Текст книги "Призвание – писатель. Том 3"

Туйчиев человек очень влиятельный, хитрый, к тому же жёсткого нрава. Строгий руководитель, вот уже двадцать лет управляет организацией. Имеет неплохой авторитет. Он не из тех, кто будет тратить время на разную болтовню. Человек серьёзный, можно сказать – очень серьёзный. Его боятся все подчинённые. Он никогда не повышает на них голоса, не ругает, не придирается, но люди чувствуют его власть над собой.

Причисляющий себя к элите общества, Туйчиев никогда не откровенничал с сослуживцами. Никогда не делился ни с кем заветными тайнами. И вот такой человек сейчас сидит перед Шоди и жалуется на жизнь…

Шоди – смышлёный малый. Парень простой, но ума недюжинного. О, у него всегда найдётся ответ на каждый вопрос. Он может ловко «разрулить» любую проблему. Кажется, будто мать его родила именно для того, чтобы решать сложные задачи, менять всё к лучшему. Именно этими качествами подчинённый завоевал уважение Туйчиева. В моменты, когда никто не в силах найти выход из рабочей ситуации, Туйчиев надеется на него:

– Ну, Шодивой, какие предложения?

– Ну, Шодивой, что вы скажете?

В такие моменты у Шоди готовы ответы на все вопросы. У него всё просчитано до мелочей. Все изумляются: кажется, будто эту проблему парень предвидел за несколько дней до её появления.

Туйчиев взял Шоди в помощники прямо из отдела программирования расчётного управления. Он стал глазами, руками и ногами начальника.

Как-то раз Туйчиев вызвал Шоди к себе в кабинет. Он только что вернулся из вышестоящей конторы и был в приподнятом настроении.

– Подготовь документы. Завтра летим за границу. Слава Всевышнему, хоть на десять дней разрешили слетать. Чего рот раскрыл?.. Оттуда будем руководить работой. За десять дней ничего не случится.

Да, не зря начальник так рвался сюда. Шоди никогда в жизни не видел такой роскоши. Ай, какое море красивое! А горы, окружающие его, ещё прекрасней! Белоснежные пушистые облака украшали небо, словно белые розы. Земля и небо слились в молочно-лазурной гармонии.

Небо, море, горы – всё голубое, только облака белеют вдалеке. Интересно: вроде ветра нет, но волны с силой бьются о скалы, разбрызгивая пену. А какие красавицы загорают на солнце, приковывая к себе взгляды отдыхающих мужчин!.. Они отлично дополняют прелесть пейзажа. Кто-то не выходит из моря, кто-то, лёжа на песке, рассматривает народ на пляже.

Туйчиев и Шодивой тоже не отстают, они часто плавают в море. Настроение у обоих великолепное. Кажется, будто два тюленя – отец и дитя – резвятся в воде. Утром, днём и вечером – море, море, море. А на берегу сотни загорающих…

Дни пролетели незаметно. Вроде только вчера приехали, а уже завтра пора собираться в путь. За эти дни Туйчиев ещё крепче привязался к Шоди. Ему нравилось, что в характере парня не было даже намёка на заискивание, подхалимство. Он не из тех, кто ради подачек кинется биться челом о пол. Если бы Туйчиев приехал сюда с другим подчинённым, тот, наверное, уже извел бы его своим лизоблюдством. А Шодивой никогда не церемонится излишне. Но и не излишне гордый. Видно было, что парень знает себе цену и своё место. Таким людям можно доверять! Он и ловкий, и с достоинством…

Туйчиев мысленно разбирал характер своего спутника.

Назавтра они погуляли, посетили курортный городок, окружённый величественными горными вершинами. Заглянули в супермаркеты и бутики, чтобы порадовать родню, близких.

До обеда ходили по городу. Туйчиев начал покупки с подарков жене. Набрал потом всем и всего. Даже внук, что лежит пока в колыбыли, не остался в стороне. Закончив с этим приятным делом, начальник сказал Шоди:

– Сейчас ещё кое-куда зайдём.

Они открыли стекляную дверь трёхэтажного здания, расположенного на окраине города. На первом этаже размещался ювелирный магазин. Человек, сидящий в кресле и листавший какой-то журнал в углу помещения, поднялся им навстречу. Распахнув объятия, подошёл к Туйчиеву и произнёс с присущим кавказским мужчинам акцентом:

– Дорогой, добро пожаловать! Я рад, что встретился с тобой и в этом году. Кофе, чай?..

– Дорогой Шавла! Я завтра возвращаюсь. Хотел увидеть тебя перед отъездом. Хочу, чтобы ты подобрал мне хорошие побрякушки. Потом мне ещё нужно купить шубу и сапоги. А теперь давай, зови своих работников.

Грузин Шавла был владельцем этого магазина. Он кивком подозвал одну из продавщиц. Она красивой походкой приблизилась к гостям.

– Подбери им самые лучшие изделия, – распорядился Шавла.

Девушка подвела Туйчиева к прилавку с украшениями.

Выходя из магазина, Туйчиев, довольный покупкой, сказал Шодивою:

– Хорошо, когда есть знакомые. Видишь, какой он богатый?.. Но вместе с тем открытый, добродушный. Гостинцы, которые мы с тобой привезли из Ташкента, в такси отправляли ему. Понял?.. Грузины – народ щедрый. За добро они платят даже не вдвойне, а в десять раз. Ну вот, и моей принцессе купили подарок…

Шоди стало не по себе при виде его радости.

«Он тоже такой, как все… Несмотря на то, что уже за шестьдесят, имеет семью и детей, всё равно стремится к греху. Любовнице купил подарок, и ни один нерв не дрогнул…»

Остановили такси. Шоди был не в настроении. Чистый горный воздух теперь душил его. Ему показалось, что от Туйчиева идёт неприятный запах. Захотелось открыть дверь машины и выйти на ходу, чтобы не чувствовать это зловоние.

Вечером постучали в дверь. Шоди открыл – на пороге стоял Туйчиев. В руке начальник держал небольшой чемодан.

– Пусть это будет у тебя. Специально для моей принцессы, – сказал, улыбаясь. – По приезде в Ташкент скажу, куда нужно отвезти.

Шоди опять стало неприятно. «Мерзавец, ещё радуется!..» Нехотя взял чемоданчик и поставил его в углу комнаты.

Назавтра они вышли на работу.

Начальник вызвал Шоди к себе. Дал листок бумаги:

– Здесь адрес. Чемодан отнесёшь туда. Откроет старушка. Скажешь, мол, вашей девочке, сами знаете, от кого.

Шоди, не открывая, сунул сложенную бумажку в карман. «Теперь я должен быть ему почтальоном… Бесстыдник!»

После обеда Туйчиев заглянул в комнату Шоди. Парня не было. Мобильник тоже отключён. Порасспрашивал сотрудников. Нет. Никто ничего не знает.

Вызвал своего водителя.

– Утром ты отвёз Шоди по тому адресу, который я ему дал?

– Шоди не доехал. Сказал, чтобы я ехал сам, если надо.

– Как так?!

– Э-ээ… Он, оказывается, псих. Мы сначала поехали с ним по тому адресу. Шоди с минуту смотрел на бумажку с адресом, потом закричал. Ругаться начал.

– Кого ругал?.. Почему?.. Что сказал?..

Водитель был в недоумении:

– Не знаю. Говорил только: «Гад! Я тебе покажу…» Звонил куда-то. Спросил: «Ты любовница Туйчиева? Ты тоже гадина!» Потом выбросил из окна машины мобильник и по дороге вышел. Не знаю, куда он направился.

Туйчиеву стало не по себе. Что-то буркнул себе под нос. Когда водитель выходил из кабинета, спросил:

– Он её знает?

Водитель смутился:

– Да, по-моему… Зря ему поручили, хозяин.

Туйчиев разозлился. Кровь ударила в лицо, он заорал:

– Ты… Убирайся!

Водитель юркнул за дверь.

Назавтра начальник послал человека в дом, который снимал Шоди. Тот возвратился ни с чем: Шоди накричал на него, сказал, что уходит с работы и передал заявление об уходе.

Туйчиев улыбнулся. Он был зол, но не показал этого. Потом вдруг стал звонить – по-видимому, той самой принцессе.

Ответа не было.

Туйчиев сидел, глядя в одну точку. Потом с тяжёлым вздохом поднялся с места.

Шоди, лёжа на топчане под деревом в маленьком дворике на окраине города, читал книгу. Он не заметил Туйчиева, который лёгкой походкой приблизился к нему вплотную. Вздрогнув, парень поднялся. Туйчиев испытующе смотрел на него.

– Почему не вышел на работу?

– Я не буду работать с вами. Лучше уходите! – Шоди указал на калитку.

Туйчиевым овладела дрожь.

– Ты её любишь?.. Вы хорошо знаете друг друга?

– Теперь это не имеет значения.

– Почему?..

Шоди, сердито посмотрев на него, направился к веранде дома.

Туйчиев немного постоял во дворе, затем вышел на улицу. Когда он протянул руку к калитке, Шоди выбежал из дома и закричал:

– Да!.. Я любил её. Мы учились вместе. Она сирота. Такую девушку… Я ей ничего не говорил, не бойтесь. Гуляйте себе смело! Просто не показывайтесь больше мне на глаза.

Опустившись на землю, парень закрыл лицо руками. Его плечи дрожали. Он плакал.

Туйчиев покачнулся, словно сражённый пулей. Сердце защемило. Но он, стараясь держать себя в руках, направился к веранде. Шоди всё ещё рыдал, приговаривая: «Проклятье… проклятье! Гузаль, будь и ты проклята. Ты обманула меня, обманула…»

– Сынок, – Туйчиев говорил с трудом. – Что ты несёшь?.. Не оскорбляй Гузаль… Она моя дочь. Когда ей был всего годик, её мать умерла. Сейчас живёт с бабушкой, матерью моей покойной жены. Бабушка её вырастила. Сейчас… Сейчас…

Шоди перестал плакать и браниться. Он смотрел на начальника, раскрыв рот. Туйчиев сел рядом с ним. Обнял парня за плечи. Теперь уже из его глаз потекли слёзы.

– Да, она моя дочь, дурачок… Сейчас живёт с бабушкой.

Туйчиев не мог остановиться. Слезы текли ручьём. Он крепче обнял парня.

– Сынок… Ты теперь будешь моим сыном. У меня нет сына…

Они смотрели друг на друга. Шоди пребывал в шоке. Он глядел на начальника, не в силах вымолвить ни слова.

Мария Лебедько

Родилась 30 июля 1961 года в д. Великая Гуменовщина (Столбцовский район Минской области, Белоруссия). Живёт в Минске. Работает медицинской сестрой.

Поэтесса, прозаик, переводчик. Пишет на русском и белорусском языках. Творческий псевдоним – Майя Липец. Автор пяти книг, трёх аудиодисков авторской песни. Соавтор восьми сборников поэзии.

Мария Антоновна издавалась в России, Канаде, Израиле. Является победителем различных республиканских и международных конкурсов. Обладатель диплома им. Шекспира со встроенной медалью конкурса «Золотое перо Руси – 2020». Состоит в Белорусском литературном союзе «Полоцкая ветвь».

Не плачь, Мария!

I

Луна словно сидела на верхушках сосен и, кажется, следила за каждым её шагом. Ветра днём не было, не беспокоил он деревья и вечером.

Лес затих. После жары он окунулся в нежную прохладу и дремал. Его обитатели никак не проявляли себя, а может быть, неискушённый слух Марии не мог уловить этого. Только изредка поскрипывала высокая и очень тонкая поломанная сосёнка. Вероятно, во время одной из бурь ветер захватил тонкий ствол и крутанул его со всей силы. У переломанного дерева на высоте двух метров зияли рваные края. Сосёнка бы упала наверняка, но её крона прислонилась к такой же молодой соседке. И теперь они жалобно постанывали, словно горевали: одна – о своей уже прожитой лесной жизни, другая – то ли от жалости, то ли от внезапно свалившейся на неё тяжести.

Мария любила природу. Она могла восхищаться синим небом, облаками, стогами сена или пением жаворонка. Будучи в лесу, никогда не приминала ногами молодую поросль кустов или деревьев, старалась обойти или отодвинуть руками возникшее препятствие. Даже теперь, в её положении, защемило сердце, когда увидела загубленное дерево.

Женщина остановилась передохнуть и в очередной раз обдумать сложившуюся ситуацию. Она уже почти успокоилась. В этом помогла черта характера, не раз выручавшая её в жизни. Да, поначалу она, как и все чувствительные натуры, паниковала даже по малейшему поводу, не говоря уже о крупных неприятностях. Но это лишь подстёгивало её, и вместо одного выхода она находила несколько, а после выбирала оптимальный. Ну что ж, это уже произошло. Она потерялась, заблудилась, заплутала в лесу. Как бы ни назвали её теперешнее положение, смысл будет один и тот же.

Раньше она называла потеряшками людей, которые по каким-то только им ведомым причинам опаздывали на встречи, мероприятия, и их приходилось ждать, вызванивать. Теперь она сама потеряшка.

Почему-то сразу всплыл перед глазами образ дедушки с виноватыми глазами, которого привезли в приёмное отделение больницы, где последних пятнадцать лет работала Мария. В строке сопроводительной справки, где обычно пишут предварительный диагноз, было указано: «Черепно-мозговая травма?» Диагноз как диагноз, вполне обычный. Но самое поразительное читалось дальше, в приписке, взятой в скобки. Мелкими буквами было написано: «(ночь находился в лесу)».

Уловив беспомощный взгляд старика, можно было на самом деле предположить всё что угодно: упал, ударился головой, потерял сознание на неопределённое время. История его похождений, включая развязку, так и осталась в летописи семьи бедолаги. Родственники, беспокоясь о физическом состоянии пожилого человека, привезли его в больницу на обследование. Никто предположить не мог (и Мария в том числе), как одиноко, непривычно и, возможно, страшно было ему в свалившемся на него приключении. На работе ей некогда было вдаваться в подробности злоключений необычного пациента. Только в конце смены ей рассказали, что дедулю благополучно обследовали. Всё у него, слава богу, оказалось в порядке – как говорят в таких случаях, в пределах возрастной нормы. Ему ввели успокаивающий препарат и отпустили домой, посоветовав родственникам с пониманием отнестись к его душевным переживаниям и окружить теплом и заботой.

Луна была вдвое больше обычного своего размера и почему-то не жёлтая, а какая-то оранжево-кирпичная (или ей это только чудилось?). Рисунок на ней выделялся серыми неясными фрагментами, и воображение создавало из них причудливые и одновременно жутковатые картины. Это пугало Марию. И в то же время луна для заблудившейся женщины становилась уже не навязчивой спутницей, а единственной лучшей подругой.

Сизый мрак всё гуще обволакивал всё вокруг, и как-то очень быстро потемнело само небо.

«Боже! Спасибо тебе, Боженька, что стоит сухая погода. Ты потом напоишь земельку, омоешь травку. А меня пока пощади – спаси и сохрани», – так думала Мария, поворачивая голову то вправо, то влево, осматриваясь. Луна свесила свой матовый абажур над головой женщины, которой так нужна была сейчас её помощь. Света, которым хозяйка этой необычной ночи делилась с нежданной подругой, вполне хватало, чтобы видеть кочки, кусты, деревья, пусть и не вполне ясно. Глаза Марии постепенно привыкали к темноте, и уставшее воображение уже не рисовало ни чудищ, ни страшных лесных животных, которые выглядывали из-за каждого дерева.

II

Надо было решать, как обезопасить себя на случай непредвиденных обстоятельств, если таковые появятся.

– Тьфу-тьфу-тьфу!

Мария сплюнула через плечо машинально, как только промелькнула мысль о возможных неприятностях. Потом она одумалась, что это было не то плечо, через которое полагалось отгонять нечистую силу, и поплевала уже «правильно», погладив при этом «обиженное» ранее плечико. По руке пробежал холодок, добрался до затылка, спустился к лопаткам.

– Представляешь, а я, оказывается, трусиха.

Это она сказала, обращаясь к луне, разведя руки в стороны и как-то слегка, по-девчоночьи, приподняв плечи и тут же опустив их.

Прожив жизнь почти наполовину, Мария точно знала, чего боится в этой самой жизни. Это были две вещи: высота и змеи. Однако на первом месте всё же был страх высоты.

Знакомство Марии с высотой состоялось в пять лет, а может, в шесть. Её старшая сестра Яня, которая из сельской девчонки превратилась в городскую жительницу, уехав в шестнадцать лет в Минск, жила самостоятельно. Был у них и брат Михаил, который уехал учиться в далёкую Картуз-Берёзу. Билеты были дорогими, дорога – дальней, поэтому домой чаще наведывалась Яня. По каким-то непонятным для детского ума Марийки причинам сестра иногда забирала её с собой в этот огромный интересный город. Почему-то воспоминаний это оставило не очень много. До сих пор помнит передвижные бочки с молоком и белый пластмассовый пузатенький бидончик. В определённые дни, в определённое время девочка занимала очередь среди детей и взрослых с похожими бидончиками. Расплачивалась оставленными сестрой денежками за отмеренное огромной кружкой молоко и гордо несла домой, боясь уронить или расплескать добытое ею вкуснейшее сокровище.

Марийка была девочка сообразительная, и сестра разрешала ей выходить погулять во двор, пока сама была на работе. Дом-новостройка, где гостила Мария, находился недалеко от кольцевой дороги. Рядом возвышалось ещё несколько пятиэтажек, а всё остальное пространство занимала растительность. Больше всего здесь было клевера – розового и белого. Росли и ромашки, но запах клевера девочке нравился больше.

В один из таких дней Марийка решила украсить обеденный стол сестры ослепительным букетом. Найдя на полочке в ванной комнате маленькие удобные ножнички, фантазёрка отправилась довести задуманное ею важное, как она считала, дело до конца.

Букет получился на славу. В узкую детскую ладошку он не вмещался, и Мария несла его в охапке. И только когда букет был благополучно поставлен в трёхлитровую банку с водой, девочка опомнилась: маленькие ножнички, которые так здорово помогли ей, остались лежать где-то в траве! Она вернулась назад, волнуясь, искала пропажу. Да где там! В таких случаях мама бы сказала: «Как корова языком слизала».

Сестра пропажу не обнаружила. Мария о потерянной вещи молчала. Букет Яне понравился. А на следующий день решено было сводить малышку в парк.

Субботний день был солнечным и ласковым. Марийка решила сознаться сестре потом, после прогулки. Тем более, что собой представляет этот самый парк, девочка могла только предполагать.

Поразили и восхитили её яркие качели. Это было весело и здорово. Понравились карусели с летящими сиденьями, которые крепились к куполу толстыми звенящими цепями. И последним развлечением было колесо обозрения. Ничего не подозревавшая Марийка смело шагнула в качающуюся кабинку, села и дала себя пристегнуть. Правда, кабинкой это сооружение назвать было сложно: пол, стулья, цепи-крепления, а за спиной, для упора, железные трубы совсем небольшого диаметра. Чуть это сооружение стало набирать высоту, кабинка начала качаться из стороны в сторону. Девочке казалось, что её просто вытряхнет вниз. Руки побелели, когда сжимала края сиденья. Яна попыталась показать сестричке, в какой стороне находится их дом, что-то ещё рассказывала и показывала, но девочке было всё равно. В голове вертелась одна-единственная мысль: «Скоро?»

Впечатления от парка были подпорчены. Страх надолго замер в глазах Марии. Сестра пыталась развеселить младшенькую смешными историями, подшучивала над ней. Но «чёртово колесо» так не понравилось маленькой гостье, что она, вспомнив о своём невольном проступке, твёрдо решила не признаваться Яньке в потере. Может, это была детская вредность. Но и став взрослой, она до сих пор вспоминает о тех ножничках.

Вторая – и последняя – попытка примириться с высотой состоялась, когда Марии исполнилось тридцать пять. Муж Владимир с детьми уговорили уже давно ставшую горожанкой Марию испытать себя на прочность (об её детских воспоминаниях знала вся семья). Да ей и самой, уже вполне состоявшейся, хотелось узнать о себе побольше. И она поддалась на уговоры, не сильно сопротивляясь. А зря. И в итоге решила: экспериментов над собой больше не будет.

Со змеями же отношения были довольно прохладными. Боялась, да. Но всё же больше брезговала. Для общего развития она сама водила детей в серпентарий, но без особого энтузиазма. Даже изображения этих существ на бумаге вызывали у Марии смятение.

А вот боль не пугала её, спокойно могла перенести такое испытание. У неё был повышен болевой порог, за долгие годы она в этом убедилась. Ещё в детстве, когда ей доставалось от отца или от мальчишек, она никогда не плакала. Не впадала в истерику и не ныла при рождении сына и дочери. С достоинством перенесла операцию трёхлетней давности, когда хирурги её родной больницы «чинили» порванную под ребром мышцу…

Луна бочком передвинулась в сторону толстой, старой берёзы, непонятно каким образом выросшей среди елей и сосен. Мария обожала всё связанное с берёзами. Объяснить причину ни себе, ни другим она бы не смогла, хотя отсутствием красноречия не страдала. Может быть, дерево радовало глаз само по себе. А может быть, образ берёзки с её белым стволом, с весенними серёжками, с нежными косами, то зелёными, то золотистыми, воспетый в стихах, был близок её сердцу. А может, и то и другое. Но Мария, поддавшись всеобщему восхищению, тоже сочиняла стихи о берёзках. А могла просто постоять, полюбоваться, иногда – дотронуться ладонью до прохладной коры, словно здороваясь.

Однажды ей вообще на ум пришло сравнение человека с берёзой. И вот почему.

Когда берёза молодая, даже маленькая по «возрасту», она вовсе не белоствольная красавица. Обычное деревце с серо-бурой корой. Её можно не увидеть среди поросли орешника или ольхи. Ни дать ни взять детсадовская группа. Когда же берёзка подрастает и крепнет, её кора становится нежной, гладкой, а чёрные чёрточки на ней – словно подводка глаз модницы. Невеста, да и только. А пройдут года – береста огрубеет, потемнеет. Словно морщины, пролягут по ней глубокие канавки. Стоит уставшая, повидавшая многое на своём веку женщина. Что-то шепчет, от чего-то хочет предостеречь, чему-то научить. А чему? Может быть, терпению, благородству? Может, просто хочет успокоить в трудную минуту? Не слишком ли много этих «может быть»?..

Берёзка и сейчас словно хотела помочь Марии, спасти её. Среди тёмных силуэтов стволов других деревьев она – в темноте – напомнила женщине маяк: ствол белеет, а на самой верхушке вместо прожектора – луна…

– Так. Отвлеклась, думаю чёрт знает о чём.

Видно, и вправду человек может приспособиться ко всему. Эта мысль вскользь уже посещала Марию. Страдалицы-сосёнки поскрипывали. Верхушки соседних деревьев перешёптывались в полудрёме, словно обсуждали перед сном поведение человека, непонятно почему задержавшегося в такое позднее время у них в гостях.

Сознание Марии было ясным, но его пронзали сотни мыслей и воспоминаний: сказывалась усталость. Надо было думать, как восстановить силы к рассвету. Влезть на дерево она не могла, каким бы распрекрасным оно ни было, как бы маняще ни простирало к ней ветви. Даже в детстве, когда детвора с лёгкостью сигала через заборы в чужой сад за яблоками, ей это не удавалось. Ноги становились непослушными, забор почему-то начинал качаться, сандалики застревали в штакетнике, и маленькая Марийка оставляла попытку покорения препятствия, которое так не любила. Лишь однажды ей удалось влезть на свой «Эверест»: уж очень хотелось полакомиться первыми ягодками, росшими на ветвях большого кудрявого куста напротив крылечка. Забор словно дразнил её: «Залезь, съешь ягодку!»

Гроздья, похожие на красные серьги, под ласковыми лучами солнышка становились тёмно-вишнёвыми, почти чёрными. Воробьиные стайки весело порхали на верхних ветвях, устраивая себе пир на весь мир. И однажды девочка решилась… С неимоверным усилием ей удалось вскарабкаться на верхнюю жёрдочку, уцепиться за качающуюся ветку и насладиться наконец лакомством. На уровне груди ягодки быстро закончились, и она подняла голову вверх. Воробьи, которые сперва испугались её, снова вернулись к своему занятию. Верхние ветви были унизаны ягодами, словно ожерельем. Мария, забыв о том, что она не на земле, а на ветхом заборе, потянула на себя приглянувшуюся ветку – и от неожиданности чуть не упала. Куст был старым, некоторые ветви уже приболели. Хрупкая ветка, за которую уцепилась девочка, была тоже нездорова. Она с хрустом отделилась от основания кустарника и беспомощно повисла. Страх подстегнул Марийку, и она кубарем слетела с забора. Девочка боялась получить нагоняй от отца. Но ещё больше было жаль растение, по её вине получившее увечье.

Отец ничего не заметил. Мама пожурила дочь, но не за то, что нечаянно навредила кустику, который ещё долго скрывал её проступок, а за то, что могла упасть сама. Лишь осенью стала заметна веточка, раньше всех начавшая желтеть. Её подрезали, подлечили срез древесной замазкой, и ещё много лет растение одаривало подрастающую хозяюшку своими чудесными ягодками.

В изменившемся дворе уже растут совсем другие кустарники. Марийка даже не знает названия того, который так полюбился ей в детстве. Но помнит его пышные соцветия, похожие на черёмуху, и сладкий, чуть вяжущий вкус тёмно-рубиновых ягод.

III

Раздалось несколько хлопков, словно кто-то на ночь глядя решил навести порядок и стал выколачивать из подушек пыль. Но это почему-то не испугало Марию.

«Сова, точно сова», – подумала она и про себя улыбнулась – правда, несколько вымученной улыбкой. Очень часто в разговорах, которые касались её жизненных ритмов, она называла себя совой. Ещё раньше, до того, когда стала брать суточные дежурства в больнице, она замечала за собой одну особенность: ей хорошо работалось или даже отдыхалось ночью. Она могла подтянуться по всем предметам, пока училась в медицинском училище. Могла танцевать на сельских свадьбах до рассвета, затем пешком пройти 5-10 километров и приступить к домашним обязанностям, когда заболела мама.

И теперь ночь для неё не страшна. Она точно знает, что спокойно её перенесёт и всё закончится хорошо. А сова… Ну, что ж, у неё, видимо, тоже есть дела.

Мария стала вглядываться в темноту, словно решая, куда сделать первый шаг.

– Ну просто сказка. Правда, страшноватая. И направо, и налево, и вперёд, и даже назад – везде неизвестность.

Она говорила вполголоса, словно со своим вторым «Я». Ей нравилось рассуждать, подбадривать, задавать вопросы и тут же на них отвечать, если она была чем-то взволнована, удивлена. А ещё она могла тихонько, почти про себя, мурлыкать протяжные русские или белорусские песни. Ей становилось с ними спокойно, любая работа доставляла удовольствие, да и делалась она как-то легко. Посмотрев фильм «Белое солнце пустыни», где один из героев всё время что-то напевал, муж в шутку прозвал её Саидом. Она не обижалась. Мария любила и мужа, и фильм, и добрые шутки. А во время праздников, даже в незнакомой компании, своим искромётным юмором, задором и непосредственностью подкупала почти сразу. Спустя же некоторое время становилась душой компании. И уж тогда какие только шуточные прозвища не получала: Зажигалка, Вжик, Ракета… И так было чуть ли не с её рождения. Она даже родилась вроде бы в шутку. Давным-давно мама рассказала ей историю её появления на свет.

Когда Анна, мать Марии, поняла, что в ней теплится новая жизнь, она уже была мамой двоих подростков. А одну дочь ещё в младенческом возрасте подкосила скарлатина. И, как довольно часто это бывает, её беременность показалась мужу некстати. Однажды он дал будущей маме пятнадцать рублей, чтобы она съездила в больницу и сделала аборт. А поскольку сам часто был на заработках, то не проконтролировал, исполнила ли Анна его пожелание. Но мать – она всегда мать: на эти пятнадцать рублей купила фланелевой ткани и нашила пелёнок.

Дел в селе невпроворот. Да и не принято было выставлять беременность напоказ, охать и ахать по любому поводу, вызывая к себе сочувствие, как это умеют делать нынешние беременные женщины. И когда Антон, муж Анны, в очередной раз приехал домой, то обнаружил пищащий и чмокающий свёрток. Жена протянула ему новорождённую девочку, укутанную в яркую, мягкую фланельку, и сказала:

– Вот твои пятнадцать рублей.

Отец подержал неожиданное «приобретение» на руках, опустил на кровать и смущённо пробормотал:

– Пускай будет, что уж…

Ещё более невероятным было крещение.

IV

…Хоть и принято было в те давние времена крестить детей чуть ли не с момента рождения, по каким-то причинам её, родившуюся в жаркую летнюю пору, решили крестить зимой. Крёстной матерью должна была стать мамина бездетная сестра Мария. Она же и предложила назвать маленькую племянницу Марийкой. А вот крёстного нашли с трудом: у кого-то уже было много крестников, другие просто не хотели брать на себя дополнительную нагрузку. Ведь стать родителями после крещения – значит быть в ответе за ребёнка, как говорится, перед Богом и людьми. Нужно интересоваться их делами, помогать решать проблемы, а в случае потери матери или отца подставить своё плечо. И, конечно, весело отгулять свадьбу повзрослевших крестника или крестницы.

Как бы то ни было, крёстный всё же нашёлся. Им стал дальний родственник по отцовской линии, хотя и после долгих уговоров.

…Зимний день очень короток. Костёл находился за пятнадцать километров. Надёжным транспортом для такой поры года были сани. На том и порешили. По обычаю, мать и отец должны были оставаться дома, возложив всю ответственность на крёстных. Так было и в этот раз…

В какой день и в котором часу проходил обряд, Мария, конечно, не знала. Историю эту она лишь однажды услышала от мамы в раннем детстве, когда память избирательна, хрупка и способна запечатлеть только наиболее яркие моменты. Однако же запомнила, что возвращение в родную деревню проходило в тёмное время суток.

И лошадь, дожидавшаяся у забора окончания крещения, и сосед, нанятый на ответственную должность возницы, и новоявленные крёстные здорово замёрзли. Путь предстояло преодолеть неблизкий, и поэтому мать и отец не особо сопротивлялись, когда возница достал из-за пазухи бутылку самогонки и предложил «согреться». Сделав несколько глотков, он передал бутылку заметно повеселевшему куму, а тот, в свою очередь, – куме. Девочка же мирно спала на руках своей крёстной, став невольным препятствием на пути ёмкости с согревающей жидкостью. Руки тёти Марии затекли от холода и совсем не хотели двигаться. Она аккуратно положила свёрток с посапывающей девочкой на утеплённый соломой край саней и попыталась размять негнущиеся пальцы, сняв толстую меховую варежку. Лошадка, согревшись, легко и быстро бежала по тихой лесной дороге. Захмелевшие мужчины уже что-то бурно обсуждали. Когда же пальцы женщины поддались и после всех ухищрений уже готовы были захватить горлышко плоской тёмной бутылки, Мария вдруг закричала что есть силы: «Стой! Стой! Дитё потеряли!»

Как сосед «тормозил» кобылку, надо было видеть. От испуга и неожиданности он так натянул вожжи, что буквально лёг на спину и заорал: «Тпру! Тпру-у-у!»

Даже когда разгорячённая лошадь уже остановилась и в недоумении покосилась на кричащих людей, словно хотела спросить: «Ну что там ещё?», сосед лежал, натягивая вожжи и истошно хрипел: «Тпру! Тпру!»

Кум и кума ринулись по рыхлой, слабо укатанной колее назад. Крёстная, совершенно замёрзшая в своих модных городских сапожках, часто падала. Тут же вставала, делая несколько быстрых шагов, и снова падала. Голоса ребёнка слышно не было, что ещё больше тревожило её. А кум уже бежал обратно, и не с пустыми руками. Передавая кулёк тёте малютки, то ли с досадой, то ли с восхищением, выдохнул: «А ей хоть бы что! Спит, понимаешь!»