Текст книги "Хроника моей жизни"

4-е число. Понедельник.

В первый раз Господь сподобил меня отслужить иеромонахом всю церковную службу в Трапезной церкви, где совершено было мое пострижение. В тот же день разрешено было мне снять мантию и приступить к обычным занятиям.

Чрез отца ректора получил я в благословение от высокопреосвященного митрополита Филарета параманд и рясу.

При моем пострижении произнесена была отцом ректором речь[21]21
  Речь эта была в цензуре у высокопреосвященного митрополита, и вот что владыка писал о ней к о. ректору: «…возвращаю вам, отец ректор, речь к новопостриженному. По-моему, не очень удобно выслушать новоначальному, что он вступает в жизнь преимущественно высокую. Посему предлагаю переменить сие выражение. Кроме сего, не имею возражения против мысли напечатать речь и соглашаюсь на приведение сей мысли в действие» (Письма митрополита Филарета к архиепископу Алексию. № 31. М., 1883. С.32).


[Закрыть], которая напечатана в седьмой части Прибавлений к Творениям святых Отцов в русском переводе».

Рака с мощами преподобного Саввы Вишерского, небесного покровителя владыки Саввы. Покровский собор, Великий Новгород

На другой день после своего пострижения, 2-го октября, писал я в Муром к своей теще, П.С. Царевской:

«По благодати Божией, я достиг наконец того, чего желал или, лучше, к чему веден был вседержавною десницею премудрого Промысла. 1-го октября, в день Покрова Пресвятой Богородицы и на память преподобного отца нашего Саввы Вишерского, я сподобился принять на себя чин ангельский. Священный обряд пострижения совершен был надо мною отцом ректором нашей Академии, а восприемником был отец инспектор. Совершителю священного обряда угодно было наречь меня именем воспоминаемого в тот день церковью преподобного Саввы. Долго было бы описывать вам все подробности совершенного надо мною обряда; если угодно, можете прочитать сами в большом Требнике чин пострижения монашеского; скажу вам, сколько можно выразить словами, только то, чего там вы не найдете, именно – состояние моего духа в те священные минуты. Представление всех обстоятельств моей жизни, важность произносимых мною обетов и страх предстоящих искушений – все это вместе глубоко потрясло мою душу, слезы невольно лились из глаз; и потом весь день я чувствовал себя в таком же непонятном и невыразимом состоянии, в каком бывал прежде при всех важнейших переменах жизни. Теперь же, благодарение Господу, начинаю мало-помалу прояснять себе настоящее мое звание и состояние; мысль, что это – дело особенного Божия попечения обо мне, утешает и успокаивает мой дух. С благоговейным трепетом усматриваю я особенное призвание Божие к иноческой жизни во всех прежних своих обстоятельствах. Смотрите, в самом деле, как постепенно и вместе с тем очевидно Господь отрешал меня от мира и призывал на сужение Себе: взял у меня родителя прежде, нежели я узрел свет; лишил матери в то время, когда я еще имел крайнюю нужду в ее попечении, определив испытать мне горький жребий сиротства, с тою, конечно, благою целью, чтобы заблаговременно ознакомить меня с тесным путем креста. Но вот, после долгого томления в сиротстве, краткое время дает мне вкусить некоторую сладость жизни в семейном благополучии, но и здесь скоро начинаются опять прежние лишения: умирает сын, который, при своей жизни, естественно привязывал бы меня к миру во всяком случае; наконец, я лишаюсь того, что привлекло и всего более привязывало меня к миру, – все это, не ясно ли, постепенные, более и более возвышающиеся гласы Божественного воззвания меня из бурного мира к тихому пристанищу монашеского жития? Да будет же благословенна воля Божия, избравшая и освятившая меня на служение себе, можно сказать, от чрева матерня!

Итак, древняя мимоидоша: се быша вся нова: новое имя, новая одежда, новые правила жизни; о, если бы Господь обновил и дух прав во утробе моей!

В настоящей новой моей жизни вот какое замечательное обстоятельство: и подано прошение[22]22
  Прошение подано 23 июня, в день Владимирской Божией Матери.


[Закрыть], и исполнено по этому прошению мое желание, т. е. и начало, и конец дела совершились в дни празднования Божией Матери. Итак, с сего времени я должен искать для себя особенного покровительства и заступления у Пречистой Владычицы и всеобщей христианской Заступницы; должен постоянно обращаться к Ней с теплым молением: не ввери мя человеческому предстательству, Пресвятая Владычице, но сохрани мя под кровом Твоим!

Более на сей раз не могу сообщать вам ничего относительно новой моей жизни; о прежней считаю излишним и напоминать; впрочем, после последнего моего известия особенного ничего со мною не случилось.

Нужным почитаю сказать только то, что я, вопреки своим расчетам, всю вакацию безвыходно провел в академии».

1849 год

Новый год встретил я, в новом своем звании, в Лавре, среди монашествующей братии, которая с того времени, как я облекся монашеством, стала ко мне ласковее и внимательнее, и я начал чувствовать себя в отношении к оной свободнее.

14-го числа писал я в Ставрополь на Кавказ веселому сообитателю своему и приятному собеседнику отцу Моисею (Рыбальскому), поступившему туда на семинарскую службу:

«Радуюсь о вашем благополучном, хотя и позднем прибытии в благословенный Ставрополь, приветствую вас с вступлением в новую должность, поздравляю, наконец, с Новым годом. Да благословит Господь счастливым успехом ваше новоначальное делание в вертограде духовном!

Может быть, вы ожидали от меня письма ранее; но я, помня ваше обещание – известить меня о вашем приезде, до сих пор медлил открыть условленную между нами переписку. Теперь же, слыша о вашем прибытии и не получая от вас самих обещанного известия, некоторым образом почитаю себя обязанным приступить к исполнению взаимного нашего обещания.

После вашего отбытия в нашей келье водворилась глубокая и мрачная тишина. Сколь ни благоприятна тишина для ученых занятий, тем не менее, однако ж, заставляет меня часто вспоминать о ваших живых и откровенных беседах. Тишина для ученых нужна, хорошо, но в свое время и в известной мере: а после обеда, например, и после ужина почему не пошуметь и не повеселиться?

Правда, я и сам не из числа резвых, но все-таки подчас люблю повеселиться и поговорить откровенно, разумеется, не далее своей кельи.

Вот разве не заменит ли для меня сколько-нибудь вас в этом отношении новый собрат, который, вероятно, скоро уже прибудет. Это монах (простой монах) с Афонской горы. О его происхождении и нации пока еще ничего не знаю; известно только, что он ныне окончил курс в Кишиневской семинарии и изъявил желание поступить в нашу академию. Святейший Синод уважил его просьбу с тем, чтобы, по окончании курса, подобно вам, возвратиться восвояси. Имя его, кажется, Парфений.

Не забывает о вас и наше доброе начальство. Во время праздника случилось мне провести целый вечер у отца инспектора; между многими и различными разговорами была речь и о вас; разумеется, с хорошей стороны.

По возвращении из Москвы отец ректор спрашивал меня, пишете ли вы к нам (отец ректор спросил меня еще о том, назначен ли кто в вашу семинарию ректором).

Бакалавры и лаврские монахи также очень часто предлагают подобные вопросы относительно вас.

В академии и Лавре, слава Богу, все благополучно. Новостей особенных никаких нет – по крайней мере, я не слыхал. Вы знаете, что я не слишком в коротких отношениях ни с лаврскими, ни со своими… За новость разве сообщить вам то, что Господь привел мне среди праздника отправить полную службу в Троицком соборе».

Отец диакон Ф.С. Виноградов, между прочим, извещал меня об опасной болезни своего тестя, а моего зятя, дьячка той же церкви В.А. Левашева и, считая эту болезнь следствием чрезмерного употребления спиртных напитков, просил меня от имени всех родных сделать ему братское вразумление. Вследствие сего я писал своему зятю от 29-го января:

«Братская любовь и опасение за вашу временную и вечную судьбу внушают мне священный долг предложить вам несколько советов и предостережений.

Не очень давно был у меня один богомолец из ваших краев – человек, очень хорошо вас знающий и к вам довольно близкий. С живым участием рассказывал он мне о случавшихся с вами неоднократно болезненных припадках, угрожавших будто бы не раз совершенною даже опасностию жизни. Между прочим, коснулся он и главной, по крайней мере видимой, причины этих припадков. Нужно ли говорить вам, что это за причина? Но и без объяснения, думаю, понятно, о чем идет дело. Признаюсь вам откровенно: не столько сожалею о том, что постигают вас болезни (это общий удел всех смертных), сколько о том, что главною причиною этих болезней – вы сами, ваше излишнее, неумеренное употребление хмельных напитков. Согласитесь сами, все ли равно – терпеть болезни и вообще какие бы то ни было бедствия по воле Божией или по собственному неразумному произволу?

Епископ Алексий (Ржаницын)

Итак, всмотритесь ближе в свое положение; размыслите поприлежнее о том, каково ваше настоящее и что ожидает вас в будущем. Посмотрите, какую жалкую картину представляет человек, предавшийся гибельной страсти к вину! Он произвольно унижает в себе достоинство человеческой природы, сам себя лишает телесного здоровья; теряет всякое право на уважение от других, возбуждает невольный гнев в начальниках, в самом основании потрясает семейное благосостояние: жена скорбит, дети сокрушаются, родные оставляют. Но все эти бедствия еще ничего не значат в сравнении с теми, какие ожидают его там – за пределами гроба. С каким чувством предстанет он пред престолом праведного и нелицеприятного Судии? Что скажет в оправдание своей неразумной страсти? В чем найдет он тогда утешение и отраду?.. Ах! Пока еще есть время, пока елей жизни не совсем еще угас в вашем теле, прошу и умоляю вас именем братской любви если не совсем подавить в себе эту постыдную страсть к вину (вдруг сделать этого и невозможно), по крайней мере, при помощи Божией, начать подвиг борьбы с нею, решиться мало-помалу противодействовать ей. И нет более приличного и удобного времени начать это святое дело, как ныне, в настоящие дни святой Четыредесятницы. Без сомнения, для этого нужно прежде всего очистить душу искренним покаянием, искренним сознанием своей слабости, а потом уже изъявить пред отцом духовным твердую решимость удаляться, по возможности, всяких поводов к удовлетворению одержащей вас страсти. И будьте уверены, что как скоро вы искренно выразите свою решимость удаляться зла, с тем вместе не умедлит явиться к вам на помощь и спасительная благодать Божия. Ибо милосердый и человеколюбивый Господь выну стоит при дверех сердца каждого грешника и толцет, и, аще грешник отверзает двери сердца своего, внидет к нему и вечеряет с ним. А где Господь, там утихают и умолкают все бури страстей.

Весьма много порадовали бы вы меня, если бы вняли сколько-нибудь моим искренним внушениям. По крайней мере, прошу не гневаться на меня за эти, может быть, не совсем приятные внушения, потому что они проистекли от сердца, истинно любящего вас и желающего вам всякого добра. Брат ваш иеромонах Савва.

Любезнейшая сестрица! Прошу и вас не обижаться моими откровенными и чистосердечными советами брату».

11-го же числа писал я в Иваново племяннику, единоверческому диакону Ф.С. Виноградову, в ответ на его письмо, при коем приложено было 10 рублей серебром:

«С сердечною признательностью принимаю ваше одолжение. Не отрекаюсь с такою же признательностью воспользоваться вызовом родных помочь в нужде и на будущее время. Времени впереди еще не мало, а прямых источников для доходов у меня не предвидится пока никаких.

Вот, подумаешь невольно, как переменчива наша жизнь! После прежнего если не изобилия, то, по крайней мере, довольства можно ли было ожидать такого оскудения и бедности!

Впрочем, не испытавши нужды, не в состоянии будешь ценить и изобилия. Во всех обстоятельствах жизни надобно только стараться видеть десницу премудрого Провидения, и тогда всякое лишение получит в наших глазах совсем иное значение. Оставаясь в Муроме, конечно, не испытывал бы я подобного настоящему лишения, но, лишившись самого лучшего на земле живого сокровища, что значило бы для меня обильное, но бездушное золото или серебро? Не усугубило ли бы оно более мою душевную скорбь и страдание? И не угрожало ли бы гораздо большею опасностию, нежели самая великая бедность? А теперь, при настоящем моем положении, если довелось мне потерпеть некоторый недостаток, зато он вознаграждается многими другими важнейшими выгодами сравнительно с прежнею мирскою жизнью. При этом недостаток этот кажется отнюдь не удовлетворение существенных нужд, а только второстепенных, более или менее произвольных. Тем не менее, однако же, ваше одолжение во всяком случае имеет для меня полную обязательность».

В конце Великого поста прибыл в Москву Высочайший двор по случаю открытия и освящения возобновленного Императорского Дворца, составляющего украшение Московского кремля. Освящение великолепного царского жилища последовало 3-го апреля, в день светлого Христова Воскресения, после литургии в дворцовой церкви. Обряд освящения совершал приснопамятный митрополит Московский Филарет и говорил при сем приличную речь. Государь Николай Павлович приглашал после сего владыку к своей царской трапезе, но он не мог принять сего приглашения, потому что должен был совершать в Успенском соборе позднюю литургию.

Во время Светлой седмицы некоторые из Высочайших особ посетили Троицкую Лавру и нашу академию.

1850 год

На Рождественские праздники отправился я в Переславль к доброму и гостеприимному отцу архимандриту Нифонту.

Наступил год, знаменательный в моей жизни, – год окончания высшего учебного поприща и вступления на новое поприще – поприще общественного служения.

13-го января я писал в с. Абакумово священнику М. Д. Граменицкому:

«Что скажу Вам о себе! Силы мои, в течение минувшей трети порядочно утомившиеся, теперь снова освежились и значительно ободрились. Поездка в Переславль очень благоприятно подействовала на меня. Недели полторы провел я там не только спокойно, но и весело. Каждый почти день имел случай видеться и наслаждаться приятной беседой с людьми учеными и почтенными. Неоднократно виделся с отцом ректором Евфимием; много раз был у смотрителя духовных училищ; был во многих домах духовных, светских и даже купеческих. Везде принят был с большим усердием.

Возвратившись в академию, я услышал здесь приятные новости. Отец Леонид[23]23
  Леонид (Краснопевков).


[Закрыть], добрый бакалавр наш, переведен ректором в Вифанскую семинарию на место отца Евгения, переведенного в Москву. Отец инспектор наш возводится в сан архимандрита. Отец ректор, за которого мы так опасались, оставлен пока при академии. Прочее все по-прежнему.

Приветствуя Вас с наступающим Новым годом, желаю Вам всех благ от Господа.

Остаюсь с истинною к Вам преданностью Московской духовной академии студент иеромонах Савва».

14-го числа писал мне из Иванова племянник, единоверческий диакон Ф.С. Виноградов, и извещал о рождении у него сына Геннадия.

Племяннику писал:

«Приветствую Вас с новорожденным сыном. Рождение детей есть видимый залог благословения Божия. Но чтобы это благословение Божие выну почивало на семействе, потребно со стороны родителей ревностное попечение о добром воспитании детей. Доброе же воспитание детей не ограничивается одной заботливостью о внешнем благосостоянии их, ни даже одним умственным образованием: оно должно обнимать все силы духовные и физические. Но преимущественно при воспитании детей надобно обращать внимание на их сердце, поелику оно есть исходище живота, источник всей нравственно-религиозной жизни. В нем-то надобно прежде всего полагать семена благочестия и страха Божия. Страшному подлежат осуждению родители, не пекущиеся о добром воспитании детей. С другой стороны, жалкая участь тех, кои в детстве не получили доброго направления.

Не знаю, прислан ли во Владимирскую Консисторию, а в Московскую давно уже прислан указ, которым воспрещается доступ к семинарскому образованию детям причетников за исключением самых лучших. Безотрадная участь тех, коим суждено родиться в низкой доле. Счастливы мы с Вами, что предварили это определение судьбы. Впрочем, слышно, что преосвященный митрополит Филарет протестует против такого определения и, может быть, отвратит эту грозу от несчастных причетнических детей».

В апреле представлено было мною отцу инспектору, архимандриту Сергию, курсовое сочинение «об устной исповеди». Благовременное окончание этого важного ученого труда весьма облегчило для меня приготовление к последним устным испытаниям, которые предстояли в июне месяце.

2-го мая писал я Абакумовскому другу, отцу М. Граменицкому:

«Итак, можете поздравить меня с окончанием академического курса. Что ожидает меня в будущем, определенно еще не известно, – но чуть ли не доведется начать мне служебное поприще там, где получено мною первоначальное образование? Не дурно, кажется, если бы это было и так. Но месяца через два или через три эта загадка разрешится. Впрочем, совершенно предаю себя на этот раз в волю начальства, которого внимание и расположение ко мне довольно очевидны.

Какая участь готовится мне и где я должен начать новое поприще служения Святой Церкви? Все это покрыто было для меня таинственной завесой. Возникало во глубине сердца тайное желание поступить на службу в Вифанскую семинарию, где были мне несколько знакомы и ректор архимандрит Леонид[24]24
  Краснопевков, скончавшийся 15 декабря 1876 года в сане архиепископа Ярославского.


[Закрыть], и инспектор иеромонах Нафанаил[25]25
  Нектаров, скончавшийся в должности ректора той же семинарии и в сане архимандрита 2 сентября 1857 года.


[Закрыть] и где мог я найти дружественный прием и моего прежнего наставника и покровителя Я.И. Владыкина, и моего почти сверстника по семинарии профессора Михаила Дмитриевича Никольского[26]26
  Впоследствии московского протоиерея, скончавшегося 27 июля 1897 года.


[Закрыть], и моего бывшего питомца по Шуйскому училищу профессора С.Г. Вишнякова. Немало при сем значило и то, что Вифанская семинария находилась вблизи родной академии, откуда я мог бы получать и ученую помощь, и нравственную поддержку. Но я боялся и намекнуть кому бы то ни было об этом сокровенном желании. Для меня и для других более вероятным казалось то, что я буду назначен на какую-либо должность в родную Владимирскую семинарию.

Между тем моя судьба, по премудрой и всеблагой воле Провидения, устроилась так, как ни я и никто другой не мог и вообразить. Вот как это произошло.

Незадолго до окончания нашего курса в академии Московский владыка, высокопреосвященный митрополит Филарет, озабочен был мыслью о приискании способного и благонадежного кандидата на должность ризничего в Московскую Синодальную (бывшую Патриаршую) ризницу.

Должность эту с 1839 года занимал соборный иеромонах Евстафий (Романовский), кандидат IX курса (1834 года) Московской духовной академии. Не обладая особенными умственными дарованиями, он всегда отличался строго-монашеской жизнью. Вследствие ли чрезмерных аскетических подвигов или иных каких-либо причин, он не пользовался крепким здоровьем и был подвержен по временам крайней раздражительности. А такое физическое и нравственное состояние отца Евстафия весьма не благоприятствовало его официальным отношениям к лицам, которые имели надобность входить с ним в те или другие сношения. Прежде всего, немирны были его отношения к Синодальной конторе, от которой он был в исключительной зависимости по своей должности; особенно он был в постоянном почти разладе с прокурором этой конторы А .А. Лопухиным, который, в свою очередь, и сам был недоволен им. Слышны были жалобы на иеромонаха Евстафия и от посетителей Синодальной ризницы, а также от ученых, занимавшихся рукописями Синодальной библиотеки. По своему болезненному и раздражительному характеру он или вовсе не допускал до обозрения древних сокровищ ризницы и библиотеки, или неохотно удовлетворял любопытству посетителей, между которыми часто бывали знатные и важные особы. Не вполне остался доволен отцом Евстафием и Высочайший посетитель Синодальной ризницы и библиотеки государь император Николай Павлович в апреле 1849 года. Он заметил в ризнице на полках немало пыли, о чем ясно высказал смотрителю Дворца, полковнику Ильину. В то же время и сам отец Евстафий начал скучать непосильной для него должностью Синодального ризничего.

Все это побуждало митрополита к устранению иеромонаха Евстафия от занимаемой им должности: но кем его заменить? Вот вопрос! В виду у владыки благонадежного кандидата на эту должность не имелось. Посему он обратился с этим вопросом к ректору академии, архимандриту Алексию, когда тот приезжал на Пасху в Москву в свой Заиконоспасский монастырь. Отец ректор указал ему на меня. Владыка обрадовался этому указанию и приказал отцу ректору показать ему меня, когда он будет в академии на частных экзаменах.

В мае или в первых числах июня высокопреосвященный митрополит приехал в Лавру к храмовому празднику Святой Троицы и после праздника начал посещать, в качестве ревизора, наши частные экзамены. Не помню, в какой день был на нашем старшем курсе экзамен по Русской церковной истории. По начатии уже экзамена митрополит входит в залу, и едва лишь сел он в кресло, ректор вызывает меня к столу. Экзамен производился по билетам, на которых означался вопрос с кратким изложением его содержания. Мне достался билет о жизни святителя Иова, митрополита Московского. Пока отвечал вызванный передо мною студент, я успел сообразить ответ на данный мне вопрос. Когда я начал говорить, митрополит чрезвычайно внимательно смотрел на меня; это, однако ж, не смутило меня, и я со спокойным духом передал все, что заключалось в вопросе. Когда я окончил, владыка изволил сказать: “Порядочно ты говоришь”. Товарищи поздравили меня с таким одобрительным отзывом, какого на этот раз никто из них не заслужил.

Когда, в тот же день вечером, о. ректор пришел к митрополиту с делами, владыка сказал ему: “Ну, понравился мне твой Савва; спроси его, не захочет ли он быть на должности ризничего”.

На другой или на третий день отец ректор по окончании всенощной, которую мы вдвоем с товарищем иеромонахом Авраамием нередко совершали в его покоях в будничные дни, когда он располагался на другой день совершать по какому-либо случаю литургию, отпустив моего товарища, меня удержал и тут наедине предложил мне сначала следующий вопрос: “Куда вы, отец Савва, желали бы по окончании курса поступить на службу?” Я сказал, что я, будучи монахом, не могу по своей воле располагать собою и должен идти туда, куда угодно будет послать меня начальству. Одобрив мой скромный ответ, отец ректор сообщил мне, что академическое начальство имело в виду послать меня во Владимирскую семинарию на должность инспектора, но что в настоящее время открывается другая, своего рода ученая должность – Синодального ризничего в Москве, и почетная, и выгодная в материальном отношении (с жалованием в 800 с лишком рублей серебром); и вот на эту-то должность начальство приглашает меня. Припомнивши слышанный мною за год пред тем отзыв товарища моего певчего о должности Синодального ризничего, я, несмотря на представляемые мне отцом ректором выгоды этой должности, начал решительно отказываться от нее. Когда же он в заключение объявил мне, что этого желает сам владыка, тогда я со смирением должен был преклониться пред священной волей великого архипастыря. Тем не менее, однако ж, я пошел на другой день посоветоваться об этом с досточтимым профессором А.В. Горским, который в это время приступил уже к своему знаменитому труду – описанию славянских рукописей Московской синодальной библиотеки. Но и тот не только не стал отклонять меня от предложенной мне должности, но, напротив, выразил свою искреннюю радость, что эта должность поручается мне, так как и он, занимаясь описанием рукописей помянутой библиотеки, нередко встречал затруднения со стороны строптивого хранителя оных, иеромонаха Евстафия. Таким образом, моя судьба была решена. Когда отец ректор доложил митрополиту о моем согласии поступить на должность Синодального ризничего, владыка не замедлил войти с представлением о сем в Святейший Синод. Между тем, он писал об этом от 6 августа 1850 года и своему присному ученику и другу преосвященному Григорию[27]27
  Впоследствии митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому, скончавшемуся 17 июня 1860 года.


[Закрыть], бывшему тогда архиепископом Казанским: “Представлено мною, чтобы Синодального ризничего (иеромонаха Евстафия) произвесть в архимандрита в Высотский (Серпуховский) монастырь, а на его место определить студента академии иеромонаха Савву”[28]28
  Чтения в обществе любителей духовного просвещения. 1877, декабрь. С. 160. – Отдельный оттиск (№ 5127) – письмо 37, 39.


[Закрыть].

Расставаясь с академией, я не могу не помянуть добрым словом некоторых из своих товарищей. Нас окончило курс в 1850 году 51 человек; из них более близкими ко мне, кроме земляков – владимирцев, были следующие воспитанники:

Н.Д. Рождественский – в монашестве Игнатий.

Егор Иванович Попов – из Вологодской семинарии. 26 февраля он пострижен был в монашество с именем Порфирия.

Иеромонах Парфений из болгар. Он жил в особой келье, но нередко посещал меня, равно как и я его. По возвращении на свою родину он вскоре получил епископский сан[29]29
  Вот какие сведения впоследствии получил я о судьбе своего доброго товарища.
  Парфений (Отенов), родом из Дебра в Македонии, учился в Афинах, потом уехал в Россию, поступил в Кишиневскую семинарию и оттуда перешел в Московскую академию, где и окончил курс (в 1850 г.) со степенью кандидата. Здесь он приобрел знакомства, был известен всем славянофилам и доставлял им старинные рукописи со своей родины. По возвращении из России он основал на Афоне училище, но скоро его закрыл и был затем назначен профессором славянского языка в Халкийскую семинарию. Во время войны 1854 года его удалили по причине его симпатий к России, и он снова поселился на Афоне. Вернувшись после войны в Константинополь, он заменил Анфима (Голанова) в должности иеромонаха при Русской посольской церкви, а когда устроили Болгарскую церковь в Фанаре, то при ней учредилось училище, ректором которого он и был назначен…
  В 1862 году Парфений назначен был епископом в г. Кукуш Полианской епархии вопреки желанию местного Салоникского митрополита Неофита, и потому этот последний старался всячески ему вредить. С помощью интриг, подкупов и лжесвидетелей ему удалось обвинить _→ Парфения в еретичестве и других преступлениях, и Неофит созвал местный Синод в Салониках, на котором 7 епископов признали его виновным и немедленно посадили его в заключение. Но ему удалось убежать в Константинополь, и там он явился в Патриархию, что страшно рассердило патриарха; бедный Парфений был снова заперт, затем был сослан на острова, но через несколько дней возвращен.
  Парфения обвиняли, между прочим, в том, что он будто бы угрожал, что если его епархию не обратят в митрополию, то весь народ обратится в унию. Посланный патриархом для исследования дела митрополит Преславский Анфим (воспитанник также Московской академии) защитил Парфения. Парфений был торжественно оправдан, но в Кукуш не поехал. Его перевели в Нишавскую епархию.
  Сведения эти заимствованы из статьи А.И. Муромцевой под заглавием «Первый Болгарский экзарх, блаженный Анфим», помещенной в 151-м томе «Русского вестника» за 1881 год (С. 332–338.)


[Закрыть].

Алексей Петрович Лавров – из Ярославской семинарии. Ныне занимает он должность законоучителя в Демидовском лицее, в Ярославле.

Александр Григорьевич Воздвиженский – из Вифанской семинарии, сын заштатного священника города Воскресенска.

Алексей Егорович Викторов – из Орловской семинарии. С ним, так же как и с Воздвиженским, я познакомился на первых порах академической жизни. Скончался Викторов в 1883 году.

Александр Павлович Камышинский – из Воронежской семинарии, родной племянник пресловутого В.И. Аскоченского.

В первых числах июля я расположился, с разрешения отца ректора Академии, отправиться на родину для свидания с родными и знакомыми.

Алексей Егорович Викторов

4-го числа писал я в Иваново к родным:

«С любовью спешу известить вас о моих настоящих обстоятельствах. Благодарение Господу, я достиг наконец цели моих стремлений. Четырехлетние труды мои увенчались счастливым успехом. Все дела мои окончены как нельзя лучше. Остается теперь насладиться приятным отдохновением среди родных и знакомых.

Относительно будущей моей судьбы я имею теперь довольно уже определенное указание. По личному ко мне вниманию и благоволению высокопреосвященного митрополита, мне назначается должность в самой Москве, под непосредственным надзором и руководством его высокопреосвященства. Где именно и какая это должность, узнаете от меня при личном свидании».

23-го числа писал я к родным в Иваново:

«Всем вам приношу мою усерднейшую благодарность за ваше щедрое и радушное угощение. Только жалею, от души жалею, что кратким пребыванием у вас не вполне удовлетворил вашему родственному чувству. 19-го числа имел я счастье представиться его высокопреосвященству. Владыка принял меня очень милостиво, удостоил даже сесть в кресла. После вопросов: где я живу и спокойно ли мне жить? – приказал мне оставаться в Москве в той надежде, что скоро уже должно последовать из Святейшего Синода разрешение на его представление в рассуждении меня. Итак, я теперь нахожусь только еще в чаянии будущих благ. Скоро ли исполнятся мои ожидания, Бог весть. От всей души желаю вам семейного мира и всякого благополучия».

28-го писал я в Абакумово священнику М.Д. Граменицкому:

«Теперь уже безопасно могу открыть вам тайну относительно моего назначения, хотя отчасти она вам может быть уже известна. По воле высокопреосвященного митрополита мне предстоит должность Синодального ризничего. Может представиться, как и действительно многим представлялось с первого взгляда, что эта должность не соответствует моему академическому воспитанию. Но на поверку оказывается, что эта должность не только не унизительна для кончившего лишь курс воспитанника академии, но еще слишком высока. Все, кои имеют о ней надлежащее понятие, почитают меня большим счастливцем. Были опыты, что на эту должность поступали из инспекторов семинарии: так выгодна и почетна эта должность. О выгодах предстоящей мне должности определенных сведений еще не имею, слышал только, что одного жалованья будет около трех тысяч (ассигнаций). Что же касается до ее значительности, то известно, что звание Синодального ризничего выше игуменства и обыкновенного протоиерейства. В церковных церемониях ризничий, как сказывали мне, занимает после архимандритов и протопресвитера Успенского собора первое место. Обязанность Синодального ризничего прежде всего состоит в хранении древней Патриаршей ризницы, в которой заключаются бесценные сокровища и множество священных предметов, и известной Синодальной библиотеки, состоящей из древних славянских и греческих рукописей. Далее, в заведывании ризничего состоит церковь Дванадесяти Апостолов, где он настоятелем. От него, наконец, зависит в нравственно-учебном отношении хор синодальных певчих. Жительство имеет в самой Синодальной палате – подле Успенского собора.

Временное помещение я имею теперь в Заиконоспасском монастыре. Столом пользуюсь также монастырским, даже и освещение готовое; спасибо отцу ректору!

Вот и все, что на первый раз я могу сообщить вам из столицы. Прощайте. Уверен, что вы не только по-прежнему будете навещать меня своими письмами, но когда-нибудь посетите мою келью своей персональностью.

Остаюсь с искренней любовью и преданностью к вам» и прочее.

Наконец получен был указ Святейшего Синода об утверждении меня в должности Синодального ризничего. Об этом прежде всех известил меня отец ректор Вифанской семинарии и вместе настоятель Московского Златоустова монастыря архимандрит Леонид, находившийся в это время в Москве. Здесь он слышал разговор прокурора Синодальной конторы с владыкою о получении Синодального указа и, возвратившись в свой монастырь, тотчас же написал мне: «Возлюбленный отец Савва! Только что узнал я об окончании вашего дела, как и спешу поздравить вас. При мне, в Чудове, прокурор докладывал его высокопреосвященству, что утверждение вас в новой должности получено, и владыка тут же поручил быть посредником при присяге отцу протопресвитеру. Дай Бог, чтобы вам полюбилась должность и вы ей полюбились. До свидания. А. Леонид».

С этой краткой записки начались и, в продолжение 26 лет, непрерывно продолжались наши взаимные письменные сношения с отцом Леонидом.

31-го августа мне велено было к 9-ти часам утра явиться на Троицкое подворье. Приезжаю. Меня ввели в залу. Владыка отправлялся в Данилов монастырь на служение. Выходя из внутренних покоев, он держал большой запечатанный пакет. Отдавая мне его, он сказал: «Иди теперь же в Синодальную контору и пакет отдай прокурору, а он распорядится приведением тебя к присяге на службу». Являюсь в контору и отдаю пакет прокурору Алексею Александровичу Лопухину. Тут же был и протопресвитер Успенского собора Василий Иванович Заболотский-Платонов, член Синодальной конторы. Он и привел меня в присутствии конторы к присяге.

С 1-го сентября я вступил в новую, необычайную для меня должность и приступил к принятию по описи и каталогу от прежнего ризничего, теперь уже Серпуховского архимандрита Евстафия, древних ризничных вещей и рукописей Синодальной библиотеки. Сдача и прием продолжались более 2-х месяцев. Между тем я продолжал жить в Заиконоспасском монастыре и между делом занимался перепиской с родными и друзьями.

12-го числа я командирован был конторою Святейшего Синода в Московскую складочную таможню для нахождения при досмотре привезенных из Иерусалима для князя Хилкова перламутровых и гипсовых образов и для определения по правилам цензуры, могут ли сии предметы быть пропущены беспрепятственно. Так как эти предметы привезены были из-за границы для домашнего употребления, а не продажи, то я, по наставлению митрополита, должен был посмотреть на них не слишком строго. Посему образа́, на основании моего снисходительного отзыва, выданы были князю без замедления.