Текст книги "Кинокава"

Изысканная проза восхваляла женщину, которая вышла замуж и сумела перенять традиции своего нового дома, посвятила всю жизнь служению мужу и стала неотъемлемой частью рода. Эссе вроде бы совершенно не подходило по духу журналу, поставившему себе цель просветить забитых женщин старой эпохи и поведать молодым барышням о том, что они живут в новое время. И все же редакторы – они же и судьи – были поражены лиризмом и красотой повествования и присудили работе главный приз в пять иен – в то время сумма немалая.

Фумио окончила Школу для девочек Вакаямы в 10-м году Тайсё.[66]66
  1921 г.


[Закрыть] После этого она отправилась с отцом в Токио, где сдала вступительные экзамены во временном здании Токийского женского училища в Цунохадзу. Кандидаток было не менее сорока, большинство в простой домотканой одежде или застиранных кимоно с рисунком конга-сура.[67]67
  Дешевое хлопчатобумажное кимоно синего цвета с белым стрельчатым узором.


[Закрыть] Фумио чувствовала себя очень неловко в парчовом хаори поверх сшитого на заказ кимоно. Некоторые девушки, которым было чуть за двадцать, показались Фумио совсем взрослыми. И хотя она была выше среднего роста, ощущала себя во всех отношениях деревенщиной. Заметив, что туфли носят далеко не все – в основном довольствуются гэта или дзори,[68]68
  Дзори – соломенные сандалии.


[Закрыть] Фумио устыдилась: и она еще хвасталась в Мусоте, что прекрасно разбирается в современной моде!

По японскому языку Фумио сильно уступала девушкам, выросшим в Токио, а экзамен по английскому сочла полной катастрофой. И все же руководство Токийского женского училища проявило невероятную благосклонность и, к великой радости и облегчению абитуриентки, нашло-таки для нее местечко. Причем не где-нибудь, а на факультете английского языка.

Общежития были забиты до отказа, и училище выразило надежду, что Фумио сама позаботится о своем проживании. Девушка решила снять комнату в гостинице «Мураки-я», расположенной в Тамэйкэ. «Мураки-я» владел человек из деревни Ки, что по соседству с Исао, именно здесь останавливался Кэйсаку, когда приезжал в Токио. Господин Мураки сказал, что будет рад присмотреть за дочкой господина Матани. За год до этого Токийское женское училище начало потихоньку расширяться и вступило во владение старым зданием с классными комнатами Гакусюин[69]69
  Гакусюин – школа, в которой обучались отпрыски императорского рода и дети из аристократических семей.


[Закрыть] в Нагататё. Теперь у него имелись помещения и в Нагататё, и в Цунохадзу. А следовательно, от комнаты Фумио до училища было рукой подать.

«Я пишу, чтобы официально уведомить вас о своей бывшей любви…»

Хана получила эту волнующую новость через три месяца после отъезда Фумио.

«Но я разочаровалась в любви. Господин Тамура казался человеком необыкновенным только в Вакаяме! Чары рассеялись! Я собственными глазами видела, как спустя два года мужчина, которого я считала идеалом, растерял весь свой юношеский задор, время не пощадило его. Но у меня впереди вся жизнь. Меня очень впечатлили лекции по этике Тэцу Ясуи, и я преданно посещаю ее занятия. Не волнуйтесь за меня, я регулярно хожу на уроки чайной церемонии и икэбаны».

Хана вздохнула с облегчением, свернула небрежно набросанное карандашом письмо и снова вложила его в конверт. Послания Сэйитиро были куда короче, но почерк у него – мельче и гораздо аккуратнее, чем у Фумио, которая писала как курица лапой. Хана все еще сомневалась, стоило ли отпускать дочь в Токио. Госпожа Тасаки, конечно, заверила ее, что будет следить за Фумио, но беспокойство все равно терзало Хану.

В доме Матани царили покой и весенняя безмятежность. Кадзуми и Утаэ были девочками послушными и никогда не перечили своей матери. Томокадзу же, в отличие от Сэйитиро в детстве, слыл проказником, и его строго наказывали, когда он вытаптывал высаженные в саду цветы. Мальчишка, бывало, забирался на хурму, что росла у южной стены дома, и кричал оттуда:

– Это осада Порт-Артура! Сдавайтесь! – и отдавал приказы окрестным мальчишкам, которых сам же и собирал в ватагу.

Просто невероятно, до каких размеров выросла маленькая веточка хурмы из Кудоямы! Толстые сучки даже не думали сгибаться под тяжестью сорванца Томокадзу. Кроме младшего сына, из детей Матани на это дерево залезала только Фумио. Глядя на Томокадзу, Хана все время думала о своей дочери. Она не забыла, как Тоёно сказала ей, когда она ходила беременная Фумио: этот ребенок будет лазать по дереву. Предсказание Тоёно сбылось. Хана внезапно вспомнила о бабушке, которая умерла восемнадцать лет назад. «Прошу тебя, скажи, что станется с Фумио?» – спрашивала Хана снова и снова.

У ворот появилась Умэ и разволновалась, увидев хозяйку дома.

– Я была очень невнимательна. Надеюсь, у вас все хорошо, – низко поклонилась гостья.

– Ох, сколько же времени прошло! Я тоже была очень невнимательна. И надеюсь, что у тебя тоже все в порядке.

Хана вот уже много лет не видела Умэ. На нее нахлынули ностальгические воспоминания, и она тепло поприветствовала жену деверя. Умэ сняла гэта, вошла в дом, нервно протянула руки к пустой жаровне. Она по-прежнему относилась к Хане с большим почтением, но не могла признаться, что Косаку запрещает ей выражать свое доброе расположение, и от этого чувствовала себя неловко.

– Боюсь, получилось не слишком вкусно. Не знаю, понравится вам или нет, но прошу вас отведать мою стряпню, – сказала Умэ, протягивая корзинку.

Хана откинула полотенце и увидела, что невестка принесла су си. Умэ славилась своими кулинарными способностями на всю Мусоту.

Поболтав немного о том о сем, Умэ перешла к делу:

– Муж прислал меня за адресом Фумио.

– За адресом Фумио? – насторожилась Хана. – Что у него с ней за дела?

– Мы хотим послать ей барико, когда наступит сезон. Косаку говорит, что хотел бы отправить племяннице посылку с деликатесами Вакаямы.

– До зимы еще далеко. Пожалуйста, передай Косаку, пусть не волнуется за Фумио, она живет в гостинице и деликатесов ей хватает.

Барико – это рыба, которую ловили у западного побережья провинции Кии. Ее разрезали и высушивали, она считалась местным деликатесом и отличалась отменным вкусом и ароматом. Высушенную барико жарили и ели вместе с костями и плавниками. Жители западного побережья обожали эту крохотную рыбешку с огромными глазами и маленьким ротиком. Кроме того, барико высоко ценилась гурманами Осаки. Сезон лова начинался в конце осени и длился всю зиму, поэтому Хана очень удивилась, когда Умэ заговорила о рыбе весной. И еще Фумио настаивала на том, чтобы ее оставили в покое, поэтому Умэ получила холодный отказ.

Жена Косаку пожала полными плечами. Похоже, она не знала, как явится домой с пустыми руками и доложит мужу о провале своей миссии.

Хана смотрела вслед Умэ и думала, отчего ей так хочется монополизировать права на свою дочь? Почему она не воспользовалась этой прекрасной возможностью восстановить отношения с Косаку? Как же глупо и недальновидно она поступила, дав Умэ от ворот поворот, ведь бедняжка пришла к ней со всей душой!

Хана выудила из прически нефритовую шпильку и почесала острым кончиком голову. Под шиньоном, уложенным в высокую прическу марумагэ, у нее уже начинали редеть волосы.

В тот день Кэйсаку вернулся домой раньше обычного. В последнее время он постоянно пропадал в префектуре, дорабатывал проект по использованию Кинокавы. Кэйсаку надеялся, что Юскэ Тасаки вынесет его предложение на обсуждение в палате представителей Национального парламента в течение этого года. Однако недавно в его перегруженном расписании образовалась брешь.

– Добро пожаловать домой.

– Какие новости?

Кэйсаку пять дней провел в Вакаяме и теперь избегал смотреть жене в глаза, чувствуя за собой вину. Чтобы скрыть неловкость, он принялся возиться с Томокадзу, который тут же потребовал внимания отца.

– Пришло письмо от Фумио.

– О? И что она пишет?

– Просит нас прислать ей новое кимоно и немного денег. И еще говорит, что Токио – настоящий культурный центр, не то что Вакаяма. Это главная тема письма.

– Странная она девица, – то ли с осуждением, то ли с одобрением покачал головой Кэйсаку. – Пошли ей деньги, которые она просит. Думаю, ей можно доверять.

– Но мы и так уже посылаем Сэйптиро семьдесят пен в месяц. Пятьдесят пен должно хватить Фумио за глаза.

– Не переживай. Справлюсь как-нибудь.

Хана помолчала немного, вспомнив, что одним из показателей финансового успеха мужчины является наличие любовницы. И неожиданно перевела разговор на другую тему:

– Вы совсем забросили здешнюю работу. Вам наскучила Мусота?

– О нет. Просто я засиживаюсь допоздна, вот и остаюсь в городе. Я даже подумываю, не купить ли там маленький домик.

На самом деле Кэйсаку уже приобрел домик для своей любовницы.

– Но вы не можете купить маленький домик. Я слышала, что господин Караки ищет покупателей на свой особняк в Масаго-тё. Вы опозорите свое имя и положение, если приобретете дом меньше этого.

Кэйсаку тоже слышал о продаже особняка, который занимал более двух тамбу[70]70
  Тамбу – японская мера поверхности, равная 0,0992 га.


[Закрыть] земли, однако ему и в голову не приходило приобрести его для себя. Он очень удивился, когда жена, которая волновалась по поводу семидесяти иен для Сэйитиро и пятидесяти для Фумио, заговорила о покупке нового дома. Его не столько восхитила, сколько поразила прозорливость жены, полагавшей, что особняк в городе – это выгодное вложение денег.

Крохотный домик, который он подарил своей любовнице, тоже располагался в Масаго-тё. Что на самом деле стояло за словами Ханы? Специально ли она упомянула про Масаго-тё или случайно? За все время Хана ни разу не упрекнула его в том, что он проводил ночи вне дома, и вот пожалуйста – она уговаривает его купить огромный особняк в Масаго-тё. Кэйсаку не мог отделаться от мысли, что женой руководит ревность.

– Прекрасная идея! Не хочу, чтобы обо мне всю оставшуюся жизнь говорили как о Матани из Мусоты.

Кэйсаку вроде бы держался легко и непринужденно, но по спине ручьями тек пот. Он поспешно схватился за чашку с чаем и пожаловался, что тот остыл.

Кэйсаку редко капризничал, не то что его брат, для которого чай всегда был то слишком темным, то слишком светлым. Но сейчас им двигало отчаяние. Хана тут же вскочила на ноги:

– Мне очень жаль. Я недосмотрела. Простите меня.

Она удалилась в кухню, быстро перебирая ножками. Кэйсаку просунул руки под кимоно и потрогал мокрые подмышки.

– Как ты смотришь на то, чтобы переехать в город? – спросил он Томокадзу.

– В город? Вот здорово! Мусота – настоящая дыра, – обрадовался сын.

Кэйсаку весело расхохотался, впервые расслабившись после возвращения домой.

На выборах в нижнюю палату собрания префектуры по избирательным округам города Вакаямы и Кайсо большинство голосов получил Юскэ Тасаки, член исполнительного комитета Сэйюкай. Однако всеобщие выборы 13-го года Тайсё[71]71
  1924 г.


[Закрыть] превратились в настоящую баталию, поскольку сразу после раскола Сэйюкай представители семейства Сакаи – до этого верные союзники Тасаки – внезапно перекинулись в противоположный лагерь, причем господин Сакаи тоже выдвинул свою кандидатуру. Тасаки получил 3478 голосов и был переизбран, но победу ему принесли всего тридцать голосов.

«Пришла пора Кэйсаку Матани», – пробормотал себе под нос старый политик, с облегчением выслушав итоги голосования. Талантливый председатель выборного комитета партии, этот семидесятилетний старик обладал редкой способностью сплачивать вокруг себя людей. Его несколько раз выдвигали на пост государственного министра, но он не торопился завоевывать национальную славу. Благородный профиль выдавал его честность и искренность. Прислушиваясь к восторженным речам по поводу своей победы, Тасаки размышлял о боевом духе, проявленном его соратником Матани на последних выборах. Не будет преувеличением сказать, что Тасаки был целиком и полностью обязан своим переизбранием Кэйсаку.

Результаты выборов только подтвердили бродившее по провинции мнение – пришло время Кэйсаку Матани. Роскошный особняк в Масаго-тё еще раз доказывал правоту слухов – он будет-таки баллотироваться. Дорога из гравия длиной около 120 сяку бежала от ворот в европейском стиле к центральному входу. Ни на час не иссякал поток посетителей, втекавший и вытекавший из одноэтажного здания, занимавшего два тамбу земли. Слуги и служанки озабоченно сновали туда-сюда.

Жена героя находилась в самом центре событий. После переезда в город к ней стали обращаться не иначе как «уважаемая госпожа». Согласно своему положению, она начала носить более изысканные кимоно. Отметившая свой сорок седьмой день рождения Хана не утратила былой красоты. Выглядела она лет на сорок, но зорко следила за тем, чтобы одеваться в строгом соответствии возрасту. Эта женщина отличалась особой изысканностью, и трудно было поверить, что она – всего лишь провинциалка, недавно переехавшая в город.

Когда возбуждение, вызванное майскими выборами, немного спало, на Хану неожиданно свалилась масса дел. Появилась возможность выдать замуж Фумио, которая по-прежнему училась в Токийском женском училище. Успешно закончив первый подготовительный год, Фумио взялась за основную программу и теперь была студенткой-третьекурсницей, специализирующейся на английской литературе.

Последние два года Хана сильно переживала за судьбу дочери. Сама она вышла за Кэйсаку в возрасте двадцати двух лет, но решила во что бы то ни стало выдать Фумио замуж до того, как ей исполнится двадцать один. Хана очень жалела, что отпустила дочь в Токио, поскольку теперь та радостно шла в направлении, совершенно противоположном тому, которое прочила ей мать.

Кэйсаку, ныне глава вакаямской ячейки Сэйюкай, часто бывал в Токио по делам. Однажды по возвращении домой он решил переговорить с женой наедине.

– Знаешь, Хана, Фумио попала в весьма затруднительное положение. – Он внимательно следил за реакцией жены, в глазах сверкали озорные искорки.

– Что ты хочешь этим сказать?

Хана знала, что муж всего лишь дразнит ее, но постоянные волнения давали о себе знать. Первое время после переезда в Токио дочь часто писала домой, с энтузиазмом восхваляя новую жизнь. Через полгода число посланий заметно уменьшилось. В немногочисленных открытках она чаще всего просила у родителей денег. Сэйитиро завалил экзамен по дипломатическому этикету и все еще жил в токийском пансионе. В его коротких формальных письмах также содержались просьбы выслать денег. Матани быстро отправляли требуемую сумму, поскольку очень трепетно относились к старшему сыну. Ни Кэйсаку, ни Хана не волновались о том, как сын потратит эти деньги; они прекрасно знали, что большая часть пойдет на книги и подарки для брата и сестер. Сэйитиро не отличался особой пылкостью и импульсивностью и никогда не стал бы тратиться на дорогие визиты в дома свиданий.

А вот требования Фумио ставили родителей в тупик. Прежде всего, девушка, которой пришло время выходить замуж, не должна разбрасываться деньгами отца. Во-вторых, она детально расписывала то, как собирается потратить средства. Сэйитиро никогда не просил определенную сумму, хотя, если присланных денег было мало, он обычно отправлял срочной почтой дополнительное письмо. Когда такое происходило, Хана в спешке высылала ему даже больше необходимого. Что до Фумио, та составляла список вещей, проставляла рядом с каждой цену и в конце подводила итог. В этом не было ничего плохого, но Фумио, транжирка по натуре, добавляла еще и причину, по которой ей вдруг понадобилась та или иная вещь. К тому же она просила денег гораздо чаще брата. Это вызывало подозрения.

– Фумио ведет довольно веселую жизнь.

– Правда?

– Правда. Говорит, что, поскольку мужчины и женщины имеют равные права, женщины вполне могут посещать излюбленные места мужчин. И ходит в кафе.

– О! Неужели это так?

– Я собственными ушами слышал, как Фумио хвастается этим перед подружками. Она такая забавная!

– Не вижу ничего забавного, – одернула Хана мужа.

Кэйсаку робко пожал плечами. После приобретения усадьбы в Масаго-тё он стал гораздо чаще общаться с женой. Накануне переезда поспешно откупился от любовницы, которая жила в домике, расположенном менее чем в одном квартале от их нового особняка, и теперь стал более осмотрителен в своих амурных похождениях. Когда он бывал в отъезде, сотрудники нижней палаты собрания префектуры занимались его официальными делами, а Хана брала на себя обязанности поскромнее. Она прекрасно справлялась с ролью жены политика Матани. Вскоре муж уже не мог обходиться без ее помощи и всегда прислушивался к ее мнению.

– Это не шутки. – Кэйсаку вдруг посерьезнел и задумчиво скрестил руки на груди. Поначалу слова дочери действительно позабавили его. Теперь же он снова задумался о ее замечаниях, и ему стало не до смеха. Сейчас, когда опасные идеи левых с молниеносной скоростью распространялись среди молодежи, и особенно среди студентов, оставлять дочь без присмотра было поистине глупо. – Пора подумать о том, чтобы найти мужа для Фумио.

Нельзя сказать, что у дочери самого Кэйсаку Матани не хватало кандидатов в мужья, даже несмотря на ее репутацию взбалмошной девчонки. Практически сразу же всплыло имя единственного отпрыска одного старинного рода из округа Хидака. Затем семейство Сакаи из округа Кайсо поинтересовалось через посредников, может ли их второй сын, который собирается основать младшую ветвь, взять в жены дочь Кэйсаку. Это был идеальный повод примириться с давними политическими противниками. Оба предложения поступили после того, как Кэйсаку, председатель собрания префектуры, осведомился в кулуарах в перерыве между заседаниями:

– Не знаете ли вы кого-нибудь, кто хотел бы жениться на моей дочери?

Кэйсаку и Хана решили отклонить кандидатуру Сакаи, но о Хидака стоило подумать. Однако для начала надо было соблюсти все формальности и передать им фотографии Фумио.

– Поезжай в Токио, Хана. Ты лучше меня с ней управляешься.

– Вовсе нет, но я постараюсь.

В то лето Хана отправилась в Токио и впервые в жизни увидела столицу Японии. Госпожа Тасаки встретила ее на Токийском вокзале и позаботилась о проживании. После великого землетрясения в Канто[72]72
  Это землетрясение произошло 1 сентября 1923 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть] прошел всего год, и Токио еще не полностью оправился от катастрофы. Экскурсионные маршруты не действовали, но Хане все равно было не до развлечений.

Фумио, которая даже на летние каникулы оставалась в столице, работала вместе с другими студентками над очередным выпуском журнала и с головой погрузилась в написание статей. В ее эссе постоянно мелькало словосочетание «права женщин». В журнал вошли несколько рассказов, но в основном он состоял из критических заметок. В своих опусах, написанных очень сложным языком, Фумио неизменно обличала общество, в котором правят мужчины, бранила японских женщин за бездеятельность и смирение, приводила примеры из жизни. Ее коньком считались нападки на «представительниц нашего пола, которые позволяют мужчинам угнетать их».

«Мураки-я» в Тамэйкэ, к счастью, избежала пожара, последовавшего за землетрясением. Постояльцы были все как один люди уважаемые. Сама гостиница полностью соответствовала своему высокому рангу – от порога до коридоров, отделанных деревом отменного качества. Место было безупречно чистым, служанки без устали мыли и драили каждый уголок. И только в комнате Фумио царил полный кавардак. Хана поверить не могла, что это номер в гостинице «Мураки-я». Она вздохнула и отложила в сторону выпуск «Прав женщин». С первого взгляда стало понятно, что Фумио прикарманивала деньги, предназначенные для уроков чайной церемонии и икэбаны, которые она клятвенно обещала посещать. Дорогой письменный стол – Хана сама его выбирала! – уже много месяцев не видел тряпки. На покрытой толстым слоем пыли столешнице кучей свалены английские словари, по комнате раскиданы всевозможные журналы – «Восстановление прав женщин», «Японские женщины», «Женское мнение» и тому подобные издания.

Похоже, у Фумио не было привычки пользоваться письменным столом. Писала она на доске, лежащей на двух ящиках из-под мандаринов. Вот и сейчас девушка сидела за этим самодельным чудищем.

– Матушка, я думаю, вам стоит почитать эти журналы. Может, тогда вы поймете меня, наконец, – заявила она, положив руки на колени. – Я веду полноценную студенческую жизнь, знаете ли.

Фумио прямо-таки излучала самоуверенность. Дорогое парадное кимоно было порвано на плече и на боку. Хана понятия не имела, как дочь ухитрилась проделать дыры в таких местах.

Но Хана была не из тех, кто любит читать мораль. Она встала и без лишних нравоучений принялась наводить в комнате порядок. Когда она попросила одну из служанок принести ей метлу и тряпку, на пороге появилась взволнованная хозяйка.

– Госпожа, вы только скажите, чего вы хотите. Прислуга все сделает, как надо.

Подумав о том, что Фумио наверняка приглашала к себе приятельниц и они шумели здесь до самой ночи, доставляя немало беспокойства постояльцам «Мураки-я», Хана отклонила это предложение. Призвав на помощь дочь, она начала генеральную уборку. В туалете пахло просто невыносимо. Фумио месяцами бросала в ивовую корзинку свое грязное белье.

Ни словом не обмолвившись о причине визита, Хана на следующий день повела Фумио в универмаг «Мицукоси», что в Нихомбаси. В салоне красоты Фумио распустили привычный пучок и сделали модную прическу с пробором посередине. Девушка застыла, словно кукла, безропотно покорившись судьбе. Однако, когда гребень коснулся кожи и с ее головы посыпались вши, бедняжку пробил холодный пот. Но пожилая парикмахерша с невозмутимым видом продолжила свое дело.

Фумио одели в официальное кимоно с длинными рукавами из тонкого шелка, которое Хана спешно заказала в «Такасимая» в Осаке. Далее мать и дочь отправились в фотостудию. До этого момента Фумио пребывала в полном замешательстве. Ей было стыдно за то, что мать увидела, какой неряхой она стала. Но тут она вдруг заподозрила неладное. Когда фотограф удалился, Фумио выдала запоздалый вопрос:

– Это снимки для помолвки, да, мама?

– Да, – последовал короткий ответ. Хана так открыто выразила свое нежелание говорить на эту тему, что Фумио предпочла замолчать.

Хана заказала по десять экземпляров каждой фотографии Фумио в кимоно с павлониями и фениксами, подвязанном парчовым поясом-оби. Первый снимок во весь рост, лицом к камере; второй – в три четверти; третий – со спины. Хана попросила переслать снимки в Вакаяму. После этого мать и дочь покинули фотостудию и поспешили в особняк Тасаки.

– Спасибо, что вышли поприветствовать нас, – поздоровалась Хана с госпожой Тасаки.

– Это ты, Фумио? Какой приятный сюрприз! Да ты просто красавица!

Глаза госпожи Тасаки расширились от удивления – она впервые видела свою подопечную при параде. Хана пояснила, что они ходили сниматься.

«Что ни говори, а Хана все же провинциалка, – отметила про себя госпожа Тасаки. – Фумио гораздо больше пошла бы модная прическа, когда волосы закрывают уши, она ведь девушка крупная, личико у нее круглое». И все же она сделала комплимент:

– Что за прелесть это кимоно! Как чудесно, когда барышня выглядит настоящей дамой!

Насколько успела заметить госпожа Тасаки, Фумио абсолютно не заботилась о своей внешности. Она была девушкой легкомысленной и не считала нужным переодеваться, даже когда ходила в гости. При встречах госпожа Тасаки каждый раз делала Фумио замечания по поводу внешнего вида, но даже это не могло заставить ее изменить свои привычки.

Фумио была набелена и накрашена, как для официального визита. Госпожа Тасаки сравнила мать и дочь и обнаружила между ними поразительное сходство. И все же они были такими разными. Сорокадевятилетняя Хана сияла красотой, которой была лишена ее молоденькая дочка.

– Больше всего на свете мне хотелось бы выдать Фумио замуж до того, как ей исполнится двадцать один. Однако устроить это будет трудновато, ведь она здесь, в Токио, а я в Вакаяме.

Хана не стала упоминать о предложении от Хидака. Вместо этого она попросила у госпожи Тасаки содействия в поисках подходящего мужа для своей дочери.

– Конечно-конечно. Оставьте мне несколько фотографий Фумио. – Голосок у госпожи Тасаки звенел, словно у девчонки, хотя она была лет на десять старше Ханы.

Хана не приняла всерьез ее слова, поскольку заговорила о замужестве дочери просто из вежливости и в общем-то не рассчитывала на помощь.

Две женщины поболтали еще немного – одна с характерным токийским выговором, другая на диалекте Вакаямы. Фумио чуть не погибла от скуки. Чувствовала она себя отвратительно, пояс-оби давил на ребра, даже конфеты, которыми ее угостили, не лезли в горло.

Отказавшись от предложения остаться на обед, Хана и Фумио вернулись в «Мураки-я». Не успела Фумио переступить порог своей комнаты, как тут же стащила с себя кимоно с длинными рукавами. Ее так и подмывало отпустить едкое замечание по поводу этого нелепого наряда. Но мать хмуро молчала, и она тоже предпочла попридержать язык.

Переодевшись в кимоно попроще, Фумио обнаружила, что мать неподвижно сидит, словно статуя, в углу комнаты. Девушка опустила взгляд и увидела у своих ног пакет из «Такасимая», в который следовало упаковать небрежно брошенное кимоно. Подкладка была мокрой от пота, и для начала надо было повесить ее на распорку и просушить, но Фумио даже не подумала об этом. Она, пожав плечами, небрежно свернула шелковую подкладку, потом само кимоно, испытывая отвращение к этому непрактичному наряду. Разве она не пыталась вырваться из сетей прошлого, когда женщины, облаченные в подобные сковывающие движения одеяния, не могли выразить себя? Но мать внушала ей такой страх, что Фумио была не в силах оказать открытое сопротивление. Девушка с грехом пополам засунула кимоно в пакет, раздумывая над тем, как было бы здорово показать матери революционную спортивную одежду, которую совсем недавно закупила женская гимназия «Отяномидзу».

Сделав то, что от нее ожидали, Фумио поднялась на ноги. Ощущая себя неловко в одном помещении с матерью, она начала бесцельно перекладывать книги в шкафу. Оглянувшись, вдруг увидела, что Хана открыла бумажный пакет и заново складывает кимоно. Фумио застыла на месте, наблюдая за изящными движениями ее рук. Обычно за всеми девичьими выступлениями против матери кроется не что иное, как элементарная ревность. Дочь понимает, что ей не дано сравниться с женщиной, которая гораздо мудрее, опытнее, свободнее ее, и не может вынести этого. И Фумио здесь не была исключением. Она стояла, прикусив губу, и сверлила мать взглядом.

Однако все старания Ханы пропали втуне. Фотографии так и не потребовались, по крайней мере в тот момент. Фумио твердо заявила отцу, который отправился в Токио сразу же по возвращении Ханы домой, что она и слышать не желает о браке по договоренности.

– Мне даже думать противно о том, что наша семья породнится с этими древними Хидака. Если вы заставите меня заключить помолвку, я стану газетным репортером и буду сама зарабатывать себе на жизнь, клянусь! Заодно докажу, что равные права означают в том числе и финансовую независимость.

Десять наборов фотографий были тайком разосланы по адресам заинтересованных лиц, и к осени поступили несколько предложений от главных ветвей знатных семейств и крупных землевладельцев Ямато и Сикоку, однако все их пришлось отклонить.

– Что есть землевладелец? Вот вы, батюшка, землевладелец, так что в моих венах тоже течет кровь землевладельцев. Какой позор! Землевладельцы поколениями копили в своих хранилищах богатства, заработанные непосильным трудом крестьян-арендаторов, а сами вели жизнь праздную и беззаботную. Кроме всего прочего, у меня имеются серьезные сомнения по поводу Сэйюкай. Мне кажется, что это просто сборище богатых землевладельцев, или я не права?

– Не надо так шутить. Ты только посмотри, сколько я работаю! Все организации, которые я создал – будь то Общество по использованию водных ресурсов или Общество цитрусовых садов, – все без исключения пекутся о благе простых крестьян. Да я каждый день без перерывов исполняю свои обязанности!

– Знаю, отец, и я очень уважала вас за это, когда жила в Вакаяме. Тогда я считала, что, занимаясь политикой, вы делаете людей счастливыми. Но после переезда в Токио мое мнение изменилось. Отец, если вы искренне желаете приносить людям пользу, надо начинать все сначала.

– Что за бред!

– Что есть политика? Старая партия Сэйюкай раскололась на две – Сэйю и новую Сэйюкай. В чем причины этого раскола, если не в борьбе за власть между членами партии? Некоторых вообще из политики изгнали.

– Фумио, давай обсудим все спокойно. Вот ты тут все о политике речь ведешь, но я ведь не член парламента…

– Мама говорит, что вы однажды станете государственным министром. А государственный министр – это политикан, не так ли? Да вы уже политикан!

– Не будь такой жестокой! Я вовсе не великий человек, каким меня считает твоя мать.

Кэйсаку как хотел вертел целой префектурой, но был не в состоянии справиться с родной дочерью.

– Ты абсолютно права, Хана. Мы допустили ошибку, отправив Фумио в Токио. Когда я сказал, что забираю ее обратно домой, она заявила, что мы должны смириться с ее отъездом. Это, говорит, навсегда.

– Если так, тогда зачем она прислала телеграмму с просьбой выслать ей денег?

– Что? Она уже телеграмму успела прислать?

– Прямо перед вашим приездом принесли.

После окончания Школы для девочек Кадзуми осталась дома и посвятила себя самосовершенствованию в искусстве ведения хозяйства. Утаэ, младшая сестра, не проявила желания продолжить учебу. Матани получили предложение от старинного рода из провинции Ямато с просьбой отдать им в жены Кадзуми, если нельзя получить Фумио. Кэйсаку и Хана пребывали в полной растерянности, потому что для Кадзуми это была действительно великолепная партия. Однако они опасались за будущее Фумио – судьба ее станет поистине горькой, если она, как старшая дочь, не выйдет замуж первой.

– Прошу вас, поезжайте в Токио, попробуйте еще раз привезти ее домой.

– Она не поедет… Ну разве только приволочь ее силой, связанную по рукам и ногам, с кляпом во рту…

Хана и сама почувствовала, тогда, в Токио, что мятежный дух бушует в душе Фумио, словно ураган. Теперь уже никто не сможет вернуть их дочь обратно. Но попыток совладать с ней родители все же не оставляли. Как только Кэйсаку с Ханой оказывались наедине, они непременно заводили речь о Фумио и шли спать, так ничего и не решив. Людям из хороших семей до сих пор не нравились активные женщины. Хана много лет была знакома с термином «старая дева». Мысль о том, что ее дочь начнет делать карьеру и со временем превратится в старую деву, разбивала ей сердце. Ночь за ночью она глядела в потолок, прислушиваясь к ровному дыханию мужа. Хана частенько без всякого повода бранилась на Кадзуми и Утаэ, и девушки искренне удивлялись странному поведению матери, не догадываясь о том, что она вступила в период менопаузы и просто не в силах сдержать раздражительность.