Текст книги "Гений романтизма. 220 лет Александру Дюма"

Он вышел, с оголенным кинжалом встал на пороге. Странник не замечал хозяина с обнаженным оружием в руке. Он, выпучив от ужаса глаза, вскочил с постели, скуля, визжа, на четвереньках носился по комнате. Наконец скрылся за чухой хозяина, висящей на деревянном гвозде. Заскулил, как провинившийся перед матерью волчонок, высунул голову, вновь на четвереньках обежал всю комнату, выискивая место, где бы спрятаться. Мимо хозяина на четвереньках выбежал в коридор. За ним последовал хозяин. Странник заскочил в одну из комнат, где стоял ткацкий станок. Панически несясь по комнате, заполз за ткацкий станок. Жалобно заскулил. Волчица не переставала выть. От этого воя странника бросало в паническую дрожь. Жалобно скулил, визжал, когтями скреб пол, словно хотел в него зарыться.

Наконец нервы странника совсем расшатались. Встав на четвереньки за станком, задрав голову, ответно завыл. В соседней комнате заплакали дети, невестка.

Неожиданно его вой сорвался на скулеж. Через паузу затявкал щенком, в конце горько заплакал человеческим голосом. Плакал, останавливался, выставив правое ухо вперед, прислушивался к вою, доносившемуся из леса. Затем вновь завыл по-волчьи, вгоняя в ужас домочадцев, соседей, жителей аула. Странник успокоился только тогда, когда волчица на окраине села перестала выть.

* * *

Семья Курбана оказалась в явной опасности. Он теперь стал понимать, кого на их испытание послал Бог. Хозяйка с невесткой, распахнув окна комнаты, плача, обратились к жителям аула:

– Умоляем, пока зверь, засевший в нашей сакле, не растерзал нас, спешите на помощь! Умоляем!

Жители аула, вооруженные кремневыми ружьями, кинжалами, топорами, заторопились во двор Курбана.

На окраине аула завыла волчица. Во дворе Курбана мужчины, женщины, прибежавшие на помощь, застыли. С верхнего этажа сакли к вою волчицы присоединился другой вой. Одни мужчины, обнажив кинжалы, потянулись в саклю, другие побежали к дубу.

При появлении группы людей волчица скрылась в лесу. Под дубом остались следы ее лап огромных размеров. Волчица загодя завыла из леса. Ее вой переносился с одного места на другое. Волчий вой с ветром скитался по переулкам аула, залетал во дворы, сараи, коровники. Страшно мычали коровы, блеяли овцы. Дворовые собаки, сбившиеся в стаю, с лаем носились с одного конца аула на другой, принося с собой сумятицу и ужас.

Собравшиеся во дворе, на верхнем этаже сакли Курбана не знали, как поступить со странником. Он выл, не выходя из укрытия.

Пошли споры. Женщины и молодежь аула были категоричны. Они предлагали привязать дикаря к шесту на годекане, затем лишить жизни. Старшие мужчины предлагали связать его, вывезти в лес, бросить.

Последнее слово должны были высказать аксакалы аула и хозяин сакли. Аксакалы чесали затылки, не зная, как разумнее поступить с этим полудиким человеком, как от него избавиться.

Они неуверенно роптали:

– Не будем брать грех на душу. Давайте послушаем, что скажет Курбан.

А Курбан, заглядывая аксакалам в глаза, заговорил:

– Куда выгонишь больного, немощного человека! Хоть дикий он, но человек. Тем более он нашелся не где-нибудь, а под священным дубом, который охраняет покой нашего аула! И волчица там не зря завыла… Это какой-то сигнал, посылаемый нам с небес! Пришелец похож на странника, дервиша. А все нищие, обездоленные, странники, дервиши находятся под защитой Аллаха. Если странника обидим, кто уверен, что Аллах нас не накажет? Ко всему он ранен. Раны гноятся, из-за чего поднимается температура. Он теряет сознание, разум. Он плохо говорит. Мычит. Возможно, немой. А немой человек беззащитен, как Божий агнец.

Совет старейшин после долгих обсуждений, споров пришел к такому выводу:

– Странника не трогать! Вылечим его, поставим на ноги. С выселением из аула не торопиться. Выжидать до тех пор, пока он не заговорит. Так как странник является посланником Аллаха, его выдворением из аула навлечем на себя Его гнев. А чтобы обезопасить семью Курбана, каждую ночь в его сакле поочередно будут дежурить вооруженные джигиты аула. Пока странник находится в сакле Курбана, всем обществом будем его обеспечивать продуктами питания, одеждой. Как быть дальше, Аллах подскажет.

Прочли дуа[1]1
  В исламе – личная молитва на родном языке.


[Закрыть]. На том разошлись.

На некоторое время страсти в семье Курбана и в ауле улеглись. И волчица перестала выть под дубом. Притих и странник. В комнате его с утра до вечера не затухал очаг. Дядя Курбан с женой хорошо ухаживали за ним. А знахарь каждый день приходил, перевязывал раны. Жители аула, убедившись, в каком затруднительном положении оказалась семья Курбана, помогали чем могли. Кто приносил муку, кто вяленое мясо, кто масло, яйца, картошку, кто одежду, обувь… Кто на санях привозил дрова.

* * *

Шла вторая неделя пребывания странника в семье Курбана. Он пока молчит. Никто не знает, кто он, откуда. Какого он роду-племени? Где он получил такие несовместимые с жизнью увечья? Куда он направлялся? Как оказался в их ауле? По какой причине молчит? Владеет ли он вообще языком?

Чем больше странник молчал, тем больше у жителей аула возникало вопросов.

Члены семьи Курбана, жители аула к страннику, как было решено на совете старейшин, относились как к гостю, посланнику Аллаха. Для горца по законам гор гость священен. Уважению к гостю, его приему в горах учат с рождения.

Курбан страннику у себя в сакле создавал надлежащие условия. Если волчица, объявившаяся за околицей, будет угрожать его жизни, хозяин защитит его, даже пожертвовав собой.

По обычаям гор хозяин ждет, пока гость сам о себе все расскажет. А гость молчит. Покидать саклю хозяина тоже не собирается. Как-то раз объяснил хозяйке сакли, которая его кормила, за ним ухаживала, что его зовут Али.

Когда странник не заговорил и на третью неделю, женщины и дети в семье запаниковали. По аулу шли разные слухи о страннике, одни мрачнее других. Некоторые жители утверждали, что он убийца из соседнего района, сбежавший от кровной мести. Другие утверждали, что видели, как он превращается в волка. Третьи рассказывали, как странник по ночам, сидя во дворе сакли дедушки Курбана, волком воет на луну. Четвертые предлагали выдворить его из аула, пока не натворил бед. Пятые божились, что видели, как на поляне он обернулся волком, напал на овцу, загрыз ее.

Все это время опытные охотники вели в ауле спешные приготовления, чтобы убить волчицу, которая вновь зачастила к священному дубу. Воет до утра, наводя ужас на жителей аула. Женщины, напуганные волчицей, к роднику под дубом за водой стали ходить лишь в сопровождении мужчин.

По рассказам очевидцев, волчица, появляющаяся у дуба, огромных размеров. У нее в середине лба фосфоресцирующим пламенем горит один огромный глаз. Наиболее мнительные женщины стали предполагать, что к священному дубу волчица приходит не случайно. Там по ночам не раз видели и странника. Они уверяли, что между дубом, странником и волчицей есть какая-то связь. Все были в ожидании.

К тому времени, когда волчица приходила к дубу и начинала выть, жители уходили с переулков, закрывались в саклях. На запоры запирали коровники, овчарни. Даже собаки к тому времени научились прятаться в безопасных местах.

* * *

Когда за околицей аула принималась выть волчица, странник приходил в нервный шок. В страхе носился на четвереньках из комнаты в комнату, подыскивая место, чтобы затаиться. Почему он так сильно боится воя волчицы? Что их связывает? Чем он провинился перед волчицей, чтобы так бояться? Как волчица нашла странника у них в ауле? Какая тайна связывает их? Жители аула желали все это знать.

Всех стало тревожить душевное состояние странника. Судя по тому, как он себя вел, вероятно, почти не жил среди людей. Тогда где родился, вырос? В каком мире жил, откуда пришел? Кто его так изувечил, кто кроме волчицы его ищет, кто желает ему гибели?

В семье Курбана были поражены крепостью его организма. С таким душевным состоянием, увечьями на теле в условиях холода и голода из обычных людей мало кто бы выжил. А он изо дня в день крепчнет. Никто не знает: полураздетый, босой, без головного убора, откуда, сколько дней добирался он в их аул? Как долго пролежал под дубом на морозе, истекая кровью?

На страннике за короткое время пребывания в сакле Курбана смертельные раны, увечья заживали как на собаке. В таком состоянии по вечерам босиком умудрялся отправляться еще в лес на охоту без какого-либо оружия. К изумлению жителей, возвращался то с куропатками, то с зайцем-русаком, то с косулей.

* * *

Глубокая ночь. В сакле Курбана спала вся семья. Бодрствовали только часовые в коридоре, во дворе. Странник за дверьми комнаты тоже спал или притворялся спящим. Когда стражники, согретые тулупами, незаметно для себя заснули, странник – научился в последнее время – бесшумно снял запоры с дверей, вышел наружу и исчез в темноте.

Вернулся в саклю только через сутки. Глаза его странно блестели, был грязен, исцарапан. Никого не замечая, набросился на еду, поставленную перед ним хозяйкой. Недоверчиво огрызаясь на окружающих, ел, тревожась, будто у него отберут.

Съел три чурека из тандыра, опустошил казан мясного супа. Глаза еще голодно рыскали по полкам хозяйственной комнаты. В шкафу увидел редьку. Откусывая, съел ее целиком. Сверху добавил полказана вареной картошки. Голодные глаза просительно остановились на лице хозяйки. Та поставила перед ним еще один каравай хлеба, круг сыра. Он их тут же проглотил. Все это сверху залил трехлитровым горшком холодного айрана. После всего этого просительно смотрел в глаза хозяйке: не угостит ли еще чем-нибудь?

С этого дня он к вечерним сумеркам систематически стал исчезать из сакли. Ускользал от самой бдительной стражи. Если через двери не получалось, каким-то образом уходил через окно. Исчезал как серая тень. Возвращался как тень, иногда через двое, трое… пять суток.

Куда он уходил, кого искал, с кем встречался? Никто не ведал. Пытались за ним следить, но у него было звериное чутье. Чувствуя, что за ним установили слежку, следы путал так, что его теряли даже самые опытные охотники. Вечером бесследно исчезал, а рано утром его находили в постели.

* * *

Зима была в разгаре. А странник на себя, кроме холстяной одежды, которую дал хозяин, ничего не надевал. И всегда оставался босым. Новую, чистую чуху, которую дали, пренебрежительно отбросил в сторону. Создавалось впечатление, что его узловатому, скрюченному, как у волка, туловищу, лапам сложно было выносить неудобство одежды, обуви. От любой обуви отказывался.

Между тем опытные охотники не переставали преследовать волчицу, которая теперь каждый вечер приходила к дубу и выла. У волчицы было феноменальное чутье. Как только за околицей аула появлялись всадники, пешие люди с оружием, тенью скрывалась в лесу. Охотники знали: в лесу есть много подземных гротов. Вероятно, скрывалась там. Сколько ни пытались, не нашли.

Жители аула были поражены образом жизни, нечеловеческим поведением странника. Перед ним в страхе дрожали собаки. Люди, животные не только его смертельно боялись, но и с ужасом в глазах покидали то место, где он появлялся.

Стражники, приставленные к страннику, стали замечать, что с некоторых пор он не так пугается ночного появления волчицы. Он не только перестал бояться, но начали его замечать в обществе волчицы. А когда под дубом к вою волчицы присоединился еще вой странника, в том, что они действуют заодно, уже никто не сомневался.

Очевидцы утверждали, что странник каким-то образом чувствовал появление одноглазой волчицы под дубом. К этому времени он тенью ускользал из сакли. Под дубом становился на четвереньки, всем телом начинал странно дергаться. Было заметно, как у него на загривке начинала расти шерсть, такой же шерстью покрывались ноги, руки. Кисти, ступни выворачивались, растягивались, становились узловатыми, когтистыми. Так он оборачивался в волка. Оборотень, заискивающе скуля, с зажатым между задних ног хвостом, бочком приближался к волчице. Ложился у ее ног с поднятыми лапами, доверительно подставляя ей уязвимые части тела. Если волчица его принимала без злобы, тогда поднимался на лапы, начинал вокруг нее раболепно делать пробежки. Приподняв лапы, поджав хвост, льстиво скулил. Как только волчица на него обращала внимание, становился на четвереньки. Не приближаясь, не отдаляясь, пригнув голову, покорно надолго замирал.

Когда волчица начинала выть, задрав морду кверху, присоединялся к ней. Иногда их вой не умолкал до рассвета.

А с некоторых пор странник стал отправляться с волчицей на охоту. С охоты возвращался то с тушей горного козла, то косули, то с огромными кусками медвежатины.

Но неожиданно случилось то, чего больше всего остерегался Курбан, боялись жители. С некоторых пор со дворов, из овчарен, курятников стали исчезать собаки, овцы, куры…

* * *

Жители аула в облике странника, во всем строении его тела, в кривых, вывернутых ногах, в длинных, с крючковатыми пальцами, руках, в поведении стали замечать черты, нехарактерные для обычного человека. Его удлиненное, с впалыми щеками, лицо, начиная с впадин глаз, было покрыто густой рыжей растительностью. Из-под рыжих густых бровей к вискам, прыщеватым щекам тянулись зигзагообразные бороздки, оставленные на его физиономии какой-то страшной когтистой лапой. Такие же бороздки тянулись от углов рта к длинным ушам, покрытым рыжеватой растительностью. На грубом лице с тонким продольным разрезом от уха до уха красовался выпяченный огромный рот с тонкими губами, откуда наружу выступали коричневые клыки. Самые глубокие морщины, начинающиеся на узком лбу, образовав бороздки над бровями, зигзагами уходили к уродливым щекам. Морщины по щекам узлами устремлялись в густую растительность, прикрывающую верхнюю и нижнюю губы, оттягивая, выпячивая их, делая похожими на пасть волка. А кончик длинного, с какими-то наростами, крючковатого сизого носа, берущего начало от основания низкого покатого лба, свисал сверху вниз, чуть ли не влезая в выступающую пасть. Серая верхняя волчья губа то и дело западала в беззубый рот, откуда обильно выделялась слюна, которая длинными нитями свисала на торчащий вперед, покрытый рыжей шерсткой подбородок. Из-под рыжих бровей, метелками растущих на покатом лбу, за гноящимися веками без следов элементарной растительности смотрели круглые мутные глаза. Они светились каким-то холодным магнетизмом. Из его глаз исходила неуемная, нечеловеческая сила, будоражащая сердца людей.

Бывалые охотники, понимающие язык зверей и птиц, когда странник начинал что-то бормотать, терялись в догадках, что же он хочет им передать. С его свисающего из пасти языка слетали звуки, непохожие ни на мяуканье дикой кошки, ни на скулеж волка.

Странник если и общался, то только жестами с хозяйкой дома, которая его кормила. К ней привязался, как волчонок к матери. Только ее слушался, только ей подчинялся, только ее боялся. Когда странник начинал что-то объяснять хозяйке в присутствии женской части семьи, своей нечленораздельной речью он всех пугал. И дочка, и невестка, и внуки с внучками пугливо прятались от него. Странные были те звуки, до того странные, что малые дети со страха теряли дар речи. Собаки, услышавшие его странное нечленораздельное мычание, начинали с перепугу мочиться под себя. А у домашних животных от страха подкашивались ноги.

* * *

У Курбана с некоторых пор из курятника стали пропадать куры, из кладовой – вяленое мясо, мука, крупа. Мужики аула на годекане, женщины на роднике тоже стали жаловаться, что по ночам у них крадут кур. Стали пропадать овцы, козы… Жители аула недоумевали: если с их помощью Курбан кормит странника лучше любого члена семьи, тогда зачем тот обкрадывает его и остальных в ауле? Волки и то на своей территории не занимаются мародерством, другим волкам не дают разбойничать. Если странник занялся кражей кур, овец на своей территории, что его к этому подталкивает? Если вор не он, то кто? Неужели одноглазая волчица?! Но она на месте кражи должна была оставлять отпечатки лап.

Теперь странник стал уходить из аула часто и надолго. Куда, босоногий, уходит в зимнюю стужу, с кем встречается, это было тайной для всех. Жил как оборотень, исчезал как оборотень, появлялся как оборотень…

Тем временем отношения между странником и членами семьи Курбана портились день ото дня. Они доходили до кипения.

Семья в панике. Мука, другие продукты питания, заготовленные всей семье на зиму, заканчивались. Запасы вяленого мяса, картошки давно иссякли. А муки в ларе оставалось на неделю. На это жаловались и другие хозяйки. Курбан переживал, не ведая, чем до нового урожая будет кормить семью.

Накануне с юго-запада подул теплый ветер. Морозы резко утихли, пришла оттепель. За несколько дней со всех склонов сошел снег. В одну из ночей пошел дождь, перешедший в ливень. К утру поднялась река, на ней растаял лед. Курбана осенило: можно поднять мельницу, размолоть остатки зерна. В санях, запряженных волами, отвез на мельницу четыре мешка зерна.

А на другой день, рано утром, из сакли Курбана раздались странные причитания. Плакала вся семья. Каково же было удивление жителей аула, когда прибежали в саклю Курбана. В середине комнаты под саваном лежало растерзанное зверем бездыханное тело хозяина.

Хозяин должен был вернуться с мельницы к вечеру того дня. Но и ночью не воротился. Странное дело, волы, запряженные в пустые сани, с зарей вернулись во двор без сопровождения хозяина.

Муслим почуял беду. Верхом на коне поскакал на мельницу. Отца нашел у погасшего очага, с вырванным горлом. Вся мельница, как после пурги, была занесена снегом. Внутри мельницы, на небольшой площадке перед ней остались многочисленные волчьи следы, тянущиеся с другой стороны реки. Это жуткое убийство, вероятно, совершила одноглазая волчица или странник-оборотень.

Члены семьи, жители аула были озадачены тем, что странник последние трое суток из сакли не выходил. Больной, в жару, он лежал в постели. Ослаб так, что без посторонней помощи с постели не вставал. Кроме того, все это время находился под бдительным присмотром стражников. Стражники на Коране готовы были поклясться, что все это время они ни на минуту не покидали коридор и двор, не смыкали глаз. Тогда кто мог совершить страшное преступление?

Когда до сознания странника дошло, что в убийстве хозяина обвиняют его, заплакал. Встал с постели, хватаясь за голову, мыча, отрицая свою причастность к убийству. Лег, прячась под тулупом, поскуливая. Вскочил, присел. Его глаза горели желто-зеленым пламенем. Жалобно глядя на хозяйку, странно заговорил на непонятном языке. На четвереньках подполз к ней, замотал головой, замычал, отрицая свою причастность к убийству хозяина. Навзрыд заплакал, глядя хозяйке в глаза. Когда хозяйка злобно отвернулась, он понял: судьба его решена. На четвереньках забегал по комнате, где родные и близкие оплакивали покойника. Подполз к телу убитого хозяина, плача, лег у его ног. Заглядывал окружающим в глаза, пытался убеждать, что знает, кто растерзал хозяина. Только никто не желал слушать его. Все от него пугливо отворачивались, некоторые, проклиная, ногами отталкивали от себя. А наиболее буйные молодые головы призывали вывести его за пределы аула и расстрелять. Странник визжал, скулил, выл, доказывая, что не он убийца.

В день похорон Курбана странник исчез из аула…

* * *

Говорят, в тот день, когда родился Али, недалеко от того места, где его рожала мать, волки завели хоровод. Затем волки вокруг роженицы пустились в такой пляс, что из-под их лап высекались искры.

Один мудрец говорил: при появлении человека на свет Аллах вкладывает в его руки весы, на одной чаше которых находится правда, на другой – кривда. На этот раз сатана опередил Аллаха, снабдив новорожденного не весами с правдой и кривдой, а силой черного духа – колдовством, способностью преображаться. Потом судьба ему спутниками послала ненависть, проклятие, тьму.

С тех пор речка, пробегающая по ущелью, разделяющая территории двух районов, унесла в Каспийское море немало воды. Священный дуб в соседнем районе не раз бывал побит градом, убийственными ураганами, огнедышащими небесными стрелами. Рука человека за это время успела нанести на тело дуба немало увечий и ран.

Род колдунов исколесил весь Кавказ, Среднюю, Малую Азию. Куда бы, в какие бы края они ни отправлялись, приносили с собой людям лишь беды, горе и смерть. От их проклятий были порушены судьбы многих людей. Их колдовской силой с лица земли стерты целые роды, аулы. Их чарами с пьедесталов были сброшены, лишены власти, ореола династии царей, султанов, уничтожены сильные мира сего. От порчи, которую они наводили, умирали, лишались разума красивые, сильные юноши, прекрасные девушки. От их проклятий у человека отнимались руки, ноги, терялся дар речи. От их сглаза высыхал глаз. Поэтому этих странников везде встречали огнем и мечом. Люди перед ними расстилали скатерть, сотканную из пуль, им стелили постель с бельем, сотканным для савана.

Ашаханум – последняя колдунья из племени странников, единственный человек, оставшийся из большого рода. Взгляд ее прекрасных зеленых глаз отнимал силу у любого джигита. Эти глаза повергали в ужас сильных мира сего.

В тот день, после родов, Ашаханум, умирая, теряя силы, лежала на меже, разделяющей два соседних района. Она должна была рожать своего отпрыска в огромном красивом доме. Но сегодня вместе этого, прячась от преследующих врагов, рожала там, куда не ступала нога человека. Перед тем как отдать душу дьяволу, она успела заползти в подземный грот, родить мальчика, чей крик услышал Амаци, возвращающийся из соседнего района к себе в аул.

Амаци догадывался, на кого он наткнулся, кто эта роженица. Недолго думая, похоронил роженицу в том гроте, под землей. А мальчика, завернув в подол чухи, скрытно от людских глаз принес к себе в саклю. По дороге к себе заглянул к знакомому мулле. Мулла прочел дуа, провел обряд посвящения малыша в ислам, шепнул ему на ухо имя Али.

* * *

Амаци считался одним из самых порядочных, уважаемых людей в ауле. Со дня усыновления им Али прошло восемнадцать лет. Али для отца, потерявшего надежду, что ему жена когда-либо родит сына, стал подарком судьбы. Жена Амаци, сколько он молитвенно ни обращался к Аллаху, так и не смогла родить сына. Зато каждый год одну за другой производила на свет дочерей.

Родители вкладывали в приемного сына всю душу. Его воспитывали, растили честным, мужественным, порядочным человеком. Таким его всегда видели друзья, жители аула. В кругу друзей Али являлся преданным другом, на торжествах – душой молодежи. А все девушки аула были тайно в него влюблены.

Амаци был наслышан о темном прошлом рода странников, об их колдовской силе, погубленных ими людских душах. Слышал, что их колдовское племя люди выжигали огнем и мечом. Амаци с женой не были напуганы тем, что последнего отпрыска из племени странников, вместе того чтобы уничтожить, тайно приняли в свою семью.

Наоборот, он за то, что Аллах наконец подарил ему такого сына, во время исполнения каждого намаза благодарил. «Нет, я не жалею, что тайно от своего племени воспитываю отпрыска из рода странников. Видит Аллах, я не предполагал, что в тот злополучный день колдунья Ашаханум, дав жизнь малышу, сама отправится к дьяволу. Ведь в тот день именно Божий перст указал мне на место свершения великого таинства. Не я нашел новорожденного малыша, а малыш нашел меня. А от коварных странников на земле не осталось и живого ростка. Их прах ветром развеян по всему свету. Их кости съедены, разбросаны волками, шакалами. Вместе с ними в небытие ушла и их колдовская сила. А Али – мой сын, кровь от моей крови, плоть от моей плоти. От колдовского духа странников в нем ничего нет. Как только родился малыш, первый глоток молока сделал от груди моей жены. Когда я в долине реки нашел его между ног умирающей матери, свидетелем стал лишь один Всевышний. Воля Божья велика, дела Его бесконечны! Аллаху было угодно, чтобы именно в это время и моя жена родила дочку. Все жители аула убеждены, что моя жена родила двойню. А Аллах всесилен, всевидящ. И Он одобрил мой богоугодный поступок. Ведь я спас от неминуемой гибели беззащитное дитя! Не станет же Аллах меня наказывать за человеколюбие?» Сидя на корточках на молитвенном коврике, Амаци еще долго сам с собой рассуждал на эту тему.

Но сколько ни говорил Амаци с Небесами, как ни успокаивал себя, червь сомнения изо дня в день подтачивал его сердце, вызывая смятение в душе. С некоторых пор муж, чтобы жена не заметила его терзаний, стал спать в другой комнате. Жена чувствовала: мужа по ночам что-то тревожит.

Хозяин и сегодня ночью, потеряв сон, сидел перед очагом и завороженно глядел на языки пламени. И чем больше думал о судьбе сына, тем больше тумана собиралось в его голове: «Странники, племя колдунов, какая мать вас на свет произвела? Небеса людей ниспослали на землю, чтобы на ней жили счастливо. Откуда, из какого ада вы к нам прибыли? От ваших колдовских деяний дрожала земля. Но Аллах, воля Его велика, избавил общество людей от вашего присутствия. Ваш род, ваши имена померкли в веках. Ваши могилы обросли мхом. От них и следа не осталось. Но в памяти людей вы почему-то упорно держитесь. Многие люди до сих пор боятся одного вашего упоминания. Никто на земле, кроме меня, не знает, где покоится последний член вашего рода – Ашаханум. Ее тело спрятано так, что ни одна живая душа его не отыщет».

Амаци неожиданно вздрогнул, отползая от очага. Ему показалось, в комнате кроме него еще кто-то присутствует. За пламенем очага показалось знакомое лицо женщины с горящими зелеными глазами. Сердце остановилось. Затрясся, тулуп соскочил с его плеч.

– Тьфу, ведьма, сгинь, сгинь с моих глаз! – замахал рукой перед глазами.

Видение в очаге на мгновение исчезло, но вновь появилось. Из глубины очага, за языками пламени за ним следили чарующе зеленые глаза Ашаханум. Они околдовывали его, манили к себе. Показалось, что его душа отделяется от тела, которое становится невесомым. А в мысли Амаци стал упорно вплетаться инородный разум. Кто-то пытался управлять его сознанием. Чья-то холодная рука сжимала его руку, не давая сдвинуться с места.

– О Боже, какая колдовская сила затаилась в ее глазах?! Какая страшная красота в их зелёном омуте! Красота, покоряющая себе не только мой разум, мою волю! Красота, пытающаяся погубить меня, влекущая к ее ногам! Тьфу, тьфу, ведьма, сгинь с моих глаз! Боже, храни меня от коварства женщины и колдовства дьявола! Аминь!

Амаци терял самообладание, путался в мыслях. Стал боязливо читать молитву, оберегающую мужчину от колдовских чар женщины.

За запертыми ставнями окна послышался шорох, словно колдовской ветер скреб их когтями. Успокаивал себя: это к нему ломится ветер. Слышал скрежет ветвей плодовых деревьев об оконные стекла. Нет, кажется, это совсем другое. Было похоже на дребезжание оконных стекол, как бывает в начале землетрясения. Через мгновение дребезжание перешло в перезвон стекол в окнах. Затем дребезжание, звон стали сопровождаться глухими ударами оконных рам друг о друга.

Застыл с вытаращенными от ужаса глазами. Через мгновение послышался звон бьющегося стекла. Услышал долгое трескучее падение разбитого стекла, удары о землю, дребезжащий разлет на сотни осколков.

Со ставень окон какая-то колдовская сила со скрежетом сбросила запоры. В окна вломился ветер, отчего ставни гулко ударились друг о друга. Залетел в комнату, завыл. Завертелся так, что все находящееся там взлетело, несясь кругами, переворачиваясь. Вскочил. Крутящие вихри и его завертели волчком по всей комнате. Показалось, что от страха закричал так, что его крик услышали все жители аула. А на самом деле он застыл на коленях с раскрытым немым ртом и сверкающими от ужаса глазами. Задыхался, ветер забивался ему в рот, ноздри, уши, глаза. Судорожно ловил губами глотки воздуха, которые сбивали ритм сердца, работу легких. В гортани застряло что-то скользкое, колючее, что душило его. За окном раздался такой пронзительный, душераздирающий крик женщины, что от ужаса сердце ушло в пятки. Амаци прилип к полу.

Ставни вновь с треском ударились друг о друга. За окном раздался женский хохот. В проеме увидел, как Ашаха-нум приоткрыла створку, вошла и зависла на подоконнике. Она была высокой, ростом до потолка, с головы до ног окутана белым саваном.

– О-о-о, Амаци! – Колдунья с распущенными чёрными курчавыми волосами до пят, с застывшим матово-бледным лицом босоного прошуршала от окна к очагу. – Ты, раз замуровал мое тело в подземном гроте, уверовал, что я не воскресну? Радовался, что не найду тебя, не приду по твою душу? Ха-ха-ха, какой же ты глупец, седобородый! Раз спас моего сына от смерти, выходил, выкормил, сделал обрезание, дал имя, решил, что этим между нами навсегда поставил преграду?

Ее матово-бледное лицо засияло бледно-зеленым цветом. Широко раскрытые немигающие глаза светились зеленым пламенем. Они были полны какой-то колдовской энергией, которая прижимала его к полу, вытягивая из него душу.

Колдунья сделала еще шаг к Амаци, потянулась к нему руками, похожими на клешни. Ухватилась за полы его чухи, приподняла, буравя взглядом:

– А ты, смотрю, не трус! Не испугался людского гнева, их пересудов! Спас, выходил сына колдуньи, племя которого с древнейших времен проклято жрецами, служителями всех религий, духовными лицами вашего племени! Хоть и в заброшенном волчьем логове, но ты дал покой моим костям. А кто соберет, похоронит кости моих сородичей, разбросанные по всему свету? Кто даст покой их мечущимся в ночи грешным душам? У-у-у, люди, проклятие наше, боль нашего племени! Пусть вас покарает зло, силу, степень которого вы до сих пор не ощущали! Кара близка. Она настигает вас. Я вижу огонь, который выжигает все живое, черный мор, который всех вас поглотит! Вижу, как на вас идет оборотень с одним светящимся, как фосфор, глазом во лбу! У него огромная пасть, а клыки в ней острые. Он – кара, управляемая потусторонними силами. Она погубит всех вас! Вот она, раскрыв огромную пасть, с клыков которой стекает зловонная слюна, способная своей заразой погубить весь ваш человеческий род, медленно продвигается в сторону вашего аула. У-у-у, я не служу ни Свету, ни Тьме! Потому что я есть Свет и Тьма! У-у-у, люди, обезьянье племя, как я ненавижу вас! Как мне хочется насытиться вашей кровью, смеяться над вашей глупостью, мелочностью душонок! Ха-ха! Вы – букашки перед силой нашего духа. И вы захлебнетесь в своей крови! Собрать бы мне вас всех в одну кучу, скинуть в кишащую гадами яму! И любоваться, как вы корчитесь в предсмертных судорогах! Как бы я тогда смеялась над вашими судорожно извивающимися телами! Амаци, чего ты молчишь, подскажи, какую кару придумать для вас, чтобы моя душа насытилась? Молчишь? А я тебе подскажу: все эти беды на ваши головы призвал странник Али… Да, да… Мой сын, твой приемыш, потомок рода странников, наш колдун, наш чародей!