Текст книги "Ходили мы походами (сборник)"

– А я думала… – тянула Наташа, глядя Аркадию прямо в глаза.

– А ты не думай. – Игорь подмигнул Аркадию, наклонился к самому женскому уху, еще волосы поджал, чтобы не мешали, запросто так и зашептал.

– Вот-вот. А я и не знала. – Теперь они веселились вдвоем, похохатывали. Женская благодарность за его джентльменство. Аркадий окаменел. Глупо, конечно. Но все легкие, пустые слова вылетели из головы.

– Ну, ладно. Лева у себя? – Игорь стал серьезным, скрылся за дверью.

Вскоре объявился Моргулис. – Наташа, давай вместе с Игорьком. Он по дороге объяснит. Быстро, быстро.

Та подхватилась, как ждала, взялась за помаду. – По дороге, – торопил Моргулис. Но успела мазнуть. Аркадий еще ощущал этот вкус на своих губах. – Пока, – прямо в лицо Аркадию, как выстрелила. И исчезли вдвоем. Только каблучки простучали по лестнице.

Аркадий склонился над листом и больше уже не поднимал головы до конца рабочего дня. Кукушка не сплоховала, напомнила. Закончился еще один день поражений и побед.

16

В воскресенье в три часа дня за ними должен был заехать Илья – старший Осин сын и отвезти в гости к младшему. Ося начал готовиться заранее и выглядел сейчас не хуже, чем год назад, когда поразил бывших соотечественников несомненным превосходством заграничного облика. Тогда это превосходство, казалось, не таило загадок, но теперь, изучив Осин рацион, Аркадий недоумевал, неужели качество горохового супа имело столь благотворное воздействие. Если так, то тем хуже для них – иностранцев, потому что сам Аркадий есть этот продукт уже не мог.

Ося и за Аркадием присмотрел, хоть тот и сам был аккуратист. Видно, придавал значение визиту. В ожидании сына Ося сидел за столом, боком, чтобы не измять костюм и просматривал московскую газету. Аркадий утром выходил и купил в киоске. Он видел, с какой жадностью старик глотает русскую прессу и поставлял ее регулярно.

– Ай, я, яй, – сказал Ося. – Послушай, что они пишут. Не платили на заводе зарплату, так один взял, нарисовал план цеха и пошел продавать иностранцам.

– Ну и что? – Здешние дела поглотили Аркадия целиком, на известия с родины он реагировал вяло. И так забот хватало.

– Как это что? – Ты послушай, что дальше. Туристы от него бегали, бегали, пожаловались милиционеру, тот задержал и отпустил. Хорошо, кто-то в КГБ догадался позвонить. А они. Нет, ты посмотри. Взяли с него подписку, что он больше так поступать не будет. Это не я придумал, здесь так написано. И отпустили.

– Правильно. – Аркадий думал о своем.

– Что правильно? Ты – ненормальный. Один торгует в открытую военными секретами, как пирожками, другой его задерживает и отпускает. Третий говорит – правильно. Где такое видано? Да раньше бы…

– Знаем мы ваше раньше…

– А ты считаешь, сейчас нормально? Секретными планами торговать? Ты пойди, здесь попробуй. Или в Америке. Какая страна это выдержит? А ты спокоен. Не понимаю. Ты же там живешь, не я.

– Да, я спокоен. – Аркадий подошел к старику, нагнулся, вывернул нижнюю губу. – Видите? Зуб. А знаете, где я его делал? В поликлинике сверхсекретного завода (Аркадий назвал какого, о чем мы умолчим, хотя бы из солидарности со старшим поколением).

– Ну и что? Зуб…

– Вы слушайте. Завод огромнейший, забор высотой метров пять, охраняют – муха не пролетит. А в поликлинику вход с улицы. На заводе, ясно, коммутатор. И из города войти в него можно или с проходной, или из этой поликлиники. Я смотрю, у этого телефона всегда очередь, спрашиваю протезиста, тот смеется: сам послушай. Я сидел, очереди дожидался. Звонят в разные цеха, а разговор один и тот же: Коля, тащи конденсатор, Витя, тащи проволоку. Кому клей, кому резину, и так непрерывно. Это, учтите, если срочно, иначе домой можно позвонить. В самые застойные времена. А ваше КГБ под синагогой сидело и у памятника Шевченко. Так всегда было. Просто сейчас нести нечего, потому они планами торгуют. Жить как-то надо.

– Ты считаешь, это норма?

– Для вас – нет. Для нас – да.

– Как же вы собираетесь выжить с такой философией?

– Выживем. Не благодаря, а вопреки.

– Я, наверно, чего-то не понимаю, – растерянно сказал Ося.

– И не нужно, Сами увидите.

– Не уверен, что доживу до этого счастья.

– Доживете. Еще будете у меня в казино пенсию прогуливать.

– Дай Бог, – сказал Ося неуверенно.

– И вообще, – Аркадий разошелся и не щадил старика. – Лучше планами торговать, чем жить, как вы жили.

– Много ты знаешь. – Ося возмутился и пошел пятнами. Румянец был не совсем здоровый, старческий, с синюшными прожилками на скулах: – Это вы теперь плюете на все. А тогда гордости у нас было побольше, чем, чем… А теперь, чем хвастаетесь? Сколько сникерсов продал?

Аркадий понял, старик разволновался и попытался прекратить спор: – Ладно, ладно, я согласен.

– С чем согласен? Что страну разворовали дотла. Которую мы строили. Может, не так, лучше можно, но ведь война какая была, сколько людей погибло, и не для того, чтобы теперь грабить, на костях плясать.

– Ну и не уезжали бы. Работали сторожем народного добра.

– Ты мне не указывай, кем работать. Я свое отработал.

– Я не указываю. Сами говорите…

– Я могу говорить. Я лучшие годы там оставил. От этого не уедешь.

– Ну, не знаю, – сказал Аркадий искренне. – Многие уезжают и слышать потом ничего не хотят.

– Вот, вот, все вы такие.

– Я не такой, – успокоил Аркадий. – Можете поверить.

В общем, Илья явился вовремя, чтобы разнять возбужденных спорщиков.

Илья – Осин сын был, как раз, тот самый новый человек, о котором они только что говорили. Дела на бывшей родине его никак не трогали, не волновали, а только интересовали чисто по-деловому. Та страна осталась для него источником неутоленной обиды. А то, чего он добился здесь, стало пренебрежительным укором старому времени, дополнительным источником самоутверждения, плоды которого сейчас созрели и были вполне налицо. Аркадия – давнего знакомого он встретил приветливо и равнодушно.

– Слушай, – говорил Илья, ведя машину. – Хочешь заработать? Организуй сбыт слуховых аппаратов. Я буду поставлять прямо с фирмы. Без посредников. Процент неплохой.

– Я в этом не понимаю.

– А что тут понимать? Подъедем со мной в клинику. Я покажу. Все, что есть в мире. И берись. Учти, желающих много.

– Он этим заниматься не будет, – отозвался Ося с заднего сидения, там было его обычное место. – Ему торговать скучно. Ему нужно в мафию влезть.

– Папа, я тебя прошу, помолчи. Он же умный человек. Подумай. Скажи, вы так и спите вдвоем?

– Спим.

– Папа, в твоем возрасте даже супружеским парам рекомендуется спать в более широкой постели. Есть исследования. В пожилом возрасте…

– Я читал, с собаками полезно спать, – встрял в разговор Аркадий.

– Какой он пожилой? – Сказал Ося. – Вчера во сне какую-то Наташу вспоминал.

– Тем более. Я Аркадию раскладушку привезу Только ты, Аркадий, не обижайся.

– Я не обижаюсь.

– А когда он уедет, я тебя, папа, заберу к себе.

– Не смей даже говорить. – Ося подался вперед и похлопал У. по плечу. – Ты слышишь? Мои детки таки сделают из меня старика.

– Не сделают. – Аркадий вспомнил таинственную Бэллу. – У вас еще все впереди.

– Конечно, дай Бог. – Ося вздохнул…

Квартира младшего сына Зорика была, по советским меркам, достаточно просторной, но вид имела смятенный, не устоявшийся, как, пожалуй, и должно быть в начале трудной эмигрантской жизни. Пухлые чемоданы громоздились горой, на пустых стенах отвисали после дальней дороги платья и костюмы.

Зорик был чуть ниже, но плотнее старшего брата, и вид имел скорее спортивный – короткая стрижка и приплюснутый нос, последствия давней травмы.

– Я бы ему такой нос сделал. – Жаловался Илья Аркадию по дороге. – Женщины не разрешают. Они к этому привыкли, гладиаторскому, не хотят менять.

– Она его ревнует. – Пожаловался Ося на невестку. – А если бы ему мамин нос, это такая красота. У меня есть фотографии.

– Вот именно, была бы память. Подкаблучник несчастный.

– Илюша, не говори так. Две женщины – это нужно уметь выдержать. А память о маме и так есть. – Сказал Ося строго…

Жена Зорика была, говоря деликатно, склонна к полноте, но держалась, как и муж, по-спортивному, в джинсах и дополнительно молодящей ее пестрой курточке, поглаживала рукой по молочно белой щеке, радовала себя. Лицо было гладкое, безукоризненное и будто светилось от этой белизны, обещая прохладу и свежесть. Илье, совершенно точно, работы здесь бы не нашлось. Зорик глядел на жену влюбленно, а на тещу послушно. Та явно командовала. Фигура плыла, но подкрашенное лицо сохранилось, а короткая стрижка с открытой шеей молодила окончательно.

Присутствовал немец – худой, внимательный, с залысинами, уходящими, как просеки, вглубь редкого седого зачеса. С вежливым, внимательным сквозь очки взглядом интеллектуала. Немец был известный историк (профессор) и кинодокументалист, вечер организовали специально для него. Появление Аркадия было неожиданным, как, вообще-то, за границей не принято, и встретили его прохладно. Кроме, конечно, профессора.

– О-о, – сказал тот, пожимая Аркадию руку, и перечислил городские достопримечательности, особо выделив известное место массового убийства евреев.

– Есть такое, – подтвердил Аркадий.

Немец покачал головой, сочувственно рассматривая Аркадия. Как-никак, он был сейчас единственным человеком оттуда.

– Действительно, ужас, – подхватила теща. Видно, опасалась, чтобы Аркадию не достались лавры страдальца. – И это может повториться.

– Йа? – Спросил немец.

– Йа, йа. К сожалению.

Осененные этим пророчеством, уселись за стол. Чай, хоть и свежий, оказался слабоват. Так случается, когда в доме командуют женщины. Зорик помалкивал и поглядывал вопросительно то на жену, то на тещу. Привык, видно, что женщины выражают семейное мнение. И те старались. Причем самым обидным для Аркадия образом, давая понять, что человек он здесь ненужный и лишний. Участие его в общем разговоре не поощрялось – а он пытался – даже паузы возникали после его слов, будто бестактным вторжением он нарушал плетение драгоценных нитей. Старалась жена Зорика Ася – дочь известного московского режиссера, соратника немца по кинодокументалистике.

– Вы знаете, папа, – сказала невестка Осе, – как мы за вас волнуемся. Вы живете совсем один.

– Там все в порядке. – Успокоил Илья и подмигнул Аркадию. – Я заезжал.

– Какой там может быть сейчас порядок, – печально вздохнула теща. – Я за Нолика переживаю. Он звонил недавно, говорил, предлагают снимать фильм о революции.

– О-о… – Оживился немец.

– Мама, – сказала Ася в утешение, – ну, кто лучше папы снимет. Так, как папа знает революцию…

– Йа, йа, – поддержал немец. Этот старался ободрить всех сразу.

– Я не потому, что лучше, – сказала теща. – Вы знаете, что они хотят? Я вам скажу. Чтобы теперь обязательно попали все евреи. Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, кто еще там. И чтобы обязательно назвать настоящие фамилии. Знаете, что раньше Суслов Нолику сказал? Я терплю ваш нос потому, что он не попадает в кадр. Вы слышите? Это шутка такая. А теперь они готовы его самого снимать для общего количества.

– Пусть снимают, у Нолика хороший нос, – вставил Илья.

– Это вы, Илюша, как специалист говорите, – ласково возразила теща. – А они совсем другое имеют в виду. Я его умоляю, приезжай сюда. Будешь снимать. Вальтер поможет. Йа, Вальтер?

– Йа, йа, – подтвердил немец. Ася положила ему еще кусок торта.

– Ну, вот. Немцы должны помочь. Конечно, здесь будет трудно, но что делать? Достоевского я взяла, Толстого взяла. Что еще нужно, – теща вздохнула.

– Мама, – сказала дочь. – Не надо…

Возникла пауза. Стало грустно.

– А вы – Украина? – Немец повернулся к Аркадию. Видно, хотел переменить тему.

– Да, – подтвердил Аркадий и, злясь на невнимание хозяев, добавил. – Но на Украине антисемитизма нет.

– Найн? О-о… – Удивился немец.

– Аркадий, – сказал Илья мягко, – как же нет. Я сам три раза поступал в мединститут. Они мне в открытую говорили – не поступите, даже не пытайтесь.

– Вы не представляете, – обратилась теща к немцу, наградив Аркадия возмущенным взглядом, – что нужно было еврею, чтобы поступить в мединститут.

– Я в Астрахани поступил, – сказал Илья.

– Астрахань, что Украин? – Спросил немец.

– Астрахань – Россия.

– Россия? Вы говориль… – немец виновато улыбнулся, похоже, он запутался, но тут же сообразил. – О, я понимаю. Лучшие русские поддерживали вас. – По-видимому, хотел уравнять себя и Аркадия в интернациональном великодушии.

– Это вы не знаете… – срезала теща и подняла палец.

– Кроме Сахарофф, – уточнил немец.

Теща махнула с досады рукой. – Что он один может?

– Сахара в торте много, – пожаловался Ося. – Он всеми силами старался избежать нервной дискуссии.

– Я сам – еврей, – неожиданно для себя самого, как случалось в минуты раздражения, вырвалось у Аркадия.

– Йа? – Удивился немец. Даже оторопел от неожиданности. Фельдфебельские усы и мужественный лик затрудняли этническую идентификацию Аркадия.

Тут У. отряхнул пальцы от липких крошек, полез в нагрудный карман и вытащил паспорт. И совершенно напрасно. Забыл, что в международных документах нужная графа отсутствует. А отчество Миронович до конца не убеждало. Как и фамилия У, оно было нейтральным.

– У нас был Киров, – вмешалась теща после предъявления документа. Она еще раз повторила знаменитую фамилию на немецкий манер. – Кирофф. Вальтер, вы обязательно должны были слышать. Нолик о нем фильм делал. Тот тоже – Миронович.

– У меня отец – еврей, – упрямо просвещал Аркадий. – А мать – русская. Я мог выбрать, сам попросил, чтобы записали евреем. Хотя евреи, как раз, считают, что я русский. У нас национальность по матери считается.

– У кого это, у нас? – Уточнила теща.

– У евреев. Бабушка болела, не смогли эвакуироваться. Дед с ней остался. Отец специально с фронта примчался. И не смог вывезти. Лежат они в этом Яру. Возьмите Книгу памяти – сейчас вышла, там есть их фамилии. Я потому записался евреем. В их память.

– О-о… – Простонал немец.

– Не нужно спорить, – примирительно вступил Ося. – Отец Аркадия – мой друг. Провоевал всю войну. И родителей его я хорошо знал. Они, действительно, погибли.

– Вы, как на парткомиссии, анкету проверяете, – возмутился У. Он вообще не отличался особой деликатностью, а тут остатки, как рукой, сняло. Ситуация была подходящая для его нрава.

Немец смотрел на Аркадия с явным уважением: – У вас, наверно, бывали эти… скандал?

– Бывали, – признался Аркадий.

– А если вам… да, если вам… – с надрывом спросила Ася. – Если вам говорили жид? Что тогда? Что?

– Мне говорили.

– Ну и что?

– В морду бил. Да, не в том дело…

– А в чем тогда, в чем? – Наседали женщины.

– Гадости было много. Евреев в институт из-за национальности не брали. Правда? Еще какая. А другая графа – социальное положение. Допустим, напишет человек – из дворян. Его что, взяли бы? Не было такого? Помните, лишенцев? Мою мать на рабфак не принимали – нет пролетарского стажа…

– Ты, наверно, из дворян. – Илья пытался смягчить ненужное ожесточение..

Но У. был не тот человек, чтобы смириться. – Что среди евреев подлецов нет? У нас на работе. Член парткома. Поймали парня с диссидентской литературой, он председателем счетной комиссии был на собрании, чтобы того выгнать. Я, кстати, против голосовал. А он – за. Теперь рассказывает. Лапшу на уши вешает.

– Вас ис куда лапша? – Спросил немец.

– Говорят так, – отмахнулся Аркадий.

Помолчали.

– Попробуйте еще кусочек, Вальтер, – обратилась теща к немцу. – Может быть, действительно, много сахара? В следующий раз Анечка сделает вам струдель. По рецепту еще моей мамы.

– А струдель? – Немец был сбит с толка. – Струдель не запрещали?

– Это из Польши, довоенный рецепт. А мацу? Пусть он скажет. Мацу можно было купить?

Аркадий отмолчался. Мацой он не пользовался, но знал, достать было трудно. И распространялась среди своих, верующих. Без огласки.

– У каждого свои проблемы, – подытожила колючий разговор невестка…

…– Ты чего завелся? – В машине спросил Аркадия Илья. Вполне мирно и даже весело.

– Кто тебя за язык тянул? – Ося злился. – Ты что, действительно, считаешь, антисемитизма не было?

– … твою мать, – отвечал на это У. – Дядя Ося, извините. Ну, сколько можно говорить. Был. Сколько угодно. И есть. И будет. Но ведь это – только часть проблемы. А мы уперлись…

– Для нас эта проблема – главная, – сказал Ося мягко, скорее упрекнул.

– Если главная, нужно в Израиль ехать. А то один недавно говорит, там евреев слишком много… Как это понимать? Это и есть то самое, когда слишком много. В Израиль нужно ехать. Или жить там, где жил, на Украине, в России. Родина, язык, родители воевали за эту страну. В партию, извиняюсь, всех принимали. На фронте. А плохо тебе, хочется перемен, езжай, я за свободу двумя руками. Хоть в Америку, хоть в Китай…

– Ну, ну, – почти ласково сказал Илья.

– Ты не в счет, – отступил Аркадий. – Другое время было.

– Что-то ты не очень торопишься.

– Поеду, когда нужно. Я, кстати, хороший сапер. – Аркадий редко вспоминал о своей военной профессии, а тут пришлось. – Могу и строить, и взрывать.

– Там и без тебя взрывают. Герой. – Вздохнул Ося.

– Вот-вот. Евреям хоть уехать можно было. Со скандалом, с тюрьмой, мурыжили годами, но можно. А пойди, русскому объяви, что он под номенклатурой жить не хочет. Или не было таких? А какой выход? Теперь все храбрые. И вообще, – Аркадий понемногу стихал. – Прошу помнить, я единственный среди вас – еврей по собственному выбору. Хоть и необрезанный. Скоро член будем предъявлять вместо паспорта.

– Я тебя уважаю, – объявил Илья после паузы. – Я хочу, чтобы ты знал мое мнение.

– Не нужно их осуждать, – сказал Ося, видно, о женщинах. – Это они из-за Нолика переживают. Он в Москве нашел себе… Я от Зорика знаю. Но это тайна. – Ося покосился на Аркадия. – Поздняя любовь. Сидят вдвоем, яйца на Пасху красят…

– Любовь. – Отозвался Аркадий. Ему сделалось тепло и очень грустно. Он даже замер, не здесь, а где-то вне. Всплыло лицо умершей жены, она иногда Аркадия навещала.

– Ты что, заснул? – Тормошил Илья. – О слуховых аппаратах подумай хорошенько.

– Подумаю. – Пообещал Аркадий. – Голова болит…

17

Разбудил телефонный звонок. Пока Ося недовольно кряхтел, выползая из ночлежного логова, и вел путаный рассветный разговор, Аркадий еще ловил последние сладостные минуты дремотного кайфа. Ося не дал досмотреть. Снился У. пляж, горячий песок, лодку взял, плывет куда-то… Не тут-то было. Праздник ухнул в момент.

– Ты слышишь, что Бэлла говорит? – Тормошил Ося. – У вас в Москве – переворот.

Аркадий очнулся и сел, свесив ноги на пол. Бессмысленно оглядел старика.

– Я тебе говорю, переворот.

– А Горбачев?

– Никто ничего не знает. Они только передают сообщение. Власть перешла к какому-то комитету. Я сейчас радио включу.

Но не узнали ничего нового. Немцы давали официальную информацию, сами ждали развития событий. Нашли Москву. Там подтвердили, все идет спокойно – а как оно должно быть при переворотах? – Горбачев болеет, лечится у себя в Крыму.

– Доигрался, – сказал Ося. – Интересно, от чего это он вдруг лечится?

– Да, вы что, дядя Ося. Не понимаете? Арестовали его.

– Ай, какой умный. Как могут арестовать, я знаю лучше тебя. Еще, когда стену ломали, я говорил, добром не кончится. Радио, слышишь, одно и тоже. Как в начале войны. Может быть, они уже здесь?

– Кто это здесь?

– Танки. Я читал, у них план оккупации всего Берлина за двадцать четыре часа. А теперь, когда стены нет, еще быстрее…

– Перестаньте. Здесь бы, знаете, что творилось. Кроме того двадцать четыре часа еще не прошли. Вы лучше скажите, что Бэлла думает по этому поводу?

– Она не знает. Ты думаешь, Бэлла – ясновидящая?

– Вы же сами говорили.

– Пока она не знает. Но обещала, как только что-нибудь выяснится, сразу позвонит.

Аркадий стал собираться на работу, а Ося еще прилег – досыпать с горя. – Ты позвони с работы сюда. Я тебе расскажу.

– Можно подумать, у них там радио нет.

– Так, как я здесь буду знать, никто не будет. Можешь не сомневаться.

– Я не сомневаюсь, – заверил Аркадий. – Действительно, самую надежную информацию он до сих пор получал от Оси.

Следующий звонок застал его уже на пороге. – Да, – слушал он, застыв в дверях. – Кантемировская вошла? А Таманская, говоришь, где? Где, я не слышу? А что Ельцин? Едет в парламент. А что он говорит? Ну, мне ты можешь сказать…

– Вот, ты сам слышал, – сказал Ося, повесив трубку.

– А что Ельцин говорит?

– Он сам еще толком не знает. Твой Ельцин.

– Понятно. У них всегда так. А Бэлла в курсе?

– Конечно, в курсе. Но ваши сейчас показывают Лебединое озеро. Ее любимый балет. Специально позвонила, чтобы я потом не беспокоил. Прямо, сумасшедшая какая-то. Будто нет другого времени.

В фирме было спокойно. Немец уже сидел рядом со столом Аркадия и дисциплинированно дожидался. Рот фронт. Аркадий поднял кулак. Теперь, когда отношения с немцем определились, он позволял себе это приветствие. Почему-то оно казалось фамильярным, но немцу нравилось. И сейчас вскочил. Ишь, какой быстрый. Интересно, чем занимался во время войны?

– Садитесь, – разрешил Аркадий. – И давайте работать. – В сторону Наташи он старался не смотреть. Был сердит за ее внезапный уход с Игорем. Она напомнила сама: – Слышал, что в Москве? Военный переворот.

– Знаю, – отвечал Аркадий солидно. – Кантемировская вошла. А Таманская на подходе. Или наоборот.

– Откуда информация?

– Наше дело, – уклонился У. Ссылка на Бэллу была бы неубедительной. И вообще, информированные, да еще тайно, люди приобретают в глазах окружающих дополнительный вес. Сам Аркадий к числу таких обычно не принадлежал и потому теперь важничал.

– Подумаешь. – Наташа схватилась за телефон. Как раз звонили.

– Слышишь, – сообщила она Аркадию, – просят пока погоны и зимние шапки не продавать.

– Значит, остаемся. – Решил Аркадий и почему-то ему стало весело. – Ты Моргулису не говори. А то он к немцам побежит, заложит. Раз зимние шапки оставляют.

– А то сами немцы не догадаются.

– Это – не наше дело: догадаются или нет. Наше дело – соблюдать тайну. Ты же в армии служила.

– А что делать, если покупатель сегодня придет? Что я ему скажу?

– Скажешь, уже продала.

– А он – к Моргулису.

– Тогда найдем, что сказать. Тебе велели не продавать, значит – не продавай.

– Господи, – сказала Наташа, глядя на У. с изумлением. – Ты, наверно, шпионов в детстве ловил. Как Тимур и его команда. Оно же все списаное. А списано почему? Потому что краденое. Какая может быть тайна?

– Вот именно, – неясно подытожил Аркадий. – Давай, позвоню.

Он набрал Осин номер и спросил строго: – Ну, что там слышно?

– Отключила аппарат, пока балет не кончится.

– Ясно, – отвечал Аркадий по-военному. – Еще буду связываться.

В течение нескольких часов он напряженно работал. Обстановка была сложная, следовало спешить. Мало ли, как могли решиться дела дома. И работалось хорошо, эскизы были готовы, оставалось только перенести их на ватман. Каждый узел он дополнительно растолковал немцу. Теперь, когда они делали общее дело, следовало привязать того покрепче. Хорошо еще, что немец попался сообразительный, ловил на лету, подтверждал каждый раз энергичным гут. Английский, который Аркадий с трудом пускал в ход, тоже помог. Даже обычный перерыв делать не стали, сжевали на ходу бутерброды. – Как во времена первых пятилеток. Даешь казино! – Пояснил Аркадий немцу. – Ферштейн и вперед. Форвертс. – Немец послушно кивал, старался угодить, даже переложил в тарелку Аркадию огурец. Признал лидерство.

Моргулис сидел у себя, появился только однажды, отослал Наташу куда-то за приемником. Та сходила, но вернулась ни с чем. Самим нужен. Пришлось Аркадию еще раз звонить.

– Войска окружили парламент, – сообщил Ося. – Да, это радио говорит. Я в курсе. Настроение боевое.

– У кого боевое?

– Я не спросил.

– Значит, уточните, – распорядился Аркадий. – Еще буду связываться. – Наташе и немцу авторитетно пояснил. – Окружили парламент. Настроение у всех боевое. Все здоровы, один Горбачев болеет.

– Болеет, как же, – сказала Наташа. – Я бы взяла гвардейцев, вроде Петьки, распорядилась, как следует, а сама бы уселась править. Я смотрю, в России от мужиков мало толку. Только раньше нужно было. Пока еще Германия наша была.

Вкатился озабоченный Шпильман. Поздоровался со всеми за руку, а Аркадию заглянул внимательно в глаза, будто искал в них признаки начинающейся желтухи. Похлопал себя по бедрам. – Ну, дела, – и скрылся у Моргулиса.

– Ты ему, видно, понравился, – сказала Наташа с ехидцей. Выбрала себе манеру с ним разговаривать.

– Ага. Я добрый. Это тебе не мужей душить на пару с любовниками.

Моргулис выскочил, на ходу натягивая пиджак. Вместе с Шпильманом. – Завтра с утра буду, – сообщил на ходу секретарше. – Уйдешь последней и закроешь.

– Куда это он помчался – нарядный такой? – Спросил Аркадий и сам себя успокоил. – Ничего, Бэлла должна знать.

Больше он не отвлекался, к концу дня они закончили лист. Оставалось еще два, конец работы можно было определить достаточно точно. Только бы обстоятельства не помешали и разные черные силы.

Немец собрался и убыл. Теперь они остались вдвоем. Медлили. Была тишина. Аркадий подошел к секретарше сзади. Она не двигалась, высматривала себя в зеркальце, готовила помаду. Наступала минута, когда слова значат мало. Так казалось. И зря. Потому что, когда он взял ее за плечи, она спокойно и прохладно сказала: – Уйди.

– Не хочешь?

– Не хочу, – голос был ровный, бесстрастный, и это спокойствие, уверенность говорили сами за себя. Останавливали. Но и понимая, что дело пустое, он продолжал тянуться, двигался, как локомотив, которому и на тормозах нужно пройти путь до полной остановки.

– Нет, нет, – говорила, ерзая по столу локтями. Руки были заняты косметичкой. Но уворачивалась ловко, даже поползла со стула. – Я тебе сказала, уйди.

Кстати или нет, зазвонил телефон. Наташа сама и включилась. – Тебя.

– Аркадий, – волновался Ося. – Ты знаешь, Ельцин сейчас выступал. С танка. Объявил, что берет на себя всю власть.

– Да. – Подтвердил Аркадий.

– А ты знаешь, что Бэлла говорит?

– Собирайте пока информацию. – Ося разочарованно замолчал, а Аркадий повесил трубку. Но важная минута, если и была, оказалась исчерпанной окончательно. Началась следующая – обычная, похожая на сотни других.

– Посиди пока вон там. – Наташа показала на стул под стеной. – Ждем еще десять минут.

Чего ждем, не сказала. Но Аркадий уселся послушно.

– А вот и я. – женщина вошла в комнату, пританцовывая, коснулась Наташиной щеки пунцовыми губами (– не вымажь. – попросила та) и уселась на край стола. Устроилась боком, обозначилась сквозь юбку сильная линия бедра, и еще ногой качнула на весу, осматриваясь. Кожа у гостьи сверкала молочной белизной, контрастом с угольной бровью и челкой, а скулы горели яркими пятнами. Остановив на таком лице взгляд, оторваться было трудно, как от созерцания нарядной птицы или театральной маски – вызывающей и бесстрастной.

– Ах, ты, моя красавица, – пропела Наташа восхищенно и на Аркадия глянула мельком: – Ну как? – У. уже стоял, расправив грудь.

– А мы тебя, Греточка, ждем не дождемся. Шеф умотал, мы сидим с мальчиком, скучаем. Видишь, какая тебе честь. Посмотрим, что тут у нас. – Наташа вытащила на стол бутылку коньяка.

– Не идут за ушанками? – Спросила гостья.

– Не идут. Полный застой. Вон, и картины лежат. Говорили с утра, а до сих пор нет.

– Или застой или наоборот.

– Что наоборот? – Вступил в разговор Аркадий.

– Наоборот – это переворот. Иначе у нас не бывает.

– Хватит, – прервала Наташа. – Итак, целый день уши закладывает. Ну, наливайте, кавалер, за знакомство.

18

У проснулся с первым утренним светом. Темнота еще не рассеялась окончательно, незнакомая обстановка казалась загадочной. Лежать было тесно, диван не был рассчитан на двоих. Женщина привалилась боком, дышала прямо в шею. Спала, посапывая, голова съезжала с подушки. Во рту стыла похмельная горечь. Но события предыдущего вечера помнились отчетливо. Коньяк, бар с пивом, потом ресторан (да, был и ресторан), пицца (все как будто помешались на этой пицце, в кино только и слышишь: – вам заказать пиццу, вам принести пиццу? – а чем больше пиццы, тем больше фильм – дрянь), потом еще один бар, кофе, опять водка (или коньяк? – это смазано), какой-то грек, проныра влез в компанию, хотел заплатить. И заплатил, кажется. Но Аркадий его все равно отшил, его женщинам грек не понравился. Наташу отправили домой. А сами сюда.

Голова спящей окончательно съехала с подушки, следы косметики ползли по щекам розовыми разводами, стекались под глазами и к виску с шлейфом туши, сквозь нее голубой призрачной ниткой светилась и убегала вена. Женщина еще спала, дала себя рассмотреть. Он вернул ее голову к себе на руку, обнимая, а другой медленно провел вдоль тела. Ее разбудило прикосновение, потянулась, сладко шевеля губами, глаз приоткрылся, глянул прямо в упор с кошачьим интересом. Он осторожно тронул пальцем губы. Она задержала палец во рту, не отпустила, будто пробуя на вкус. Глаз разгорался, она вытянулась, сцепила руки у него за головой и перевернулась вся сразу, прямо на него, накрыла всем телом, и он задохнулся под ее тяжестью.

Окончательно У. проснулся, когда в комнате было совсем светло. Лежал теперь один, прикрытый простыней. Сквозь дверь слышалось движение на кухне. Приятные звуки и запахи извещали о приближении горячего завтрака. Он еще выуживал из памяти вечерние впечатления, пока не вспомнил главное. Осе не позвонил, не предупредил. Можно вообразить, как старик волнуется. Аркадий вскочил, закутался в простыню и, будто в предбаннике, устроился в кресле. Пока звонок будил Осю, У. осмотрелся. Мебели немного, скучного, казенного вида. Каждый предмет стоял в разреженном пространстве, попав на свое место, будто случайно, не сцепленный с другими единым замыслом. Схожесть этого жилья, с виденным ранее у Зорика, бросалась в глаза. Комната была лишена индивидуальности, по которой узнаешь вкусы и привычки хозяев, и выдавала только одно, главное – неуверенность первого шага по незнакомой земле, где еще предстоит научиться ходить. Так раньше, кстати, и называли: меблированная комната.

Голос у Оси был обиженным: – Ты таки нашел себе приключение. Я тут не сплю всю ночь.

– Ведь я говорил, могу не придти.

– Причем здесь ты. Они всю ночь хотели штурмовать Белый Дом.

– В Америке?

– Ты, я вижу, хорошо загулял. В какой Америке? В Москве. – Аркадий отмолчался. – У тебя там телевизор есть? Включи. Это важнее, чем твои женщины.

– Какие женщины, – запротестовал Аркадий. – Я сейчас на работу. Потом домой.

Грета вышла после душа. Сняла шапочку, тряхнула головой. Белый банный халат прихвачен поясом в талии. Кожа блестела.