Текст книги "Американский альбом"

Мы знаем о двух близких друзьях Боттичелли. И ранних утратах. Симонетта Каттанео (в замужестве Веспуччи) умерла в 23 года от чахотки. Спустя два года Джулиано Медичи (его портрет работы Боттичелли мы видим в Национальной Галерее) был заколот наемным убийцей во время службы во Флорентийском соборе. Потеря друзей осталась для Боттичелли невосполнимой.

Творческую манеру Боттичелли спутать невозможно. Линия – его отличительный знак и более того – характер самого художника, природа его душевного устройства. Линия узнается сразу. Она непрерывно движется, ее текучесть и сомнабулическая пластика завораживают, она – не только контур, сама жизнь изображения. Наши впечатления очень реальны. Потому Боттичелли запоминается так ярко и отдельно. Когда говорят: как у Боттичелли, мы это ясно представляем.

Есть у Боттичелли впечатляющая странность. Он запоминается сразу и вместе с тем оставляет отдельное ощущение чего-то виденного ранее – обрывков сновидений и полуосознанных знаков, живущих в нас между разумом и чувством. Замершая ностальгическая нота, которая отзывается на красоту. Особое состояние души на пределе поэтической выразительности.

Образы Боттичелли задумчивы и печальны. Большой радости в его изображении нет, это – опечаленная красота. Изображение содержит особую энергию, в нем – совершенство античности и экзальтированная религиозность. Но и то, и другое неполно без ощущения мистического начала. Можно оставаться реалистом, но представить Боттичелли иначе, как волшебником, просто не удается.

Современный художник выстраивает изображение, зная, как это делалось прежде. Но у Боттичелли не было этого прежде, образ, созданный им, – его собственное открытие. Вход в живопись под надписью Боттичелли. Вход открыт, но никто не торопится, потому что Боттичелли трудно подражать. Вернее, подражать можно, сравняться нельзя.

Было время его профессиональных споров с Леонардо да Винчи (они были приятелями) о природе живописи. Леонардо искал средства для передачи материальности видимого, Боттичелли предлагал образ, созданный собственным воображением. Боттичелли – единственный из художников, которого Леонардо упоминает в своих записях (наш Боттичелли). Каждый убеждает по-своему, но достаточно поставить рядом Джоконду Леонардо и Рождение Венеры Боттичелли, и перед нами два самых совершенных женских образа за всю историю живописи.

Венера, выходящая из морской пены. Лицо, фигура, характер движений – это Симонетта Веспуччи в образе Весны, Венеры, и во многих других картинах. Боттичелли писал только ее при жизни и много лет потом. Написано с натуры, но совершенно условно, и поэтому образ запоминается, как поэтический символ одухотворенной красоты.

Таков Боттичелли. Его творческое наследие хорошо известно в отличие от биографии. То, что мы знаем, рождает вопросы – где искусство, а где сама жизнь художника?

Загадка, достойная интеллектуального детектива. Покинутая – образ, совершенно отличный от всего, что создал Боттичелли. Жанровая сцена, переданная всего одной фигурой женщины, уронившей голову на руки в беспросветном отчаянии. Лица нет, но все сказано с предельной выразительностью. Отчаяние и безнадежность. Это о чем? Ничего подобного не встречалось до Боттичелли и не скоро встретится после. Картину будто подбросили нам с опережением в несколько столетий. Женщина, убитая горем, на фоне глухой стены, на пороге закрытых тяжелых дверей, с разбросанными у босых ног одеждами, тряпками. И ничего от прежнего Боттичелли. Бездушные, как решетка, расчерченные квадраты камня. И это вместо трепетной, воздушной линии художника. Некуда деться.

Уточним даты: Рождение Венеры – 1482, Покинутая – 1495. Налицо полный слом мироощущения, депрессия, пессимизм, отчаяние. Но как родился этот образ? Нет другого ответа кроме судьбы самого художника. Замечательно чувствующий красоту и владеющий даром ее воплощения, он вдруг остановился и замер, застыл в пути.

История эта требует подробного, почти протокольного описания. Только так можно попытаться ее понять…

Но начнем с другого. При совпадении драматических обстоятельств времени и места, явление пророка ожидаемо и даже предрешено. Только его и не хватает. Выходец из провинции, правдолюбец и бунтарь Джироламо Савонарола мог состояться только во Флоренции, в городе образного воплощения духовных идеалов. Здесь он нашел свою аудиторию и судьбу.

Савонарола – человек глубокой и восторженной веры получил шанс убедить мир в своей правоте. Одна из его проповедей называлась: Об искусстве умирать красиво. Со временем он это подтвердил, не колеблясь шагнув в костер. По распоряжению Папы Савонарола и двое других монахов-бенедиктинцев Доминик и Сильвестр были сожжены на площади Флоренции, отказавшись от отречения. Трупы их были брошены в реку Арно. Но до этого более четырех лет Савонарола был идейным правителем Флоренции и властвовал над умами. Он был врагом роскоши и имущественного неравенства, восставал против зла, творящегося в Церкви и городской жизни, отстаивал преимущества честной добродетели. Искусство нашло в нем непримиримого врага.

Философы говорят, – обращался Савонарола к слушателям, – воображение – это движение, вызванное чувством… Но что в основе этого чувства – любовь к наслаждению и удовольствиям земной жизни или следование заповедям Христа?..

Аргументы не лишены смысла и проверены многократно. Демагогия, страстность, доходящая до фанатизма, но ведь это и реализм – бедности и социального неравенства. История до сих пор не может найти способ, золотую середину, чтобы угодить сразу – справедливости и красоте…

Теории не успевают за временем и наоборот. Теперь решает практика. Савонарола раздал имущество монастырей нуждающимся, ввел новый устав и заставил монахов заниматься полезным трудом. После его проповеди против роскоши дамы перестали надевать в церковь украшения. Торговцы возвращали в общественное пользование нажитое добро. Савонарола выселил из города ростовщиков, отменил долговые обязательства и облегчил налоги. Он бичевал алчность и жестокосердие и требовал искоренения угнездившегося в человеке зла. Он хотел создать из Флоренции, а потом из всего мира Царство Божие на земле. При этом он оставался бесконечно добрым и отзывчивым человеком. Он раздал все, что имел. Папа отлучил его от церкви. Савонарола ответил ему дерзким посланием и стал проповедовать на улицах.

На площади Флоренции запылали костры из предметов роскоши и произведений искусства, костры тщеславия – по определению Савонаролы. Костер представлял пирамиду из богопротивных предметов: маскарадных нарядов и масок, музыкальных инструментов, всевозможных украшений, косметики и благовоний, собраний эротической поэзии, живописи с нагими фигурами (художники приносили их сами, избавляясь от грехов), и многое еще… Венчала костер фигура Диавола.

Страсти бушевали. Пока одни искореняли алчность, другие (золотая молодежь) готовили заговор с целью убийства проповедника. Колесо, разогнавшись, не могло остановиться. Все закончилось на площади Флоренции 23 мая 1498 года… Сожжение или сначала повешение, а потом сожжение… существуют различные версии казни… Веревка, костер и непременная клевета вслед. Руководство к христианской жизни было дописано Савонаролой за несколько часов до казни.

Руководство и сейчас заслуживает переиздания (это к слову). Целое поколение художников – современников Савонаролы прошло через нравственное перевоспитание. Микельанджело держал при себе тексты проповедей Савонаролы и перечитывал их, работая над росписью Сикстинской капеллы.

По призыву Савонаролы Боттичелли отправил в костер несколько своих картин. После гибели проповедника он настойчиво расспрашивал свидетелей, искал объяснений. В судьбе Савонаролы, в его учении и мужестве он пытался отыскать истину…

Известен разговор (2 ноября 1499 года, из дневника брата Боттичелли Симоне) с неким Доффо Спини – одним из губителей Савонаролы и, вместе с тем, любителем картин художника. Боттичелли спросил, за какие грехи брат Джироламо был подвергнут позорной смерти? На что Спини отвечал: – Сказать тебе правду, Сандро? У него не только не нашли смертных грехов, но и вообще никаких, более мелких обнаружено не было…

И тогда Сандро спросил: – Почему же вы подвергли его смерти? а Спини сказал: – Если бы этот проповедник и его друзья не были убиты, то народ бы отдал нас им на растерзание, и мы были разорваны на куски. Дело зашло так далеко, и мы решили, что для нашего спасения нужно дать им умереть…

Конец пятнадцатого века, пробуждение от средневековья – еще застывшие фигуры, статичные композиции, обобщенные формы. Мировоззрение было религиозным, и подчиняло себе эмоции верующего. Но Боттичелли смотрел на мир своими глазами. Справедливость или красота? Он пытается объединить их в одной формуле.

Идея до сих пор висит в воздухе. Стрелки истории раз за разом отсылают ее в неопределенное будущее. Известное изречение Красота спасет мир вложено в уста смертельно больного юноши (Ипполита из романа Ф.М. Достоевского Идиот), и бурно обсуждается (Н. Бердяев и другие) по факту революций и перестроек. Наговорено много, но пазл не складывается…

Но погодите… А картины самого Боттичелли? Сколько нужно красоты для спасения? Из всех знаковых фигур эпохи Возрождения Боттичелли самый непосредственный, открытый. И он успел высказаться. он опередил свое время, преодолел сразу несколько столетий. Бесспорно, он наделил мир красотой, но как она сказалась на нашей участи? Английские прерафаэлиты вдохновлялись пластикой Боттичелли, выпустили манифест. Модильяни во Флоренции (в Свободной школе рисования обнаженной натуры), учился на картинах Боттичелли. И сделал свой выбор. Конечно, он придал ему современную форму. Но основа – это Боттичелли, его воздействие на нас сквозь время.

Но вернемся на несколько столетий, В трудные годы Боттичелли работал над серией рисунков к Божественной комедии Данте Алигьери. Большие листы пергамента, почти десятилетний труд. Флорентийцы считали, что Данте реально посетил потусторонний мир, который подробно описал. Теперь, спустя два столетия поэт служил Вергилием – путеводителем для художника. Можно уверенно предположить (достоверно мы не узнаем), Боттичелли без проблем преодолел Чистилище и стал подниматься к Раю. Почему мы не хотим в это поверить?

Вот что имеет к Боттичелли прямое отношение. Переживания его почти детские – обида, протест перед несправедливостью. Это – особенный, трогательный художник. Налицо расхождение между трагизмом мироощущения и лирической манерой рисования. Это поэтика. По заказу выполнена работа или нет – в любом случае Боттичелли не собирается преодолевать любовь именно к такому рисованию. Там его душа, иначе он не может. Знает ли об этом он сам? Или ему не нужно? Просто он прекращает рисовать и уходит незаметно, исчезает, истаивает на пятьсот лет…

В 1505 году Городской Совет Флоренции включил Боттичелли в состав комиссии по установке статуи Давида Микельанджело. Боттичелли предложил для этого верх лестницы, ведущей к Флорентийскому собору, Леонардо и Микельанджело – площадь Сеньории. Их мнение оказалось решающим. Боттичелли пришел на заседание больным, опираясь на костыли. Больше он на публике не появлялся.

Потом неравнодушные флорентийцы обнаружили Боттичелли приживальцем при какой-то больнице. Он сильно сдал и умирал от голода. С дружеским участием прожил еше немного. Умер во Флоренции в 1510 году. Похоронен на кладбище Церкви Всех Святых. Ведь не случайно именно там. Он был одним из них.

Имя Боттичелли – сына дубильщика кож пе настоящее. Настоящее имя – по-итальянски звучное и длинное нам сейчас ни к чему. Боттичелли – это прозвище. Бочонок. Ботичелли – Бочонок.

Бочка, бочонок – полезное средство при кораблекрушении. Можно за него уцепиться и продержаться. Или даже доплыть куда-то, если очень нужно. Вспомните хоббитов, коллективный портрет с нашим участием. Это к примеру, есть разные случаи. Поддерживает нас Бочонок, чтобы не утонуть…

НЕУКРОТИМЫЙ ЭЛЬ ГРЕКО. Любите ли вы обедать под музыку? Не в ресторане, а дома, возможно, в одиночестве. Так Хусепе Мартинес вспоминает о своем современнике, художнике Эль-Греко и благородном искусстве живописи. Когда есть дукаты, можно себе позволить. Эль Греко держал для трапез небольшой оркестр (без дирижера, по-видимому), пока не обеднел. Привык жить на широкую ногу, а тут сорвались два больших заказа и возраст о себе напомнил… Но это так, к слову. В Толедо это был очень уважаемый человек. В этом городе художник прожил большую часть жизни и обессмертил свое имя – ЭЛЬ ГРЕКО, то есть ГРЕК.

Без Эль Греко мировая живопись сильно бы потускнела. И поскучнела, как обед без музыки.

Но мыслимое ли дело… В конце девятнадцатого века тогдашний директор Прадо собрался удалить картины Эль Греко из собрания музея, причем названы они были «заслуживающими презрения» и недостойными висеть рядом с Тицианом. В то время аукционные цены на картины Эль Греко ненамного превышали стоимость их рам. Картины были большие, рамы стоили дорого.

Но вскоре Эль Греко одним махом преодолел двести пятьдесят лет равнодушного забвения. Он был отторгнут в семнадцатом веке, и вновь объявился в двадцатом, пришло его время, теперь навсегда.

Начало биографии объясняет многое. Доменико Теотокопули родился и вырос на Крите, в семье таможенников, людей, как понятно, не бедных. С детства увлекся художеством. Две принципиально разные художественные школы доминировали на острове – византийской иконописи и венецианской живописи (Крит принадлежал Венецианской республике). Доменико стал мастером иконописи, основная ее техника – темперная живопись по деревяной доске. Никакого проявления собственных эмоций и импровизаций. Образ утвержден и предписан к исполнению.

Живя на Крите, молодой Теотокопули был мало знаком с итальянской живописью, но, несомненно, уверен в себе. И в 26-лет-нем возрасте отправился в Италию. Провел там несколько лет, осмотрелся, побывал даже в мастерской Тициана и объявил, что все может и умеет. Минута молчания… Итальянцы оставались равнодушны, их было не удивить. Даже нахальством… Впрочем, отсутствие европейского образования – скорее плюс, ведь система не только готовит, но и «обтесывает». Молодой Теотокопули избежал школы итальянского Возрождения. Зато остался самим собой и выиграл.

Находясь в Риме, Эль Греко (тогда еще Доменико Теотокопули) предложил Главе Ватикана – он готов переписать заново фрески Сикстинской капеллы, у него будет лучше, чем у Микельанджело, а того сбить со стен, чтобы духа не осталось… Художник был немедленно изгнан из комфортного жилья у кардинала Фарнезе и подальше от Рима. Но уверенности азартному провинциалу было не занимать. Он хотел превзойти итальянцев в главном, в живописности.

Пышность, монументальность, движение – размах, летание. Все, казалось, было доведено до предела. А если усилить, добавить? Фигуры, ткани, жесты… цвет, потоки света… изображение утрачивает реальность, и это не просто эмоции, а осознанное желание выйти за известные пределы. Нарушение пропорций, другой, холодный колорит на смену золотистому и солнечному венецианскому. Жест вызова, возмущения, запредельность. И это совершенно осознано. Как в Италии, он тоже так может. И еще лучше.

Видение Филиппа II. Художник переезжает в Испанию, рассчитывает картиной покорить Мадрид. Божественное воинство осеняет Священный Союз против турецкой экспансии – Венеция, Ватикан и Испания, молящаяся паства… и тут же разверстая пасть Левиафана, пожирающая в аду грешников. Вот как бывает… Эль Греко начинает выступать из тени Теотокопули…

Но королю картина не понравилась. Жаль, психоанализа тогда не было, возможно, мы бы узнали больше. Стоит упомянуть, у Филиппа ІІ была живопись Иеронима Босха. Король этим художником увлекался, собирательствовал. Говорят, даже в королевской спальне Босх присутствовал. Не иначе, как и у современных олигархов Босх должен быть. Тем более, средства позволяют, и близко по состоянию души. И тоже в спальне.

А художник обосновался в Толедо. Там он нашел свою среду, своих почитателей и получил свое, теперь легендарное имя – Эль Греко.

Единственный автопортрет Эль Греко (предположительно) в группе скорбящих над телом графа Оргаса – одного из наиболее знатных и благочестивых жителей Толедо. На нас глядит человек с тонкими чертами лица, вернее, не глядит, а внимательно нас изучает. Не просто знающий себе цену, а бесконечно уверенный в своем рыцарственном достоинстве. Вокруг лучшие люди Толедо, и он один из них. Не самозванец, ничуть, ведь горожане видели эту знаменитейшую картину (Похороны графа Оргаса) и подтверждают – да, действительно, таков Эль-Греко и есть..

Стиль Эль-Греко настолько необычен, что не нашел последователей среди художников, зато для литераторов он – сильный раздражитель. Испанский философ Ортега-и-Гассет находит сходство творческого метода Эль-Греко и Ф.М. Достоевского. Тот же напряженный безостановочный ритм, экспрессия, крайняя эмоциональность. Казалось бы, так не бывает. Но, оказывается, это свойственно человеческой натуре. Были бы обсточтельства…

Соммерсет Моэм подтверждает. Люди примерно так себя и ведут, не нужно удивляться. Что есть, то есть. Случается разное, соответственно моменту. Если что, мы покажем. Это пока тихо.

И действительно, разное. Святой Мартин и нищий. Картина из собрания Национальной Галереи в Вашингтоне. Современники восхищались. Хоть что на картине? Отнюдь не живописно безупречная лошадь с ногами, удивительно схожими с ногами нищего. Все хороши, но не в этом суть. Не стоит судить, годится ли эта лошадь для ипподрома и одобрил бы ее стать усатый лошадник маршал Буденный. Хоть думаю, одобрил в силу революционной целесообразности. А на картине все приблизительно и даже небрежно – и белая лошадь, и персонажи. Это, если о правилах. Но таков смысл, картина надолго останавливает взгляд на главном. Святой Мартин разрезает мечом свой плащ и отдает нищему, чтобы тот согрелся. А за Мартином на белой лошади виден пейзаж, это Толедо – город Эль Греко. Все как бы приблизительно, праздник и не слишком всерьез. А за этим суть. Эмоциональная аура. Однако, просто, если захотеть увидеть… Как по мне, это очень испанская картина. Можно много говорить, придумывая на ходу, но не хочется. Зато хочется смотреть и вживаться в изображение. Весь Дон Кихот сделан из этого – из практики невозможного.

Вот еще пример на тему Эль Греко. Заказали картину для ризницы собора в Толедо. Эсполио. (Срывание одежд с мертвого тела Христа). Сцена каноническая. Сюжет известен. Эль Греко передает содержание действия, как он его видит – позиция у него всегда одна – своя собственная. А правила будут написаны потом, когда вдохновение оправдает себя, и художник докажет свою правоту.

Повышенная эмоциональность жестов кажется немного утрированной. Невозможно обращаться к небу бесконечными всплесками рук всякий раз и почти по любому поводу. Это прием, рассчитанный на массового зрителя. Кстати, массовому зрителю картина Эсполио (она и сейчас в соборе) очень понравилась, в отличие от церкви, которая нашла, к чему придраться и значительно снизила цену за картину – с девятисот до трехсот дукатов.

Эль-Греко предлагаемые поправки не принял. Отказался переделывать. Судился и проиграл. Объявил во всеуслышание с порога суда: Предпочитаю бедность несвободе.

Можно не сомневаться. Эль-Греко из этого состоит – духа независимости. И тут не просто слова, это демонстрация. В то время никто не мог позволить себе ничего подобного. Хоть рядом (в масштабах нескольких столиц Европы) работали замечательные итальянские, фламандские и другие мастера. Но помалкивали… Единственным, кто понимал Эль Греко и восхищался им, был Веласкез. Веласкез шел своим путем, но это не мешало ему оценить Эль Греко, как великого мастера.

А что сам Эль Греко? Крайняя выразительность. Изощренность жестов, поз, движений. Смешение религий и культур, происхождение, семейное воспитание, византийское наследие и европейский опыт. Уникальное художественное явление. В конце жизни Эль Греко заявлял, он католик. Ясное дело. Как можно иначе в Испании. Но ведь не только по кроне судят о дереве, а по корням.

Эль Греко нет смысла с кем-то сравнивать. В наше время, насыщенное визуальными образами, трудно бурно реагировать на далекое, казалось бы, прошлое. Но искусство силится выжать из истории нечто современное, к примеру, ядерную войну вместо апокалипсиса. Хочется шагать в ногу с прогрессом, чтобы гурманы (их много среди генералов) могли оценить вкус заготовленного блюда. Это вряд ли бы Эль Греко удивило. Он всегда был мистиком, и все это уже видел вплоть до конца света. Жаль, конечно, что люди так любят власть и деньги…

Культура отождествляет судьбы городов с вершинными художественными достижениями: Венецию – с Тицианом, Мадрид – с Веласкезом, Толедо – с Эль Греко. Тут не избежать «красивости» – художник становится олицетворением и, возможно, небесным охранителем города, наравне с его святыми. Толедо вполне подходит в качестве примера. Здесь Эль Греко был богом.

Вид Толедо. Музей Метрополитен, Нью-Йорк. Никто так не распоряжался небесным пространством, как Эль Греко небом над Толедо. Эти небеса всюду. И холодные тона, это визитная карточка художника. Чем больше Эль Греко отдаляется от Италии, тем более холодной становится его палитра.

Разразилась гроза и разом обрушилась позади города, который торопливо сбегает по склону холма к своему собору и еще выше – к замку, квадратному и могучему. Рваные полосы света бороздят землю, шевелят, раздирают ее и выделяют то здесь, то там вечно-зеленые луга, позади деревьев, – как видения бессонницы. Из-за скопища холмов появляется узкая и словно неподвижная река, и в ее иссиня-черных и мрачных тонах таится чудовищная угроза зеленому пламени кустов. Объятый ужасом, город вздымается рывком в последнем усилии, как бы для того, чтобы разорвать тоску, скопившуюся в атмосфере. Хорошо видеть такие сны.[7]7
  Райнер Мария Рильке. Перед видом Толедо.


[Закрыть]

Лицо Эль Греко как художника – это его почерк. И больше в истории живописи он не повторяется. Эль Греко сначала создал его вопреки, а потом почерк обрел законченную самостоятельную ценность. Без Эль Греко в живописи не хватало бы очень большой и важной фигуры. Эль Греко представляет явление, которое может двигаться одновременно в любом из направлений (права литература!), легко выходя за рамки привычного. Привычное уходит.

Вот Лаокоон. Из собрания Национальной Галереи в Вашингтоне. Интерпретация мифа. Без всякого желания уложить сюжет в канонические рамки. Пикассо мог бы написать нечто схожее, но сколько лет еще бы пришлось ждать. А здесь – без плана, сюжет – всего повод, если рассказывать о смерти всерьез, из нашего времени. И почетный караул в кулисах – троянцы, и небо – хмурое, предгрозовое, холодное… Душа готова отозваться. Все кончено. Вкус трагедии на губах. Но на заднем плане нечто удивительное (только не для Эль-Греко) – бодрая лошадка, спешит в фантастический город Толедо.

ИСКУССТВО КОМЕДИИ. Художник Антуан Ватто живет с лихорадочным ощущением отпущенного в кредит времени, подгоняемый болезнью. И скоро он явится – кредитор. Нужно успеть…

Итальянские комедианты. Картина из собрания Национальной галереи, город Вашингтон.

Вот эти итальянские комедианты. вышли после спектакля на аплодисменты. Главный герой Жилль только что снял маску. Возможно, комическую, веселую. Или трагическую, печальную. Теперь уже не уэнаем. Являет нам усталое, будничное лицо. Рядом знакомые нам Арлекин, Коломбина… Всех собрал художник Ватто на свой бенефис. Не очень они радостны, больше грустны, пришло время расставаться. Последняя картина художника на любимую театральную тему. 1720. Еще год и Антуана Ватто не станет.

Вообще, его часто посещает меланхолия. Он с ней живет. Ему не хватает воздуха. Туберкулез неумолимо разъедает легкие. Он не может писать в помещении, там ему нечем дышать. Только на природе. Ему там хорошо, и со стороны праздник… За картину Паломничество на остров Киферу Ватто удостоин звания художника галантных празднеств. Кифера – легендарный остров платонической любви. Сейчас век поэзии. Автор Марсельезы еще не родился. Гильотину еще не изобрели. Время еще есть, историческое неосознаваемое время. Нет хлеба, будем есть пирожные. А пока дамы и кавалеры чинной процессией отправляются на корабль, И амуры резвятся над палубой, как чайки.

Но откуда грусть и столько меланхолии? Неизвестно. Комедия, одним словом…

И вот еще. Последние хрипы разрушенных легких. Подносят ему к губам крест, а он голову отворачивает. Рисунок ему не нравится. Боже мой, о чем только люди думают…

И снова пьеса. Вишневый сад. И тоже комедия. Антон Павлович Чехов специально указал жанр. Чтобы было понятно. Вот они вышли и встали на аплодисменты. 1903. Почти двести лет после итальянских комедиантов. Где главный герой? Ищут, время обеднело на клоунов. Зато есть автор. Вот он в центре с зажатым в кулаке носовым платком. А по сторонам… Бывшая хозяйка вишневото сада Раневская, только что из Парижа. Новый хозяин сада купец Лопахин, и брат Раневской добряк Гаев, и вечный студент Трофимов, девицы Аня, Варя и Дуняша, гувернантка Шарлотта Ивановна, помещик Симеонов-Пищик, и конторщик Епиходов по прозвищу двадцать два несчастья с билиардным кием, и подлый лакей Яша… Кажется, все?… Подождите, подождите, старика Фирса забыли в предотъездной суете. Но ничего, он отдохнет, отлежится и выйдет. Хоть дверь заперта, и дом брошен. Со старыми слугами всегда так. И проку никакого, и идти им некуда. Главное, чтобы барин (Гаев, то есть) пальто не забыл надеть, а то простудиться недолго.

И аплодисменты. Автор раскланивается, подзывает актрис поближе. Смелее. Потом все отходят, пятясь, в глубину сцены, автор остается один. Смотрит на нас. Покашливает, трогает платком рот и мельком заглядывает в платок… Там сегодня все хорошо…

Наверно, так все и было.

 
Идет игра к концу! Добычи жаждет Лета.
Дай у колен твоих склониться головой,
Чтоб я, грустя во тьме о белом зное лета,
Хоть луч почувствовал – последний, но живой.[8]8
  Шарль Бодлер. Осенняя песня. Перевод В. Левика.


[Закрыть]
 

А Епиходов кий сломал…

Комедия…