Текст книги "ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы"

В августе 1991 года я стал советником по экологии и здравоохранению у Ельцина, который занимал в то время пост председателя Верховного Совета Российской Федерации. Я ушел с поста заместителя председателя Комитета по экологии Верховного Совета СССР к Ельцину. Я хотел, как предлагал Бурбулис, работать на Россию, а не на Советский Союз, который распадается.

У меня был кабинет в Белом доме, на втором этаже. Окна выходили на Москву-реку.

Ельцин тогда же создал малоизвестный и мало что сделавший Государственный совет. Я стал членом этого Государственного совета, Ельцин был председателем, Бурбулис – государственным секретарем. Номер моего служебного удостоверения был 9. В этот конкретный момент я являлся человеком № 9 в России.

Правительство должно было быть хозяйственным руководством, а Госсовет – мозгом, политическим руководством страны.

Б. Ельцин и А. Яблоков в посольстве РФ в США. Июнь 1991 г.

Когда случился августовский переворот, мы с Дильбар на выходных были в деревне, в Петрушове. Ранним утром в понедельник приехали в Москву и от лифтера и соседей узнали о путче. Я помчался на работу, мне звонит Бурбулис и говорит, что решено сделать секретное правительство и меня просят быть заместителем председателя этого правительства, а председателем правительства будет Олег Иванович Лобов. Лобова я знал немножко, где-то уже мы с ним пересекались. Он был доброжелательный такой человек. Бурбулису я доверял, он для меня был очень большим авторитетом. И я согласился.

Кроме того, у меня не стояла проблема, участвовать или не участвовать. Я искренне, честно служил России. И я верил, был абсолютно уверен, что Бурбулис и Ельцин смотрят вперед, работают всерьез. Был издан секретный указ Ельцина, который сейчас уже опубликован, о создании резервного правительства, председателем которого назначается О. Лобов, а заместителями – А. Яблоков и С. Красавченко. В резервное правительство вошли представители российских министерств на уровне замминистров и начальников отделов. Силовых министерств тогда у России не было, но были те, которые обеспечивали ЖКХ, транспорт, сельское хозяйство, энергетику, промышленность. Всего нас оказалось около 30 человек. Мне было сказано, что это полный секрет и никто не должен был знать, что есть такое правительство, которое должно уехать из Москвы в Свердловск.

Мой водитель Володя какими-то окольными путями, зная, что я выполняю секретное поручение и что надо оторваться от «хвостов», если они будут, повез меня во Внуково.

Во Внукове все собрались в ВИП-зале. Тогда он назывался «залом официальных делегаций» или «депутатским залом». Мы все были депутаты, у всех были «корочки». Мы все должны были получить билеты на рейсовый самолет, но билетов нам не дали. Сказали, что нет мест. Мы тогда попросили билеты не в Свердловск, а в Челябинск, но и на это направление «нет мест». Стало понятно, что после попытки забронировать билеты нас отследили. КГБ тогда работал нормально, они нас выследили и заблокировали выезд.

Лобов стал куда-то звонить. Он раньше был каким-то крупным начальником Свердловской области и знал там все ходы и выходы. Лобов принял решение вернуться домой и рано утром собраться в Домодедово. Почему это решилось в Домодедово, я не знаю, похоже, потому, что там у него были какие-то связи. На другой день снова собираемся уже в депутатском зале в Домодедове и снова не можем вылететь. И Лобов снова ведет всякие переговоры, и я слышу, как он говорит в трубку какому-то большому начальнику: «Ну, ты имей в виду, если нас не выпустишь, то тебе будет очень плохо, ведь это все закончится, и мы тебе этого не забудем». Это ли сработало или его личная договоренность с летчиками сработала, но всех нас и сопровождающих офицеров охраны посадили в самолет, и мы уже к вечеру прилетели в Свердловск.

Мы полетели в Свердловск не случайно. Это была вотчина Ельцина, и Э. Россель, и вообще вся местная власть, безусловно, поддерживала Ельцина. И была поддержка со стороны Уральского военного округа. Мы были уверены, что Уральский военный округ нас не выдаст. Что этот батальон или взвод автоматчиков, который с нами был, мог сделать? Да ничего. Но главное было то, что никто никогда не сунулся бы в Уральский военный округ. Уральский военный округ этого бы не позволил, да и военное командование этого бы не сделало. Выбор Свердловска был обусловлен тем, что это был надежный район, который в любом случае оставался бы преданным Ельцину.

Дильбар осталась в Москве. Она знала, что я уезжаю в Свердловск. Сын Дильбар – Сережа – был в то время на практике в Швеции, работал в каких-то архивах. Он звонил домой, волновался, но мы не стали ничего ему по телефону рассказывать. Просто успокоили, что с нами все в порядке.

Пока я был в Свердловске, к Дильбар приходила одна моя родственница, чтобы ее охранять. Родственница пришла с большим каким-то ножом, потому что в метро люди видели списки – 100 человек, включая меня, – которых путчисты требовали арестовать. Я, как говорят, был в этом списке, видимо, по формальному признаку, как работающий с Ельциным человек. Правда, я никогда больше нигде не слышал об этих списках, но родственница наша однозначно утверждает, что в метро они были расклеены.

Прямо в аэропорту Свердловска, на поле, нас ждали какие-то автобусики, в которые мы сели, и нас куда-то повезли. Потом выяснилось, что мы едем в один из четырех секретных пунктов управления страной. В советское время было сделано четыре подземных бункера для управления страной в случае войны или другой чрезвычайной ситуации. Эти бункеры были оборудованы правительственной связью, и там можно было развернуть какие-то правительственные службы. Сверху это было как обычное здание, как обычный санаторный дом – трехэтажный, по-моему. Обычный вход, только вниз спускаешься на несколько маршей, и там железные двери, и четыре или пять этажей внизу.

Было 20 августа. Путчисты сместили Горбачёва, объявили, что власть полностью в их руках и что все должны им подчиняться. Никто не знал, чем все это закончится. Наша задача была убедить местные органы власти, руководителей регионов присоединиться к Ельцину, перейти в его команду. Ельцин тогда издал специальный указ, которым объявил путчистов вне закона, приказывал не подчиняться путчистам и арестовать их. В стране повисло двоевластие. С одной стороны – нелегитимные путчисты, сместившие законно избранного президента Горбачёва. С другой стороны – Ельцин, который взял на себя сам полноту власти. Ельцину ведь никто не передавал власть в Советском Союзе, он был только руководителем России. И было очень важно, с кем пойдет страна. Победа над путчистами состоялась потому, что силовые структуры пошли за Ельциным. Они не подчинились командирам, которые были среди путчистов. Силовые структуры в конце концов подчинились Ельцину. Это был ключ ко всему. Но нужно было, чтобы и страна, региональные органы власти повернулись к Ельцину. И наша задача – резервного правительства – состояла в том, чтобы перетянуть регионы на сторону Ельцина.

В регионах мало кто понимал, что происходит в Москве. Так было в том числе и потому, что события сменяли друг друга невероятно быстро. Все решалось часами. Время, которое течет во время революции в революционных центрах, – оно совершенно по-другому течет, чем время во всей стране, тем более такой большой, со многими часовыми поясами, как наша. И вот все министры резервного правительства звонили по своим линиям в регионы всем своим подопечным по министерствам, объяснять, что происходит, и убеждать поддержать Ельцина. Лобов сам звонил руководителям регионов и виртуозным образом, как я понимаю, этим занимался. Он говорил, что военные уже с нами, что нельзя верить тому, что пишут в газетах, а у нас правительственная связь, и мы рассказываем все, как есть на самом деле. И я думаю, даже может быть, не только эти рассказы Лобова и «министров», но и сам факт того, что создано резервное правительство и, что бы ни случилось с Ельциным, есть какая-то структура, убеждали. Существование назначенного Ельциным резервного правительства показывало, что мы действуем не спонтанно, обстоятельно, смотрим вперед, думаем о стране. За нами чувствовали какую-то силу и какую-то основу. Это была маленькая капелька в пользу Ельцина, чисто психологический аргумент.

Моя и С. Красавченко задача была координировать работу министров и обобщать полученные от них сведения для Лобова. Лобов каждые несколько часов передавал информацию от нашего резервного правительства Ельцину.

Конечно, многие представители регионов колебались, не зная, как поступить. Некоторые начинали торговаться. Тем не менее в конце первого же дня нашего пребывания в бункере стало ясно, что большинство на нашей стороне и не поддерживает путчистов.

Я не преувеличиваю значение нашего резервного правительства, это было лишь одно из многих действий команды Ельцина в те дни. С утра до вечера Ельцин, Бурбулис и все остальные думали, что сделать, каким образом побороть путч. Основное направление – это связь с военными, когда на сторону Ельцина встал Грачев. Я думаю, что кто-то параллельно с нами действовал и по военной линии: связывались с округами, говорили, объясняли. Для нас это было все всерьез, для нас это была не игра.

Там же, в бункере, мы и переночевали, даже на улицу не выходили… На следующий день, когда уже стало ясно, что более или менее у нас все получается, мы поехали на организованный в Свердловске огромный митинг на главной площади и выступали на этом митинге. Лобов выступал и говорил, что вот мы – посланцы от Ельцина, что многие нас поддерживают. Я помню, что это был такой энтузиастический большой митинг. Мы с этого митинга вернулись обратно в это свое логово, и на следующий день, собственно, уже все закончилось. Путчистов арестовали, и мы вернулись в Москву обычным рейсовым самолетом.

Лобов представил всех военных, которые охраняли нас во время работы резервного правительства, к наградам. Я тоже представил к наградам моих сотрудников в Белом доме. И все они были как-то награждены. Нас никто не представил, но и не в этом дело. Просто были такие три напряженных и тревожных дня в жизни.

Потом, когда все уже было позади, ко мне как-то раз пришел Лобов и говорит: «Алексей Владимирович, смотри-ка, а в указе-то о нашем резервном правительстве даты нету». А там написано: подчиняться приказаниям этого правительства как приказаниям Ельцина. Смех смехом, а месяца через два или три Лобов обратился к Ельцину и этот указ о наших безграничных полномочиях был отменен.

Лобов стал руководителем Администрации президента и проработал на этом посту долгое время. Потом работал в Совете безопасности. А потом ушел в какую-то строительную фирму, я его где-то в самолете потом встретил лет десять назад, спрашиваю: «Олег, чего делаешь?» Он говорит: «О, я, – говорит, – окошки делаю…»

Вспоминается первое заседание правительства, правительства России, которое провел Ельцин. Тогда председателем правительства был Ельцин, а заместителем председателя был назначен Гайдар.

Я сейчас понимаю, какая была сделана тогда крупная ошибка. Прежде чем предложить работу в правительстве России Гайдару, Ельцин разговаривал с Явлинским. У Явлинского на тот момент было больше опыта государственного управления, да и экономистом он был более крупным, чем Гайдар. Явлинский попросил себе полномочий, возможности действовать. У него была программа «500 дней», и он хотел ее реализовать. Ельцин же настаивал на том, что это он должен все контролировать. И в результате Явлинский в правительство не пошел, а Гайдар согласился на эту работу. Знал ли он, что с Ельциным очень трудно работать, неизвестно. Ельцин ведь мог, с одной стороны, сказать, что не будет вмешиваться, с другой – прийти и приказать: «Делай так и никак иначе».

Так вот, первое заседание правительства. Это было в зале заседаний Политбюро ЦК КПСС, на четвертом этаже на Старой площади. Длинный зал, посередке длинный стол, за которым сидят члены правительства, а по бокам стоят столики для приглашенных. Я, как советник и член Государственного совета, сидел за одним из этих маленьких столиков. И вот Ельцин входит и обращается с первой речью к первому правительству: это Гайдар, Чубайс и т. д. Ельцин сказал тогда, что вы – правительство народного доверия, вы не имеете права на личное обогащение, на квартиры и машины, вы должны быть безупречны и кристально чисты. И еще он говорил, что будет очень тяжело, что надо продержаться полгода, унести с собой весь негатив и всю тяжесть болезненных перемен, а потом придут другие люди и продолжат реформы.

Теперь мы знаем, как все обернулось. Не сбылись слова Ельцина про эти полгода. А первый «Мерседес» в Кремле появился у Бурбулиса. Я прихожу к нему и говорю: «Ген, ты что, с ума сошел?» Мы были на «ты». Ну, он куда-то меня послал подальше.

В своем кабинете в Кремле. 1993 г.

Бурбулис – который вроде бы идеолог, правая рука Ельцина, одна из самых заметных фигур, приехал в Кремль на «Мерседесе». Ельцин ездил тогда на собственном «Москвиче». И я на своем «Москвиче» приезжал в Кремль. Только потом нам дали служебные «Волги».

Мое рабочее место было теперь в четвертом корпусе Кремля. Это такой большущий желтый дворец за Спасской башней. Передо мной этот кабинет занимал председатель Президиума Верховного Совета Лукьянов. Рядом со мной был кабинет советника по экономике – академика Р. Гранберга. Рядом был и кабинет Бурбулиса.

Моя роль как советника кроме всего прочего была в том, чтобы предлагать кандидатуры министров здравоохранения и охраны окружающей среды. Я предложил Виктора Ивановича Данилова-Данильяна на пост министра экологии и Андрея Ивановича Воробьева на здравоохранение. Ельцин с моим выбором согласился.

Воробьев продержался в правительстве год с небольшим. У Ельцина был взрывной характер, и уволил он Воробьева довольно жестоко. Помню, что сидит правительство за длинным общим столом. Я, как обычно, сзади. Ельцин обращается к Воробьеву и прямо говорит: «А вас я увольняю». И Воробьев падает на пол. Теряет сознание. И его на носилках уносят из зала. И это был не единственный такой случай увольнения прямо на заседании правительства. Почему уволили Воробьева, я не знаю. К тому моменту я уже был не советником по экологии и здравоохранению, а советником только по экологии. Советником по здравоохранению была назначена Е. Лахова. Она очень хотела быть на этой позиции.

В мои функции входило визирование документов, которые подавались на подпись Ельцину, если в этих документах была экологическая составляющая. Что значит завизировать? Я должен был их проконтролировать, чтобы там не было ерунды с экологической точки зрения. И другая задача – экологическое сопровождение президента. Если президент ехал в какую-то поездку, то я должен был представить ему записку, которая бы говорила о тех экологических проблемах, с которыми он столкнется в регионе. Надо было дать подробный анализ, на что обратить внимание, что в регионе делается плохого и хорошего, – такой документ на трех-пяти страницах. Это была рутинная, но очень серьезная работа. Приходилось перерабатывать большие объемы информации. Но это было очень интересно.

В бытность советником я много ездил с Ельциным по стране. Я с ним был в Чернобыле, в Брянске, в Омской области, в Астраханской области, в Бурятии. Например, поехали мы в Астрахань, на Астраханский конденсатный комбинат. В делегации был, конечно, Черномырдин, как министр энергетики и топливной промышленности. Как и все поездки президента, эта должна была поддержать какую-то отрасль, принять решение. И нужно было, видимо, поддержать Астраханский газоконденсатный комбинат. А я знал, что Астраханский газоконденсатный – это одно из самых проблемных, горячих мест, потому что там газ идет с сероводородом, а выбросы сероводорода – опасная вещь. Официально не сообщалось, но слухи ходили, и я был уверен, что слухи правильные, что в результате каких-то чрезвычайных выбросов были смертельные случаи. Для того чтобы погибнуть, нужно этого сероводорода вдохнуть очень немного – отключается нервная система, и человек погибает. Кроме того, я знал, что в 30–40 километрах от Астрахани было проведено 12 или 15 подземных ядерных взрывов. Идея была какая? С помощью подземных ядерных взрывов в залежах соли – соляных куполах – создать полости для хранения газоконденсата. Считалось, что ядерный взрыв расплавляет породу и получается как бы стеклянный шар внутри, очень крепкий, который будет держать газ. Взрывы провели, но расчеты оказались неправильными. Соляные породы обрушивались, полости разрушались, и радионуклиды стали выходить наружу. А там везде подземные воды, и эти радионуклиды могли попасть в Волгу. Потом уже было признано, что это – техногенная катастрофа.

Так долгие годы содержались реакторные отсеки аварийных и отслуживших АПЛ на базах ВМФ под Владивостоком

И вот приезжаем мы в Астрахань. Сидим, обедаем, а после обеда Ельцин должен был выступить на митинге перед рабочими комбината, которые уже собрались. Все товарищи за столом рассказывают Ельцину, как прекрасен газоконденсатный комбинат, как это важно, как надо его поддержать. А я говорю: «Борис Николаевич, тут ведь проблема экологическая огромная» – и рассказал и про сероводород, и про взрывы. Смотрю – президент наливается красным, набычился весь. И чувствую я, что ему все, что я говорю, просто не нравится, не в жилу. Я ему заранее готовил записку по Астрахани, она у него была в папке на столе. Но я же не знал, прочитал он мою записку или не прочитал, но вижу, что за обедом про комбинат говорят только хорошее. Вот я и стал рассказывать плохое. Ельцин мне в ответ: «Вы неправы!» А меня уже понесло, я не могу остановиться.

Я говорю: «Что значит – не прав? Это факты».

Заканчивается обед, Ельцин выходит на балкон и вдруг начинает говорить то, что я ему только что рассказал: «Я знаю, какая здесь плохая экологическая обстановка, я знаю, что эти проблемы надо решать». Это значит, Ельцин мог мгновенно схватывать и изменить свою точку зрения. Он, конечно, был умным человеком.

Во всех последующих официальных решениях по результатам этой поездки было сказано, что нужно принимать меры по обеспечению экологической безопасности. А затем мы укрепили эти решения документами Совета безопасности. В результате эти скважины с радиоактивным рассолом укрепили и огородили. Правда, потом эти радиоактивные трубы куда-то растащили дачники. Обычный бардак…

Еще одна история с Ельциным. По предложению министра иностранных дел Козырева Ельцин назначил меня председателем Правительственной комиссии по затоплению радиоактивных отходов в морях, окружающих Российскую Федерацию.

То ли МИД должен был что-то предпринять к годовщине Лондонской конвенции, то ли уже просочились сведения, что СССР затопил огромное количество радиоактивных отходов… Но вот была создана комиссия, в которую вошли представители Военно-морского флота, Минатома и все, кто был связан с радиоактивными отходами. Мы направили запросы во все ведомства с требованием представить данные о том, где, когда и сколько радиоактивных веществ захоронено.

Поскольку запрос шел от правительства, мы все обобщили и сделали доклад о том, где какие подводные лодки и реакторы лежат. В комиссии у нас был один представитель Курчатовского института, очень крупный атомщик. Я, как советник президента и председатель комиссии, вызвал его и говорю: надо посчитать общую активность. Мне было ясно, что в одном месте – две баржи, в другом – три подводные лодки, в третьем – 17 тысяч контейнеров. А сколько это все в кюри? Я спрашиваю: «Вы можете это сделать?» Ну, говорит, да, приблизительно. Я говорю: «Все, идите в мою комнату отдыха, я закрываю вас на ключ, когда посчитаете, постучите». Он вышел часа через три.

Президент Борис Ельцин:

«И что мне с этой книгой делать?»

Рисунок Олега Зотова, Мурманск

У нас получился очень внятный доклад, показывающий, какое количество радиоактивности лежит в Японском море, какое – в Карском море, какое – на Новой Земле. Прихожу с этим к Ельцину и говорю: «Борис Николаевич, вот смотрите, вот доклад, вот результаты. И у меня просьба к вам – давайте откроем это все. Зачем России секретить то, к чему мы не имеем отношения? Это было советское время, холодная война, мы к этому не имеем отношения, у нашей свободной демократической России нет обязательств хранить это все в секрете – зачем это делать? Давайте обратимся к другим странам, чтобы они тоже рассекретили свои данные». Ельцин дал добро. И тогда в предисловии к этому докладу я написал, что мы обращаемся к правительствам всех стран, мы представляем им наш первый опыт и просим всех других сделать такие же сообщения.

И такие же данные были открыты другими государствами.

Тогда же я пришел к руководителю Администрации президента Сергею Александровичу Филатову и сказал: «Ельцин разрешил это все открыть, я прошу вас – давайте сейчас опубликуем наш доклад». Он меня только спросил: «Сколько экземпляров?» Я говорю: «Пятьсот. Двести экземпляров по посольствам разошлем, сто – в библиотеки, остальное раздадим». И через два дня на ротапринте все это было сделано. Мы назвали наше издание Белой книгой. Белая книга, потому что сто штук были сделаны в белой обложке. Остальные – в красной. У меня даже осталась парочка Белых книг.

Конечно, эта книга, размноженная на ротапринте, не была настоящей публикацией. Но ее мгновенно перевели на английский язык в США. А потом, лет через семь или восемь, мне написал редактор американского журнала Marine pollution с предложением написать статью по материалам Белой книги в их журнал, чтобы была хотя бы какая-то официальная публикация этих данных. Я написал статью, поставив в соавторы всех, с кем мы готовили доклад.

К сожалению, наша Белая книга не привела ни к каким решениям и изменениям. Начало 90-х – с 90-го по 93-й год – было периодом эйфории. Мы наивно думали, что другие страны так же, как и мы, хотят демократии, всеобщего блага. Но на практике из других стран к нам хлынули авантюристы, люди, стремящиеся взять все, что плохо лежит. Западный мир повернулся к России не хорошей стороной, а противной. Оттого и расцвела сейчас ненависть к Западу, что в 90-е к нам нагрянули отбросы западного общества. Но и государства тоже были хороши. Ведь и другие страны – США, Швейцария – тоже сбрасывали отходы от атомных бомб и атомных электростанций. Но Швейцария хотя бы сбрасывала низкоактивные отходы на большие глубины.

В Международной Лондонской конвенции по защите морей от загрязнения есть запрет на сбросы в мелководье, но нет запрета на сбросы в глубину больше 4 тысяч метров. Полной картины у нас до сих пор нет, хотя Россия представила все, что было сделано в СССР. Потом оказалось, что по ошибке в докладе не хватает каких-то сведений. Но это именно по ошибке, а не по злому умыслу. Опубликованные нами тогда данные до сих пор не устарели. С тех пор серьезных сбросов в моря не было.

После того как мы открыли данные по радиоактивному загрязнению морей, на меня поимели зуб атомщики и руководители Военно-морского флота. И я чувствую, что публикация Белой книги – это одно из тех действий, которое вызвало неудовольствие истеблишмента, правящей элиты. Но тогда мы только-только вышли из Советского Союза, в котором все было засекречено. И я чувствовал: моя обязанность, моя задача – найти и предать гласности информацию обо всем, что может представлять опасность и выстрелить когда-то в будущем. Не для того, чтобы сказать: «Ах, какие мы были плохие», а для того, чтобы представлять реально экологическую опасность, которая есть.

Справа от А. Яблокова помощник Б. Ельцина А. Корабельщиков. 1992 г.

Тогда же, в мою бытность советником, ко мне обратился Лев Александрович Федоров, которого я раньше не знал. Федоров пришел ко мне в связи со скандалом, потому что он вместе с коллегой опубликовал в прессе статью про химическое оружие. И я тогда взял их под защиту, потому что их хотели арестовать и судить. Потом мы стали все больше и больше общаться, и Федоров рассказал мне, что есть огромное количество засекреченных работ по пестицидам. Я, как советник президента, написал из Кремля «телегу», и Федорову открыли архивы спецхрана, где хранились авторефераты кандидатских и докторских диссертаций. Федоров просмотрел 400 авторефератов, где черным по белому были напечатаны реальные данные об экологической опасности пестицидов, результаты исследований их влияния на живую природу и здоровье человека. Потом в Центре экологической политики России мы опубликовали книгу, где представили эту информацию.

Еще одна история из советского прошлого – это киты. Китов добывали на мясо, на технический жир, на корм норкам и другим пушным зверям.

Мы, конечно, знали, что в СССР процветало дикое браконьерство. Но оценить масштабы, географию, размах этого браконьерства мы не могли. Официальных данных в открытом доступе не было. Мы знали, что в Международную китобойную комиссию СССР каждый год предоставлял подтасованные данные по мясу, жиру, числу добытых зверей. Эти данные просто по балансу не сходились. И я своей властью создал рабочую группу при советнике президента по экологии. В эту группу вошел В. А. Земский как руководитель, вошли Д.Д. Тормосов, А.А. Берзин. И я поставил задачу перед группой – сложить все данные, которые есть, потому что я знал, что эти данные есть. Группа получила доступ к реальным отчетам китобойных флотилий, к первичным документам, которые, оказывается, лежали во Владивостоке, в Одессе, в Калининграде как секретные материалы. Я хотел опубликовать эти материалы, обратился в Рыбный комитет, где мне ответили отказом и заодно написали письмо генеральному прокурору, что Яблоков открывает государственные секреты. Мной занялась Генеральная прокуратура. И только благодаря тому, что министр охраны природы Виктор Иванович Данилов-Данильян встал на мою сторону, уголовное дело было закрыто. Но данные так и не были официально опубликованы от лица Рыбного комитета. Страна не хотела официально признаваться в браконьерстве.

Мы опубликовали наши исследования за подписями советника президента по экологии и министра охраны окружающей среды. Эта публикация была очень важна с биологической точки зрения. Оказалось, что наши китобойные флотилии выбили целиком несколько популяций в Аравийском море, в северной части Индийского океана, у Южной Америки. Раньше было непонятно, почему так медленно восстанавливаются китовые стада? Запрет на добычу китов действовал с 1986 года, а численность китов не растет! Выяснилось, что по официальной отчетности для Международной китобойной комиссии СССР выбил 50 горбатых китов, а на самом деле – 50 тысяч! Это меняло всю картину Мирового океана.