Текст книги "Призвание – писатель. Том 3"

Кучкар Наркабил

Родился в Узбекистане, в 1992 году окончил факультет журналистики Ташкентского государственного университета.

Поэт, писатель, драматург, член Союза писателей Узбекистана. Автор книг «Цветок на ладони», «Мой мир», «Плач за рекой», «Улыбнись, дорогая», «Я пришёл увидеть твои глаза», «2-я рота: Афганистан», «Тюльпан на снегу».

В театрах Республики Узбекистан идут спектакли по драматическим пьесам автора: «Рок испытаний», «Не уходи далеко от земли», «Ты разбудишь солнце», «Луч в тени не останется», «Удача на нашей стороне», «Не снимай сапоги, не увидев воды».

Заслуженный журналист Узбекистана, в настоящее время является главным редактором правовой газеты «Человек и закон».

Рассказы

Гульгузаль

В ресторане было много народу. А ещё больше – артистов, то есть певцов и певиц.

Все норовили взять в руки микрофон и спеть что-нибудь. Где-где? – да у Тохирбая на свадьбе!

Гульгузаль, получив согласие «авторитета» среди всех этих артистов-вокалистов, который сидел на «самом-самом» месте, куда сажают «самых-самых» высоких гостей, прошла в центр зала.

Как и все сидящие в ресторане, Нози тоже была очарована внешностью Гульгузаль. Удивительно, неужели человек может быть таким красивым?.. Всевышный не пожалел красок, когда создавал такое чудо: в ней всё было прекрасно – и фигура, и лицо, и манеры. Когда разглядываешь это творение Божье, невольно приходит мысль: где, у какого ангела Бог заимствовал столько изящества и прелести?! В этой женщине не было никакого изъяна. Она была совершенна.

Как и бывает в таких случаях, в душе Нози разгорелся огонь зависти. Зависть застилала глаза, и она с ненавистью рассматривала Гульгузаль.

Песня закончилась. Под пристальными вглядами сидящих в зале Гульгузаль красивой походкой подошла к столу и села прямо напротив Нози.

Да, место это, конечно, не для бедных. Ресторан один из самых престижных и дорогих. Сюда не ходят «середняки». Завсегдатаями подобных мест являются самые богатые люди города, которые, прежде чем сесть, застилают место пачками купюр.

Гульгузаль, конечно, заметила завистливые взгляды Нози, но не подала виду. Она заметила также, что Нози не простая птичка: весь её вид говорил о значимом статусе, явной принадлежности к элите. Гульгузаль улыбнулась своей очаровательной «фирменной» улыбкой, стремясь навести мост между этой богачкой и собой.

Если бы не было между ними стола, она бы могла познакомиться с барышней поближе. Гульгузаль хорошо знала толк в таких женщинах: они обладали умением приблизить к себе всяких артистов, певцов, юмористов, писателей и тому подобных, окружить им свою персону. Могли наградить большими деньгами, помочь в продвижении по службе. Такими делами они утоляют свою скуку. Эти дамочки не любят казаться дилетантками в искусстве, а потому стараются держать возле себя десяточку таких подхалимов-артистов, которые в любое время суток могут удовлетворить потребность своей благодетельницы, будь то концерт или спектакль. Главное – угодить им, чтобы, не дай бог, не остаться в стороне от их внимания и ласки.

Нози с жадностью рассматривала лицо и фигуру Гульгузаль: перед ней сидел живой символ бесподобной, сияющей, неземной красоты – эти чарующие, чёрные как смоль глаза, нежное, как у младенца, лицо, точёная фигура.

«Хороша, ничего не скажешь. На меня похожа… – Увидев на шее красотки бриллиантовое колье, подумала: – И у меня такое же было. Серьги с сапфиром, кольца с алмазами… А платье! Хоть молода, но видно, что не из простушек… Наверное, зацепила какого-нибудь богатенького мужика. Да, бедный… теперь ему до самой смерти не оторваться от этой анаконды с отменным аппетитом. Продаст почку, но выполнит все пожелания возлюбленной…»

Нози не заметила, что уставилась на девушку, и продолжала размышлять о ней. «Да-а… Даже я, будучи женщиной, не могу оторвать от неё глаз, а мужчины и подавно. Такая способна покорить своей красотой любого…» Она не могла понять, почему ей в голову лезут мысли об этой девушке, и ей было обидно. Постаралась отбросить такие думы: «Где я, а где эта… Всего лишь певичка или танцовщица».

Под влиянием такой уверенности она ещё раз, уже свысока, взглянула на девушку.

Не устояв под давлением этого взгляда, Гульгузаль заискивающе улыбнулась богатой даме, сидящей перед собой:

– Сестрица, я много слышала о вас. Вот сегодня посчастливилось и встретиться.

Слова, произнесённые певучим голоском, понравились Нози.

– Что же вы слышали обо мне? – внезапно спросила она.

– Многое… И только хорошее. Вы богатая, великодушная, щедрая и счастливая женщина. Вам многие завидуют. Ко всему прочему, вы ещё и очень красивы. Видно, что в вас течёт благородная кровь…

Как и всем представительницам прекрасного пола, Нози не было чуждо свойство таять под воздействием хвалебных слов. Особенно, когда они исходят от такой очаровательной женщины. У Нози поднялось настроение, в эту минуту Гульгузаль ей очень нравилась. В душе возникла благожелательность: «Дай-ка познакомлюсь поближе с этой девушкой. Красивая, приятная. Можно бы из неё сделать звезду… Ведь вон ходят в звёздах сколько бездарей! А эта вроде ничего…»

Она никогда не бросала слов на ветер. Нози Калоновна была одной из самых влиятельных предпринимательниц города. На неё работали два завода. Одной ногой в Париже, другой в Лондоне. Москва и Питер полны её друзьями и приятелями.

Все они тоже не из простых… Что такого, если она поможет подняться на звёздный небосклон маленькой птичке? Будет потом хвастаться подруге Дилоромхон: «Знаменитой её сделала я». Наверное, это любовь к искусству. Уверена, что эта девушка затмит подопечную Дилоромхон. Эта будет не светить, а гореть! И Дилоромхон не будет так хвастать своей протеже…

Да, Нози должна быть впереди всех!

Нози Калоновна и Гульгузаль стали близки, словно родные сёстры. Их дружба крепла с каждым днём.

Нози несколько раз отдыхала на даче Гульгузаль – она была расположена среди гор, где хрустально чистыми струями ниспадал красивейший водопад. Дача походила на дворец. В центре двора располагался бассейн, наполненный холодной водой горной реки. На качелях, подвешенных между фруктовыми деревьями, сидела покачиваясь Нози и любовалась своим отражением в бассейне.

Да, ничего не скажешь, прекрасная дача. Двухэтажное современное здание, построенное в евростиле, являло собой образец настоящего архитектурного искусства. В нём удивительным образом сочетались и старинные купола крыши, и современные невысокие столбики с фонарями, установленные по обеим сторонам дорожки, вымощенной белыми, голубыми и красными декоративными камнями, которая вела от калитки прямо к дому. С двух сторон тропинки росли яркие, пёстрые цветы, источающие райский аромат. В центре двора стоял большой обеденный стол со стульями, за ним – просторная площадка для игры в теннис и баскетбол.

Нози Калоновна повидала немалое количество загородных домов и дач, но эта покорила её какой-то необычной красотой. «Если б Гульгузаль задумала её продать, я с удовольствием её бы купила…» – думала Нози. Несколько раз даже намекнула об этом своей подруге.

– Сестра, для вас мне ничего не жалко. Однако Бек-ака, наверное, не согласится. Этот дом построен по его собственному проекту. И потом, он хочет летом здесь немного отдохнуть. Я тоже планирую на время оставить свои гастроли и концерты, побыть рядом с ним.

– Вкус у вашего Бека-ака неплохой. У вас брак официальный?.. Хочу сказать: у него нет другой семьи?

– Да, я его жена. Но… вторая.

– Я так и подумала. Ладно, ничего не рассказывайте, мне это неинтересно, – сказала Нози, вдруг почувствовавшая неловкость. Ей показалось, будто она без спроса вошла в чужую спальню.

– Да чего уж скрывать… – улыбнулась Гульгузаль. – Мы с ним уже три года вместе, живём как муж и жена. Он спонсировал два моих концерта, купил трёхкомнатную квартиру, машину. Бек-ака оплачивает все мои расходы, начиная от продуктов до одежды. Живу неплохо. Я ведь говорила, что в следующем месяце хочу поставить свой концерт в Стамбуле?.. Там есть бизнес-партнер Бека-ака, он будет финансировать этот проект. Если вы приедете туда на моё выступление, буду счастлива.

– Даст Аллах, посмотрим, – улыбнулась Нози Калоновна.

– Сестра, хоть вы и женщина, но дадите фору любому крутому мужчине. У всех на устах мой предстоящий концерт в зале Дворца «Дружбы народов». Все не устают завидовать, узнав, что вы мой спонсор. Мои враги повергнуты наповал. И Бек-ака тоже был очень доволен. Много раз спрашивал, кто вы такая. Я ему пока ничего не говорила о вас. Он знает только, что мы с вами подруги и вы финансируете мои выступления.

– Правильно сделали, что не сказали. Ещё рано об этом говорить. Придёт время, люди узнают сами.

– Идёмте в дом, сестра. Наверху я приготовила для вас отдельную комнату. В любое время можете приходить отдохнуть. Ключи в дверях. Идёмте…

Они направились к домику с купольной крышей.

Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Нози внезапно увидела чемодан с шахматным рисунком, который стоял возле лестницы. Ей стало не по себе. Ручка чемодана была обмотана красной клейкой лентой.

«Неужели… Не может быть… Интересно, это совпадение?.. Или…»

…Нози тогда было жаль своего ожерелья и пальто из ламы. Бриллиантовая брошь, купленная для дочери, тоже лежала в том чемодане. Было безумно обидно: пропали вещи стоимостью не менее пяти-шести тысяч долларов. Муж с женой были очень обеспокоены. Недоставало и кожаного портмоне с десятью тысячами «зелёных». Об этом Нози промолчала, мужу ничего не сказала про кошелёк.

Вызвали милицию. Надеялись, что найдётся пропажа.

И вот сегодня… Нози Калоновна невольно притронулась к чемоданной ручке. Стараясь не выдать себя, не спеша поднялась на второй этаж.

Когда взгляд её упал на бриллиантовую брошь, женщину стало трясти.

– Это подарил мне Бек-ака, – сказала Гульгузаль. Она открыла ящик комода, чтобы положить брошь. В это время Нози там увидела свою пропавшую драгоценность.

«Это же моё ожерелье!.. Моё…»

В глазах потемнело. Нози без сил опустилась в кресло.

«Как же это?.. Неужели эта девчонка не знает, что безбедную жизнь ей обеспечивает вор? Выходит, вором, забравшимся в дом, был этот её Бек-ака…»

– Сестра, сестрица! – Нози побледнела. – Дайте, пожалуйста, воды. Что-то мне нехорошо. Прошу вас, дайте воды.

Гульгузаль побежала за водой. Нози Калоновна с мобильника позвонила мужу. Теперь она взяла себя в руки и успокоилась.

– Дорогой, когда вы вернётесь домой?.. Я?.. На даче. У одной знакомой. Сейчас приеду к вам на работу. Короче, нашёлся тот вор, который обокрал нас в прошлом году. Да, украшения, чемодан… всё здесь. Ладно, я сейчас приеду к вам. К чему беспокоить сына?.. Анваржон занят строительством в Сувлисае, у него много работы.

Нози встала и открыла окно. Ей не хватало воздуха.

– Сестра, вам плохо? – встревожилась Гульгузаль. – Отдохните немного.

– Нет, мне нужно ехать. Появились неотложные дела.

– Вы же хотели остаться на несколько дней… Вечером придёт Бек-ака, и я вас познакомлю.

В сердце Нози больно кольнуло. Она грустно улыбнулась:

– Как-нибудь в другой раз. Успеется…

Покачиваясь, вышла во двор, завела машину. Она не слышала Гульгузаль, которая говорила, что сама отвезёт подругу. Просила подождать Бека-ака – тот доставит Нози в город… Голова была как в тумане, женщина ничего не соображала.

Вечером Нози Калоновна со своим мужем Турой Каттаевичем стояли возле ворот дачи Гульгузаль.

Стараясь унять дрожь в пальцах, Нози нажала на звонок. Появилась Гульгузаль, весь её вид источал радость. Тура Каттаевич смутился перед встречающей их женщиной. Ему было не по себе.

Красавица Гульгузаль расплылась в счастливой улыбке:

– О, добро пожаловать! Проходите.

Она повела их в глубь двора. Со вкусом накрытый обеденный стол был полон разных деликатесов. Гульгузаль певучим голоском позвала человека, раскачивающегося на диване-качелях:

– Бек-ака! Бек-ака-а! Вставайте, к нам пришли.

Высокий, крупный мужчина в шортах встал с качелей и посмотрел в их сторону. Когда увидел гостей, его будто током ударило! Он невольно снова сел на качели.

Тура Каттаевич покраснел. Лицо исказилось в горестной гримасе… Затем он сильно зажмурил глаза и оперся на плечо жены. Нози Калоновна была в шоке.

Из уст Туры Каттаевича наконец стали выдавливаться слова:

– Сын… Анвар… Это ты?..

Нози заплакала, уткнув лицо в грудь еле державшегося на ногах мужа.

– Сыно-о-ок!..

Перевод с узбекского Нигоры Юсуповой

Сын

Солнце садилось. Горзонт горел алым пламенем заката, горные скалы придавали ему оранжевый отсвет. Вокруг царило осеннее настроение. Сады успокоились, утонув в жёлтых и красных листьях фруктовых деревьев, отдавших все свои плоды человеку, и удовлетворившись этим, стояли, полусонные, друг за другом.

Осень всецело завладела Землёй и победоносно шагает по полям и садам, горным долинам, степным просторам, щедро одаривая всё и вся разноцветием красок.

Под её неумолкающе-чарующую песню я вступил на сельскую тропинку, прошёл по мосту Хазарбагского канала… Здесь начинается родной мой кишлак, моя малая родина. Как я скучал по ней! Это я ощутил только теперь. В сердце звучала грустная мелодия ностальгии…

Ряды тутовых деревьев, что росли с обеих сторон сельской тропы, в детстве напоминали мне стражей, выстроившихся в ряд. Эта тропинка была единственной дорогой, которая вела в кишлак. Может, поэтому мне чудилось, что деревья охраняют жителей нашего селения, идущих по ней в город и возвращающихся оттуда.

Сколько воды утекло!.. Мне уже за полтинник. Но всё же те воспоминания детства по-прежнему владеют моим разумом. Всё те же стражи – тутовые деревья – стоят и охраняют покой горного кишлака, его жителей. Их стало немного меньше, время не пощадило даже деревья…

Пройдя тутовую тропинку, вышел к кишлаку. Начались сельские улочки… Я очень хорошо знаю каждый дом, его хозяев. И немудрено: кишлак-то маленький.

Вот дом Таджи-тракториста, а тот – деда Хайдара. А этот дом принадлежит Сафару-ака, рядом стоит домик Нурил-лы-ака (он брат моего отца, и я его называю братом), за ним жилище Тоштемира-табелыцика, дома Гайбулло, Хуррама, Тошкина, Олламурада….

А вот дом Нурбоя-бобо…

Его я не могу миновать просто так. Когда прохожу мимо его дома, то чувствую себя виноватым, лишним в этом мире. Если приближаюсь к нему, ускоряю шаги, мой взгляд останавливается на его высоких заборах. Затем я бегом устремляюсь прочь. Боюсь, как бы не вышел хозяин. Молю Всевышнего о том, чтоб не увидеть Нурбоя-бобо, не встретиться с ним взором, не видеть его полные скорби и тоски глаза… Я становлюсь беспомощным перед этим высохшим, сгорбившимся от горя стариком. Именно поэтому, проходя мимо этого дома, мои ноги становятся тяжёлыми, как будто несут тонны неимоверно большого греха. Колени не слушаются, дрожат.

Спро́сите, в чём же причина?

Причина?.. Это не ваше дело. Вам будет неинтересно. Это касается только меня. Другим этого не понять.

…У Нурбоя-бобо был единственный сын. Его звали Жонтомир, на два года старше меня. В детстве был очень шустрым, бесстрашным, сильным пареньком. Одевался во всё дорогое, красивое, и велик у него был лучший в кишлаке. У всех нас «Урал», а у него «Салют». Когда нам удавалось достать «Салют», у него уже был мотороллер или мопед.

Я боялся отца, поэтому канючил у матери: «Что, я вам не такой же сын, как Жонтомир Нурбою-бобо? Почему у него всё самое лучшее, а у меня… Купите мне тоже кожаный мяч…» А мать, уставшая от дневных забот, ругала меня: «Вместо того, чтобы тягаться с Жонтомиром, учись! Не шастай по улице, а читай, становись нормальным человеком. Если бы ты тоже родился за семью дочерьми, как он, то и одевался бы, как он, имел бы всё лучшее, как он. Парень – единственный сын учителя Нурбоя! Поэтому они его лелеют, оберегают от всяких бед. Он баловень судьбы. А ты… Ты уже почти взрослый мужчина. Негоже тебе нежиться на перине. Лучше помогай отцу, работай с ним в поле. Видишь, как он устаёт, работает не покладая рук. Ему нужно кормить вас семерых. Все вы одинаковы, лодыри, – что дочь, что сын… Эх, чтоб вас…»

Когда вспоминаю маму, на ум приходят все её слова, всё, сказанное ею мне в детстве…

Я тогда своим детским умом понял разницу между собой и Жонтомиром.

Он действительно был парень-огонь: статный, красивый, боевой. Когда учился в десятом классе, уже выглядел как настоящий богатырь, бесстрашный воин. В мои детские годы свадьбы не проходили без состязаний борцов-кураша. Из Сурхана и Карши, Гузора, Бойсуна, Душанбе – мы ездили, чтобы посмотреть бои богатырей, в которых участвовали и сами. Всё равно нам было далеко до Жонтомира. В нём было что-то не от мира сего. Будто сам Всевышний поддерживал парня: ему во всём везло. Да он того и заслуживал!

Так бежали годы. Пришло время – Жонтомир отправился служить в армию.

Селение словно осиротело. Я в то время хвастался парням из других кишлаков, что Жонтомир – мой брат. Все тогда завидовали мне и даже побаивались.

Нурбой-учитель вёл урок истории. Вдруг в дверь класса постучали.

Заглянул почтальон Кудрат. Рот до ушей. Учитель немного оторопел, затем подошёл к двери.

– Извините, учитель. Вам письмо от сына.

Учитель поднёс конверт к глазам. Прослезился. Обнял почтальона, поблагодарил.

Затем сел на стул. Открыл письмо, стал читать. В эти минуты, казалось, он забыл обо всём. Сам себе улыбался, кивал. А мы, ученики старшего класса, с интересом наблюдали за ним. Что мы могли понимать в те минуты?.. Гордость отца за сына, который служит во благо Родины, тоску по родному человеку, которого растил, лелеял, оберегал столько лет?..

– Учитель, а что пишет ваш сын?

– Учитель, Жонтомир вернётся из армии ещё более сильным!

– А он там тоже занимается борьбой?

– Учитель, ваш сын могуч. Ему нет равных..

Хитрые ребята соображали, что получив письмо от единственного сына, учитель витает на седьмом небе от счастья, поэтому задавали всякие вопросы, тянули время, чтобы не отвечать урок. А Нурбой-учитель сразу не понимает этого, начинает с упоением рассказывать о службе Жонтомира.

– Ваш брат-богатырь сейчас служит в Чехословакии. Уже шесть месяцев… Он пишет, что уже адаптировался к климату. Передаёт вам привет! – улыбается учитель.

Я проснулся рано утром. Вошёл отец, принялся разжигать огонь в печке. За ним следовала мать, она села на пол прямо возле порога. Хотела что-то сказать, но издала только хрип.

Лёжа под одеялом, я наблюдал за отцом. Он замер, молча глядя в горящую печь. Показалось, что его плечи немного дрожат. Послышалось, будто на улице бушует зимняя вьюга. Нет, это была не вьюга, это тихо плакала мама. Её рыдания, смешавшись с воем зимнего ветра, создавали зловещие звуки…

Мне стало страшно. Вскочив с постели, включил свет. Теперь увидел, что отец тоже плачет.

– Что случилось? – спросил, испугавшись. Моё тело тоже дрожало.

Отец с матерью ничего не сказали. Стояла тяжёлая, гнетущая тишина.

– Да что же случилось?! Бабушка умерла? – спрашиваю, а в душе скребут кошки.

– Твой палван-ака[12]12
  Палван (узб.) – борец.


[Закрыть] погиб… Жонтомира больше нет. Сегодня привезут его тело…

Тогда я впервые почувствовал сильную боль в голове, в глазах помутнело, в душе горел огонь. Выйдя на открытую террасу, я выпил ледяной воды из металлического ведра. Хотел погасить этот огонь горечи и жалости.

Когда я вернулся в комнату, мать уже рыдала во весь голос. Мои старшие брат и сестра выбежали на улицу. Младшие сидели в углу комнаты и с испугом смотрели на плачущую маму.

Брат сразу побежал к дому учителя Нурбоя. Мы с отцом тоже собрались пойти к нему.

– Отец, неужели такой богатырь погиб? Разве так бывает? – спрашиваю, еле сдерживая слёзы.

– Да будут прокляты те, кто начал эту войну!

– Какую войну, отец?

– Афган, война в Афганистане.

– Отец, при чём тут Афган?

– Да ведь Жонтомира убила Афганская война…

Я застываю на месте.

– Ведь брат Жонтомир служил в Чехословакии…

– Нет. Оказывается, его отправили в Афганистан. Бедный мальчик, он не хотел тревожить родителей, близких, всех нас. Поэтому скрывал. Ох, такой парень, такой джигит!.. Неужели нужно было отправлять в такое пекло единственного сына бедняжки?!

Тогда весь кишлак сильно горевал по Жонтомиру. Всех коснулась эта беда. Люди в то время с тяжёлым сердцем провожали сыновей в армию: боялись, что их мальчиков отправят «в Афган».

Кончилась зима. Весна вовсю царствовала в кишлаке.

Нурбой-учитель стал нелюдимым. Когда заходил на уроки, сидел молча, уставившись в одну точку. Мы, старшеклассники, старались не беспокоить его, понимали его состояние. Поэтому не спрашивали у него ни о чём, пытались сами готовить уроки по его предмету.

Однажды, когда во дворе школы проходило какое-то мероприятие, Нурбой-муаллим[13]13
  Муаллим – учитель, наставник (обращение к уважаемому человеку).


[Закрыть] прошёл в середину двора. Стоял с улыбкой на лице, потом начал хохотать. Директор школы, который произносил речь, застыл. Нурбой подошёл к нему, отобрал микрофон, который тот держал в руке…

– Товарищи, сегодня приехал мой сын Жонтомир, мой Жонтоми-и-ир! – кричал с безумным видом учитель.

Он стал кружиться посередине школьного двора. Шапка сползла и упала на землю, Нурбой-муаллим снял пальто, бросил наземь, стал на нём танцевать, притоптывая:

– Люди-и-и! Я скучаю по моему сыну-у-у… Жонто-ми-и-ир!

Потом упал. Ребята закричали, учительницы стали плакать. Директор и несколько преподавателей подняли Нурбоя и понесли в школьную столовую.

По кишлаку пополз слух: Нурбой сошёл с ума. Его увезли на лечение.

После этого я долго не видел учителя. Окончил школу. Поступил в институт. По завершении первого курса вызвали в военкомат, отправили в армию. Откровенно говоря, я был в довольно подавленном настроении, в голове крутилась мысль: «А если меня тоже отправят в Афган?.. Если я тоже погибну, как Жонтемир?! И привезут моё тело, как и его тогда… Говорят, там настоящая, кровопролитная война. Сын дяди Махмуда вернулся инвалидом, без одной руки. Мне нельзя туда!»

Говорят, мысли материализуются. Меня отправили в Афганистан.

Сразу, с первого письма, я рассказал семье, где я. Не стал скрывать, не хотел обманывать родителей. Думал: если со мной что-нибудь случится, пусть родные будут готовы ко всему.

Первое время никак не мог избавиться от всеобъемлющего страха – перед каждым боем меня трясло, как перед верной смертью. Что, если погибну?.. А потом я привык. Привык к крови, к боям, привык даже убивать. Приучил себя ни о чём не думать – ни о доме, ни о родителях… Если вспоминал о них, всегда чувствовал дыхание смерти.

Я научился руководить собой, управлять своими мыслями, действиями в самом пекле войны, посреди смертей и крови. Точнее, война вынудила к этому. Этот мир потерял для меня всякую значимость. Я сам превратился в оружие. Моя душа, мои глаза, руки, ноги, всё моё существо стали оружием. Да-да, я был не человеком, а оружием…

Судьбе было угодно, чтобы я остался цел и невредим. В один из весенних дней, более чем через два года, я вернулся в родной кишлак.

В доме настал большой праздник. Родители, братья и сёстры – все суетились, рыдали и обнимали меня. Впрочем, плакали все в кишлаке. Зарезали быка, приготовили неимоверное количество блюд. Подали шурпу, плов.

Я сидел посреди двора с друзьями. В это время ко мне подошёл мой старший брат и жестом поманил меня.

– Что случилось?

– Пришёл Нурбой-муаллим. Тебя спрашивает. Иди, поздоровайся с ним.

Сердце ёкнуло. Я внимательно посмотрел на брата.

– Учитель… как он?.. Как он себя…

Брат сразу понял, что я хочу спросить.

– Не беспокойся, он вылечился. Уже в порядке.

Учитель постарел. В глазах стояли слёзы. Обняв меня, горько заплакал.

– Сынок, сыночек, как ты? Там остался мой Жонтомир… Остался. Ты не видел моего сыночка?

– Нет, не видел… Я не смог… – мой голос дрожал.

Люди, которые пришли посмотреть на меня, отошли в сторону, спрятав глаза.

Отец пригласил учителя в дом. А я ещё долго там стоял.

…Годы пролетели словно ветер. Я окончил институт, стал работать. Когда приезжал в кишлак, Нурбой-ака всегда приходил навестить меня. Или я сам ходил его проведать.

Он долго разглядывал меня. Разговор у нас всегда не клеился. Но мы оба чувствовали, что соскучились друг по другу.

Да, в каждый свой приезд я навещал учителя, это стало своеобразной маленькой традицией.

Вот уже тридцать лет прошло. Мне уже пятьдесят один, а старику скоро будет девяносто. Он стал маленьким, сухоньким… но пока бодрый. Будто Жонтомир отдал остальную свою жизнь отцу. А может, Всевышний подарил старику оставшуюся часть жизни сына?

Не знаю, не знаю… Непросто всё это понять. Но мне кажется, что учителя на этой земле держат слова, сказанные мне много лет назад. Много раз Нурбой-муаллим говорил:

– Это можешь понять только ты, другим я не доверяю. Поэтому я всегда скучаю по тебе! Знай одно: Жонтомир мой вернётся. И первым, кто донесёт эту благую весть, будешь ты. Правда?..

– Да, правда. Правда, дедушка.

Старик улыбается. Каждый раз наш разговор завершается именнно так.

Сегодня я вновь приехал в кишлак. Стояла поздняя осень. Горизонт пылал оранжевым огнём.

Я прохожу возле дома Нурбоя-ака. На этот раз не не стал ускорять шаг. Вошёл во двор. Увидел сидящего на деревяной кровати старого учителя. Он повернулся ко мне. Нурбой-муаллим стал ещё меньше ростом… Тихонько направился ко мне, распахнул объятья.

– Ты пришёл, сынок?

– Да, отец, я пришёл…

– Ты видел моего Жонтомира, сынок?

– Видел, отец, видел.

Старик недолго разглядывал меня, после чего сказал:

– Теперь иди домой, сынок.

Я направился к выходу. И думал о той могучей силе, называемой Жонтомиром, которая держала этого человека на родной земле. Я хорошо понимал, откуда идут эти корни, и что эти корни, именуемые Жонтомиром, никогда не умирают.

Не умрут.