Текст книги "ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы"

3 октября 1993 года я отмечал 60-летний юбилей. Я этот день рождения хорошо запомнил, потому что после него подал заявление об уходе из советников президента, об отставке.

Я был одним из немногих советников, работающих на постоянной основе, каждый день с утра до вечера. И получалось, что я входил в ближайшее окружение президента. Тогда А. Чубайс и Е. Гайдар были в правительстве, а в администрации работали Г. Бурбулис и С. Шахрай. Был еще Президентский совет, куда кроме советников входило… человек 20. Там был Анатолий Собчак, Алла Ярошинская, Гаврила Попов. И я в этом совете даже какую-то неформальную функцию координатора выполнял и поэтому иногда залезал не в свои экологические дела, а в какие-то общие. И меня, конечно, очень тревожило противостояние Верховного Совета и Администрации президента. Об этом противостоянии подробно рассказано в воспоминаниях А. Коржакова.

Проблема была вот в чем. Импичмент, по Конституции, мог быть объявлен в том случае, если две трети депутатов за это проголосуют. То есть надо было набрать 1200 депутатских голосов за импичмент. Получалось, что нужно перетянуть на свою сторону – на сторону президента – человек 100, и тогда импичмент стал бы невозможным. Я считал, что нужно пообещать людям государственные должности, еще что-то, чтобы они просто проголосовали за нас, чтобы избежать конфронтации. О том, что возможно кровопролитие, я даже и не думал. Это же безумие какое-то было. Мою идею не поддержали. Ельцин был сильно «подогрет» Коржаковым, который имел на него огромное влияние, не меньшее, чем Бурбулис. А Ельцин, к тому же, был человек очень взрывной.

Решение о расстреле Белого дома кардинально противоречило моим представлениям о развитии России, этого просто не должно было быть. Я, конечно, не был защитником Белого дома, хотя среди защитников были мои друзья: Меныциков и другие. Я был на стороне Ельцина, но не мог принять его решения об использовании оружия. И я подал заявление об отставке, думая, что Ельцин меня выгонит. Он же был очень жестким человеком, я уже приводил пример с увольнением министра здравоохранения А. Воробьева, также он уволил министра топлива и энергетики РФ В. Лопухина.

Я написал заявление Ельцину об отставке. Тогда как «запасной аэродром» я создал Центр экологической политики России, полагая, что ухожу в «вольное плавание».

Но Ельцин при всей его жесткости и даже жестокости к людям относился достаточно внимательно. И он спросил своего помощника: «А чего Яблоков хочет?» Я подумал-подумал и сказал, что хочу создать комиссию по экологической безопасности в Совете безопасности. И указ о моем назначении начинался так: «Учитывая желание Яблокова сосредоточиться на работе в Совете безопасности». То есть он с уважением отнесся к моей просьбе, не бросил в меня камень. Видимо, он понимал, что я не играю в какие-то игры.

Рабочая поездка А. Яблокова в составе делегации народных депутатов России с председателем Госатомнадзора Юрием Вишневским (на фото № 1 четвертый слева). Горно-химический комбинат в Железногорске, Красноярский край, 1992 г.

На этом месте в Железногорске планировалось строить завод по переработке отработанного ядерного топлива из-за рубежа

Обращение А. Яблокова и В. Данилова-Данильяна к президенту Б. Ельцину заставило его изменить формулировки своего первоначального указа, разрешающего строительство РТ-2. Спустя год по решению Верховного суда России соответствующий абзац этого злосчастного указа был вообще отменен как противозаконный

Поездка на Белоярскую АЭС. 1993 г.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что было два Ельцина. Один Ельцин – Ельцин стремящийся, это с 1988 по 1994 год, наверное. И я поверил этому Ельцину, что он может повести страну к этому светлому будущему. В 1993 году он сделал колоссальную ошибку, пошел на открытый конфликт, допустил расстрел Белого дома. И после этого конфликта я подал заявление. Но в целом я все-таки считал, что хочу продолжать реформы и помогать Ельцину реформировать Россию. Это был Ельцин демократический, резкий, который ошибался, дела которого я не всегда мог одобрить. Но в целом все его движения, то, что он делал с Россией, были направлены на то, чтобы сделать Россию демократической. Другого Ельцина, после 1995 года, я уже знал мало и наблюдал издалека. Он был какой-то потухший. Не только потому, что был болен. Не знаю, попал ли он под влияние семьи, Березовского, кого-то еще. Но мое ощущение личное такое: Ельцин до 1994 года – это один человек, а потом – другой человек, который мне не особенно нравился и за которым я не хотел идти.

Я искренне считал, что Комиссия по экологической безопасности в Совете безопасности может сделать многое. И она действительно сделала очень многое. Мы проводили заседания регулярно: 12 октября – первое заседание, 9 ноября – следующее, и дальше ежемесячно. Это была единственная комиссия Совета безопасности, которую возглавлял штатный сотрудник Администрации президента. Все другие комиссии возглавлялись министрами или членами правительства. Документооборот моей комиссии превышал документооборот всего Совета безопасности в несколько раз.

Как мы работали? Мы сформулировали свою позицию, видение экологической безопасности. Начали с рассмотрения концепции экологической безопасности и дальше двигались по плану, шаг за шагом. По каждому вопросу мы создавали специальные рабочие группы, которые возглавлялись обычно министром или заместителем министра по направлению. Готовили большой материал, который распространялся на Совете безопасности, и потом шло обсуждение. Результаты обсуждения мы фиксировали, по результатам обсуждения направляли письма. Вот, например, было принято решение о создании Экологической службы Министерства обороны, и такая служба была создана.

Мы обсуждали общие проблемы и техногенные аварии и катастрофы, обсуждали радиационную безопасность. Нами был сделан вывод, что утилизация атомных подводных лодок проводится неправильно, Минобороны не справляется с этой задачей, надо передать работу Минатому. И это было сделано. На наши решения до сих пор ссылаются.

Атомная подводная лодка «Комсомолец»

Делалось все быстро. В ноябре было заседание по гибели подводной лодки «Комсомолец». Дальше, в декабре – об уничтожении химического оружия, о деградации почв. 11 января – ультрафиолетовая радиация и обеспечение экологической безопасности. В феврале – территория Северного Прикаспия. Март – о качестве продовольственного сырья и продуктов питания. Апрель – загрязнение подземных вод.

Май – об угрозе экологической безопасности от ввоза токсических отходов.

Тогда в ФСБ была создана экологическая группа по нашему наущению. Они нам представили записку о том, что, по их данным, Россия используется как свалка для европейских токсических отходов. В районе Питера была построена дорога какой-то австрийской фирмой. И эту дорогу построили якобы на очень выгодных для России условиях. Но одним из условий строительства была закладка фундамента дороги на основе материалов компании-застройщика. Так вот, они в фундамент заложили токсические отходы, завезенные из Австрии. Дорогу в итоге ликвидировали, а эту фирму больше не стали к нам пускать.

Июнь – о расхищении лесных ресурсов. Июль – об обеспечении экологической безопасности при чрезвычайных ситуациях. Я тогда еще издевательски говорил, что нам не нужно никакого Совета министров, а нужно только одно МЧС, которое только-только было создано. После этого на меня обиделся Шойгу. И много позже на каком-то Совете безопасности, где меня не было, Шойгу сказал, что он очень недоволен работой Яблокова, который допускает раскрытие государственных секретов: опубликовал карту расположения складов с химическим оружием с такой точностью, что она может служить «подспорьем для террористов». Карту мы с Федоровым действительно опубликовали, но она была открытая.

Нашей комиссией в Совете безопасности впервые было рассмотрено влияние космической деятельности на экологию. Уже потом этой темой занялся С. Кричевский и другие исследователи. На наши документы по экологической опасности космической деятельности и по сей день ссылаются. На основании собранных нами данных были приняты разные решения, в том числе и отдельно по некоторым регионам. Например, Якутия, загрязненная остатками вторых ступеней ракет, до сих пор руководствуется нашим документом.

Всего было выпущено четыре тома документов Межведомственной комиссии по экологической безопасности Совета безопасности России. Три тома – под моим руководством, четвертый – Валерием Меныциковым, когда меня в Совбезе уже не было. Мы планировали работу заранее, поэтому даже после моего ухода план работ, который мы наметили, соблюдался.

Мой уход из Совета безопасности был связан со следующим. Комиссия по экологической безопасности активно работала с 1993 по 1995 год. И потихонечку я начинал замечать, как изменилось отношение к экологии, как среди входящих в мою комиссию министров и замминистров, так и в Кремле. Раньше и я сам ходил к Ельцину по вопросам экологии, и к экологии относились с придыханием и пониманием, а к 1995 году потихонечку это стало уходить. Раньше, если я говорил о каких-то экологических проблемах, то встречал хотя бы внимание, а часто и заинтересованность. Потихонечку это заинтересованное отношение исчезало. Я стал все чаще встречать в Кремле, как я это называю, «рыбьи глаза»: я разговариваю с человеком и чувствую, что он не верит мне, когда я говорю об экологических проблемах. Он думает, что я под видом экологических проблем хочу сказать о каком-то экономическом проекте, который может принести обогащение, или возможность влияния, или что-то еще.

Сейчас я думаю, что это чековая приватизация и залоговые аукционы привели к тому, что страна и «элита» стали меркантильными. Они стали видеть только прибыль и думать о быстром обогащении, и это захватывало, это затягивало людей. Из бессребреников представители власти стали если не стяжателями, то активными накопителями. Пришла психология накопления: побольше урвать, побольше схватить. И даже считалось, что так и надо для перехода к рыночной экономике, которая требует, чтобы капитал рос.

Решения моей комиссии в Совете безопасности становились все менее и менее значимыми. Они больше не привлекали внимания. Это сказывалось и на помещениях, которые мы занимали. Сначала мы перешли в огромный 11-й корпус, где был Совет безопасности. Потом нас перевели в какой-то другой старенький корпус, который был набит аппаратурой. Там была жуткая охрана, еще хуже, чем в 11-м корпусе, потому что это был, по-видимому, центр прослушки. Мой кабинетик стал маленьким, и сотрудников стало меньше. Я понимал, что дальше мне в Совбезе делать нечего.

С президентом Академии наук Юрием Сергеевичем Осиповым

Я снова подал Ельцину заявление об отставке: «Прошу меня освободить от занимаемой должности, хочу вернуться в Академию наук». Для этого не было никакого конкретного повода, а если и был, я его сейчас не помню. На мою просьбу об отставке ответа не было. Я знал, что документооборот внутри администрации налажен хорошо и что на поданное заявление через неделю должен быть ответ. Я написал второе заявление и снова остался без ответа. Меня это начало смущать: «Что за ерунда?» Я понимал, что движением документов такого рода руководит глава Администрации президента Анатолий Чубайс. Что никак иначе, кроме как по заявлению на имя президента, я уйти из Совета безопасности не могу: меня назначали Указом президента и подчиняюсь я тоже непосредственно президенту Я понимал, что только Чубайс мог «затормозить» мое заявление, да мне на это и намекали. Я стал пытаться пробиться к Чубайсу на прием, но не мог, меня не принимали. Тогда я отправился к кому-то из знакомых, у кого была первая вертушка. В правительственной связи было две вертушки: первая (200 номеров высшей уровней связи) и вторая (уровень замминистра). У меня первой вертушки уже не было. И вот я от кого-то из знакомых по первой вертушке позвонил Чубайсу. После нескольких звонков удалось поймать его в машине. Говорю ему: «Анатолий Борисович, почему вы не пускаете мое письмо к президенту? Я хочу уйти в отставку». Он мне ответил, что, мол, поговорите с Кудриным. И все, разговор окончен. А. Кудрин был заместителем Чубайса. Я его не знал, хоть по формальной линии он руководил аппаратом Совета безопасности.

Я пошел к Алексею Кудрину. Кудрин – такой мягкий, интеллигентный, обаятельный. Кофе меня напоил, о котором я до сих пор вспоминаю. Кофе был супер, и чашечки хорошие. Я ему рассказываю, как экология важна, как это все нужно и интересно. А он мне отвечает: «Алексей Владимирович, я эти лекции Никиты Николаевича Моисеева слушал и ваши учебники читал». Я возмутился еще, как же так, он все знает, но ничего не делает. На том разговор и закончился.

Так и не получив ответа на свое заявление президенту, я просто написал заявление на имя президента Академии наук, что хочу вернуться и прошу восстановить меня в Академии.

С президентом Академии наук Юрием Сергеевичем Осиповым я был в хороших отношениях. Он был явно демократически настроенным, доброжелательным человеком. Он мне очень нравился. Мы даже были на «ты». Я с ним встретился, сказал, что хочу вернуться в Академию, что мне нечего делать в Совете безопасности, но я хотел бы продолжать работу по экологии.

После этого в Российской академии наук по моей инициативе был создан Научный совет по проблемам экологии. Но Осипов уже был тогда связан разными обязательствами и поэтому назначил главой Совета своего заместителя академика Н.П. Лаверова, а меня сделал его замом.

Я всерьез взялся за создание Совета по проблемам экологии и чрезвычайным ситуациям при Академии наук.

Я стал проявлять активность, инициативу, но очень быстро понял, что ничего существенного сделать нельзя, потому что Лаверов все мои попытки мгновенно отсекает. Он был очень опытным царедворцем с опытом работы председателем Комитета по науке и технике в Советском Союзе, но в то же время академик, уранщик и на самом деле хороший ученый. Он, как администратор, ничего не хотел, боялся и прекрасно понимал, чем можно заниматься, а чем нельзя. А у меня такого понимания нет, оно другое. Я понимаю, что есть экологическая проблема, которую надо решать независимо от того, получу я шишки или нет.

После моего возвращения в Академию появился документ, меняющий структуру Совета безопасности. Руководителем Комиссии по экологической безопасности значился уже академик Лаверов. Снятия моего не было, а назначение Лаверова было. Я думаю, что Чубайс, талантливый, опытный администратор, понимал, что попадание моего заявления на стол президента опасно, и замял это дело.

В начале 90-х страна открылась. Я очень надеялся, что такая открытость страны, связь с Европой, с Америкой, даст нам пример дальнейшего развития и рельсы, по которым можно будет развиваться. Этого не случилось.

Но это было очень интересное время. В бытность депутатом Верховного Совета у меня сложились хорошие отношения с рядом европейских и американских парламентариев. Тогда я познакомился и с Элом Гором, и с Джоном Кэрри, и со многими людьми, которые сейчас на слуху. В то время они были конгрессменами или сенаторами. Нас объединяло общее стремление решить экологические проблемы, которые также были общими и для России, и для Казахстана, и для Восточной Европы. Страны соцлагеря погрязли по уши в экологическом дерьме, которое осталось от холодной войны, и страны Запада хотели для сохранения своей безопасности понять, что у нас происходит и что нужно делать. Они готовы были нам помогать, и это было очень искренне. Я в этом совершенно уверен, потому что видел эту всю структуру от верха до низу.

Меня в то время беспокоили вещи, которые касались не только России, они глобальны. Эйфория была не только в том, что мы делаем новую Россию, но и в том, что своим опытом, своими бедами помогаем всему миру сделаться лучше. Мы видим свои беды и экологические проблемы и говорим миру, что надо делать и чего делать нельзя.

Для меня не было проблемой встретиться с заместителем министра обороны Соединенных Штатов Америки, когда я приезжал в Штаты. И когда мне нужно было какие-то проблемы решать, я просто звонил в Белый дом, и они организовывали мне встречи. Это продолжалось и когда я был советником президента России, и когда я перешел в Совет безопасности. Может быть, помогало то, что одним из министров в США был мой друг и приятель Билл Эванс, ныне уже покойный, – это очень яркая фигура, удивительный натуралист. Бывают люди – прирожденные натуралисты, и Эванс был одним из них, гениальным натуралистом. Мы познакомились, когда я по линии Росгидромета выезжал по объединенным программам исследования китов в США. В Сан-Диего находится огромный рыбохозяйственный научный центр, вроде нашего ВНИИРО. Я там познакомился с Биллом Перином и близко с ним работал, а уже Перин познакомил меня с Эвансом. Эванс был очень активным, энергичным и работал тогда на военно-морской базе тоже в Сан-Диего – занимался тренировкой и изучением дельфинов.

Позже Билл стал научным руководителем океанариума в Сан-Диего, и уже следующую свою поездку я организовывал так, чтобы попасть к нему. Я начал исследовать изменчивость окраски косаток, и мы с Биллом очень подружились. Мы близко сошлись, потому что он наблюдатель был просто божественный! Многие особенности окраски косаток в океанариуме подмечал именно он, показывал мне, и после этого уже и я начинал эти особенности видеть! Мы с ним выходили в море, чтобы фотографировать дельфинов, и он мне показал, что стада дельфинов отличаются одно от другого по расположению полосок. Мы зафиксировали эти различия на фотографиях.

В 90-е годы Билл Эванс стал руководителем US National Atmosphere and Oceanic Administration. Это что-то вроде нашего Росгидромета. Формально это ведомство входит в США в Министерство торговли. Но Эванс был в ранге министра.

Одной из проблем, заинтересовавших меня в 90-е годы, был обедненный уран, который американцы применили в Косове и позже, во время операции «Буря в пустыне». Везде, где применялся обедненный уран, возникало дикое количество случаев рака, врожденных пороков развития. Уран тяжелее свинца в 1,7 раза, поэтому сердечники пуль из этого металла обеспечивают лучшую баллистическую точность и летят дальше. С точки зрения баллистики это очень выгодно. При этом запасы обедненного урана – это горы, миллионы тонн, потому что при добыче урана для бомб и для топлива атомных станций нужно из природного урана извлечь изотоп-235, а это всего 0,6–0,7 процента. Для бомбы нужно, чтобы содержание изотопа-235 составляло не меньше 40 процентов, а для топлива – 5 процентов. Для производства обогащенного изотопом-235 урана работают целые заводы, где остаются миллионы тонн обедненного урана, из которого извлекли изотоп-235 и остался только изотоп-238. Эти отходы лежат мертвым грузом, их мало для чего можно использовать. Их применяют как вес для самолетов и яхт. И вот американцы придумали использовать его для военных нужд. Но проблема оказалась вот в чем. Когда уран сталкивается с броней, то 60 процентов его испаряется от большой температуры. А уран в испаренном виде страшно опасен. Уран в металлической форме совершенно безопасен, но в молекулярной очень токсичен, как и все тяжелые металлы. Он попадает в организм с ингаляцией или с водой, оседает в печени и в костях. Вдобавок у него есть небольшая радиоактивность.

Я встретился с заместителем министра обороны США. Это была очаровательная мадам, сильно беременная. В кабинете полковники перед ней вытягивались, а она сидела спокойненько. Я говорю: «Вы же применяете обедненный уран! Это же так опасно. Смотрите, что получается, вот наши данные, экспертная оценка…» А она мне отвечает: «Не может быть, у нас все оценки провели, все хорошо. Но если у вас там что-то есть, напишите мне, я буду специально этим заниматься».

Этот разговор ничем не закончился. Но потом и американские ветераны начали возмущаться, а к ветеранам они относятся о-го-го. Сейчас США уже отказались от применения обедненного урана. Но вся эта история – маленький штришок к той проблематике, которая меня тогда интересовала.

Телемост «Москва – Бостон». 1994 г.

Слева направо: член-корреспондент РАН А. Яблоков, доктор биологических наук Н. Воронцов, академик РАН Е. Велихов, академик РАН Н. Моисеев

Мне очень повезло, что в 90-е годы я познакомился с руководителем «Центра за демократию» (Center for Democracy) Аленом Вайнштейном. Это была маленькая бипартизанская организация (то есть в нее входили и республиканцы, и демократы), интересующаяся в том числе и экологическими проблемами. Мы очень плотно работали с Вайнштейном, и он предложил сделать совещание министров окружающей среды стран СНГ и Восточной Европы. Я этим загорелся, списался со всеми министрами лично, и все согласились с нашей затеей. В результате прошла двухдневная встреча в местечке White Oak, Белый Дуб. Это огромная частная территория, превращенная в природный парк. Ее владелец – старенький такой человек, который получил в наследство огромные древесные плантации во Флориде. Деревья прежде использовались для бумажной индустрии: выращивались, вырубались. А он, будучи мультимиллионером, организовал Фонд защиты природы и устроил в этом White Oak центр для проведения конференций с гостиницами, конференц-залами по последнему слову техники и там же чуть ли не самый большой парк диких зверей с жирафами и зебрами. В этом поместье собрались, по-моему, 24 министра окружающей среды из разных стран. На конференции с участием европейских и американских специалистов каждая страна говорила о своих проблемах и об общих проблемах и о том, как из них выйти, как лучше действовать. Декларации какие-то принимали о решении экологических проблем. Это хорошо отражало дух времени, когда мы дружно пытались преодолеть страшное наследие тоталитаризма, холодной войны и открыть двери взаимного доверия и сотрудничества.

Когда мы возвращались с конференции, Ален Вайнштейн устроил нам встречу в Белом доме. И нас официально в библиотеке Белого дома принимал Эл Гор. Это была впечатляющая вещь! Но ничем и это не кончилось. Никаких эпохальных решений не было принято. Исчез этот общий порыв к новому хорошему миру. Все это разошлось, разбежалось, разбилось в сегодняшнем потребительстве. А жаль. Тогда было много находок, которые, наверное, стоило бы использовать сейчас, если мы хотим, чтобы мир сохранился, чтобы экологические проблемы не потопили цивилизацию. Я считаю, что сейчас рубикон уже пройден и надо спасать то, что можно спасти. Вернуться к устойчивому развитию в понимании Римского клуба уже нельзя.

Встреча с вице-президентом США Альбертом Гором. 1993 г.

С Элом Гором я впервые встретился, когда он был еще сенатором. Он был у нас дома еще в 1989 году, и потом, когда я бывал в Вашингтоне, обычно с ним встречался, просто чтобы поговорить. Помню, однажды должна была быть встреча официальной российской делегации, в которую я входил, с Гором. Гор мне звонит и говорит: «Слушай, зайди ко мне перед этим». Меня провели по каким-то коридорам Белого дома «с черного хода» в кабинет Гора. Мы полчаса трепались о том о сем, потом он меня предупредил, чтобы я не говорил, что уже был у него до визита официальной делегации.

Но тогда не казалось удивительным, что я мог послать письмо Элу Гору и просить его защитить серых китов в Калифорнии, где какая-то американская фирма добывает нефть. И он через какие-то свои каналы организовывал гранты американским исследователям, чтобы они занялись этими китами. Первые большие гранты, которые пошли на исследования калифорнийских серых китов, были выделены по инициативе Гора.

Когда возникла проблема с истреблением дальневосточных тигров, я тоже упомянул об этом в разговоре с Гором. И он мне сказал, что попробует помочь. И тогда Клинтон подписал специальный акт о том, что в рамках сохранения биоразнообразия в интересах США амурский тигр должен быть сохранен. Это дало возможность каким-то фондам выделять деньги на первые ошейники на тигров, на создание патрулей и на машины для этих патрулей. Тогда это легко было сделать: мы обозначали проблему и потом ее совместно решали.

Конечно, такое сотрудничество не могло бы состояться без доверия друг к другу. Но для меня американцы не были врагами никогда. Первый раз я был в США в 1976 году в рамках совместного исследования китов. С тех пор я, наверное, раз 15 был в Америке. Я работал и общался с американскими научными сотрудниками, а не с высокими чинами, не с политиками, и я видел, что это нормальные люди, как и я заинтересованные в исследовании и охране морских млекопитающих. Идеология у этих людей очень правильная: сохранение живой природы, права человека на первом месте. Другое дело, что и в США есть огромные нарушения этих правил: предприятия гадят, потихонечку сбрасывают отходы, также травят людей. Но есть хотя бы понимание того, что так не должно быть. В то время как у нас и в сознании – деэкологизация, привлечение инвестиций любой ценой, в том числе и за счет снижения природоохранных требований. У них такого быть не может. Все их официальные позиции очень звучные.

Вот, например, Рио-92, устойчивое развитие. Это Эл Гор в основном сделал. Потом уже они отошли от этого, но этот отход был в русле развития всего природоохранного движения в мире. Похоже, что оно идет такими волнами. Сначала глубокое падение, потом в ужасе от этого падения все начинают работать, общество просыпается, принимаются какие-то звучные решения. Затем силы, которым эти решения не нравятся, начинают работать против этих решений. В 1972 году был первый пик интереса в мире к охране окружающей среды, в Стокгольме прошла конференция Организации Объединенных Наций, которая вывела экологию в политику. Экология стала политикой. Через двадцать лет, в 1992 году, произошел следующий пик. Прошла конференция Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, посвященная устойчивому развитию, были продекларированы цели тысячелетия, принята климатическая доктрина. Это были замечательные достижения. Это был взлет экологического мышления. И этот же взлет породил дикое противодействие бизнеса. В ответ на этот взлет в 1995 году была создана Всемирная торговая организация, которая под хорошими лозунгами сделала все для того, чтобы выхолостить концепцию устойчивого развития. В академическом, оригинальном понимании концепция устойчивого развития предполагает три приоритета: социальный, экологический и экономический, которые должны быть на равных и работать вместе. Но теперь устойчивое развитие понимается как бизнес (business as usual). И этот бизнес будет вечным и будет вечно получать прибыль, прибыль, прибыль, что абсолютно противоречит духу концепции устойчивого развития.

16 ноября 2000 г. на Ежегодной конференции Всемирного фонда охраны природы (WWF) в Катманду (Непал) состоялось торжественное вручение выдающемуся экологу А.В. Яблокову Медали по охране природы герцога Эдинбургского (The Duke of Edinburgh Conservation Medal) – высшей награды WWF

Медаль вручали принц Филипп, почетный президент WWF, и Клод Мартин, генеральный директор WWF. В дипломе указано, что медаль вручается в ознаменование выдающегося вклада лауреата в охрану окружающей среды в течение длительной и блестящей карьеры. Особенно были отмечены его роль в защите морских млекопитающих, развитии биологической теории, в том числе применительно к выявлению роли опасных загрязнителей окружающей среды, в борьбе против экологически опасных способов уничтожения химического оружия и активная деятельность по защите природы в течение последних 50 лет

С королевой Швеции Сильвией. Ист-Вест симпозиум, посвященный юбилею Шведского музея естественной истории. Стокгольм, 1989 г.

Присуждение звания почетного профессора Брюссельского университета. Слева от А. Яблокова – Вацлав Гавел, президент Чехии. 1991 г.

Присуждение Экологической премии WASA. Швеция, 1995 г.

Когда-то давно я спорил с Никитой Николаевичем Моисеевым, который сразу был против концепции устойчивого развития в принципе. Он был математиком и глобалистом и считал, что не может быть устойчивого развития так же, как нельзя дважды воити в одну реку. Возможно, он и был прав. Но с политической точки зрения мне концепция устойчивого развития тогда очень нравилась. Поэтому-то мы с Даниловым-Данильяном написали знаменитый Указ Президента РФ от 1996 года об устойчивом развитии. Это единственный, до сих пор действующий в России документ об устойчивом развитии. Это было на излете моей деятельности в Совете безопасности.