Текст книги "Литературные раздумья. 220 лет Виктору Гюго"

– Вот как в такое время жить, дела вести, когда как на раскалённом камне сидеть приходится?! – рассуждал Афанасий.

Никаких улучшений не предвиделось. В начале лета поляки без труда разбили русско-шведскую армию, уничтожив немалую часть войск. А после этого отряд шведских и французских наёмников под шумок решил поживиться и захватил русскую крепость Старую Ладогу. В общем, не было порядка и не было покоя на земле русской. Требовалось умение предвидеть будущие события, да не всем такой дар даётся. Долго беседовал Афанасий со своим духовником, многое понял и наконец решил, как быть.

«Хорошо, что Бог сподобил неприметно жить, чтобы зависти не вызывать промеж себе подобных и знатных граждан новгородских», – думал купец. Вернулся он домой на вечерней заре уставший и задумчивый.

– Ты, сын, схоронись после венчания с женой-то, поколе в дальней нашей деревне поживите. Пусть наладится всё, уж больно опасные времена настали. Вон вороньё-то средь бела дня кружит, высматривает, кого бы на части порвать да чью бы жизнь отобрать. Месяцок поживёте в деревне, а там, глядишь, всё угомонится.

Так и порешили. Уехали ночью, после тайного венчания, Иван и Рейма в дальнюю деревню в Мещёрские места. Раз велит родитель, надо слушаться и делать, как сказано.

Тем временем наступила снежная зима. Афанасий совсем занемог и в одночасье преставился, лёжа на своей лавке. Муки, переживаемые им при жизни от нутряных болей, глубокими морщинами отметились на некогда красивом челе его. Был по молодости лихим и смелым, а пришла старость и спалила душу его, как сухую ветку в знойный летний день. Схоронил Иван своего отца тихо, по православному обычаю, на нижнем городском погосте. Смута в стране за полгода пребывания Ивана и Реймы в вотчине так и не утихла. Наступила весна, и в апреле шведы совсем озверели, начали захватывать новгородские земли и русские пограничные крепости: Корела, Ям, Ивангород, Гдов и Копорье. Волновалась Рейма о своём отце и сестре, да не кинешься и не долетишь до них! Носила она первенца под сердцем и берегла его.

– Ты из дома не выходи! – наказывал ей Иван, отправляясь на семейные склады. – Опасно в городе!

Так и жила она при закрытых ставнях да в неведении о судьбе своих родных.

* * *

– Паво, спасайтесь! Шведы причаливают, беда! – крикнула через забор Мария, пробегая мимо дома со своим грудным ребёнком.

Паво схватил топор и кинжал со стены, велел Кадой бежать задней дорогой в лес, до болота.

– Скорее, дочка! На капище путь держи, найдёшь там хижину арбуя, к нему беги! Не останавливайся!

– А как же ты, отец? – спросила девочка.

– Я нашу землю защищать буду, дочка! Погибну если, знай, что мы с матушкой тебя сильно любили. Ведающая она была, про то тебе колдун расскажет! Беги же!

Девочка, схватив нож, выскочила через заднюю дверь второй избы и что было сил помчалась к лесу. В хуторе было тихо. Большинство людей работали в поле. Старики, как обычно, посильно занимались малыми детьми.

Шведские воины и французские наёмники, как разъярённые звери, прыгали со своих кораблей прямо в воду, сбегали по сброшенным трапам и устремлялись на холм в хутор. Всё живое, что попадалось им на пути, пронзали клинками. Женщин и девочек тащили куда придётся, и не каждой довелось выжить после жестокого насилия. Ошеломлённые нападением и варварством, застигнутые врасплох, вожане, пытаясь спастись бегством, прыгали с обрыва в волны озера и разбивались о камни. Всего несколько вожских мужчин, во главе со старостой и Паво, приняли бой, но силы оказались неравными. Хутор был разграблен и предан огню, много людей погибло, а оставшихся загнали на корабли и закрыли в трюмах. С этого часа свободные доселе вожане стали рабами и были вывезены на дальние острова для работы на шведских хозяев.

* * *

Кадой бежала по лесной тропинке, не оглядываясь и не обращая внимания на ветки деревьев, безжалостно хлеставшие её. Она знала дорогу к священной черёмухе, что росла возле капища. Путь был неблизкий. «А вдруг и туда придут враги?» – молнией пронеслась мысль в голове девочки. Надо бежать к болоту. Страх гнал её всё дальше в глубь леса. Будто лесной олень, не замечая ничего на своём пути, бежала она, спасаясь от возможной погони. Подол сарафана путался в ногах, и девочка на бегу заткнула его за пояс. Добежав до болота, вконец обессилевшая, она упала в сырую траву. Дышать было невыносимо больно. Грудь казалась разорванной на части, внутри свистело и хрипело, а маленькое детское сердце пыталось вырваться наружу сквозь эти разрывы. Стараясь успокоиться, девочка набрала мокрый и прохладный мох и приложила к груди. Образовавшаяся ямка от вырванного мха быстро наполнилась коричневатой болотной водой. Девочка с жадностью принялась пить эту воду, зачерпывая её ладошками.

– Мама, помоги мне! – прошептала она в отчаянии. – Я не хочу умирать!

Девочка решила бороться за свою жизнь. Просто так она врагам не сдастся! Кадой правой рукой ухватилась за поясной нож. Ну и пусть, что вся её одежда промокла, а тело лихорадочно знобило, зато она живая и свободная! Она смогла! Сладкий и терпкий аромат болотных газов успокаивал сознание и наводил дремоту.

Смеркалось. Совсем рядом послышались осторожные шаги. Девочка открыла глаза и увидела возле поваленного гнилого дерева седого волка. Он наблюдал за ней. Кадой зажмурилась от страха и вжалась в большую кочку, стараясь не дышать. Вдруг рядом раздался глухой старческий голос:

– Пришла! Давно жду тебя! Пойдём за мной!

Девочка с трудом открыла глаза и увидела перед собой высокого и худого старца в тёмно-сером плаще, с накидкой на голове.

– Не бойся меня! – сказал старик. – Я тебя не обижу. Вставай и иди за мной.

– А где же волк? Ты кто, колдун? Я ни волка, ни тебя не боюсь! – смело ответила девочка, сжимая свой нож. – Просто я не могу встать. Я лучше тут ещё немного полежу, – тихо проговорила она, чувствуя странную слабость в ногах.

– Хм, «колдун». Ну, это не я сказал, а ты. Может, и колдун. Поднимайся! – повторил старик, помогая девочке подняться. – Скоро пройдёт, это страх в ноги опустился, сердце в пятки, так в народе говорят. Встанешь, он из тебя в болото уйдёт и к тебе не вернётся больше.

Кадой, опираясь о костлявую руку старца, с трудом встала на дрожавшие и, казалось, налитые свинцом ноги.

– На наш хутор напали шведы, – тихо сказала она. – Отец остался там, а мне велел бежать в лес и просить у тебя защиты. Ты не прогонишь меня?

– Зачем мне прогонять того, кого так долго ждал? – ответил старец и повёл девочку в глубь болота.

На небольшом островке твёрдой земли среди вырванных с корнем огромных деревьев притаилась неприметная хижина, заваленная лапником – сосновыми и еловыми ветками. Это и было жилище мудрого арбуя, в котором поселилась Кадой на долгие годы. Много пройдёт вёсен и зим с этого судьбоносного дня до того момента, когда, будто неожиданно, встретит красавица ведунья своего суженого для продолжения рода арбуев. Строгий древний закон не позволял ведающим создавать свои семьи. Забирала Сила того, кто ослушался и отступил от древних законов и правил. Так было, так есть и так будет. Однако природа в назначенный час дарит ведуньям-отшельницам счастье познания любви и материнства.

Кто знает, может быть, и по сей день на бывших вожских землях по берегам Ладожского озера да Финского залива живут белокурые и голубоглазые красавицы, гибкие, как лоза, и не по годам разумные, помнящие своё прошлое, помогающие словом и делом в настоящем и предвидящие будущее.

Как знать…

16.06.2022 – 21.06.2022, Санкт-Петербург

Станислав Ластовскмм

Родился 31 мая 1939 года в Ленинграде. Живёт в Петербурге. Образование высшее. Окончил вечернее отделение Ленинградского института точной механики и оптики. Писать начал в 2013 году. С 2014 года издано 18 рассказов, пять повестей, семь сказок и рассказов для детей, семь путевых иллюстрированных очерков. Есть публикации в журнале «Дом польский», альманахе «СовременникЪ», в сборниках издательства Союза писателей.

Член Интернационального Союза писателей. Награждён медалью Интернационального Союза писателей «65 лет со дня основания организации» и орденом ГД РФ «Святая Анна». Лауреат III степени («Бронзовое перо») Первого международного фестиваля «Золотое перо Москвы».

Шпак
Выжить, чтобы жить[6]6
  Подзаголовок «Выжить, чтобы жить» предложен Елизаветой Григорьевной Лаптевой. – Здесь и далее прим. авт.


[Закрыть]

Памяти Сергея Долидёнка

Пётр вышел из машины, подошёл к подъезду, дверь которого была открыта и подпёрта бетонной урной (мелькнула мысль: «Кто-то проносил громоздкие вещи»). На ступеньке перед лифтовой площадкой неожиданно споткнулся и чуть не потерял равновесие. Почувствовав прежде незнакомую острую боль в левом боку за грудиной и в области сердца, вошёл в лифт и поднялся на свой этаж.

Правая рука погрузилась в карман за ключом, достала, а тот, почему-то мелко дрожавший, не мог попасть в замочную скважину. Пришлось нажать кнопку звонка. Послышались торопливые шаги и щелчок открываемого замка. Увидев встревоженные глаза жены, привычно-нежно поцеловавшей его в начинавшую колоться щёку, вошёл в прихожую, отдал ключ и стал снимать куртку, но делал это медленно и осторожно, боясь возвращения утихшей было боли.

Они, как обычно, поужинав, смотрели по телевизору очередную шоу-жвачку, но странная тревога словно повисла в воздухе. От попытки жены вызвать неотложку он отказался, предложил подождать до утра, но долго не мог заснуть, думая, как бы нечаянно не лечь на левый побаливающий бок. Вдруг боль стала такой острой, что не смог терпеть, вскрикнул и, как ему казалось, полетел куда-то по освещённому ослепительным светом длинному коридору и неожиданно провалился в абсолютную темноту. Сквозь уходившее сознание слышались дрожавший голос жены, стук открывавшихся и закрывавшихся дверей и надрывный крик сирены скорой помощи.

Удалявшиеся и затихавшие голоса задавали какие-то вопросы, что-то разъясняли, звучали непонятные команды. Казалось, время стремительно помчалось вспять со скоростью перемотки плёнки всплывшего в памяти узкоплёночного домашнего кинопроектора, немного притормаживая на некоторых событиях, иные пропуская, и начало обратный отсчёт с воспоминания о нежных руках матери, обнимавших его, когда сидел на её тёплых коленях. Почему-то вспомнил сначала руки и тепло маминого тела и только потом лицо. Ему было около пяти лет, когда она умерла при родах вместе с неродившейся девочкой, которая могла бы стать его сестрой.

Отец, чтобы отвлечься от внезапного горя, оформил отпуск и вместе с сыном поехал на родину. Родом он был из старинного украинского села Писаривка (ударение на второе «и») и иногда с удовольствием рассказывал о своей первой поездке в Ленинград вместе с группой односельчан, награждённых туристической путёвкой, как тогда говорили, «за успехи в социалистическом соревновании». Восемнадцатилетнего украинского парубка сначала всё увиденное восхитило, но через три дня ему, переполненному впечатлениями, уставшему от городской суеты, нестерпимо захотелось домой, в родное село.

Поезд отправлялся на следующий день вечером. Это была суббота, и до отъезда отец успевал выполнить поручение родителей – посетить дальних родственников, давным-давно ставших ленинградцами. Лишь однажды справившись у случайного прохожего, он нашёл нужный дом и квартиру и позвонил. В проёме открывшихся дверей стояли смутно помнившаяся с детства, радостно улыбавшаяся тётя Тамара и чёрная собака незнакомой породы, молча смотревшая снизу вверх. Вскоре отец узнал, что это был любимец семьи, шотландский терьер, но в тот момент удивлённо воскликнул:

– Собака у хати, що ж це таке?

Тётя Тамара улыбнулась, спросила, какими судьбами оказался у них. В ответ услышала:

– Та вот, дурнэ поихало в турне…

– Оно приихало вовремя, – подыгрывая гостю, сказала хозяйка, – проходи в комнату и садись за стол. Мы как раз обедаем. Кстати, знакомься: моя подруга Ольга Николаевна и её дочь Вера.

За столом сидели моложавая женщина средних лет и очень похожая на неё девушка. И когда та подняла на него яркие серо-голубые глаза, у отца словно перехватило дыхание.

Подошло время собираться на вокзал, и Вера вызвалась его проводить. Они стояли возле вагона, и им было не наговориться. Увидев, что кондукторша, держась за поручень, поднялась в тамбур, он обнял Веру, поцеловал, вскочил в начавший двигаться вагон, поспешил к ближайшему окну и ещё долго видел её, сначала бежавшую, потом шедшую по перрону вслед за удалявшимся поездом. Они несколько лет переписывались, перезванивались и ездили в гости друг к другу. Отслужив в армии, он переехал в Ленинград, а его Вера стала мамой Петра.

Отец работал водителем городского автобуса. Работа сменная, и он, чтобы не отдавать сына в круглосуточный садик, перевёлся на должность автомеханика в том же автопарке.

Постепенно жизнь налаживалась. Пётр привык бежать навстречу отцу, а не маме, когда тот, пахнувший сигаретами и немного машинным маслом, забирал его сначала из детского садика, потом и из школы. В выходные дни они старались не сидеть дома, а отправлялись, как говорил отец, «в поход» в зоопарк, в кино или музей. В Музей артиллерии и Военно-морской так и не по одному разу. Зимой уезжали за город и ходили на лыжах, но это уже когда появилась машина «жигули» – «копейка».

Прошло три года. В один из выходных дней отец был непривычно весел, шутил, принялся готовить обед, накрывать на стол, а изумлённо смотревшему на него сыну сказал:

– Сегодня у нас будет гостья. Это очень хороший человек. Надеюсь, она тебе понравится.

Через какое-то время в дверь позвонили, и отец ввёл в квартиру женщину чуть выше его плеча, улыбавшуюся губами, глазами и ямочками на щеках.

– Меня зовут Екатерина Павловна. Надеюсь, мы с тобой подружимся. – И она протянула руку.

Пётр резко отвернулся и хотел бежать, но её руки мягко легли ему на плечи, она осторожно приблизила его к себе и приобняла, и ему стало неожиданно тепло и спокойно.

Екатерина Павловна стала приходить всё чаще. Пётр, поначалу смотревший на Екатерину Павловну волчонком, постепенно поддался её обаянию и стал привыкать к ней. Когда отец сказал, что он и Екатерина Павловна решили расписаться, Пётр принял это как должное. Уют и спокойствие снова поселились в их доме. Отец возвратился к работе водителем на том же автобусе. Через несколько месяцев после регистрации брака они переехали в другой район, удачно поменяв малогабаритную двухкомнатную квартиру со смежными комнатами, «распашонку», и однокомнатную Екатерины Павловны на просторную трёхкомнатную.

У Екатерины Павловны своих детей не было. К Петру она относилась по-матерински нежно, интересовалась его делами, радовалась успехам, вместе с ним переживала неудачи и становилась ему, к радости отца, всё ближе и ближе. И на родительские собрания в школу ходила тоже она. Иногда Петру хотелось назвать Екатерину Павловну мамой, но что-то останавливало, и он обращался к ней по имени-отчеству.

Отзвенел звонок последнего урока в седьмом классе, начались долгожданные каникулы, и он помчался домой. Екатерина Павловна, которая почему-то рано пришла с работы, бледная, заплаканная, поспешила ему навстречу, обняла, прошла с ним в комнату и, когда сели на диван, с трудом выдавила из себя:

– Петенька, родной, папы не стало…

От комка, подступившего к горлу, он чуть не задохнулся, не смог ничего сказать и, обмякший, повалился набок.

Острый запах аммиака из бутылочки с нашатырным спиртом, поднесённой к носу, заставил его резко вскинуть голову и открыть глаза. Екатерина Павловна склонилась над ним и что-то говорила, но он не мог понять, о чём идёт речь, и до самого дня похорон был то ли в полубреду, то ли в полусознании.

Рядом с могилой матери места не нашлось, и отца похоронили в некотором отдалении, но на том же Южном кладбище. Подробности смерти Пётр узнал из траурных выступлений коллег отца. Они говорили, что Илья Петрович погиб «на трудовом посту», за рулём своего автобуса. Когда отъехал от одной из остановок, у него остановилось сердце, давление ноги на педаль акселератора ослабло, и его старенький ПАЗ, благодаря автоматической коробке переключения передач, уменьшил скорость, съехал с дороги и уткнулся в фонарный столб. Никто из пассажиров не пострадал.

После похорон Екатерина Павловна долго ходила во всём чёрном, взяв отпуск, почти каждый день ездила на кладбище и попала в больницу с сильным нервным истощением. Пётр старался не оставлять её одну, научился варить не только пельмени-заморозку для себя, но и куриный бульон, рекомендованный для восстановления сил больной. С ним и купленными по пути фруктами он и приходил в больницу.

Начался новый учебный год, но чувство утраты не уходило. Если Екатерина Павловна задерживалась на работе, он не находил себе места, будто боялся новой потери. Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, она старалась его чем-нибудь баловать, отменно готовила и проводила с ним всё свободное время. С учёбой трудностей не было. К девятому классу он заметно подрос. На физкультуре в строю по росту был уже не в середине, а на правом фланге, четвёртым по счёту.

В тот день ему исполнилось шестнадцать. Была суббота. Выслушав в школе порцию дежурных поздравлений, самых близких друзей пригласил к себе. Их встретил уставленный разными вкуснятинами стол. Екатерина Павловна разрешила всем желающим выпить по бокалу шампанского. Перед собой поставила бутылку вина. Было весело, и время пролетело быстро. Когда ушёл последний одноклассник, именинник помог убрать со стола и пошёл в свою комнату, а она осталась сидеть перед почти опустевшей бутылкой, задумчиво подперев рукой голову.

Пётр быстро и крепко заснул, но среди ночи сквозь сон вдруг почувствовал рядом с собой горячее женское тело, руки, обнимавшие его, и частое жаркое дыхание.

– Петенька, дорогой мой, это я, Катя, не бойся, ничего тебе плохого не сделаю…

И она стала целовать сначала глаза, потом губы, потом, сбросив одеяло на пол, грудь и плечи. Пётр, не понимая, что происходит, дрожа всем телом, хотел столкнуть её со своего дивана. Но неожиданно для себя поддался непривычным ласкам, потом, когда, постанывая, стал отвечать на них, показалось, что каждая частичка его тела наполнилась чудодейственной силой. И он услышал:

– Не спеши, лежи, я всё сделаю сама…

Она приподнялась над ним. Набухшие соски её грудей поочередно касались его губ, он ловил и целовал их. Неожиданно она села на него верхом, положила его руки себе на бёдра и начала ритмично двигаться. Он поддался её движениям, чувствуя непередаваемое и прежде неизвестное ему блаженство, необъяснимую лёгкость и вдруг наступившую полную расслабленность.

И они, опустошённые, лежали, не глядя друг на друга, потом она повернула к нему голову и, касаясь губами уха, шептала такие ласковые и бесстыдные слова, которых он ещё не слышал, и всё повторилось. Теперь он знал, что делать, и инициатива принадлежала ему.

Они снова лежали. Петру казалось, что он совсем обессилел, но она, отбросив в сторону заколки, сдвинула длинные, по плечи, волосы на лицо, щекоча ими кожу, целовала шею, грудь, живот, мягкими губами охватила его восстающую плоть, втягивая в себя и быстро двигая головой. Его настигла волна теплоты, поднимавшейся откуда-то изнутри, и ему, благодарному, хотелось видеть её глаза, но они, как и лицо, были скрыты кисеёй волос…

Проснулся Пётр, почувствовав тепло луча солнечного света, коснувшегося лица. Казалось, если широко раскинуть руки, он взлетит и помчится навстречу неизвестному будущему. Глаза открывать не хотелось, чтобы не расплескать то, что переполняло его и пока не имело названия. Рядом никого не было, но на подушке остался запах знакомых духов.

Неожиданно, мешая друг другу, возникли взаимно уничтожающие чувства признательности и вины, обретённого счастья, но почему-то стыдного и запретного. Он понял, что жизнь теперь будет разделена на до и после и станет совсем иной. Через раскрытые двери были слышны глухие рыдания, иногда прерывавшиеся всхлипываниями.

Перед ним молнией промелькнуло всё, что случилось, и он пошёл навстречу разрывающим душу звукам. Она, в длинной ночной рубашке, упала перед ним на колени, обнимая его ноги и прося прощения. И он тоже опустился на колени, и оба не знали, как им жить дальше. Их лица касались друг друга и были мокрыми от слёз. И они дрожали, словно пронизанные обоюдной греховностью. Через какое-то время Екатерина Павловна поднялась, и Пётр, вставая с колен, услышал:

– Мне не будет прощения, Петя, но я люблю тебя, люблю как сына… Такого не повторится, и давай никогда не будем вспоминать и говорить о случившемся. Петя, дорогой, обещай, что никто об этом не узнает. Иначе мне лучше умереть!

Пётр обещал выполнить всё, о чём она просила, и они разошлись по своим комнатам.

И всё изменилось в их жизни. Екатерина Павловна не стала к нему холоднее, остались те же нежность и участие, но теперь это словно входило в её обязанности и было как бы заморожено. Пётр не знал, как себя вести, был в смятении, старался меньше бывать дома, стал отставать в учёбе. Когда приходил поздно, не слышал упрёков, но в печально смотревших на него глазах читалось беспокойство о нём и его будущем. Случалось, ночами, иногда бессонными, не в силах справиться с новыми для него, казавшимися непреодолимыми желаниями, он вставал, подходил к двери в её комнату, неуверенно стучал, потом рвал дверную ручку, но по ночам дверь всегда была закрыта на ключ. Он слышал старательно заглушаемый плач, опускался на пол, просил впустить, но ответа не было.

Считавшие себя взрослыми друзья-одноклассники находили время бывать на дискотеках, после которых любили похвастаться знакомством с девушками, явно преувеличивая свои успехи. Пётр, не очень любивший танцевать, несколько раз ходил с ними, но не встретил девушку, которая бы ему понравилась, и никого из них не провожал после дискотеки. Рассказы приятелей слушал молча, никак не комментируя.

Екатерина Павловна молила, чтобы не оставлял учёбу, чтобы окончил школу и подал документы в институт, как хотел его отец.