Текст книги "ЯблоковСад. Воспоминания, размышления, прогнозы"

Почему было так много шпионских экологических дел? Один из ответов лежит на поверхности. Уголовные дела возбуждались не для того, чтобы блюсти экологическую или какую-то иную безопасность России, а для того, чтобы получать звездочки на погоны за псевдоактивность. В Воронеже было три шпионских дела, во Владивостоке – пять. Почему во Владивостоке пять шпионских дел, а рядом, в Хабаровске, ни одного? Ведь не потому же, что там повышенная концентрация шпионов, а просто потому, что местные «товарищи» наловчились возбуждать «шпионские» дела.

В Воронежской области однажды возбудили дело против какой-то девчонки, которая изучала национальные костюмы и приезжала в Россию по культурному обмену. Сняли на камеру, как она садится в самолет, и объявили о том, что обнаружили американскую шпионку, которая покинула пределы России, боясь заключения. Хотя девушка выехала из России, потому что у нее закончился официальный срок пребывания, в соответствии с полученной визой. То есть слепили на пустом месте дело. Слава Богу, никого не посадили. Но получили «звездочки»: обнаружили шпионку, хотя эта шпионка и убежала. Они сфотографировали, как она «убежала».

Меня самого тоже обвиняли в шпионаже за то, что я в конгрессе США рассказал о существовании «ядерных чемоданчиков». В «Независимой газете» появилась большая статья, где меня и Александра Лебедя обвинили в том, что мы открыли государственную тайну. Лебедь никак на это не прореагировал, а я подал в суд. В качестве доказательства в суде мы представили официальную стенограмму выступления и заверенный перевод. «Независимая газета» не смогла доказать свои обвинения в шпионаже, и ей пришлось оплатить судебный процесс и опубликовать опровержение. Я, наверное, единственный человек в стране, про которого есть судебное решение, что он не американский шпион.

Слева направо: Алексей Яблоков, Александр Никитин и Владимир Сойфер

Потом были и другие шпионы. Был Джошуа Хандлер, Владимир Сойфер, Ольга Цепилова, Игорь Сутягин, Александр Никитин.

Я знал Джошуа Хандлера по Гринпису. Джош был функционером Гринписа в США и работал по проекту против атомного оружия. А потом, как часто бывает в Гринписе, поступил в Принстон, стал работать над диссертацией, посвященной атомному оружию в России. Он приехал в Россию официально по обмену с Принстоном и работал в Институте США и Канады. У него там был рабочий стол, который стоял в одной комнате с рабочим столом Игоря Сутягина. Сутягин был аналитиком и работал по ядерным проблемам НАТО.

Джош был очень заводной мужик. У него всегда была какая-то интересная горячая информация. В частности, он привез с собой рассекреченные в США снимки российских военных объектов из космоса. На этих съемках можно было увидеть все: атомные подводные лодки, ракеты, их перемещение. Эти данные были в открытом доступе в США, и он мне показывал, что на снимках видно даже колючую проволоку, которая ограждает российскую шахту с ракетой. У США были все данные космической съемки российских военных объектов, а у России этих съемок не было. Во времена холодной войны СССР снимал не себя, а американцев.

Джош с удовольствием об этом рассказывал и показывал эти картинки. На его докладах были какие-то чины из 12-го главного управления Минобороны, которое занимается атомным оружием. И они хотели получить все данные, которые были у Джоша в компьютере. Они придумали следующий ход. Они «лепят» уголовное дело против Сутягина и в рамках этого дела устраивают обыск у Джошуа, изымают компьютер и забирают у него все данные. И это получилось. Однажды утром Джош пришел к нам на Ленинский, 33, дрожит: «Посоветуйте, что делать. У меня был обыск».

Скорее всего, те же данные можно было получить и официальным путем. Но ведь надо подавать официальную заявку и, возможно, даже деньги заплатить за это. А так кагэбэшники за одну операцию и нужную информацию получили и звезды на погоны за разоблачение американского шпиона Игоря Сутягина, который, конечно, никаким шпионом никогда не был.

Я тогда позвонил жене Сутягина и говорю: «Давайте мы вмешаемся и начнем об этом деле кричать. Ведь ясно уже, что Сутягина взяли для того, чтобы получить документы у Джоша». Жена плакала, просила не вмешиваться, потому что Игоря якобы обещали отпустить. В результате Игорь Сутягин отсидел десять лет на пустом месте. И это урок. Потому что единственное спасение от такой наглости, которая будет наверняка продолжаться, – быстрый публичный крик. Ничего другого.

Крик спасает. Криком спасли, например, Сойфера. Владимир Николаевич Сойфер – заведующий лабораторией радиологии в Институте океанологии. Он очень крупный специалист в области малых доз радиации. С помощью «Зеленого креста» он опубликовал статью по радиационному загрязнению, которое произошло от взрыва атомной подводной лодки в бухте Чажма. Это была официально опубликованная научная статья. Его обвинили в том, что он опубликовал секретные данные, произвели обыск в лаборатории, изъяли содержимое сейфа и загранпаспорт. Дело было в пятницу, а в понедельник его ждали на допрос. Когда я узнал об этом, я позвонил Сойферу и говорю: «Немедленно бросай все и вылетай сюда. Немедленно. Какой понедельник? Сегодня пятница, вот сегодня и вылетай». И дальше мы организовали пресс-конференцию. Помог Е. Велихов. И мы рассказали там, что нет никакой секретности, все карты давно опубликованы. Потом перед Сойфером извинились, пытались вместо уголовного дела завести на него административное. Он подал на своих обвинителей в суд и выиграл его. Но главное – мы его спасли, потому что без огласки его бы посадили в два счета.

Александр Никитин – это капитан 1-го ранга в отставке, который в годы военной службы был главным инспектором по радиации Министерства обороны. Он был инспектором на подводных лодках, а когда вышел на пенсию, то стал работать в «Беллоне». «Беллона» – это большая общественная организация в Норвегии. У них был филиал в Петербурге, и они попросили Никитина возглавить этот филиал. «Беллона» всегда интересовалась радиационными проблемами. В Норвегии знали, что у нас в Балтике затоплено много чего, в том числе и подводные лодки.

Никитин с коллегами подготовил для «Беллоны» обзор радиационного загрязнения северо-запада. Обзор был подробнейший, в нем ничего не было придумано и вся информация взята из открытых источников. Никитин прекрасно понимал и знал, что такое военная тайна, и не допустил в своем обзоре ничего лишнего. Я очень широко пользовался его материалами и радовался, что такой обзор появился.

Но против Никитина за публикацию этого обзора возбудили уголовное дело за раскрытие государственной тайны. Следователи сочли, что каждый отдельный опубликованный факт не является государственной тайной, но факты, объединенные все вместе в обзоре, – это государственная тайна.

Митинг в защиту Григория Пасько.

Москва, 2002 г.

Я не помню, как стал заниматься защитой Никитина. Возможно, «Беллона» со мной связалась, потому что я был знаком с их основателем Фредериком Хауге. Одним словом, когда я узнал, что Никитина посадили за обзор и завели против него судебное дело, я пытался сделать все, что мог, чтобы его вытащить. Но что я мог? Я связался по вертушке и пошел к председателю КГБ, к Ковалеву, чтобы убедить его не обвинять Никитина. Адвокат Никитина пробился к генеральному прокурору, и прокурор сказал, что надо освобождать. Дильбар стояла в пикетах, которые мы организовывали. Все это вместе и привело к тому, что Никитина выпустили. Один разговор, одно действие никогда не бывает решающим. Но когда все вместе складывается, нагнетается, тогда появляется эффект.

И мы с Никитиным, когда его выпустили, очень подружились по-настоящему. Он сказал, что где-то даже встречал меня до посадки, потому что я занимался радиационными делами. Потом он у нас бывал, когда приезжал в Москву. В один из таких приездов сидели с ним на кухне, и Никитин говорит: «Слушайте, Алексей Владимирович, надо делать партию». Так что он был инициатором создания зеленой партии.

Была еще история с Ольгой Цепиловой. Ольга Цепилова – сотрудник Института социологии. Занималась проблемами закрытых городов. В том числе Снежинска и Озерска на Урале. Кому-то это сильно не понравилось. Отбили и Олю.

Из Совета безопасности я ушел в 1997 году и сконцентрировался на работе с Центром экологической политики России и другими общественными организациями. Я понимал, что надо продолжать заниматься экологией. Если нельзя заниматься экологией во власти, значит, надо со стороны общества давить на власть, чтобы она принимала экологически правильные вещи.

Однако мои надежды на то, что с помощью гражданского общества мы сможем действовать более эффективно и заставлять власть решать экологические проблемы, провалились. Сейчас я думаю, что провалились, потому что нам противостояла осознанная сила. Не какая-то стихийная сила бизнеса, который не хотел принимать экологические меры во имя получения большей прибыли, а совершенно организованная сила. Общественные организации работали активно, но их развитие шло в условиях жесткого скоординированного противодействия развитию гражданского общества. Одновременно с этим началась деэкологизация государственной политики, которая сильно ударила по зеленому движению.

Сначала противодействие государства развитию гражданского общества выразилось в требовании обязательно отчитываться обо всех полученных грантах. Потом было специальное несколько месяцев длящееся давление на иностранные фонды, которые были в России. Когда иностранные фонды стали притеснять под всякими идиотскими предлогами, казалось, что это отдельные нападки. Но сейчас ясно, что это была целенаправленная работа. В результате из примерно 250 зарубежных благотворительных фондов и организаций в России осталось, наверное, около 50. Все остальные закрыли свои подразделения и исчезли из России. Это нанесло удар не только по природоохранному движению, но и по всему гражданскому обществу. Не только природоохранные организации, но и инвалидные, детские организации, фонды, занимающиеся культурными обменами, – все попало под этот нож. Все это закончилось поиском «иностранных агентов» среди тех НКО, кто остался работать.

Совершенно ясно, что это была выстроенная политика. Параллельно шло развитие подконтрольного «гражданского общества». Общественная палата, выделение денег на организации, лояльные к власти. В этой работе большую роль сыграл Владислав Сурков, умный человек, который последовательно, глубоко, шаг за шагом выстраивает какие-то схемы и реализует их. Заглушение гражданского общества – это сознательная политика Кремля, которая только нарастала в течение последних пятнадцати лет.

С президентом США Джорджем Бушем. Москва, 2005 г.

С госсекретарем США Кондолизой Райс. Москва, 2005 г.

У меня ощущение, что процесс ослабления общественных организаций начался еще при Ельцине в 1999 году, а заметно, бурно расцвел в 2002–2004 годах. Общее число активных общественных организаций в области экологии сократилось, наверное, от полутора тысяч в 2000 году до 200–300 сейчас, если считать и незарегистрированные организации тоже.

К 2004 году стало ясно, что общественная активность резко ослабла и не имеет никакого влияния на власть. В 2004 году я и Никитин написали по этому поводу знаменитое заявление, подписанное потом 40 общественными организациями. Мы писали, что общественная активность недостаточна и надо попробовать использовать «политическую дубинку» – создать политическую партию. Но и это не получилось. И это очень важный урок жизни, для меня особенно. Иногда говорят, что мне это не удалось, то не удалось… На это есть такая грузинская песенка «Не вини коня, а вини дорогу». Не везде мы можем что-то сделать! Есть большие процессы, на фоне которых мы действуем, и эти большие процессы могут быть определяющими и в успехах, и в неудачах. Поэтому не надо постоянно посыпать голову пеплом, а надо анализировать и думать, где твоя вина, а где – объективная причина того, что не получилось.

Примерно с 2000 года началась открытая политика деэкологизации, первым шагом которой стал указ Путина о ликвидации Госкомэкологии. В этот же месяц прокуратура начала тотальную проверку всех экологических общественных организаций. В мае 2000 года Министерство образования приняло решение о том, что курс экологии в средней школе становится факультативным вместо обязательного. И, как венец всему, Министерство внутренних дел упразднило экологическую милицию под тем предлогом, что нужно экономить средства, хотя экологическая милиция всегда финансировалась из муниципальных средств. Все это вместе взятое можно объяснить только одним: кто-то действительно очень сознательно, очень целенаправленно, очень глубоко работал на деэкологизацию. И все эти действия спланировать могли только очень образованные люди.

В 2006 году были приняты новые Лесной и Водный кодексы. Чтобы сделать такой кодекс, нужно, чтобы работала группа юристов много месяцев. Это очень сложный документ. Значит, была дана команда и выделены деньги на то, чтобы сделать более лояльными к бизнесу Лесной, Водный, Градостроительный кодексы, чтобы никакие экологические нормы и ограничения не препятствовали развитию предпринимательства.

Суть, например, изменения Лесного кодекса сводилась к тому, что государство «уходит» из леса. И лес отдается частникам, которые получают прибыль, рубят лес, сажают лес, следят за лесом, как это устроено во многих странах мира. Еще до принятия нового Лесного кодекса было очевидно, что это не сработает никак, что государство не должно «уйти» из леса в России. Что это решение направлено против леса.

Накануне принятия Лесного кодекса была моя единственная встреча с Путиным.

Это был 2006 г.

Кстати, накануне принятия Лесного кодекса была моя единственная встреча с Путиным. Это был 2006 год. Мне позвонил министр атомной промышленности и пригласил с ним поехать к Путину. Я говорю: «А что это я с вами поеду к Путину? Зачем на глазах Путина мы будем с вами ругаться?» Впрочем, с этим министром я был в хороших отношениях. Это был Александр Юрьевич Румянцев, интеллигентный, академик. Мы оба понимали, по каким правилам действует каждый из нас и чего нам друг от друга ожидать. Я был у него в составе Общественного совета. Он стал меня уговаривать обязательно с ним поехать, и я согласился.

В предбаннике в Ново-Огареве оказались Г. Явлинский и С. Митрохин. Тогда Владимир Сливяк из «Хранителей радуги» провел пикеты против ввоза в Россию отработанного ядерного топлива в 35 городах, и Кремль, почувствовав опасность, собрал нас всех, чтобы как-то на эти выступления отреагировать.

И вот мы сидим за столом. Путин в конце длинного стола. С одной стороны Явлинский и Митрохин. С другой стороны главный ученый секретарь Академии наук, министр атомной промышленности, потом я. Вроде бы наука с одной стороны, а политики – с другой. Кругом камеры стоят. И Путин начинает говорить, как он обеспокоен радиационной безопасностью страны, как он издал указ перевезти 32 тонны отработанного урана в какое-то более безопасное место. Поет, одним словом. Заканчивается выступление Путина, камеры уходят. Начинается разговор. Митрохин говорит, как они с Шингаркиным лазили в Красноярске на крышу мокрого хранилища, где их никто не задержал. А это значит, что любой террорист может подобное проделать. Видимо, после этого разговора был дан какой-то приказ, и ФСБ заложила муляж бомбы в Красноярске-26, и он действительно пролежал две недели, и его никто не обнаружил. Потом они наладили охрану, какие-то меры были приняты.

Через 40 минут встреча была окончена, мы встаем из-за стола, а я говорю: «Владимир Владимирович, не подписывайте изменений в Лесной кодекс. Они страшные. Они опасны для леса. Это безумие, нельзя их подписывать». И вдруг маска у него упала, какой-то человеческий осмысленный взгляд появился. «Ну как же, – говорит, – я уже обещал Касьянову».

Все подготовленные изменения в Лесной и Водный кодексы были приняты. И сам факт, что большая работа по подготовке этих изменений была кем-то инициирована и оплачена, говорит о том, что у этих преобразований был единый заказчик. Вряд ли это был сам Путин, потому что он на такие мелочи не разменивается. Не царское это дело, не его работа. Значит, была какая-то группа бизнесменов, которая действовала под лозунгом «Экологией займемся потом, когда Россия станет богатой» (об этом Г. Греф, например, говорил). В этом и состояла идеология: пусть будет какой угодно грязный бизнес, лишь бы он принес быстрые деньги.

Но любое серьезное давление со стороны власти вызывает противодействие. Поэтому зеленое движение постоянно пополняется новыми людьми, никак не связанными со старыми группами. Во время разгула «точечного строительства» при Лужкове в Москве возникало до 500 маленьких протестных групп, боровшихся против захвата скверов и дворов. Они все действовали локально, и, как только проблема решалась, группа рассыпалась, от нее ничего не оставалось.

Большее развитие получили группы, которые возникли по поводу строительства мусоросжигательных заводов. По плану в Москве должно было быть построено шесть мусоросжигательных заводов. И возникло три, а может быть, четыре огромные группы с сайтами, с новыми людьми, которые охватили до 10 тысяч активных людей и еще 150–200 тысяч примкнувших к ним человек. И этой силы хватило, чтобы остановить этот процесс.

Одна из успешных новых групп возникла в результате противодействия строительства нефтепровода около Байкала. Байкал – это такая притча во языцех, сакральное для общества место. Поэтому движение в защиту Байкала прокатилось волной по всей России, начиная от Калининграда и кончая Камчаткой – везде были выступления в защиту Байкала. Это было действительно значимо, потому что в ряде выступлений приняли участие до 10 тысяч человек – это очень много по нашим современным меркам, чтобы люди вышли вот так, не за свой двор, а за что-то общее. И в конце концов Путин театральным жестом отвел эту трубу от Байкала.

Другой пример – это ферромарганцевые заводы в Красноярске. Несколько лет назад были планы строительства ферромарганцевых предприятий на основе старых имеющихся зданий в пригородах Красноярска. Против этого совершенно спонтанно выступили люди. Они собрали порядка 100 тысяч подписей, тысячи людей выходили на демонстрации неоднократно, и это заставило губернатора расторгнуть соглашение с предпринимателями.

Сейчас такой яркий протест состоялся в Черноземье после того, как правительство выдало лицензию на разведку и последующую добычу никелевых руд в Ново-Хоперском районе Воронежской области. Это типичный черноземный сельскохозяйственный район, где никогда не было никакого крупного промышленного производства. И поднялись люди, которые никогда не занимались экологией. Сошлись, как всегда, когда бывает успех, совершенно разные силы: и казаки, и сельскохозяйственники, и ученые, и экологи, и работники заповедных территорий.

Химкинский лес – еще один случай, когда совершенно новые люди пришли защищать природу. Женя Чирикова – это новый лидер, она не была никогда связана с зеленым движением. Она говорила, что пришла в зеленое движение потому, что ей было обидно и больно и хотелось защитить территорию, где она живет, и здоровье своих детей. Буквально те же слова говорила десять лет назад Лена Колпакова, которая основала сеть организаций в защиту российских рек в Нижнем Новгороде. Она тоже была совершенно далека от экологии, но, когда ее ближайшая речка стала загрязняться, она забеспокоилась за здоровье детей. Остановить уничтожение леса не удалось, но благодаря защитникам леса удалось привлечь внимание к тому, как крупный капитал продавливает антиэкологические проекты. И для многих борьба за спасение Химкинского леса преподала уроки сопротивления и показала, что власти верить нельзя и что бизнесу верить нельзя. Многие тысячи людей увидели подноготную грязных экологических проектов, и это еще сработает. Результаты защиты Химкинского леса долгоиграющие. Это пиррова победа бизнесменов, которые строят дорогу, но это приобретение опыта для гражданского общества.

Вырос новый лидер – Евгения Чирикова. Она как лидер вышла на федеральный уровень. Сейчас она немного затихла, уже в резерве гражданского общества. Если жизнь чуть-чуть повернется, Женя снова выйдет, ей будут верить. Она харизматичная, опытная, потому что прошла через угрозы, битье, решетки.

Вместе с Чириковой есть и группы других людей. Для общества это очень важно. Уроки, которые дал Химкинский лес, усвоены немногими тысячами, но из этих тысяч вырастет все остальное. Общественное сознание потихоньку готовится.

В развитии экологического движения важны два компонента: лидеры и общее настроение. И по тому, и по другому направлению Кремль очень аккуратно ведет работу. С одной стороны, активно препятствует появлению лидеров судебными процессами, подкупами, провокациями, дискредитацией. Удалось, например, представить весь Гринпис продажной организацией.

А настроение общества… Я смотрю на «Синих ведерок», на волонтерство – это очень интересно и имеет колоссальное значение как проявление гражданского общества. Массовое волонтерское движение возникло из ничего – это когда люди поехали спасать лес и других людей от пожаров.

Последние декабрьские опросы общественного мнения показывают, что только 20 процентов населения более или менее удовлетворены экологической ситуацией. Остальные или не имеют мнения, или не удовлетворены. 40 процентов активно не удовлетворены экологической ситуацией. В начале 90-х годов опросы показывали, что экологическая проблема занимает 70–80 процентов населения – тогда интерес к экологическим проблемам был очень высок. Три главные проблемы, которые люди отмечают в области экологии: мусор (проблема отходов), питьевая вода и вырубка парков и городских лесов. Это три главные проблемы, которые сейчас видят обычные люди.

Евгения Чирикова, лидер движения «Экологическая оборона Московской области» («Экооборона») и Движения в защиту Химкинского леса

К сожалению, одновременно с ростом волонтерского движения растет и негодяйство. Дог-хантерство, убийство собак – это тоже «волонтеры». Национализм растет. Но это мы выходим на философские размышления на тему: что движет миром, добро или зло. Иногда кажется, что зло движет миром, а не добро, и это уже страшная вещь.