Текст книги "Музей как лицо эпохи. Сборник статей и интервью, опубликованных в научно-популярном журнале «Знание – сила»"

Художник выписывал материалы для работы. Оружейная палата отсчитывала рабочие часы. Приказные составляли описи сделанного. И из безликой бухгалтерской мозаики, рассыпанной по бесконечным архивным «столбцам», – если хватит настойчивости в поисках, терпения в переписке, – встает картина яркая, неожиданная.

Палат было много, разных и в чем-то одинаковых – стиль времени всегда отчетливо выступает в перспективе прошедших лет, – но снова далеких от пресловутого теремного колорита.

Стены – о них думали прежде всего. В кремлевских теремах они почти целиком отдаются под росписи. В частных московских домах мода выглядит иначе. Их обивают красным сукном, золочеными кожами, даже шпалерами, затягивая часто тем же материалом потолки.

Когда палата больше по размеру, каждая стена решается по-своему: на одной – сукно, на другой – тронутая позолотой и серебрением роспись, на третьей – кожа. Появляются здесь в 1670-х годах и первые обои. Их, имитируя соответствующий сорт ткани, будет учить писать на грунтованных холстах Салтанов (не для того ли и нужны были «образцы объярей травчетых»?). Такие живописные обои натягивались на подрамники, а затем уже крепились на стенах – последняя новинка западноевропейской моды.

Но обивка служила главным образом фоном. На стенах щедро развешивались зеркала – да, да, зеркала, рамы были и простыми деревянными, и резными золочеными, в том числе круглыми, и черепаховыми с серебром – отзвук увлекавшего Западную Европу стиля знаменитого французского мебельщика Шарля Буля, и сложными фигурными, как, например, «по краям два человека высеребрены, а у них крыла и волосы вызолочены».

Зеркала перемежались с портретами, пока еще только царскими, гравюрами – «немецкими печатными листами» и картами – «землемерными чертежами» на полотне и в золоченых рамах. Из-за своей редкости гравюры и карты ценились наравне с живописью. Так же свободно и так же в рамах развешивались по стенам и «новомодные иконы». Были среди них живописные на полотне, были и совершенно особенные, выполненные в аппликативной технике, где одежда и фоны выклеивались из разных сортов тканей, а лица и руки прописывались художником. На их примере и вовсе трудно говорить о пристрастии к старине, хотя бы к дедовским семейным образам.

Потолки тоже составляли предмет большой заботы. Если их не обтягивали одинаково со стенами, то делали узорчатыми. «Подволока» могла быть «слюденая в вырезной жести да в рамах». Иногда слюда в тех же рамках заменялась все еще дорогим и редким чистым стеклом. Но в центральной парадной комнате на дощатый накат потолка натягивался грунтованный, расписанный художником холст. Одной из самых распространенных была композиция с Христом, по сторонам которого изображались вызолоченное солнце и посеребренный месяц со звездами, иначе «беги небесные с зодиями (знаками Зодиака) и планетами».

В живописную композицию старались включить и люстру, называвшуюся, на языке тех лет, паникадилом. Люстры часто были по голландскому образцу, медные или оловянные, реже – хрустальные с подвесками. Встречались и исключительные паникадила, как «в подволоке орел одноглавый резной, позолочен; из ног его на железе лосеная голова деревянная с рогами вызолочена; у ней шесть шанданов (подсвечников) железных, золоченых; а под головою и под шанданами яблоко немецкое писано».

Но и такого многообразия форм и красок в жилой комнате казалось мало. В окна местами вставлялись цветные стекла, «стеклы с личины» – витражи, а за нехваткой витражей их имитация – роспись на слюде. Ее Салтанов выполнял и для спальни маленького царевича Петра. А вот дальше шла мебель.

О чем может рассказать обстановка жилья? По всей вероятности, о нашем вкусе, интересах, потребностях, привычках, средствах – зачастую беспощадный рассказ о том, в чем человек не хотел бы признаваться даже перед самим собой. Но это в наши дни или, в крайнем случае, в конце прошлого века, в чеховские годы. А много раньше, когда привычные нам формы мебели были редкостью, когда они только зарождались и начинали проникать в быт?

Конечно, тоже о вкусах владельцев, об их приверженности к старине или наоборот – стремлении угнаться за новым, за модой. От моды трудно отказаться, а на Руси было тем труднее, что слишком наглядно связывалась она с изменениями в жизни людей, с новыми чертами и быта, и повседневных потребностей.

Сундук должен дать место шкафу – в XVII веке от него отказываются уже все страны Западной Европы, кроме Голландии. Скамьи, лавки не могли не уступить стулу. Но для этого на Руси еще должна была возникнуть соответствующая отрасль производства, появиться сырье, подготовленные мастера. А спрос – он слишком быстро растет в Москве и выходит далеко за пределы царского двора: достаточно заглянуть в дела торговых рядов.

Столовая палата. Обычная. Одна из многих. Стулья, «опрометные» скамьи – от них, оказывается, труднее всего отказаться, несколько столов – дубовых и «под аспид». Пара шкафов – под посуду и серебро. Непременные часы и не одни. Остальные подробности зависели уже от интересов и увлечений хозяев: «большая свертная обозрительная трубка», птичьи клетки в «ценинных (фаянсовых) станках», термометр – «три фигуры немецких ореховые; у них в срединах трубки стеклянные, а на них по мишени медной, на мишенях вырезаны слова немецкие, а под трубками в стеклянных чашках ртуть». Во многих зажиточных московских домах посередине столовой палаты находился рундук и на нем орган. Встречались также расписанные ширмы – свидетельство происходивших здесь концертов или представлений.

Обстановка «спальных чуланов», которыми пользовались в зимнее время, ограничивалась кроватью, столом, зеркалами. В спальных летних палатах к ним добавлялись кресла, шкафы, часы, ковры, музыкальные инструменты. И разве приходится удивляться, что тут же могли оказаться «накладные волосы» – тот самый парик, который все привыкли связывать лишь с петровскими годами, с реформами насильственными и неожиданными. «Списки» салтановских работ – художник будто входит во все дома, «делает» все покои, касается всех вещей. Сделанные в первый раз для царских покоев, они быстро оборачиваются тиражом, становятся модой, прочтенной для Москвы. Но такая задача для одного человека не представлялась возможной, и то, как она решалась в действительности, еще предстоит узнать.

Салтанов все годы московской жизни работал в Оружейной палате. А с его работами происходили изменения характерные и знаменательные.

При Алексее Михайловиче, в самые первые по приезде в Москву годы, у Салтанова особенно много «верховых поделок», и год за годом среди них становится все больше образцов западной мебели. Значит, отец Петра ею интересовался, не боялся вводить в обиход, устанавливать европейскую моду.

При малолетнем Федоре главное – портреты, «персоны», по-своему перекликавшиеся с иконописью. Здесь и отдельный портрет Алексея Михайловича «во успении», и изображение самого Федора, сделанное согласно иконописной традиции в точную меру его роста и опять-таки на сплошном золотом фоне.

При царевне Софье спешно строятся терема: каждая из сестер хотела почувствовать свою сопричастность к царскому дому, и Салтанов руководит стенными росписями, да, кстати, пишет и станковые картины. Одну из них царевна Софья непременно хотела видеть в своей приемной палате. А при Петре… Но тут-то и началось самое интересное.

У Салтанова были ученики. Собственно, полагалось им быть у каждого жалованного мастера, чтобы не растерять для государства его умения, сообщить этому умению новую жизнь. Обязательными были казенные ученики – на содержании Оружейной палаты, обычными – частные, которые набирались и содержались художником на собственные средства. Существовала специальная форма договора – «жилая запись», как мастер обязан учить и содержать ученика, сколько и как ученик должен у него прожить. Без подобных помощников заниматься в то время любым ремеслом не представлялось возможным.

Положение Салтанова представлялось иным. У него была первая на Руси живописная школа. Для этого Оружейная палата отстроила на салтановском дворе избы для жилья и обучения казенных учеников, выдавала на них дрова и свечи. И вот при Петре главным в работе Салтанова становится школа. Она остается под его началом до конца 1690-х годов, точнее – до начала строительства Петербурга, куда постепенно отзываются все специалисты. Петр и не думал эту школу закрывать. Значит, мастерство Салтанова вполне отвечало его представлениям о новом искусстве.

Но в то же время открывается то салтановское умение, о котором ничего не сказал первый царский указ: Салтанов причисляется к строительным делам. Это он проектирует одни из первых триумфальных ворот в Москве в 1696 году – по случаю взятия русскими войсками Азова. Это он с другим живописцем Оружейной палаты, Михайлой Чоглоковым, получает под наблюдение строительство крупнейшего московского сооружения на рубеже нового века – цейхгауза, или Арсенала, в Кремле.

Смерть, наступившая, по-видимому, в 1703 году, помешала Салтанову увидеть окончание Арсенала. Документы, так старательно перечислявшие работы мастера, обошли его кончину. К тому же Салтанов подготовил такое множество учеников, что его собственное исчезновение уже могло пройти почти незамеченным.

Ну, а поиск? – в нем можно было поставить точку. Связь двух указов существовала. Без таких, как Салтанов, не могла отстраиваться новая Москва, с ее бытом, далеко предварявшим и подготавливавшим почву для петровских преобразований.

«ЗНАНИЕ – СИЛА» № 1/1973

«И меньем, брат, не управляй оплошно»

Игорь Харичев[9]9
  Харичев Игорь Александрович, публицист, член Союза писателей Москвы.


[Закрыть]. Судьба Хмелиты

Усадьба эта радует душу не только потому, что ее история связана с именем автора «Горя от ума» Александра Сергеевича Грибоедова. В нашей стране, где, к сожалению, нет традиции и привычки хранить вещественные следы истории, где столько заброшенных, разрушенных и уничтоженных усадеб, видеть одну из них в прекрасном состоянии – настоящий праздник, «именины сердца». Тем более что сравнительно недавно на месте этой усадьбы поднимались руины.

Ее зовут Хмелита, и расположена она в Смоленской области, неподалеку от славного городка Вязьма. Находится усадьба в центре одноименного села, известного с 1614 года и получившего свое название от речки Хмелитки, берега которой всякое лето зарастали непроходимыми зарослями хмеля.

В 1967-м в Хмелиту приехал совсем еще молодой тогда автомеханик одной из московских автобаз Виктор Евгеньевич Кулаков. Появился он там после, казалось бы, случайной встречи с Петром Дмитриевичем Барановским (1892–1984), известным архитектором и реставратором, ярым защитником памятников древнерусского зодчества, человеком неуемным, талантливым, ярким; он умел зажечь и увлечь своими идеями и мыслями окружающих. А незадолго до встречи Барановский посетил пепелище знаменитой усадьбы. Именно с ним сталкивает в Москве Кулакова Провидение: именно Кулакову, недавно вступившему во взрослую жизнь человеку, предлагает Барановский помочь в деле восстановления Хмелиты. И получает согласие. Возможно, так судьба подстраховывает себя: на всякий случай, чтобы человек не прошел мимо, посылает еще и живое слово. Ибо последующая встреча Кулакова с Хмелитой была судьбоносной. Он отчетливо почувствовал – его это место.

В общем, появившись в Хмелите, Кулаков загорелся сумасшедшим замыслом – восстановить усадьбу. Возродить ее такой, какой она была в конце XVIII века.

Род Грибоедовых владел Хмелитой со второй половины XVI века. В 1747 году хозяином поместья стал отставной капитан-поручик (чин командира роты, позднее переименованный в штабс-капитана) Федор Алексеевич Грибоедов, дед драматурга. Именно Федор Алексеевич в 1760–1770-х годах создал в Хмелите редкий образец обширной усадьбы эпохи барокко – дворцово-парковый ансамбль, включавший в себя каменный господский дом в два этажа с четырьмя отдельно стоящими двухэтажными флигелями, Казанскую церковь, хозяйственные постройки, конный завод с манежем, большую оранжерею, два парка – регулярный и пейзажный, – «хорошие цветники с каменными статуями» и «два копаных пруда с саженою рыбою». Главный дом усадьбы по своей роскоши мог поспорить с лучшими образцами частных дворцовых построек того времени. Усадебный ансамбль дополняла построенная Федором Грибоедовым в 1759–1767 годах на месте прежней, деревянной, каменная церковь Казанской иконы Божией матери с трехъярусной колокольней, трапезной и двумя приделами: Никольским и Иоанно-Предтеченским.

Согласно «Экономическим примечаниям Генерального межевания по Смоленской губернии» 1781 года, в Хмелите проживало множество дворовых людей: «кондитеры, водошники, которые делают для домашнего расхода разных сортов водку, кузнецы, слесари, столяры, кухмистеры, ткачи, которые работают немецкие скатерти, живописцы, золотари, лаковщики, переплетчики, седельники, сапожники, башмачники, портные мужские и женские, межники, ружейники, колесники, штукатурщики, каменщики, плотники, печники, пивовары, бердовщики, суконщики, свечники, оконщики, бочкари, кирпичники, кожевники, да женского разного мастерства золотошвеи манжетные и кружевные плетошницы. Всеми вышеописанными людьми производится работа для господского домашнего раскода».

Хмелита была больше, роскошнее и аристократичнее многих соседских усадеб. Бесспорно, она являла собой центр притяжения для избранного общества. И оно собиралось здесь, в просторном доме. Съезжались семьи Якушкиных, Шереметевых, Нахимовых, Лыкошиных, Озеровых, Уваровых, Радищевых, Станкевичей, Разумовских, Хомяковых, Татищевых… Славные, знаменитые фамилии, столь важные для нашей истории.

С конца XVIII века Хмелита принадлежала Алексею Федоровичу Грибоедову, дяде A. C. Грибоедова, статскому советнику, участнику суворовских походов, в которых он проявил большую личную храбрость.

На протяжении пятнадцати лет, до окончания университета, Александр Грибоедов проводил в Хмелите летние месяцы, самые насыщенные событиями. Усадьбу переполняли гости, устраивались балы, маскарады, концерты и любительские спектакли. Атмосфера усадьбы и чудной природы, с одной стороны, и роскошь общения, интеллектуальных бесед, остроумных разговоров, изысканных застолий – с другой, становились той почвой, которая взращивала одаренного юношу, формировала личность гениального поэта и блестящего государственного деятеля. Герои «Горя от ума» во многом родились из впечатлений, полученных тогда Грибоедовым. Кстати, именно в Хмелите A. C. Грибоедов познакомился со своим троюродным братом Иваном Дмитриевичем Якушкиным, студентом Московского университета, впоследствии ставшим одним из наиболее радикально настроенных декабристов. Многие резкие высказывания Якушкина Грибоедов вложил в уста Чацкого.

После Отечественной войны 1812 года главный дом усадьбы перестроили: пышный барочный декор был сбит, фасады получили новый вид в стиле классицизма, а верх увенчал круглый деревянный бельведер – надстройка, позволяющая обозревать окрестности.

В XIX столетии Хмелита сменила множество владельцев. В 1830 году усадьба перешла по наследству к двоюродной сестре Александра Грибоедова графине Елизавете Алексеевне Паскевич, супруге Ивана Федоровича Паскевича, светлейшего князя Варшавского, генерал-фельдмаршала, а вслед за тем – к ее сыну Ф. И. Варшавскому, не имевшему интереса к усадьбе. Уже в середине XIX века отмечается упадок Хмелиты: один из первых биографов Александра Грибоедова, М. И. Семевский, в 1855 году нашел усадьбу «запустелой и необитаемой». В 1869 году владельцем усадьбы стал купец 1-й гильдии Сипягин, а в 1894-м – видный российский судебный общественный и политический деятель, граф Петр Александрович Гейден, который не только отреставрировал старинный дворец, но и перевез туда собрание из 130 первоклассных картин своего тестя князя Дондукова-Корсакова, среди которых были живописные полотна Гвидо Рени, Рафаэля Менгса, Коро. Последней владелицей Хмелиты в 1907-м, после смерти отца, стала графиня Варвара Петровна Гейден, вышедшая к тому времени замуж за Владимира Александровича Волкова-Муромцева, предводителя дворянства Вяземского уезда.

В 1918–1919 годах в усадьбе действовал народный дом «с театром, чайной и библиотекой». В 1919 году он был закрыт, всю библиотеку и большую часть картин вывезли в Москву и Вязьму. Позже дворцово-парковый ансамбль подвергся планомерному уничтожению: «разобрали два флигеля, до неузнаваемости изуродовали Казанскую церковь, уничтожив трапезную и колокольню, снесли до основания два других храма, уничтожили часть построек хозяйственного назначения».

К приезду Кулакова прежнего великолепия Хмелиты не было и в помине. В 1954 году в господском доме и флигелях, где размещались тогда колхозная контора и склад, случился пожар. Они выгорели полностью, а что не сгорело, растащили на кирпичи. Так что в 1967-м году Кулаков увидел старые развалины, гибнущие под снегом и дождем. Два из четырех флигелей – северо-восточный и северо-западный – разрушены были полностью, как и конюшни. Разоренная приусадебная церковь Казанской иконы Божией матери представляла собой зрелище печальное, а колокольня и вовсе была взорвана отступающими немцами – они взрывали все, что могло послужить нашим корректировщикам артиллерийского огня. Давно уже не было и оранжереи – от нее остались только два торцевых здания в очень плохом состоянии.

Работы по восстановлению усадьбы начались в 1968 году. А чуть позже Кулаков поступает на заочное отделение Ленинградского государственного академического института живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина. Поступает потому, что прекрасно понимает: советов и помощи П. Д. Барановского, пусть и очень квалифицированной, недостаточно для того, чтобы осуществить такую сложную работу – воссоздать из небытия уникальную усадьбу XVIII века. Понимает, что ему совершенно необходимо получить специальное образование, набраться знаний, чтобы заниматься восстановлением и реставрацией профессионально. И чтобы иметь моральное право нести ответственность за усадьбу, Кулаков заканчивает институт, хотя это было ой как нелегко! Вот он – заветный диплом историка искусств.

Окончательно в Хмелиту Кулаков перебрался в сентябре 1988 года.

К этому времени были уже восстановлены юго-восточный флигель и галерея, соединяющая главный дом с флигелем. А реставрационные работы все годы с конца 60-х шли мучительно трудно и очень медленно. По сути, они не окончены и по сей день. Уже давно обрел прежний вид главный дом, уже давно залы и комнаты второго этажа стали похожи на те, что были тут двести лет назад. Но вот печи по углам в одной из комнат появились только сейчас. Почему? Кулаков многие годы неотступно искал по документам, письмам, воспоминаниям, какими они были, эти печи, как выглядели. И нашел. Упорство было вознаграждено. Построить их по рисункам и чертежам оказалось делом несложным для тех умельцев, которых опять-таки отыскал Кулаков.

Естественно, началу реставрации предшествовала долгая и кропотливая работа: сохранившиеся здания усадьбы подверглись комплексному обследованию, в частности, обмеру по рядам кирпичей. Было зафиксировано состояние зданий. Удалось обнаружить важные детали. Выяснилось, например, что стены дворца еще при строительстве были обиты изнутри бумагой, а на втором этаже нашли пробки, на которые крепились панели. Как, скажем, удалось узнать, что стены большого зала были выкрашены в зеленый цвет? Дело в том, что овальные окна «второго света» почему-то заложили кирпичом в 30-е годы XIX века. Когда Кулаков и его сотрудники открыли эти три окна, на боковой поверхности обнаружилась старая штукатурка, покрытая зеленой краской, нанесенной еще в пятидесятых годах XVIII века.

Много времени Кулаков провел в Центральном государственном архиве Октябрьской революции, высших органов государственной власти и органов государственного управления СССР (ныне – Государственный архив Российской Федерации). И был вознагражден. Удалось найти более сотни старых, еще дореволюционных фотографий, на которых были сняты и здания усадьбы, и интерьеры дворца. Негативы на стеклянных пластинах. Кулаков брал их с собой и делал отпечатки, пока не получил полный комплект фотографий. Без них проект реставрации был бы просто невозможен. Например, паркет в каждой из комнат второго этажа укладывался в соответствии с тем узором, какой можно было увидеть на старых снимках. К счастью, нашелся в Смоленской области мастер, умевший класть паркет на старинный манер.

Когда строили усадьбу, кирпич делали рядом с Хмелитой, в Барсуках. Крестьяне обжигали его в ямах. Умели. А для реставрационных работ большеразмерный кирпич привозили из Саратова – он более всего походил на давнюю крестьянскую продукцию. А еще Кулаков добивался, чтобы каменщики-реставраторы были самой высокой квалификации.

Сегодня уже восстановлена церковь, отстроена заново колокольня, каменщики кладут второй этаж одного из утраченных флигелей – северо-западного, а второй – уже в кирпиче, под крышей и ждет отделки. Завершена реставрация двух южных флигелей и каменной ограды. Трудно даже перечислить, сколько всего сделано. Сделано по неукротимой воле, собственно, одного человека – Виктора Кулакова! Как же много может совершить человек, целеустремленный и энергичный, воодушевленный идеей праведной и благородной! А в планах – восстановление конюшен, реставрация парка. «Хорошо бы не мешали, хорошо бы помогли, хорошо бы добыть денег и заплатить рабочим – ведь многие работают почти бесплатно», – вот заботы и мысли Кулакова.

Сегодня можно пройти по господскому дому. Он и в самом деле очень красив – двухэтажный, легкий, стройный. Чудный просторный зал с необычной импозантной печкой, изысканная красная столовая, кабинет хозяина. Но особенно, пожалуй, хороша лестница, ведущая в сад, полностью разрушенная и заново воссозданная по найденным документам. Дух давно ушедшей эпохи возвращается сюда.

Создание экспозиции – отдельная песня. Сколько сил пришлось положить на это Кулакову и его единомышленникам, сразу и не скажешь. Мебель и предметы, соответствующие времени, когда в усадьбе жил Алексей Федорович Грибоедов и его домочадцы, кропотливо подбирались долгие годы и стали неотъемлемой частью здания.

Казалось бы, можно остановиться: первый и единственный музей Александра Сергеевича Грибоедова создан, он уже существует. Усадьба в прекрасном состоянии. Осталось не так много – закончить работу с флигелями, поднять конюшни и привести в порядок парк. Но… дух созидания не покидает Кулакова.

Узнав, что неподалеку от усадьбы Грибоедовых располагалась усадьба Нахимовых, Кулаков проводит много времени в архивах и лично устанавливает, что именно там, а не на Псковщине, как считалось до того, родился великий русский флотоводец, адмирал Павел Степанович Нахимов. С этого момента Виктор Евгеньевич загорается новой идеей – возродить из небытия родовое гнездо Нахимовых! Из небытия, потому что, к сожалению, господский дом и приусадебная церковь полностью разрушены – не осталось даже руин, как в Хмелите. Для того чтобы появилась возможность восстановить еще одну славную усадьбу, Кулакову пришлось, преодолев ожесточенное сопротивление чиновников, добиться правительственного решения об образовании в Хмелите и на прилегающих территориях историко-культурного и природного заповедника! Колоссальное достижение! Теперь можно было начать все заново – только с новыми именами.

В качестве первого шага он создает в одном из двух оставшихся торцевых зданий утраченной оранжереи музей П. С. Нахимова. Тоже единственный в России, пусть небольшой, но зато с уникальными экспонатами. К чести руководства Российского флота, надо сказать, что без его помощи музей не появился бы. Сейчас Виктор Кулаков мечтает о следующем шаге – возрождении усадьбы. Проект уже готов. Осталось найти деньги. И неизвестно, что труднее в наше равнодушное время – создать проект или раздобыть деньги. Как только усадьба Нахимовых вновь станет реальностью, музей П. С. Нахимова переедет туда.

Поразительна неуемность этого человека! В другом торцевом здании оранжереи Кулаков устраивает небольшую гостиницу для посетителей музея – ведь люди порой приезжают издалека, и надо о них позаботиться. И опять мысли: «Не мешали бы, уж о помощи не прошу». Гостиницу пытались отнять, но, к счастью, не смогли – Кулаков за трудную жизнь свою приобрел бойцовские качества.

Территория Государственного музея-заповедника оказалась чрезвычайно богатой не только усадьбами, но и событиями. Неподалеку от Хмелиты, на Богородицком поле, происходил героический прорыв наших войск в октябре 1941 года под Вязьмой. Тогда в окружении оказалось пять наших армий – 16-я, 19-я, 20-я, 24-я и 32-я, а вместе с ними дивизии Московского ополчения. Всего, по уточненным подсчетам, более 1 миллиона человек! Не менее трети из них погибли, а 688 тысяч, по немецким данным, оказались в плену и тоже большей частью погибли, так как немцы были не готовы к такому количеству пленных, не имели для них продовольствия, не могли обеспечить минимальных условий для их существования. Наши солдаты умирали от голода, холода и болезней, и Богородицкое поле стало последним приютом погибших мучеников в этой чудовищной мясорубке XX века.

Кулаков, конечно же, включил Богородицкое поле в состав заповедника: работать здесь и не сделать ничего для увековечивания памяти погибших воинов было немыслимо. Недавно рядом с памятником героям появилась аллея со стелами, посвященными дивизиям, упорно сражавшимся до последнего патрона. Около памятника каждый октябрь, в очередную годовщину прорыва, хоронят останки воинов, найденные за лето поисковиками. В 2010 году было захоронено 109 останков.

Не остались без внимания и расположенные рядом с Богородицким полем развалины церкви, она уже восстановлена, осталось воссоздать колокольню. А рядом поднимается из руин флигель давно разрушенной усадьбы, в котором должен появиться музей, посвященный памяти погибших воинов в страшном сорок первом.

Вот и получается, что история Хмелиты – это одновременно и история Виктора Кулакова, история его жизни, без которой не было бы ни нынешней Хмелиты, ни заповедника. Возвращение памяти, возвращение прошлого, без чего невозможно будущее – достойная жизнь.

И сегодня Кулаков продолжает заниматься прежним делом. Но в нашей стране даже при кардинальных изменениях мало что меняется. Неизменным остается жесточайшее сопротивление чиновников, которое необходимо преодолевать всякому, кто проявляет инициативу и отстаивает свои идеалы. Во все времена это становилось именно теми условиями, в которых приходилось и приходится действовать подвижникам, живущим в России. Тем ценнее их достижения. Тем более благодарными должны быть мы людям, которые выполняли и продолжают выполнять свою миссию, несмотря ни на что.

Виктор Кулаков живет мыслями о будущем. Не случайно вместе с ним работают в Хмелите его сын и дочь.

«ЗНАНИЕ – СИЛА» № 6/2011