Текст книги "Гений романтизма. 220 лет Александру Дюма"

В тайге было светло от снега, отражавшего лунные лучи. Вся падь просматривалась далеко, до самого устья с примыкающей марью. Из-под звезд иссиня-черной завесой спускался синий мороз. Альма мелкой рысью поднялась на ряж с сосновой гривой, где снега было меньше, и побежала навстречу ветру, время от времени останавливаясь и принюхиваясь. Лес постепенно стал редеть из-за нагромождения крупных камней и плит. Ряж перешел в пологий подъем и неожиданно закончился обрывистым утесом – изюбриным отстоем. У волков, да и у сибирских лаек тоже, удивительная память на места добычи крупных копытных животных, будь то поляна, лед на реке или скала. Волчица медленно обошла и обнюхала редкие сосны и вспомнила, как год назад их стая в отчаянной борьбе столкнула с этого утеса великана-изюбря. То был пир, надолго врезавшийся в память.

Встав на кромке утеса, она огляделась. Под ней лежала серая от мороза и инея стылая тайга, которую рассекало ледяное русло извилистой реки. По обеим от нее сторонам тянулись хребты, и волчице казалось, что именно там, в глуши, есть где укрыться и добыть пищу, чувствуя себя в безопасности от грохочущей, падающей с неба смерти. Ее память хранила воспоминания о хвойной тайге вокруг огромного гольца, где две зимы назад она появилась на свет, где не было недостатка в пище и откуда пришла вместе с матерью и двумя братьями, вырвавшись из огненного кольца. Звериный инстинкт из немногих вариантов подсказывал спасительное решение, и она, помедлив немного, пробежала в обратном направлении до вершины первого же редколесного распадка, спустилась по нему вниз и стала уходить все дальше в горы по долине реки, лелея надежду, что сможет вернуться в места своего раннего детства.

На рассвете она залегала в мелком густом кустарнике, а с наступлением сумерек продолжала тяжкий путь в неизведанное. Брюхо, набитое мясом три дня назад, опустело. Наряду с голодом она ощутила ранее неизвестное ей чувство зарождения внутри нее новой жизни. Что-то таинственное вынуждало ее быть более осторожной и осмотрительной. Путь становился все труднее. Закуржавевшая тайга цепенела в лютых морозах, утопала в синих и жгучих туманах и казалась мертвой. Все живое попряталось в норы, под снег и в дупла.

Из птиц она замечала лишь ворона, неотступно следовавшего за нею с того момента, когда она лишилась сородичей. На день-два он исчезал, но каждое свое возвращение возвещал коротким курканьем, означающим на межвидовом таежном языке: «Я с тобой». При этом в его мудрой голове прочно таилась надежда, что волчица в конце концов добудет пищу и поделится с ним ее остатками.

На четвертую ночь она наткнулась на наезженную по реке дорогу с конским пометом. Мгновенно обострились зрение, слух и обоняние, и появилась надежда на добычу. К утру запахло дымом, и за очередным поворотом на высоком берегу появилась заимка из нескольких дворов. В одном из них лениво тявкала собака. Волчица залегла и затаилась в ближайшем от крайнего двора кустарнике. Вскоре с одного из дворов вышел человек с палкой и лопатой на плечах и направился на середину реки, где стал долбить лед на застывшей за ночь проруби. Рядом с ним бежала шавка. Покрутившись у проруби, она вернулась на берег, стала бегать по снегу и увлеклась поиском мышей-полевок, водящихся здесь в изобилии. Подражая лисице, замирала, а затем подскакивала и зарывалась мордой в снег. Скачок за скачком – и она приблизилась к волчице. Та замерла, изготовившись к нападению, и, когда шавка в очередной раз сунула нос в снег, словно распрямившаяся пружина, в изящном прыжке схватила ее за хрустнувшую под мощными клыками шею, перебросила на спину и умчалась в заросли, где жадно съела всю, оставив ворону дымящиеся испариной кишки…

* * *

Волчица, тяготясь одиночеством, вспоминала свою жизнь в стае, где ей благодаря сплочению всех особей вокруг вожака и беспрекословному ему подчинению была обеспечена пища и защита от других хищников, кроме человека. Ее не покидало чувство, что кто-то из ее сородичей тоже вырвался из объятий смерти, извергаемой грохочущей птицей, и где-то рядом рыщет по лесу. Желание встретить его пересилило осторожность, и с наступлением очередной ночи она поднялась на вершину горы, села в снег, задрала голову и впервые в жизни завыла жалобно и тонко, глядя на бледный диск луны. Ее вой выражал чувства голода, тоски и бесприютности. Потом прислушалась, надеясь уловить в ночной тишине отклик. В ответ – тишина. Лишь в черном небе низкие мерцающие звезды светились, как глаза большой волчьей стаи. И снова, подняв вверх морду и закрыв глаза, завыла теперь уже громко и протяжно, с переливами. Склоняя голову набок, то в одну, то в другую сторону, ждала желанный ответ. Ответ пришел, но только не от сородичей. За дальним речным поворотом, в зажатой между речкой и горами деревне тревожным лаем отозвались собаки…

* * *

Перед рассветом она обошла деревню по реке и за околицей учуяла косулю. Голодное животное было настолько увлечено поеданием сена у стога, что не заметило подкравшейся волчицы. Когда ее нос уловил запах псины, было уже поздно. Круто развернувшись, она попыталась сделать прыжок, но изящное пятидесятикилограммовое тело волчицы, мелькнув в морозном тумане, сшибло ее с ног. Последнее, что она почувствовала, – это резкую тупую боль, пронзившую шею, с последующим звоном в ушах. Затем все стихло, и наступило небытие. Альма, прокусив шею жертве, разодрала ей грудь и с жадностью стала пожирать ливер. Сожрав сердце и печень, переключилась на заднюю часть и выела половину стегна, проглатывая мышечную ткань большими кусками.

Наступал рассвет, во многих дворах заскрипели двери и задымили трубы, и инстинкт подсказывал, что пора уходить в укрытие. Альма огляделась, прислушалась и принюхалась к тягучему морозному воздуху. Опасность не наблюдалась, но тем не менее волчица, повинуясь настороженному чувству, покинула место трапезы и стала уходить все дальше от человеческого жилья. Когда взошло солнце, то она уже залегла в лесистом островке посреди мари, где отрыгнула часть мяса, зарыв его в снег. С наступлением очередной ночи она разрыла снег, съела припас и пустилась в путь, свернув влево, к хребту, а к рассвету, одолев высокий и крутой водораздельный перевал, по узкой полосе густого осинника спустилась в неширокую извилистую долину речки Уров. Осторожно пройдя несколько километров, свернула в темную тайгу – сырняк. Шла зигзагами, приглядывая место для лежки и отдыха, и вскоре вышла на кромку старого бора с беспорядочным нагромождением плит и валунов – остатков скалы. Вокруг них непроглядной грязно-серой завесой возвышались заросли багульника и таволожки. Там она и залегла.

Время бежало: день за днем, ночь за ночью. Альма шла в страну предков, повинуясь неведомому чувству. Удивляет одно – как ей удалось выжить в одиночку. Ведь волки – социальные животные, и вся их жизнь подчинена законам стаи, это помогает сообща добывать пищу. А одинокой волчице пришлось применять удивительную сообразительность и сноровку, чтобы добыть пищу, не вторгаясь во владения человека.

* * *

Густая тайга все чаще стала перемежаться с лесостепными участками. Горы стали ниже, а долины – шире. Русло реки становилось все уже, пока не исчезло совсем, растворившись в болотах. Миновав перевал, Альма спустилась на замерзшее русло таежной речки Унды. Но когда та резко повернула к северу, то путешественница по ее притоку Талангуй свернула в сторону Кукульбейского хребта.

Солнце поднималось все выше над горизонтом, снег становился рыхлее, все чаще на пути появлялись проталины с мышиными норами, где она терпеливо часами выжидала добычу, довольствуясь бурозубками и землеройками и едва утоляя сосущий ее изнутри голод. С каждым днем она все отчетливее ощущала бьющуюся в ней новую жизнь, таинственную и неизбежную. Нарастающее тревожное предчувствие вынудило ее начать поиск безопасного убежища для будущего потомства.

Преодолев еще один перевал, Альма вышла в верховье речки, текущей в сторону земли предков. Это была Онон-Борзя. В редколесных березниках с молодым осиновым подлеском она без труда добывала не только взрослых зайцев, но и зайчат-настовиков.

Настал момент, когда она на границе горной тайги и холмистой лесостепи, на длинном высоком острове с остатками разрушившихся скал и с зарослями черемухи и осинника, перемежающихся обширными полянами с норами полевок, сусликов и сеноставок, обнаружила заброшенную барсучью нору с противным, отталкивающим запахом от пахучих желез. Выгребла вонючую почву, разрыв нору попросторнее, чтобы свободно пролезать самой, натаскала мха, ветоши, шерсти. Местность, насколько волчица успела обследовать, была дикой и безлюдной. Лишь на одной из скал маячил силуэт ее попутчика – ворона. Лед вокруг острова начал таять по границе с берегом, создавая водную преграду для человека – самого опасного врага.

* * *

И вот пришло утро, когда у нее родилось пять большеголовых слепых щенят. Один оказался мертвым, и она враз его съела. Сутки она лежала с ними, облизывая и обогревая, скармливая молозиво и терпя боль в сосцах, а на следующее утро ушла за добычей, запутывая след от самого логова. Оставленные щенята, пища и повизгивая, лезли друг под друга и успокаивались, свернувшись в единый теплый клубок. Волчица же, рыская по молодому осиннику, ближе к полудню подняла с лежки зайца, настигла его со второго прыжка и впилась клыками в хрустнувшую шею. Прыгнув с ним за огромный пень, укрылась там и поспешно съела, жадно глотая куски вместе с шерстью и костями. Вернувшись, внимательно оглядела логово, обнюхала землю и поправила подстилку; легла набок, вытянув лапы и уложив на них голову. Щенята, повизгивая, присосались к ее темному вымени и теребили лапами его кожу. Похудевшая волчица время от времени поднимала голову, рассматривая свое потомство неожиданно потемневшими глазами, в которых засветилась по-матерински нежная, но жестокая и отрешенная звериная любовь.

* * *

После полутора месяцев неустанных забот волчица понесла первую утрату в своем выводке.

В двух километрах от логова, на высокой гладкой скале с плоской вершиной и пучком растительности, беркуты устроили гнездо и вывели трех прожорливых птенцов. Самка постоянно сидела в гнезде, согревая их, а самец добывал пищу. В погожее июньское утро самец по привычке взлетел со скалы.

Он долго парил в восходящих потоках теплого воздуха, приподняв крылья над корпусом, пока не заметил жертву – маленького волчонка, резвящегося в траве. Резко перейдя на скольжение на небольшой высоте, пернатый хищник спикировал со скоростью двести сорок километров в час. Волчонок слишком поздно увидел над собой серую тень и, не успев опомниться, оказался в цепких когтях. Беркут, поднявшись с тяжелой ношей, пронес ее до скал, где набрал высоту до ста метров и бросил жертву на острые камни. Затем перенес безжизненное тельце, превращенное в бесформенную массу, в гнездо, где стал рвать на куски и скармливать прожорливым птенцам. А изголодавшаяся самка улетела на поиски очередной пищи. Прибежав с удачной охоты с козленком в сомкнутой пасти и положив его перед входом в логово, Альма позвала волчат. Они тотчас вылезли на зов матери, и по их поведению она поняла, что они чем-то напуганы. Мало того – одного не хватало. Встревожившаяся мать залезла в логово, но там было пусто. На скале тревожно прокаркал ворон, извещая волчицу о похищении ее детеныша беркутом. Оставив логово, она стала метаться и обнюхивать почву и близлежащие заросли и обнаружила запах волчонка на двух примятых стеблях зверобоя. Там же лежало серое перышко крупной птицы. Осознав весь ужас произошедшего, она быстро вернулась к логову и втащила туда добычу. Волчата залезли следом и с жадностью стали поедать мясо, которое их мать отрывала от туши, разжевывала и поочередно им передавала.

На следующий день она стала искать пищу на незначительном удалении от логова и обходилась червями и различными личинками. Так продолжалось почти неделю, и Альма стала худеть, а волчата оставались полуголодными, скулили и кусали материнские сосцы.

Вконец отощав, она решилась поохотиться в зарослях вдоль протоки, надеясь поживиться утиным выводком, чей запах приносило из зарослей. Обегая нагромождения коряг, неожиданно наткнулась на отделившуюся от протоки лывину – большую лужу, в которой беспорядочно металось несколько крупных ленков, чьи скользящие по поверхности воды плавники-паруса выдавали их местоположение.

Альма бросилась в воду и схватила первую рыбину, даже не замочив брюха. Выскочив на берег, раскусила ей голову и положила подальше от воды. Затем повторила прием, но вспугнутая рыба стала метаться в западне, затруднив добычу. И все же ей удалось добыть пять рыбин. Трех линков она закопала в песок, а оставшихся двух совместила хвостами и, зажав в пасти, побежала к логову, озираясь по сторонам и запутывая след. Волчата внутренним звериным чутьем догадались о приближении матери и выскочили ей навстречу. Однако принесенную ею пищу восприняли без удовольствия из-за отсутствия запаха крови. Но, как говорится, голод не тетка – калач не подсунет. Преодолев инстинкт, волчата с удовольствием поедали разжеванную матерью рыбью мякоть.

Скормив рыбу, волчица рыкнула на своих волчат, и они мигом скрылись в логове. Она же осторожно прибежала на место «рыбалки» и, к удивлению, обнаружила там своего старого знакомого – ворона, сопровождавшего ее в длительном переходе с урюмканской тайги. К ее возвращению он выгреб и склевал одного ленка. Тут же взлетел и уселся на ближайшем искривленном стволе черемухи и негромко каркнул с извинительной интонацией, словно хотел передать: «Что же ты недовольна? Делиться с земляком надо». Но волчица была занята думой о своих волчатах. Не обращая внимания на ворона, она выгребла сохранившихся двух ленков и, как и прежде, принесла их в логово.

Действуя таким образом, Альма кормила потомство еще неделю. Перепадало и ворону кое-что. Последнего ленка она гоняла по луже почти час, но изловчилась и поймала, раскусив пополам.

Волчата переваривали пищу три дня. На четвертый Альма вышла на поиски уток. В камышах на кочке вспугнула сидящую на гнезде гагару и перетаскала в логово почти все яйца. Ворон, однако, и тут не отстал, продегустировал одно из них.

Волчата заметно поправились. Шерсть на них приобрела шелковый блеск. А еще через две недели семья покинула логово из-за появления на острове людей с собаками, лошадьми и отарой овец. Перед уходом с острова волчица долго следила за овцами и стерегущими их собаками, выбрав место в редком березнике, где ветер тянул на нее запахи от отары. Подождав, когда овцы прошли, оставив далеко позади отставшую хромую ярку, Альма ползком подкралась к ней, мощным броском сбила на землю и в одно мгновение прокусила шею. Да так, что та не успела подать голос. Затем залегла, наблюдая за удаляющейся отарой, слушая окрики двуногих. Когда все поутихло, она забросила добычу на спину и знакомыми скрытными путями приволокла ее в логово. Вся семья наелась впрок. Умная Альма удивительным чутьем почувствовала грозящую опасность и в дождливую ночь, когда вода смывает следы, увела свой выводок с острова. Волчата переплывать протоку не решались, и Альма перенесла их поодиночке, держа за загривок. А когда взошло солнце, то они уже трусили по усыпанной цветами изумрудной даурской степи. Корма было вдоволь, стоило только схватить суслика, коих на пути попадалось множество. В полдень семья достигла речки, текущей на закат солнца, и залегла в прибрежных зарослях. С наступлением сумерек звери покинули укрытие и потрусили вдоль берега по течению, обходя стороной человеческое жилье. Нос волчицы способен был различить запахи человека и его животных за тридцать километров. На третий день пути, расположившись в густом березовом колке, волки услышали приветственное карканье ворона. То был их попутчик. Идти стало веселее.

Ночью они пересекли нагретое асфальтовое шоссе Чита – Забайкальск, по которому время от времени с ревом проносились отвратительно пахнущие железные звери с горящими глазами, оставляющие после себя дым и копоть. Утром Альме удалось добыть несколько сусликов, встречающих восход солнца и ведущих себя беспечно под его слепящими лучами. Волчата тоже занялись охотой, подражая матери.

В то утро с ними приключилась трагедия: они оказались на территории военного полигона с макетами техники и попали под обстрел из орудий. Вокруг стали рваться снаряды, поднимая землю на дыбы. Один из них зарылся в землю рядом с отставшим волчонком. Мгновение – и взметнувшаяся к небу земля перемешалась с мельчайшими частицами от бывшего тела. Оставшиеся в живых неслись по степи, не чувствуя под ногами земли, вывалив сухие горячие языки и с ужасом оглядываясь. Альма время от времени останавливалась, поджидая волчат. Вскоре грохот прекратился, и волчица завела свой вконец уставший выводок в прибрежные заросли черемухи.

Отлежавшись в укрытии, с наступлением сумерек волчья семья продолжила путь по даурской степи и к восходу луны вышла на слияние речки с Ононом. Альма, постояв на берегу, втянула в себя свежий воздух и уверенно повернула влево – против течения реки. К утру они уже были на территории Цасучейско-Торейского заказника и расположились в живописном бору. Здесь уже не было человека с его длинной огненной лапой.

* * *

Поведение Альмы при выборе места лежек изменилось. Если раньше она ложилась на возвышенных местах, чтобы обеспечить широкий обзор и исключая возможность скрытого подхода к себе, то сейчас она старалась ложиться в островках леса, в кустарниках, возле реки, выбирая участки с крутыми берегами. В итоге, пока преследователь будет выбирать участок с пологими берегами, чтобы переправиться через реку, она с выводком уже будет на значительном расстоянии. Перед остановкой на лежку всегда делала петлю и залегала вблизи от своего следа. Преследователь в этом случае, двигаясь по следу, обязательно спугнет волков намного раньше, чем сам заметит их. А волчица уводила свой выводок под прямым углом, избегая встречи с человеком. Такое поведение волчицы свидетельствовало о перестройке ее психики на основе опыта и даже под воздействием случайных факторов. Для волка человек – двуногое существо с длинной огненной лапой, извергающей не только огонь, но и смертельный гром.

Миновало еще два дня и две ночи. К началу третьего волки достигли впадения на противоположном берегу Онона речки Агучи. Альма мгновенно вспомнила место, где они с матерью вышли на берег, спасаясь от огня и удушливого дыма. Она повела волчат вдоль Онона и на узком перекате по загроможденным упавшим деревьям, где прыжками, а где и ползком перевела их на левый берег, направившись в верховье Агучи. Волчата едва поспевали за ней. Вскоре они оказались на территории заповедника, в центре которого в небо упирался голец – самая высокая точка отрогов Яблоневого хребта. Буряты называли его Чикондо.

Пищи на новом месте было предостаточно. Волчата научились самостоятельно добывать в россыпях бесхвостых грызунов – пищух. В зарослях осинника и мелкого сосняка выискивали зайчат второго расплода – петровников. Настигнутые, те жалобно и визгливо лопотали, но мягкие теплые тела, хрустнув в сильных тисках волчьей пасти, повисали, окрашиваясь кровью. А иногда довольствовались падалью, на которую их наводил попутчик-ворон. В отдельные дни Альма давила козлят и делилась ими со своим выводком. Иногда все вместе поднимались в альпийские луга, где волчата приобретали навыки добывать сусликов и тарбаганов.

* * *

Егерь Чикондинского биосферного заповедника Бадма Гырылтуев совершал плановый осмотр очередного квадрата, доверив лошади самой выбирать удобную дорогу в зарослях молодого кедровника. Выносливая и умная «монголка» за многие годы странствий в тайге изучила норов своего хозяина и, словно угадывая его мысли, направлялась именно туда, куда он и вознамеривался. Бадма с виду вел себя беспечно, беспрерывно напевая бурятские мелодии и покачиваясь в седле, однако от его взора ничто необычное не ускользало: будь то перевернутый камень, сук с необычным надломом или кусок гнилушки. Перевернутые, они имеют иной цвет. Да и уши его в доносящихся со всех сторон голосах птиц мгновенно могли различить нечто необычное.

Перейдя горный ручей, лошадь стала вести себя беспокойно, время от времени останавливалась, втягивая в ноздри воздух, как охотничья собака, фыркая и поводя ушами. Бадма же в птичьем многоголосье мгновенно уловил и выделил карканье ворона, призывающего собратьев на трапезу. Скопище падальщиков – верный признак того, что данный уголок природы посетила Смерть. Направив лошадь в ту сторону, егерь вскоре выехал на мочажину, в которой лежал раздувшийся труп кабана-секача. Это был уже второй труп за неделю без признаков ранения.

«Чума, однако, или рожа», – подумал Бадма. Он еще не знал, что отправленные на исследование образцы мышечной ткани и внутренностей первого трупа подтвердили вспышку эпизоотии.

Вернувшись в контору заповедника, Бадма обстоятельно рассказал о находке директору. Срочно послали радиограмму в областной центр, и назавтра на вертолете прибыла группа специалистов. Труп кабана сожгли, предварительно взяв образцы мышечной ткани и внутренних органов на исследование. На совещании среди причин, вызвавших эпизоотию, было названо и отсутствие волков, поддерживающих в лесу здоровое экологическое равновесие. Ранее в заповеднике волки были и добывали в первую очередь больных и старых животных, но исчезли после пожара два года назад. Бадма добавил, что он тогда лично обнаружил несколько тел обгоревших волков, пытавшихся вырваться из огненного кольца. Тогда в заповеднике еще была волчица с выводком. Но следов ни ее, ни волчат не обнаружили. А их логово так и осталось заброшенным. Не иначе как она прорвалась сквозь пламя вплавь по речке Агуче и если еще жива или жив кто-то из ее потомков, то зов природы вернет их в заповедник.

Директор ответил Бадме, что надеяться на зов природы не стоит и придется завозить со стороны молодых особей рыси и волка. Для начала хотя бы – по паре.

С такой просьбой и обратились в областное управление заповедников.

* * *

Освоившись на новом месте, а вообще-то, на земле своих предков, Альма еще острее стала испытывать потребность в общении с сородичами. В природе цель борьбы за выживание – это найти себе пару и оставить потомство. Инстинкт настойчиво призывал ее к созданию стаи, в которой только волки и смогут выжить. Одиночки же обречены на скитания и гибель. Две ночи подряд Альма с высокого утеса выла в пространство на все четыре стороны голосом, полным тоски и надежды, надеясь услышать отклик. Встревоженные этим воем, в сиверах бявкали гураны, ухали филины и, прижимая уши, съеживались в комок зайцы, а осторожные изюбри старались держаться близ отстоев. Отклика не было, и безмолвие тайги давило на волчью психику.

На исходе третьей ночи, в самый утренник, предназначенный круто изменить ее жизнь, Альма взбежала на изюбриный отстой, торчащий выступом на вершине утеса и занимающий господствующее положение на юго-западном склоне гольца, и внимательно осмотрелась, ибо глаза волка намного острее его слуха и обоняния. Под ней лежала дикая тайга с отрогами, скалами, утесами, россыпями, кедровниками и массивами даурской лиственницы. На солнечных южных склонах гор небольшими группами рос темно-зеленый сосняк. Ниже, на предгорьях, марях и по долинам речек, темнел смешанный лес из березы, ольхи, рябины, осины и разного чернолесья. Сосны росли до определенной высоты гольца, а выше простирались альпийские и субальпийские луга. Далее начиналась тундровая зона, в которой обитали длиннохвостые суслики и белые куропатки. Все пространство пересекали морщины ущелий и русла речек, бегущих с гольца. На его вершине белел снег, укрыв скалы, и оттуда тянуло прохладой. На лугах постоянно было холодно и поэтому даже в середине лета отсутствовал гнус. Туманы и холодные вечерние росы увлажняли траву даже в самое засушливое лето, стимулируя ее рост. Разнотравье с ромашками, красными и желтыми маками, лилиями, орхидеями, вероникой даурской и колокольчиками, прохладный ветерок и отсутствие гнуса привлекали косуль, кабаргу, кабанов, лосей и изюбрей. В снежные зимы сюда из Монголии, гонимые голодом, заходили стада дзеренов. Здесь же в изобилии кормились бородатая куропатка, горный конек, рябчики, тетерева, глухари, дрофы, певчая альпийская завирушка и множество других залетных птиц. В нижнем поясе лугов вздыбливались тарбаганьи бутаны, поросшие темно-зеленым пыреем. Их обитатели встречали солнце, перекликаясь свистом, застыв столбиком у входа в нору.

А среди кустов таволги можно было заметить кота манула и даурского ежа. В небе парили занимавшие вершину пищевой цепочки орлы, беркуты, сапсаны, балобаны… И пищи хватало всем.

На востоке побледнело небо. Наступал момент, когда в ясное и тихое утро звуки издалека долетают очень четко и волчье ухо способно их услышать на расстоянии до шестнадцати километров. В отличие от человека волки способны слышать и ультразвук, что увеличивает их шансы на выживание.

Альма, задрав голову, принюхалась и определила направление слабого ветерка. Затем повернула голову в сторону синеющих гор, за которыми лежала Монголия, и завыла протяжно, настойчиво и уверенно. Перебрав несколько колен, залегла, навострив уши. Тишина. Лишь позади, в глубине леса, на звериной тропе, по которой она пришла, подал голос дрозд-пересмешник да прокаркал ворон. Его интонация выражала не тревогу, а любопытство. Альма тем не менее осмотрелась по сторонам, прислушалась и принюхалась. Убедившись в отсутствии опасности, она снова завыла, но более продолжительно. Это был грозный, повелительный и требовательный голос. Поднимая морду вверх, она не закрывала глаза, а дерзко смотрела вдаль. Интонация ее послания означала: «Я пришла, я самка и хозяйка в этом лесу. Кто здесь? Идите ко мне, я жду вас!» Затем легла, вытянулась и, положив голову на лапы, стала напряженно слушать, прищурив глаза. Она не знала законов физики о скорости звука в триста сорок метров в секунду и что до предельного для волчьего уха расстояния послание летит сорок восемь секунд. Столько же времени уходит на ответный вой. Итого до получения ответа должно пройти не менее полутора минут. Но Альма своим незаурядным умом понимала, что ответ придет не сразу и надо терпеливо ждать и ждать, повторяя зов. Что она и делала, повинуясь инстинкту, настораживая уши. При этом простреленное ухо слегка подергивал нервный тик. К тому же вслушиваться мешали назойливые комары и тучи поднимающейся из травы и лезущей в глаза мошки-пыли, имя которой – мокрец.

И тут случилось чудо. До ее слуха, накладываясь на комариный писк и зудение мошки, донесся едва различимый вой сородича с расстояния около полутора десятков километров. Альма встрепенулась и вскочила. Сердце ее усиленно забилось, ум напрягся, а слух обострился. Отчаяние сменилось ожиданием встречи с сородичем. Она снова завыла и прислушалась. Ответ не заставил себя ждать. Он прозвучал чуть погромче, чем в первый раз. Чувствовалось, что зверь приближается.

Когда поднялось солнце и тайга зазвенела птичьими голосами, перекличка двух псовых особей продолжилась. Альма уже понимала, что ей откликнулся самец. Подав голос в очередной раз, она побежала ему навстречу, выбирая высокие места и продолжая перекличку. Расстояние между ними сокращалось. Волчата едва поспевали за матерью. Наконец она поднялась на скалу, нависшую над сосняком в вершине распадка. Подала голос и услышала ответ с его устья. Через мгновения разглядела мелькнувшую меж сосен серую фигуру. То был странствующий самец, изгнанный из опасно увеличивающейся стаи как лишняя особь. Пробродив по тайге сотни километров, он так и не смог найти подругу, чтобы положить начало новой стае.

И вот для Альмы настал важный момент, изменивший ее судьбу.

К подножию скалы подошел молодой волк монгольского подвида и лег, выражая покорность. Волчица на правах превосходящей особи смело подошла и обнюхала гостя от хвоста до кончика носа. Он тут же перевернулся на спину и стал извиваться, давая понять, что принимает все условия самки. Затем вскочил и отряхнулся, после чего стал обнюхивать волчицу и изучать запахи, исходящие от всех частей, после чего стал ее облизывать. Волчата наблюдали за этим ритуалом со стороны, соблюдая осторожность. Их мать стояла спокойно, задрав голову. Волк подбежал к валуну и помочился на него. Альма тотчас обнюхала, получив исчерпывающую информацию. Теперь она знает о своем друге все до мелочей. В ответ помочилась на этот же валун с другой стороны, предоставив информацию о себе. Волк обнюхал и остался доволен. Все складывалось по вечным законам природы.

Теперь она не отпустит своего партнера. Волки создают пары на всю жизнь. Разлучает же их только смерть.

* * *

С этого момента они составили одну стаю и стали рыскать по лесу в поисках пищи. Шансы на успех увеличились вдвое. На другой день в россыпи обнаружили ослабевшую свинью со сломанной ногой и пировали два дня. А через год волчица принесла новое потомство и стала вожаком стаи, превратившись в альфа-самку. Она четко помнила приемы бывшего вожака погибшей стаи – свирепого ирги-чена и использовала его методы в руководстве своей стаей, что и помогало удачно выходить из самых сложных ситуаций. В течение этого же года они очистили заповедник от больных, старых и ослабевших животных. Выходили и за границы заповедника, охотясь на отбившихся от табунов и гуртов животных. Обнаруживать их помогал тот самый ворон с Урюмкана, удачно освоивший новые угодья. Местные вороны спокойно восприняли его лидерство. Пищи было предостаточно, и волки, удачно вписавшись в местную фауну, нашли способ мирного сосуществования с человеком. Эпизоотия прекратилась.

Одно только беспокоило и пугало волчицу. Это иногда пролетающий над заповедником вертолет. Едва заслышав шум его винтов, Альма стремглав бросалась в укрытие, будь то плиты курумов или обломки скалы, выворотни среди бурелома или расщелины в скалах. В каменных лабиринтах осыпей, в туморах стоящих стеной лиственниц и в непролазной чаще чернолесья – нигде не чувствовала себя в безопасности от железной птицы. Ее память навсегда сохранила тот ужасный день, когда эта птица сожрала всех ее сородичей и братьев. В том числе и мать. Поэтому, передвигаясь по заповеднику и осваивая новые участки, она сначала искала и определяла укрытия, где можно спастись от железной птицы. Такое поведение не ускользнуло от внимания вездесущего егеря Бадмы и распаляло его любопытство. Заметив однажды с утеса несущуюся в укрытие волчью стаю и доносящиеся издалека звуки летящего вертолета, он пришел к выводу, что альфа-самка когда-то была обстреляна с воздуха и, уцелев, на всю жизнь сохранила страх перед гремящей птицей. И Бадма проникся к ней еще большей симпатией и уважением.