Текст книги "Ходили мы походами (сборник)"

Сидели с немцем, вежливо улыбаясь друг другу. Размышляли. И дождались. Вернулась Наташа, разгрузила сумку, стала готовить бутерброды. Рокфора поблизости не нашлось. Жаль. Запросы У. день ото дня ширились, он даже стал капризничать, пренебрегая гороховым супом, но ветчина еще не приелась. Свежая, сочная ветчина с тонким, плотным ободком сала. Даже не верилось, что есть такая. Аркадий с удовольствием принялся за еду.

– Спроси его, – попросил Аркадий Наташу, – сколько он получает, как архитектор. Я сам спрошу, ты переведи.

Немец – он с каждым днем становился все любезнее, ответил с готовностью: – До двенадцати тысяч в месяц. Это – хороший архитектор.

– А я какой? – Подумал Аркадий, и сам себе ответил. – Очень хороший.

Немец вежливо улыбался, дожидаясь продолжения, но и так было, о чем думать. Аркадий прикидывал: квалификация его понятна. Но кому? Этим не докажешь. Ладно. Неделя у него на эту работу уйдет. Будь он немцем – вот уж чего никогда не хотел, только сейчас позавидовал, да, будь он немцем и три тысячи – его. Ну, две с половиной. Ясно, такое может только присниться. Еще сбросим, тем более и немец должен свое получить. Итак, две. Ведь, он же автор, это – аргумент. А жратва, а рабочее место? Иди, объясни, что это – сарай для специалиста его квалификации. Но сам вызвался. Кому сказать? Итак, полторы. Много? Мало? За хорошую работу? За целый проект? Нет, за полторы он будет стоять. Или две? Нет, полторы. Без жлобства. – Аркадий стряхнул крошки, осторожно смел на пол, чтобы ни одна не попала на чертеж. Он был редкий аккуратист.

Кукушка напомнила. Пора трудиться. Птичка знала свое дело лучше любого надсмотрщика.

Тут дверь распахнулась сразу на всю ширину и на пороге объявился посетитель. Внушительного роста, крепкого вида, но с хмурым и беспокойным лицом.

– Вот ты где, Наташа. – Это вместо здрасьте.

Наташа охнула и устремилась навстречу.

– Петя. Я же на работе. Потом, потом. Как ты меня нашел?

– Разведка доложила. – Петя старался держаться бодро, но лицо не слушалось и вышло мрачно. – А ты, я вижу, не рада.

– Рада, Петенька, рада. – Секретарша нацелила гостя на дверь. Оглянулась на архитекторов, и гость, заметив ее взгляд, насторожился.

– Это я с ними по телефону разговаривал?

– Это с начальником, Петенька, с начальником. Идем, идем. Это – немцы. Работают здесь.

– Тогда чего боишься? Или они по-нашему шпрехают?

– Не шпрехают. Идем. Мы работать мешаем.

Петя, однако, поворачивался с трудом и осматривался угрюмо. Видно, помяла судьба человека. Встретился взглядом с Аркадием.

– Ишь, таращится лупатый. К тебе подбивается? Ты скажи, Наташка. Я ему яйца оторву.

Аркадий отложил карандаш и стал распрямляться. Такого оскорбления он давно не слышал.

– Ага, понимает. – Удивился посетитель. Теперь он даже обрадовался. И явно не к добру. – Ну, иди сюда, фриц.

– Да, он не знает ни слова. – Секретарша повисла на своем Пете, а Аркадию посылала отчаянные знаки. Глазами, как умеют женщины. Умоляла стерпеть, смирить мужскую гордыню.

– Если я только узнаю, – сказал Петя непримиримо, глядя через голову секретарши, – он у меня запоет козликом.

– Ну, что ты, Петя, ты – слепой, что ли? Погляди на него. Это ж – немец. Натуральный. Разве они способные? Архитекторы они.

– Знаем мы этих архитекторов. Перестройки?

– Какой перестройки. Просто, архитектор.

Моргулис вышел на шум, оценил ситуацию: – Наташа, проводите вашего гостя и тут же возвращайтесь.

– А это кто? Тоже немец?

– Это наш, Петя, наш, глава фирмы.

– С ним я разговаривал?

– С ним, Петя, с ним.

– Не понял, – сказал Моргулис, но решил не напрягаться. – Наташа, сделайте, как я сказал, и тут же возвращайтесь. – Моргулис ушел к себе.

– Ну, ну, Петя. – Наташа подхватила сумочку. – Я, как раз, выходить собралась. А тут ты. Счастье какое. Идем, идем. – Она решительно повисла на посетителе, развернула его к двери и вытолкала на лестницу. Дверь поспешно закрыла. Стало тихо. Немец работал. За два дня он уже привык ко всяким неожиданностям и теперь не отвлекался. Незнание языка давало ему преимущество. Аркадий был раздосадован. Чего-чего, а драки он не боялся. Жаль, не удалось поставить на место. Тот был явно сильнее. Но такие расчеты Аркадия не смущали, когда дело шло о чести. Мужской чести! А оскорбление как раз и метило в нее анатомически точно. Но теперь было поздно заводиться. И У. принялся за работу. Решил не спешить, если ориентироваться на поденную плату.

Наташа вернулась, поправляя прическу, вообще, как-то бесцельно перебирала руками. Не только, чтобы привести себя в порядок, но и скрыть душевное смятение.

– Еще не хватало тебе встрять, – ответила Аркадию, тот смотрел молча, но с упреком. – Везет же мне. – Последняя фраза получилась горлом, голос сорвался. Отвернулась, унять эмоции, и отправилась к Моргулису. О чем они там говорили – неизвестно, но вернулась спокойной, дальше все работали, не отвлекаясь, сосредоточенно. До четырех. Кукушка напомнила, и немец тут же стал собираться. Этот был точен, минута в минуту.

– Завтра приходим? – Спросил Аркадий. Суббота ведь.

– А ты соблюдаешь?

– Я думал, профсоюз соблюдает.

– Мы с ним работаем. – Наташа показала на немца.

– Значит, и я.

– Молодец. Ударник. Подожди, вместе выйдем.

На улице Наташа оглянулась.

– Хахаля ищешь?

– Не ищу. Он в части давно.

– А чего в гражданском?

– Выскочил на час, меня проведать.

– Пошли куда-нибудь, посидим. – Отношение к секретарше стало ровнее. Красивая, но лицо озабоченное, напряженное, нет беспечной легкости. У них всех, ищущих – такие. Женская броня уязвима, если знать, куда целить, а носить ее тяжело. Может, и не нужно? Но иди, знай, как…

Зашли в сад, уселись в кафе. Аркадий спросил пива, и дама того же. Еще помолчали, настроение было не для отдыха. Аркадий и сам поддался, искал теперь, как завязать разговор. Но Наташа начала серьезно: – Из Калуги сюда приехала два года назад. Техникум закончила товароведом, и сюда по контракту. А теперь ушла от своих, не хочу домой возвращаться. Здесь хоть жизнь человеческая, а там. Подруга пишет, что ни день, то хуже.

– А Петя этот, кто?

– Горе мое – вот кто. Служит. Отец – Герой Советского Союза. Все военные в роду. Жену с дочкой отправил полгода назад в Союз. Так я попалась – дурочка. А теперь его самого везут.

– Войска выводят?

– Если бы только. У него солдат сбежал с оружием. Немцы поймали, стрелять начал. Полицейского ранил. Петьку под арест. И теперь домой. Прощаться приходил.

– Звал с собой?

– Звал.

– А ты?

– Куда? Не знает, что с самим будет. К жене его? В Забайкальский округ?

– Значит, здесь остаешься?

– А где еще? Видишь, работаю на Моргулиса. Считается, хорошо устроилась. Немцам лучше глаза не мозолить. Вышлют. Петька пугал.

– А ему чего? – Возмутился Аркадий. – Он что, не понимает?

– Нет. Он – па-три-от. Ты возвращайся. Я тебя устрою. Куда? В петлю?

– Это ты зря.

– Не зря. – Сказала Наташа зло. Видно, думала не раз. – Не может женщину удержать, так сразу Родину вспомнил.

Этот неожиданный вывод Аркадия смутил. Он привык считать, что любовь к Отечеству имеет единственный, неповторимый лик, вроде иконы и не зависит от земных страстей. Даже, наоборот, испытывается ими, непременно побеждая. Эта убежденность была заложена в нем с детства, с первых послевоенных лет. Со школьным хором он выступал в госпитале, где к тому времени остались лишь безнадежно искалеченные люди, не сохранившие ничего своего. Ни дома, ни семьи, ни-че-го. Только серый больничный халат, белая рубаха без ворота и кальсоны с болтающимися тесемками. Лежали они годами. И для них любовь к их Родине была единственным оправданием молодой несостоявшейся жизни, которая так особенно влекла к себе (даже они – тогдашние пацаны смутно ощущали) и обещала так много именно после войны. Дожить до Победы. И они дожили. Этот запах больничных палат в помещении бывшего монастыря (тоже символ, а не случайное совпадение), именно, запах незаживших ран, ржавых повязок, разбитых, раздробленных костей и сгустков заживо распадающейся плоти остался в его памяти даже тогда, когда госпиталь переехал на окраину, в более укромное, укрытое от глаз место. Тот туманный символ, впечатанный с детства, жил в нем потаенно, ничем себя не выдавая, и только раз или два Аркадий встретился с ним, и, ощутив, понял, что не отделается никогда. Один такой – минутный всплеск давней памяти, настиг его во время посещения номенклатурной больницы. Он проследил – призрачную пунктирную связь между нынешним лечебным заведением (4-го Управления – так оно значилось) и тем давним госпиталем, обратившись именно к запахам. И здесь, в свежем ароматизированном воздухе широких коридоров и просторных палат увидел и тут же потерял тот давний след беды, безнадежности, отчаяния и горя. Выходит и вправду – каждому – свое. Философы распинались, юристы доказывали, а фрицы вывесили на воротах концлагеря и закрыли дискуссию. Всюду так. Круг замкнулся. Разомкнуть – надорвешься.

Разговор приобрел серьезную, даже драматическую интонацию.

Видно, так бывает за границей, жизнь смешивает разом все карты и торопит, тянуть, не раздумывая. То же казино, если вообразить.

– Значит, твердо решила остаться?

– Да, решила.

Этот ответ почему-то Аркадия огорчил. Отношения между ними определились странные, как между пассажирами, которые случайно уселись в одно купе и, вместо того, чтобы повеселиться, завязать романчик, скрасить дорогу и сохранить приятные воспоминания, облегчили душу откровенным (и ненужным) рассказом, а потом разошлись, опустошенные, выгоревшие изнутри, каждый на своей станции. Зачем это только людям нужно? И рассчитались за пиво в тон разговору – каждый за себя. Наташа настояла.

– Так тебе телефон дать? Тоскует подруга. – Насмешливо спросила на прощание.

Аркадий уже готов был принять вызов, сказать, чтобы дала, но что-то помешало. Отказался.

– Тогда, вот что. Меня завтра с утра не будет, у Моргулиса отпросилась. Купи поесть себе и немцу. Моргулис деньги отдаст.

– А ты куда?

– Пойду на вокзал с Петькой прощаться. – Видно, в лице Аркадия что-то изменилось, Наташа рассмеялась. – Не бери в голову. Сыр не забудь.

15

Ночью Аркадию явился сон. Вот его привычный столик у ресторанного окна с видом на сосновую рощицу. Напротив Наташа. Томительное сладостное начало романа. Издалека знакомая официантка катит столик с бутылками и едой. Хорошо, уютно, праздник души и тела. Уже скоро. Везут, несут. Официантка все ближе, сдергивает, наконец, белую салфетку. Сама улыбается как-то криво, непонятно, будто не накормить хочет, а отравить. А под салфеткой не долгожданная бутылка во льду, а какой-то красный баллон, похожий на огнетушитель. Официантка берет в обе руки, переворачивает, встряхивает, сдирает пломбу вместо серебристой фольги и спрашивает вкрадчиво и коварно: – Что же вы, Аркадий Миронович, дорогой, с нами делаете? В ответ за внимание и доброту. Мы вас кормим, ласкаем. А вы? Лишаете честных девушек заработка в черные дни. На улицу гоните? Значит, так? – И с этими словами направляет в лоб Аркадию тугую струю. И он слышит протяжный крик Наташи… А-а-а…

Крик вышел Осиным голосом, Аркадий дернулся, уворачиваясь от пенного облака, и навалился на старика. Ося сегодня теплые носки не надел, спал крепко, впервые после приезда Аркадия. Получилось очень некстати.

Лежали молча. Аркадий с закрытыми глазами изучал привидевшуюся картину, просматривал ее еще раз. Достоинство рационального ума, среди прочего, состоит в том, чтобы из хаоса, мешанины и теней пещеры выудить, казалось бы, случайные находки, отобрать нужные, разложить по полочкам и использовать для вящей дневной пользы. Сон разума рождает, как известно, чудовищ, но, пробудившись, способен обратить их в полезную фауну. Всех этих рептилий, грызунов и пресмыкающихся. Заставить нести яйца с низким содержанием холестерина, сцеживать яд в пробирку, стаскивать через голову кожу для галантерейной промышленности, выщипывать перья для подушек и поэтического вдохновения.

Именно такой полезный полусон-полуявь стал продолжением кошмарного ресторанного видения, явился Аркадию в развороте раннего берлинского утра. Как раз начало светать, когда он увидел маленький ресторанный зал, обреченный на заклание, где он еще недавно подвергся нападению коварной официантки. Но в том и дело, что не совсем этот зал, а такой же на этаж выше, где размещались сейчас второстепенные гостиничные службы. Хорошо, что он знал место досконально. И тут понял, осененный. Вот оно – помещение под будущее казино. Его казино. Просто и бесспорно, как должно быть при ниспосланной свыше вести. И ведь было именно так, не оставалось сомнений. Перегородки нужно кое-где убрать, в единственной капитальной стене проделать дверь. Здесь точно потребуется его согласие. Изменение несущей конструкции. А дальше все просто. Пожарную лестницу приукрасить и сделать второй выход. Пожарникам самим понравится. Результат? Прекрасные залы. И верхний – казино, и нижний – ресторанный. Просторно, никакой толчеи, бар – не в закутке, как сейчас, а через всю стену. И вот еще – тут у Аркадия просто захватило дух. Выход из казино прямо на крышу. А там со временем – зимний сад. Пальмы, попугаи, павлины, лето круглый год. Покажите мне хваленый Лас-Вегас. Дайте сравнить. И у нас не хуже. Европа.

Несмотря на беспокойную ночь, Аркадий встал отдохнувшим и бодрым. Чего нельзя было сказать об Осе. У. собирался, а тот еще долеживал.

– Завтра день не занимай, – предупредил Аркадия. – Поедем к моим.

Голова Аркадия была полностью занята работой. Замысел сложился. Но как убедить Моргулиса и немца. Про Горлышко и думать не хотелось. Ясно, дело сложное и малореальное. И все же, пока оставался шанс, нужно было его использовать.

– Лева, – обратился У. к Моргулису. – У меня есть некоторые идеи по нашему проекту. Могу с тобой посоветоваться?

– Какие еще идеи? – Моргулис возмутился. – Что ты городишь? Ты пойми, наконец. Ты – не главный. У меня с немцем договор. Говори с ним. Без его согласия тебя никто слушать не станет. А сейчас не мешай.

Они с немцем остались вдвоем в пустой приемной. Немец трудился, Аркадий размышлял. Похоже, дело гиблое. Как фрица убедить, не зная языка. Хоть бы Наташа была. Но и она небольшой помощник. Нет, ничего не выйдет. Аркадий вяло рассматривал почти законченный лист. Ей богу, плюнуть хотелось.

Некоторое время У. работал, но мысли не отпускали. Все же нужно попытаться, немцу объяснить. На каких угодно условиях. В конце концов, если дело выгорит, он возьмет свое. Надзор за реконструкцией нужен? Нужен. А дальше, когда работа будет закончена? Это же его оазис, на годы вперед. Что за мучение – держать в руках жар-птицу и не найти для нее заветных слов.

Время шло, Аркадий напряженно размышлял. Тут Моргулис выскочил из кабинета: – Слушай, Наталья будет через час, я должен отлучиться. Побудешь за главного. Если станут спрашивать, я скоро.

И исчез. Прокуковало одиннадцать, еще половину. Аркадий решил заняться завтраком. Именно сейчас он должен убедить немца. Потому бутерброды готовил тщательно. Рокфор (купил таки), мясо, овощи. Старался изо всех сил. Чайник поставил. Не забывал улыбнуться немцу. Чтобы знал наше гостеприимство, славяне никак, и сервис.

– Битте. – Как раз птичка высунулась. Перерыв. Тарелки Аркадий подал под бумажными салфетками. Немец поднял благодарные глаза.

– Черт его знает, – подумал Аркадий, вспомнив Осю. – Может, и этот гороховым супом питается. Ишь, как наворачивает. – Немец, действительно, на аппетит не жаловался. Аркадий жевал деликатно, приглядывал за чайником. Сейчас заварит кофе и начнет разговор. Пора.

Но, как и в другие планы, за которые он здесь взялся, жизнь внесла поправки, сказала веское слово. Дверь открылась, и вошли художники – давешняя парочка. Только еще более озабоченные и взволнованные. В сопровождении третьего. Тот верховодил. Невысокий, юркий, оживленного вида молодой человек, тут же начал осматриваться, будто хотел запомнить комнату на всю жизнь. Очочки в металлической оправе блестели.

Аркадий с немцем тупо жевали, уставясь на вошедших с недоумением. А те направились в кабинет, игнорируя архитекторов.

– Где он? – Нервно спросила женщина, дернула запертую дверь.

– Откуда они знают? – Художник говорил об Аркадии в третьем лице, будто это не он показал им дорогу на фирму.

– Я думаю, хорошо, что хозяина нет, – распоряжался третий, неясного пока назначения. – Давайте, начинать.

– Э, э, – запротестовал Аркадий. – Что начинать?

– А вы кто такой? – Незнакомец сунул под нос Аркадию, У. распознал микрофон.

– Не твое дело, кто я такой. Вали отсюда, не мешай работать.

В ответ на эти слова, пришелец, ничуть не смущаясь и не обнаружив никакого желания выйти, обратил микрофон на себя и прокомментировал. – Как вы слышите, служащий фирмы отказался дать информацию.

– Я – не служащий.

– А кто? – Наглец, как фокусник, крутнул микрофон взад-вперед, от себя – Аркадию и снова к себе.

Объясняться не было резона, это У. понимал. Потому отвечать не стал, отмолчался, чувствуя себя, однако, самым глупейшим образом. Не драться же с плюгавым. Этого еще не хватало. А тот, чуя жареное, кинулся к немцу, стал ему что-то объяснять. Немец пока сидел, открыв от удивления рот. Аркадий сделал знак, не распространяться. Что-то такое немец, видно, и сказал.

– Ясно, – прокомментировал гад (а как иначе?), на этот раз для себя. Глянул на архитекторов с интересом, видно, решил подступиться к ним попозже, а пока вернулся к своим.

– Так вот, – вещал бодро в микрофон, – мы с вами сейчас находимся в помещении этой фирмы и будем свидетелями дальнейшего развития возмутительнейшей ситуации. Я думаю, пришло время предоставить слово жертвам этого отвратительного произвола. – И сунул микрофон под нос художнику.

– Вот, сволочь, – думал Аркадий, – что делать?

– Дело в том, – пошел рассказ, – что я – художник Артем Дальский и моя жена – художница Ерофеева-Блюм пытаемся получить назад собственные картины, вывезенные полгода назад из Ленинграда.

– Вы подтверждаете? – Микрофон прыгнул к художнице.

– Именно так. Нам здесь обещали выставку и продажу работ.

– И что дальше?

– Ни выставки, ни продажи нет.

– Тогда вы, конечно, можете получить свои работы назад?

– Нет. Фирма картины назад не отдает.

– У вас же срок договора не истек, – возмутился Аркадий.

– A-а, вот заговорил, наконец, представитель фирмы. – Журналист перебежал к Аркадию. Глаза его пылали.

– Я не уполномочен с вами разговаривать. – Спохватился Аркадий. Что бы не ляпнуть лишнего, взялся за бутерброд. По крайней мере, рот будет занят.

– И вновь мы не слышим ответа, – микрофон вернулся к художникам. – Значит, вы не можете устроить выставку, потому что вам не хотят вернуть ваши же собственные работы? И вы в отчаянии? – Микрофон летал. – Что можно на это сказать? Трудно поверить, но мы видим собственными глазами. Нам приходится встречаться здесь с художниками разных направлений. Тех, кто по-прежнему называет себя советскими, и тех, кто находился в творческой оппозиции. Как вы видите, судьба их одинаково трагична. И что вы теперь намерены делать? Вопрос к Ерофеевой-Блюм.

– Мы в безвыходном положении, – глаза у женщины стали больными. – И мы будем голодать здесь, в помещении фирмы, пока наши справедливые требования не будут удовлетворены. – Голос зазвенел. Художники достали из сумки таблички с надписью Голодовка. Журналист еще поправил, подровнял на груди, выхватил фотоаппарат и щелкнул обоих. Вспышка мигнула.

– Вы не имеете права здесь снимать, – вмешался Аркадий. – Без разрешения хозяина. – Не хватало ему самому засветиться в роли служащего. И, вообще, он был оставлен за главного. Немец поддакнул по-своему, видно, возмущенное.

– Йа, йа, – обрадовался журналист. Тот хорошо знал дело, носился, а в микрофон прояснил: – Сейчас вы слышите голос немецкого служащего фирмы. – Теперь он затараторил по-немецки, показывая на художников. Немец кивал, вникал, лицо у него менялось, приняло сочувственное выражение. Аркадий не ожидал.

Понял он правильно, когда немец высказался, журналист комментировал так: – Мы видим, что позиция наших людей встречает понимание у простых жителей Германии. Как это замечательно. Если бы вы видели сейчас то, что вижу я. Поверьте. – Опять фраза по-немецки и пояснение. – Значит, вы готовы поддержать нашу акцию?

Немец отложил бутерброд и встал. По-видимому, действительно, был готов.

– Да! Международная солидарность трудящихся – не пустой звук. – Вскричал журналист и глянул на Аркадия. Тот упрямо продолжал жевать. Даже как-то по жлобски. Впрочем, нашлось более современное объяснение.

– Нет ничего удивительного в том, что именно среди иностранных рабочих чаще всего можно встретить штрейбрехеров. Увы, даже среди наших люмпенизированных соотечественников. К нашему стыду. В то время как немецкие специалисты понимают и сочувствуют справедливым требованиям…

Раздался громкий свист.

– Как всегда в таких случаях не обходится без вмешательства полиции. Но мы будем продолжать…

– Это чайник свистит, – сказал Аркадий злобно.

– Толя, – попросил голодающий художник, – кончай. Дальше мы сами.

– Что тут происходит? – Раздался ледяной голос Моргулиса.

– A-а, вот, наконец, и хозяин фирмы. – Пояснил журналист с воодушевлением и сунулся навстречу Моргулису.

И совершенно напрасно. Моргулис быстро оценил обстановку. Ухватил протянутую руку с микрофоном (журналист взвыл), заломил за спину и потащил наглеца к выходу, борясь с искушением, сунуть свою добычу головой в стену. Так Аркадию показалось. Видно, и журналист понял правильно, потому шел, приговаривая. – Спокойно. Пресса. Никакого насилия. Я сам. – Моргулис вытряхнул несчастного за дверь и вернулся в комнату. Художники сидели, полные решимости. Моргулис, молча, ознакомился с табличками, сорвал и швырнул на пол.

– Никакого сопротивления. – Журналист возник на пороге, работал он классно, себя не щадил. – Делайте, как договорились.

– Прошу выйти вон, – сказал Моргулис. Художники гордо отмолчались.

– Поможешь? – Спросил Моргулис. Аркадий встал. – Бери его за ноги.

– Учтите, мы ослаблены после клизмы, – заявил Дольский.

– Понесли, – распорядился Моргулис.

– Головой вперед? – Аркадий удерживал ноги. Художник даже после клизмы был тяжел, провисал в пояснице.

– Как хочешь. Тащи его.

– Я предупреждаю, – сказал Дольский, глядя на насильников снизу. – Мы будем продолжать голодовку на улице.

Пока стаскивали Дольского, журналист, как бесенок, прыгал впереди по лестнице, не умолкая. – Ходожники намерены стоять до конца.

– Клади под стенку, – распорядился Моргулис. – Дальше пусть сам. – Неожиданно он извернулся и сделал выпад, пытаясь длиннющей лапой достать журналиста. Но тот был начеку, успел отскочить.

– Пошли за женщиной, – скомандовал Моргулис. Журналист пристроился, вещал в спину. – В то время, как служащие фирмы присоединились к голодовке, администрация применяет насилие.

– Это ты присоединился? – На ходу зловеще спросил Моргулис.

– Немец. – Аркадий поторопился с ответом и вышло, как бы в оправдание. Впрочем, Ерофеева уже спускалась сама, отказалась от грузчиков.

– Немца будем выносить? – Спросил Аркадий. Эх, самое было время. Тот сидел, нахохленный, как раненая птичка, глаза суетливо бегали, не зная, на ком остановиться. Чуял вину, немчура. Моргулис переговорил, явно на повышенных тонах.

– Не понял он, – пояснил Моргулис специально для Аркадия. А немец в подтверждение взял недоеденный бутерброд и стал покорно жевать. Социал-предатель. Каутский. Знаем таких.

Перерыв, тем временем, закончился. Кукушка напомнила. Явилась Наташа. – Там внизу немцы собираются. Художники сидят под стеной. Голодовку объявили. Сейчас полиция явится.

Моргулис заспешил вниз. Вскоре вернулся и приказал: – Приготовь им картины на понедельник. Зайдешь ко мне, скажу, как расчет оформить. Сейчас половину суммы, а остальное – после выставки. И пусть катятся к чертовой матери.

Вот теперь наступило то самое время, и Аркадий его не упустил: – Лева, ты только выслушай. Если не понравится – все, я молчу. Но пять минут…

Моргулис смирился. Теперь, когда Аркадий помог ему ликвидировать очаг социального протеста, он сменил гнев на милость. Аркадий спешил.

– Ты посмотри, здесь явное преимущество. – У. тыкал в загодя подготовленный эскиз. Здесь, то есть там, где вы хотите, места мало. Это я еще выгадал в площади, и все равно выходит слабо, провинциально.

– Давай короче. Я не понимаю.

– Сверху, как раз над рестораном, пустой этаж. Клянусь, я там каждый закоулок знаю. Я тебе сделаю в лучшем виде, со всей страны будут ездить. А на месте прослежу за исполнением. Ты пойми, мне самому интересно.

– А немец что скажет? Он – ответственный.

– Я его на себя беру. Ты только переведи.

– Послушай. Ты не знаешь, зачем мне это все нужно? Там работы на пять дней. А ты что развел?

– Лева, – сказал Аркадий, кладя обе руки себе на грудь – Ведь это – настоящий проект. Для твоей фирмы. А то что? Фуфло. Я тебе клянусь.

– Ладно, давай сюда немца. – Моргулис окликнул, немец подобрался ближе. Аркадий объяснял, тыча пальцем в набросок. Моргулис переводил. Немец даже не дослушал, возмущенно замотал головой.

– Найн, – сказал Моргулис. – Не хочет.

– Да, как он может не хотеть, – возмутился Аркадий. – Голодовку здесь устроил, фирму подвел. Он теперь вообще права голоса не имеет.

Удар был, конечно, запрещенный, но упорство немца нужно было сломить. Тем более Моргулис был явно на стороне У. Даже у него в долгу.

Видно, нечто в таком духе Моргулис и сказал немцу. Тот виновато заморгал и больше не перечил. Слушал внимательно. Аркадий говорил медленно и внятно, дожидаясь перевода каждой фразы. Все разложил по полочкам. Увеличение площади. Сохранность старого и полезного помещения. Зимний сад. Отдельно про возможность поездки немца на объект (от себя придумал, но Моргулис не возразил). Совместное авторство, конечно. Лучший в Европе проект. Мало?

Немец слушал внимательно.

– Что он должен делать? – Перевел Моргулис, когда Аркадий закончил доклад.

– Ничего. Только его подпись. Остальное я сам.

– Так он не может, – перевел Моргулис – Он привык работать, а не зря деньги получать.

Ох, эти немцы. У нас бы такого в цирке показывали. Мало того, что заплати ему, так еще работу придумай. Потому что иначе, он не привык. Видите ли…

А вслух Аркадий сказал, торопясь: – Кто против? Пусть рядом сидит. Мне его советы вот как нужны. – Аркадий постучал себя по груди. – И питание, конечно, как всегда.

На эту последнюю фразу Моргулис ответил суровым взглядом. Видно, сомневался, стоит ли кормить немца на таких условиях.

– Он ест немного, поклюет и все, – Аркадий явно преуменьшил немецкий аппетит.

Моргулис подумал и заговорил по-немецки. Видно, Аркадий его убедил, заразил энтузиазмом. Немец слушал, слушал и согласился. – Гут.

Аркадий дух перевел. Похоже, начиналось его время. Пошла игра. И Горлышко, Яша, то есть, будет доволен. Это же заведение какое. На годы вперед, до полной и окончательной победы капитализма.

– Делай, – сказал Моргулис. – Только мне больше не мешай.

– Они ушли. – Наташа вернулась, ходила вниз на переговоры с художниками.

– Смотри, чтобы этот журналист тебе не подгадил. – Позаботился Аркадий о Моргулисе.

– Плевать я на него хотел. Пусть только пикнут. Они думают, здесь им Союз. Наташа, подготовь договор. Если немцы придут выяснять, чтобы все было в порядке. Я им покажу, кто обязательства нарушает.

– Ну что, проводила? – Спросил Аркадий Наташу, когда Моргулис ушел. У них образовалась своя тема.

– Картины их проклятые упакуй. – Моргулис возник в дверях. – Сегодня же сделай, чтобы в понедельник не бегать.

Наташа поднялась и пошла в кладовку.

– Помочь? – Аркадий спросил, но ответа не было, и он отправился следом. Немец проводил взглядом, потому до порога Аркадий шел нехотя, расслабленно. Но едва оказались одни, обнял женщину. И хотя дал себе волю, коснулся ее губ, и охота была, но ощущение было иное, не похожее на прошлое. Скорее сочувственное. И она вела себя иначе, не сопротивлялась, но и не отвечала, прижалась со вздохом, обвисла у него в руках, еще постояла так, будто набиралась сил, убрала лицо в сторону, в его же плечо: – Уйди. – Прошептала в ухо, оттолкнула, но уже по-дружески, Аркадий еще потянулся. – Не могу, прости. – Этого прости Аркадий не ожидал и руки опустил. А она заговорила громким, будничным голосом, пережила минуту, нашла силы преодолеть. – Вот, эти – Дольского. Бери. Стой там, я буду передавать. – Действовала сноровисто, раздвигала плотно составленные работы, выбирала нужные. Но не забыла и волосы поправить и платье одернула.

– Взялся помогать, так помогай, – голос был обычный – насмешливый, ровный. Быстро она отошла. – Держи Ерофееву. И эта ее. Куда руки? Не туда. Сюда на картину. Знаешь что, неси в коридор. Я сама буду искать. Так лучше.

За полчаса они вытащили на свет все работы. Дальского – двенадцать и десять Ерофеевой. Наташа еще раз пересмотрела с тыла, по названиям, шевелила губами, сверяя с описью. Все. Оставшиеся в кладовке картины – а было их еще немало, интересно, чьи? – подровняла аккуратно. Вдвоем чинно вернулись в комнату. Немец сидел рядом со столом У. и смотрел укоризненно. Теперь, когда вступил в силу их общий план, он не знал, куда себя девать.

Пора было браться за дело. Аркадий вытащил чистый лист, закрепил на доске и застыл. Первая линия – торжественный момент, хоть совсем не показной. Требует спокойствия, собранности, точности. У. сидел, проверяя себя. Именно спокойствия еще не хватало. Мысли были пока всмятку. Потому и сидел, сосредотачиваясь, будто выставлял стрелки часов по сигналу точного времени. Рядом деликатно покашливал немец, не понимал, почему Аркадий медлит. Теперь Аркадий не спешил уже сознательно, проверял себя мысленно. Ну, что, можно начинать. С Богом.

– Браво. – Сказал немец, заискивающим голосом, когда Аркадий оторвал карандаш от листа. Вот и немец высказался понятно. Переменились времена. У. погрузился в работу.

– Маэстро. Вот, труженик, за уши не отдерешь. – Аркадий поднял голову. Объявился Игорь – недавний проводник по казино. Аркадий поздоровался, но, видно, не слишком тепло. Он не любил, когда его отвлекали. А Игорь, напротив, был само веселье.

– Я тебе расскажу, как мы в Вегасе выступили, – говорил он Наташе.

– Интересно, – та поддакнула.

– Горлышко заслал, размеры прикинуть. А как? Так мы обнялись, он шагами считал, а я придерживал. Ходили, как два гомика.

– А он такой? – Поддразнила женщина.

– Откуда я знаю, какой. Мы с ним стол обмеряли. – Игорь, резвясь, сделал несколько шажков, показал, как оно было.