. Да и плёнку для него не укупишь.

Среди зеркалок царят и конкурируют две марки. «Зенит» и «Киев». Прямо как в наши дни Кенон и Никон. Наверняка у каждой есть свои фанаты и хейтеры, которые ожесточённо ломают копья друг с другом. Только не на форумах, а очно. За кружкой «жигулёвского», например.

Оба советских бренда активно не дружат. У них даже объективы друг к другу не подходят! Облизываюсь на «Киев-15». По описанию, для своего времени это бомба. Настоящий автомат с полностью интегрированным качественным экспонометром. Прикидываю цену и закатываю себе губу. Стоить такая штука должна не меньше самолёта. Ну хотя бы кукурузника.

Зениты поражают количеством модификаций. К примеру, «Зенит-Электро», про который я никогда не слышал. При этом технологически отстают от «Киева» на несколько лет. «Зенит-TTL» который кажется по описанию аналогом «Киева-15» существует только на уровне прототипа. В общем, надо думать, и при этом втиснуться в имеющийся бюджет.

Планирую на завтра поездку в Белоколодецк, а остаток дня посвящаю переезду. Митрич радуется моему назначению, словно я его родной внук. Может в этом есть и корысть. Теперь я точно не претендую на его рабочее место. Но мне всё равно приятно.

Прихватив с собой увесистый бадик, старый фотограф доходит со мной до редакции. Здесь его знают и уважают. Моя репутация в коллективе сразу вырастает на несколько пунктов.

Митрич хозяйски осматривает лабораторию.

– Окно они нахрена тут сделали? Черти криворукие!

– Планировка такая, наверное, – пожимаю плечами.

– Трудно было заложить или заколотить чем-нибудь? Проявочная с окном, это как гадюку себе в штаны засунуть!

– Так занавесить можно?

– Гляди! – Митрич щёлкает выключателем.

Сначала мне кажется, что мы оказались в полной темноте. Потом мрак отступает. Я вижу свои руки, только очертания и то, как я ими двигаю. Тёмная фигура рядом со мной – Митрич. Тонкие струйки света сочатся из-за штор и вдоль дверного проёма.

– Видел?! – торжествует фотограф, – кабздец твоей плёнке, студент. Ей много света не надо. Этого в самый раз.

Митрич меня озадачил. Я думал, с лабораторией всё будет проще. Пришёл, расставил приборы и начал работать.

– Плёнки можно и в специальной камере проявлять? – говорю, – я в журнале видел.

«Советское фото» оказался кладезем самых разнообразных знаний.

– Снимки ты тоже в камере будешь печатать? – отвечает Митрич. – То, что при красной лампе засветки не видно, не значит, что её нет.

– И что делать?

– Светоизоляцию нормальную, вот что! – кипятится Митрич. – Поговори с этой цацой, могу ли я тут всё правильно сделать?

Подосинкину, он, почему-то недолюбливает. Я быстро решаю все организационные вопросы. Няша кивает, даже особо меня не слушая. Только смотрит внимательно и задумчиво. Подчеркнуто игнорирую её взгляд и возвращаюсь к деду.

Тот уходит к себе, а потом приволакивает в редакцию несколько листов плотного картона, ведёрко клея ПВА и ещё кучу разного, по мелочи.

Митрич открывает внутреннюю раму, а на внешнюю обойными гвоздями с большими шляпками прибивает картон.

– Нехрен тебе на улицу пялиться, – комментирует он.

Я не спорю.

Все щели он проклеивает тонкой бумажной лентой. Я такую помню по раннему детству. Ей заклеивали на зиму фрамуги в те времена, когда все их не заменили на пластик.

– Степан Дмитрич, форточку оставьте!

– Гляди-кась, на него, нежный какой, – веселится дед. Обойдёшься.

Полотно двери он обивает по краям полоской кожи с плотным ворсом, похожей на овчину. Она плотно прилегает к косяку и не даёт никаких зазоров.

– Ну вот! – Митрич выключает свет, – Хорошо сделали! Комар хер не просунет!

Темнота абсолютная. Глухая. Чернильная. Щёлк обратно! Свет бьёт по глазам, аж слёзы выступают.

– Степан Дмитрич, спасибо!

– Спасибо не булькает, – ухмыляется дед. – Пошли, хлам твой перетащим.

Напоследок он выдаёт мне пару кювет и отличный красный фонарь. В подарок.

– Ты только заходи теперь, – Митрич украдкой смахивает слезинку, – не забывай старика.

Провозились с ним до темноты. Дома пытаюсь повторить физику. Она будет следующим экзаменом.

Просыпаюсь глубокой ночью. Щека на учебнике. На часах два. Прошлую ночь я практически не спал. Вместе с учебником переползаю к себе в летнюю кухню. Кладу «Физику» под подушку. Может быть, хоть так что-то впитается.

* * *

Ко многому я успеваю привыкнуть в советской действительности, но к электричкам ещё нет. Пять часов в пути – время, которое просрано совершенно бездарно. Ни музыку не послушать, ни книгу не почитать. В этот раз толпа прижимает меня к стенке вагона, и я даже успеваю покемарить часа полтора.

Поезд идёт рывками. Станция. Короткий разгон, замедление, станция. И никто, сука, не сходит на этих станциях. Все только трамбуются и трамбуются.

На вокзале в Белоколодецке специально смотрю, нет ли сегодня поезда «Адлер-Гомель». Гонять чаи с проводницей куда приятнее, чем висеть как прибалтийский шпрот.

Поезда нет, а последняя электричка уходит в 15.40. На часах уже полдень, так что надо двигаться поскорее. Транспортные маршруты я изучил в прошлый приезд, и сейчас уверенно сажусь в троллейбус.

– Девушка, – говорю, – за проезд передайте, пожалуйста.

И пять копеек протягиваю. Выучил в прошлый раз, как это делается.

– Молодой человек, с дуба рухнули?! – отвечает «девушка» лет пятидесяти. – Талончики купите.

Как в нашей стране тяжело с обращениями к женскому полу. Вот во Франции назови любую «мадмуазель» и не ошибёшься. Разве что муж стоит рядом, и тогда даме с огорчением придётся признать, что она всё-таки «мадам». Но такие случаи происходят крайне редко.

У нас же от бесполого «товарищ» веет партсобранием, от «гражданочка» милицейским протоколом. «Сударыня» морально устарела и обратно так и не прижилась, а на «женщину» обижаются все, независимо от возраста. Вот и хотят все в «девушках» превращаясь потом сразу в «бабуль».

От слова «талоны» для меня веет тоскливыми девяностыми, когда по ним продавалось всё – от сахара до водки.

Оказывается, троллейбус оплачивается совсем не так, как автобус. Нужно сначала покупать талоны у водителя или в киосках «Союзпечати». Затем запихивать их в компостер и пробивать дырочки, которые подтверждают, что поездка оплачена. По какой-то причине я это начисто забыл.

Протягиваю суровой кондукторше рубль. Не хватало ещё спрашивать «сколько стоит проезд». Ещё в психушку загребут от такого вопроса.

Получаю семьдесят копеек сдачи и книжицу с зелёными билетиками, один из которых украшаю затейливым дырчатым узором.

Пока вожусь со всем этим, едва не пропускаю остановку. Мне везёт и знакомый «книголюб» оказывается на месте. Но сразу к нему не подхожу, залипаю возле музыкантов.

Возле бордюра всё так же расставлены грампластинки фирмы «Мелодия» с разной иностранщиной. Рядом на асфальте стоит полиэтиленовый пакет с изображением «ковбоя Мальборо», вещь невероятной по нем временам крутизны.

В нём хранятся остальные диски, которые не выставили напоказ. Рядом скромная матерчатая коричневая сумка. Из неё при мне достают компакт-кассеты.

Продавцов трое. Два парня в джинсах-клёш, причём в фирме. На одном Ли Купер, на втором Монтана. Волосы до плеч, усики. У одного на плече магнитофон «Романтик».

Прямо попой на бордюре сидит красивая девушка в круглых зеркальных очках как у Леннона, в джинсах и босиком. Хиппует клюшка.

«The lunatic is on the grass…» – мурлыкает из динамика Пинк Флойд.

Рисковые ребята. За эту группу можно из комсомола вылететь или даже с работы.

«Тех, кто слушает Пинк Флойд – гнать поганою метлой!».

Или я во времени путаюсь? Гонения на них начались после Афганистана. А сейчас, может, и нормально всё. Очередные певцы протестуют против империализма и милитаризма.

Дома у меня была неплохая фонотека. За потоком дел не думаю об этом, но сейчас испытываю настоящую ломку без хорошей музыки.

«Книголюб» глядит на мой рюкзак, словно он хороший мальчик, а я Дед Мороз. Мы идём в ту же рюмочную. Вижу, как за соседним столиком торгуются ещё два библиофила.

«Туманность Андромеды» оказывается не самым выгодным вложением.

– Недавно переиздавали, – говорит «книголюб», – много копий гуляет.

Но свои деньги я отбиваю с прибылью. Купил за полтора рубля, отдал за три.

Двухтомник Блока приводит Сергея в восторг. Он выкупает оба по двадцать рублей. Потратив чуть больше десятки, я зарабатываю полтинник. Неплохая норма прибыли.

Заодно прошу бывшего доцента помочь с приобретением алкоголя. Универсальной валюты и подарочного фонда, доступ к которому мне до восемнадцати лет закрыт. Идём до ближайшего гастронома. По пути он рассказывает:

– Серебряный век расхватывают как горячие пирожки. Слышал Вознесенского?

 
Попробуйте купить Ахматову.
Вам букинисты объяснят,
Что чёрный том её агатовый
Куда дороже, чем агат.
 

«Книголюб» читает с выражением. Себя он тоже чувствует причастным к великому делу. Несёт печатное слово страждущим.

Киваю с умным видом.

– А что ещё лучше всего берут?

– Детективы советские, Вайнеров, Юлиана Семёнова. Зарубежную фантастику, та вообще бриллиант!

Заходим в винный отдел. Среди рядов с коньяком и бальзамами вижу необычную бутылку с импортной надписью.

– А это что?!

– Это ром, – говорит бывший доцент самым обыденным голосом. – Кубинский. Брать не советую, от него потом на утро башка раскалывается.

Ещё бы, дурила ты провинциальный. Кто ж его чистым пьёт? Его в коктейли надо.

Закупаюсь основательно. Две бутылки рома, две фляжки коньяка, и ещё бутылка водки «Русская». Отдаю её Сергею, тем самым закрепляя нашу дружбу.

– Ты приезжай в любое время! – «книголюб» эмоционально машет руками, – я тебя никогда не обману. Если не застанешь на месте, звони! Сейчас я тебе телефон напишу. Я или тут, или дома. Больше нигде не бываю.

Сергей лезет в карман в поисках блокнота. Эта задержка нас спасает. По улице проносится один из музыкантов. Магнитофон он тащит под мышкой.

– Атас, облава! – кричит он «книголюбу».

Глаза у того в ужасе начинают метаться. Я дёргаю его за рукав.

– Успокойся, блин! Мы просто прохожие. – бормочу ему углом рта.

Сергей трясётся, но идёт ровно. Мы выходим с ним на площадь. Чуть в стороне стоит ментовский УАЗик. Возле него товарищи в форме беседуют с одним из «книголюбов» и с хиппующей тёлкой. Неудобно, наверное, босиком бегать, вот и попалась.

Разговор идёт на повышенных тонах, и при нас их загружают в «собачник», где возят задержанных. Ещё двое служителей закона обшаривают окрестности, заглядывая под лавочки и даже в урны.

Мой деловой партнёр не выдерживает и сворачивает в один из переулков. Рискованный манёвр, но ему везёт и скоро он скрывается за домами.

Боятся мне нечего. У меня на руках ни книжек, ни кассет. Алкоголь есть, но его только покупать нельзя. Про то, что носить в рюкзаке, ничего в законах не сказано. Если что, скажу, что от одной родни для другой везу подарки.

Дохожу до края площади. Здесь ряд невысокого кустарника растёт так плотно, что создаёт живую изгородь. И вот под одним из кустов я вижу тряпичную коричневую сумку. Не замедляя шаг, я подхватываю её и быстро иду прочь.

Глава 23

Сумка жжёт руки. Кажется, что каждый взгляд на площади устремлён мне в затылок, а матерчатые ручки натурально нагрелись до красноты. Хочется бросить её. И тут же бежать, не разбирая дороги.

Тяжело жить с мудрыми мозгами и с подростковыми гормонами. Сколько раз я проходил в места, где быть мне не положено, просто делая «морду тяпкой». Уверенность в себе, плюс импровизация, и ты уже на закрытых вечеринках, охраняемых территориях и в частных владениях, где бывают важные для карьеры люди или интересные для съёмок сюжеты.

А здесь – уши горят, по спине мурашки. Йогой, что ли, заняться, чтобы самообладание вырабатывать?

Заставляю себя, наоборот, замедлить шаг. Я иду домой из магазина. Картошку купил. Сумка тяжёлая.

Сворачиваю за угол, и тут же ныряю в один из дворов. Все подъезды открыты. Ни стальных дверей, ни домофонов. Захожу в первую попавшуюся дверь. На первом этаже под лестницей стоит детская коляска и пара велосипедов. Нет, не пристёгнутые на замок и не привязанные цепями. Поразительная беспечность. На стене «Витя+Оля=ЛЮБОВЬ» и тут же «Оля шлюха». Любовный треугольник в двух строчках.

Поднимаюсь на первый лестничный пролёт и только тут заглядываю внутрь. Естественно – кассеты. Много. Если барыги просили за кассету с записью десять рублей, то в сумке их не меньше, чем на пять сотен.

Вытаскиваю одну. Самая популярная, она же единственная марка МК-60, что означает «магнитофонная кассета длительностью в шестьдесят минут». Внутри аккуратные вкладыши с названиями групп и песен, написанные от руки каллиграфическим почерком. «Deep Purple», «Machine Head».

Проглядываю ещё несколько. Больше всего зарубежного рока, но есть и попсовые «Абба», «Бони М» и «Арабески».

Сомневаюсь, что за владение подобными записями будут преследовать. Одно дело – на дискотеках крутить, и другое, просто иметь у себя. А вот за незаконную торговлю могут прихватить. Судя по царившей на площади панике, весьма неприятно.

Сумку никто из постовых не видел, но я всё равно волнуюсь. Если в милиции не дураки, то вполне могли пустить своего человека на разведку. Не зря они потом окрестности шмонали. Так что находку лучше не светить. Распускаю завязку верного рюкзака и перегружаю её целиком внутрь. Маскировка – сотый уровень.

С грузом за спиной выглядываю на площадь. Там до сих пор пасутся хранители правопорядка. Подождать бы, но времени у меня в обрез. Надо в ЦУМ, а потом ещё на электричку успеть.

Так что, изрядно отяжелев, снова иду к троллейбусу. На этот раз у ЦУМа очередей нет, и я попадаю внутрь без происшествий. В фотоотделе малолюдно. Не первой необходимости товары.

Молоденькая продавщица очень гордится собой. Ей поручили не какие-нибудь подштанники, а интеллектуальные товары. Совет у неё спрашивать не стоит. Но улыбается она очень мило.

– Вот, рекомендую, – говорит девушка, – Смена 8М. Прекрасный выбор для начинающего.

– Я не начинающий, – знаю, что разговор бессмысленный, но всё равно в него вступаю. Наверное, я тщеславный. – Я в газете работаю. Фотокорреспондентом.

– О-о-о, – она оглядывает меня снова.

Моя внешность в её глазах не совсем соответствует содержанию. Но уверенный тон делает своё дело.

– Тогда вам подойдёт что-то такое, – она достаёт из витрины основательный Киев-10.

Аппарат мне подойдёт. Я уже облизывался на него в ту самую первую съёмку возле школы. Он, конечно, уступает нынешнему флагману, «Киеву-15».

Оба могут устанавливать экспозицию автоматически. Это полезно для репортажной съёмки. Я даже не осуждаю коллегу-алкоголика из «Знамени Ильича». В автомате нет ничего плохого. Главное, не отключать собственную голову. Тогда в сложной ситуации ты можешь перейти на ручное управление.

Дьявол, как говорится, в деталях. У «десятой» модели экспонометр измеряет освещение на самом фотоаппарате. Что также полезно, как искать ключи под фонарём, а не там, где их потерял. В «пятнадцатой» освещённость измеряется на самой модели или другом объекте съёмок прямо через объектив. Такая экспозиция значительно точнее.

Тот же принцип действия применяется и на моём экспонометре. Потому он такой дорогой.

В остальном аппарат действительно крутой и, безусловно, лучший в магазине. Мне он подходит. Не подходит цена. Больше трёхсот рублей.

«Не по Сеньке шапка».

К тому же такой аппарат для начинающего фотографа – чистое пижонство. В плёночной фотографии я ещё плаваю, и мне не стыдно это сознавать. Нужен навык для того, чтобы понять, чего я вообще хочу от своего аппарата.

Дурак считает, что знает всё. Умный учится всю жизнь, я сейчас в положении «умного дурака», который знает много, но плавает в самых основах.

– У меня бюджет ограничен, – с огорчением откладываю «Киев».

Улыбка девушки не погасает, как это случилось бы в новомодном бутике. Нищебродство для нашей эпохи всеобщего потреблятства – страшный грех. Наоборот, она становится шире. Продавщица искренне пытается мне помочь.

Может, играет роль загадочный ореол журналиста. Или она работает недавно, и ещё не успела натренировать на лице презрительную гримасу прожжённой работницы прилавка. А возможно, мне просто сегодня везёт.

– Вот очень популярная модель, – она так и говорит «модель», словно пиджак предлагает.

Протягивает мне «Зоркий-4». С тем же успехом я могу снимать на Митричев «ФЭД2. Аппарат, конечно, подшаманили. Но фамильные черты заметны. Это, как с ВАЗовской «копейки» пересесть на «семёру». С виду, почти «Мерседес», а внутри… нестареющая классика.

В зеркальном фотоаппарате ты видишь свой кадр наглядно. Там, «пристрелявшись», можно даже глубину фокусного расстояния регулировать. Другими словами «размывать» фон на глаз, а не «по приборам».

– А ещё зеркалки у вас есть? – спрашиваю, – кроме Киева?

Смотрит на меня с сомнением, потом решается.

– Вообще-то, он отложен, но раз вы из газеты…

Аппарат на столе заставляет ёкнуть сердце. Воспоминание детства. Брутальный, как «УАЗ». Надёжный, как «Калашников». «Зенит-Е». Самая массовая зеркалка Советского Союза. Да ещё и с объективом «Гелиос-44», отличным портретником.

– Сколько он стоит?

– Сто рублей ровно.

Товарищ Комаров при этих словах икнул, наверное. Надо же, с какой точностью ответственный работник всё рассчитал.

Сразу видно, что в СССР не было маркетинга. Иначе аппарат стоил бы 99 рублей, а не 100. Смеюсь про себя, а сам рассматриваю «Зенит». До "флагманов" он, конечно, недотягивает. Но для моих задач подходит оптимально.

Надёжный, качественный и понятный любому, кто хоть раз держал в руках камеру. Подходит и для репортажной съёмки, и для моих художественных изысков. Одним рычагом взводится затвор и перематывается плёнка, что в сравнении с дедовым ФЭДом уже ускоряет работу в разы. Зеркало, которое показывает объект постоянно. Да и на вес камера ощутимо легче «Киева», что при съёмке с рук тоже играет роль.

Да, что там говорить, слышал, такой был даже у Майкла Джексона. Теперь и у меня будет.

– Вы сказали, что фотожурналист? – с любопытством глядит на меня продавщица.

– Да, верно, – солидно отвечаю.

– У нас для журналистов вот такую модельку брали, – кокетничает она.

Опять эта «моделька». Откладываю без пяти минут купленный «Зенит». Передо мной кладут нечто любопытное. Напоминает фотоаппарат, как его рисуют дети. Ровный и чёткий прямоугольник, а в нём большой кружок объектива. Наверху никаких элементов управления, даже кнопки «спуск» нет. Что за зверь?

Смотрю на название и понимаю. Не зверь, а птица. «Сокол-2». Ещё одна передовая разработка советской инженерной мысли. Полный автомат, причём на основе отличного экспонометра. Вот они, три датчика на верхней части объектива. Японский электронный затвор. Пять программ управления выдержкой. Это значит, автомат предлагает не одну экспо-пару, а целых пять, подходящих по освещённости. Такая вот высокотехнологичная «мыльница» семидесятых годов разлива.

Не в обиду аппарату будет сказано. «Мыльница» не по внешнему сходству и не из-за пластикового корпуса. С этим как раз всё хорошо. Корпус металлический, солидный.

Специальных навыков «Сокол» не требует. Понятно, почему его берут для журналистов-газетчиков. Достаточно на цель навести, расстояние выставить и на кнопочку нажать. Не нужно с собой специально обученного фотографа таскать. Любой справится.

С другой стороны, аппарат хороший. «Советское фото» пишет о нём с восторженным придыханием. Картинку даёт чёткую, контрастную. То, что надо для газеты. И денег у меня хватит, с учётом сегодняшней прибыли с книжек. «Сокол» стоит 145 рублей. Дороже «Зенита», между прочим.

«Что тебе ещё надо, собака?» – как говаривал Иван Васильевич в популярной комедии.

Такая камера сильно упростит мне репортёрскую жизнь. Вот только я не собираюсь задерживаться в районке надолго. Это ступенька, возможность заявить о себе и набить руку. Моя цель – художественное фото, а с «Соколом» про них придётся забыть. Так что возвращаюсь к «Зениту».

– Товарный чек выпишите, пожалуйста.

Заодно закупаюсь плёнкой. Беру 65-ю и 130-ю, на случай, если придётся снимать в помещении. Собираюсь купить вспышку, но испытываю культурный шок.

Выбранный мной компактный, и по-своему, изящный прибор работает исключительно от сети. Именно так. Берёшь штепсель и втыкаешь его в 220. И сидишь, как собачка на привязи.

К «портативным» вариантам прилагалась увесистая сумка-аккумулятор. Эпоха светодиодов, который кушают энергию не больше маковой росинки, ещё не наступила. Приборы прожорливы, основательны и увесисты. Качаться тебе надо, Алик, чтобы технику носить. Прям, как герой боевика: гантелю в руку, и держать. А то после часа съёмки хилые ручки отваливаться будут.

«Портативные» вспышки мне пока не по карману. Лишаться полностью оборотных средств не хочется. Так что набираю расходников, прощаюсь с погрустневшей продавщицей и снова еду на площадь.

Пусто. Ни музыкантов, ни «книголюбов», ни ментов. Нарочно кручусь на заветном месте. Никого. Нахрен я в это ввязался? Думал, помогу ребятам, сохраню их товар от конфискации. Выбью для себя бонусы для создания аудиоколлекции. А в итоге, получается, что украл.

Ладно, не украл, а взял покататься, – успокаиваю сам себя.

Электричка на обратном пути оказывается полупустой. Не торопятся люди из областного центра уезжать. Причём теперь процесс происходит в обратном порядке. На каждой станции люди выходят, а новые пассажиры не появляются.

Устраиваюсь у окна и всю дорогу читаю инструкцию к «Зениту».

«…Не повёртывайте без надобности спусковую кнопку во время спуска затвора…» Музыка, а не инструкция. А если будет «надобность», можно «повёртывать»?

Руки чешутся пустить камеру в дело. Был бы с собой рукав для зарядки катушек – не удержался бы. А так просто вскидываю «Зенит» и разглядываю мир вокруг себя через глазок видоискателя. Мной овладевает какое-то совершенно мальчишеское воодушевление.

Из десятка случайностей сложилось то, к чему я стремился. Я снова фотограф. У меня есть работа. Главное, в руках собственная камера. Понимаю, что без неё чувствовал себя не до конца полноценным.

* * *

– Алик, я усну сейчас, – издевается Николай, – я не умею так медленно бегать. Ещё немного, и мои ноги пустят корни и прирастут к земле. Ты до обеда ползти собираешься?

– Я физику всю ночь учил, – отбиваюсь.

Вру, конечно. На физику я потратил едва ли час.

– То-то я и гляжу, у тебя губищи, как у Патриса Лумумбы, – ржёт младлей, – с учебником целовался, небось.

Со скучной физики я вчера переключился на свою покупку. Вертел камеру в руках, привыкая к весу, к упругому спуску, к ощутимому удару зеркала внутри. Что-то в этой технике, тяжёлой, НАСТОЯЩЕЙ, резонировало с мальчишеской частью моей души.

После я взял готовые фотографии и пошёл к Лиходеевой. И взрослому сознанию, и юношескому сердцу в этот вечер одинаково хотелось признания и оваций.

– Обалдеть! – говорит Лидка, – это что, правда я? Как в журнале…

– «Работница» или «Крестьянка»? – подкалываю.

– Да, наплевать! – заявляет Лида, – главное, чтобы я была на обложке. Ты можешь сделать так, чтобы я была на обложке?

– Для этого надо много работать, – говорю, – причём не только мне, но и тебе.

– Я сделаю всё, что скажешь, – отвечает Лиходеева, – всё-всё…

Смотрит при этом так, что беднягу Алика колотит дрожь. От её поцелуев отбиться уже не получается, да я и не слишком стараюсь. Заслужил. Уверен, мы зашли бы и дальше, если бы Лидкина мать поминутно не выглядывала в окошко.

– Ругается, – объясняет Лидка, – говорит, что на мои экзамены вся фабрика работает. Она думает, что весь мир можно за колбасу купить. Не хочу так жить. Славы хочу… Сцены… Поклонников. Чтобы восхищались все.

– ЛИ-ДА! – разносится в очередной раз на всю улицу, – С кем ты там зажимаешься, прошмандовка?! Вот я сейчас выйду! Счас обоих как тряпкой мокрой отхлестаю!

– Ты обещал! – совершенно безосновательно заявляет Лиходеева-младшая и основательно целует меня напоследок…

– Опять уснул! – Николай переворачивается лицом ко мне и бежит задом наперёд, – ты на тренировку сегодня придёшь? Я в прошлый раз полчаса прождал.

У меня на сегодня запланирован визит в Кадышев. Прошло два дня, и очаровательная Людмила Прокофьевна должна передать мне карту книжных сокровищ. Другие вопросы к ней тоже накопились. Отказывать Николаю тоже нельзя. Сам напросился, а теперь «заднюю» включил. Не по-пацански. Потерять уважение куда легче, чем его приобрести.