Текст книги "Нова. Да, и Гоморра"

– Я знаю, что проложу свой путь сам. Лала, я хочу того, что есть у Князя… нет. Я хочу выиграть то, что есть у Князя. Когда выигрыш будет мой, я могу двинуться прочь и его выбросить. Но прежде я его завоюю. Мы сражаемся, и колеблются орбиты – скольких жизней и скольких миров? Да, я все понимаю. Ты сама сказала: мы особенные люди, пусть нас такими и делает власть. Но попытайся я помнить об этом постоянно, меня бы парализовало. Вот он я, здесь и сейчас, и мне надо сделать то-то и то-то. Я понял, Лала, как могу играть я. Что бы я ни делал… я, какой есть, каким меня сотворили… я должен играть так, чтобы победить. Помни об этом. Ты оказала мне очередную услугу. Я отдаю долг, предостерегая. Вот почему я тебя ждал.

– Что такого ты хочешь сделать, что должен столь многословно оправдываться?

– Пока не знаю. – Лорк засмеялся. – Слишком напыщенно звучит, да. Но это правда.

Она глубоко вдохнула. Наморщила высокий лоб, когда ветер перекинул волосы на плечо. Глаза ее были в тени.

– Полагаю, я должна тебе то же самое. – (Он кивнул.) – Считай, что предостерегла. – Она отошла от стены.

– Да.

– Отлично. – Она отвела руку назад – и бросила вперед!

И три сотни квадратных футов переплетенных цепей, взлетев над ее головой, рухнули на него с громом.

Звенья напали на его поднятые руки, ударили по ним. Он качнулся под весом.

– Лала!..

Она выбросила вперед другую руку; упал еще один слой.

Она подалась назад, и сети потянули его, захлестали по лодыжкам так, что он заскользил.

– Нет! Дай мне…

Сквозь змеящиеся звенья он увидел, что она снова в маске: сверкающее стекло – глаза; рот и ноздри зарешечены. Все выражали теперь тонкие плечи, напрягшиеся вдруг невеликие мышцы. Она нагнулась; живот пошел складками. Адаптер-петли сделали ее руки раз в пятьсот сильнее. Лорка дернуло вниз по лестнице. Он упал, хватаясь за стену. Скала и металл язвили кисти и колени.

Что звенья нарастили в силе, то потеряли в точности. Сеть постигла зыбь, однако Лорку удалось поднырнуть под нее и отвоевать две ступеньки. Только Лала ответила тем же; его стащило еще на четыре. Две он принял на спину, одну на бедро. Лала катила его вниз. Туман плескался у ее голеней; она отступала в удушающую мглу, сокращалась, пока над белой поверхностью не осталась только маска.

Он ринулся прочь и пал еще на пять ступенек. Лежа на боку, поймал звенья, рванул на себя. Лала пошатнулась, а он ощутил, как еще один камень обдирает плечо.

Лорк освободился – от сетей, от задержанного дыхания. Попытался снова поднырнуть под то, что на него упало.

Но услышал, как задохнулась Лала.

Отбил звенья от лица, открыл глаза. Что-то снаружи…

Оно металось, темнея и трепеща, между стенами.

Лала махнула рукой, отгоняя тварь. И от Лорка оторвался слой сети.

Тварь взмыла, уворачиваясь от звеньев.

Пятьдесят фунтов металла слетели в туман. Лала покачнулась и исчезла.

Лорк спустился на пару ступенек. Туман обвил ляжки. Вяжущая мышьячная мгла пеленой покрыла голову. Он кашлянул, схватился за скалу.

Темная тварь порхала рядом. На мгновение груз приподнялся; Лорк, царапая пузом камень, пополз вверх. Всосал свежий воздух, задыхаясь и борясь с тошнотой; оглянулся.

Сеть парила наверху, сцепившись со зверем. Лорк подтянулся еще на ступеньку; зверь, трепыхаясь, освобождался от сети. Звенья больно обрушились на ногу; сползли с ноги; проклацали по лестнице вниз; скрылись из виду.

Лорк присел, заставил себя проследить за полетом твари среди скал. Та билась о стены, дважды взвихрилась, потом вернулась на плечо Себастьяна:

Приземистый киберштырь глядел вниз со стены.

Лорк, пошатываясь, встал на ноги, что есть мочи зажмурился, повертел головой, потом заковылял вверх по Эскларос-де-Нюаж.

Когда он добрался до верха лестницы, Себастьян застегивал стальное кольцо на гибкой лапе твари.

– И вновь я… – Лорк вдохнул еще раз и уронил руку на Себастьяново златошерстое плечо, – тебя благодарю.

Они смотрели со скалы туда, где ни один наездник не рассекал туман.

– Вы в опасности большой.

– Да.

С пристани торопилась к Себастьяну Тййи.

– Что было это? – Глаза, оживший металл, метались от мужчины к мужчине. – Я черную жабрю в свободном видела полете!

– В порядке все, – сказал ей Лорк. – Пока что. Я с королевой схватился мечей. Ваш спас меня зверек.

Себастьян взял Тййи за руку. Ее пальцы ощутили знакомые формы, и она успокоилась.

Себастьян хмуро спросил:

– Время пришло лететь?

И Тййи:

– К звезде вашей?

– Нет. К вашей.

Себастьян помрачнел.

– К Тусклой, Мертвой летим Сестре мы, – сказал им Лорк.

Тень и тень; тень и свет; по пристани шли близнецы. Недоумение застыло на лице Линкея; но не Идаса.

– Но?.. – начал Себастьян; тут рука Тййи шевельнулась в его руке, и он умолк.

Лорк не наградил неоконченный вопрос ответом.

– Других срочно отыщем. Я того, что дождался, ждал. Да; время пришло лететь.

Кейтин, пошатнувшись, бряцнул звеньями. Звяканье разэхалось по сетевому дому.

Лео усмехнулся:

– Да, Мыш. В этом последнем твой баре высокий слишком много друг выпил, думаю я.

Кейтин наверстал равновесие:

– Я не пьяный… – Запрокинул голову, всмотрелся в висящий занавесями металл. – Чтобы опьянеть, мне надо выпить вдвое больше.

– Круто. Я-то да. – Мыш открыл сумку. – Лео, ты хотел, чтоб я сыграл еще. Что хочешь увидеть?

– Мыш, что угодно. Что тебе нравится, сыграй.

Кейтин снова потряс сети:

– От звезды к звезде, Мыш; вообрази – великая паутина раскинулась по галактике далеко-далеко, докуда разлетелись люди. Такова матрица, в которой история случается сегодня. Ты не видишь? Вот она. Моя теория. Всякий индивид – узел в сети, а паутинки между – культурные, экономические, психологические нити, что держат индивидов вместе. Любое историческое событие – рябь по паутине. – Он опять погремел цепями. – Движется по сети и сквозь нее, напрягая или сокращая культурные связи, что спутали каждого с каждым. Если событие сколько-нибудь катастрофично, связи рвутся. Ненадолго сеть остается разодранной. Де Айлинг и 34-Элвин спорят лишь о том, где ряби начинаются и как быстро бегут. Но в общем и целом они об одном, понимаешь? Я хочу ухватить размах и масштаб этой сети в моем… моем романе, Мыш. Я хочу, чтобы он разошелся по всей паутине. Но мне нужна центральная тема – мое великое событие, чтобы сотряслась история, чтобы предо мной забились и заблистали звенья. Луна, Мыш… улететь на красивый камешек, доведя искусство до совершенства, наблюдать за потоком и смещением сети. Вот чего я хочу, Мыш. А темы все нет!

Мыш сидел на полу, искал на дне сумки отвалившуюся от сиринги ручку настройки.

– Ну, напиши о себе.

– О, идея что надо! Кто это будет читать? Ты?

Мыш нашел ручку и вогнал ее обратно на стерженек.

– Вряд ли я осилю роман – он же длинный.

– Ну а если тема, скажем, столкновение двух великих семейств, Князева и капитанова, может, ты все-таки захочешь?

– Сколько ты сделал заметок? – Мыш рискнул просветить ангар пробным лучом.

– Менее десятой части от необходимого. И пусть мой роман обречен стать пыльной музейной реликвией, он будет весь разукрашен… – Кейтин колыхнулся обратно к цепям, – выделан… – звенья загрохотали; он возвысил голос, – скрупулезная работа; совершенство!

– Я родился, – сказал Мыш. – Я должен умереть. Я страдаю. Помоги мне. Вот, я только что написал тебе книгу.

Кейтин увидел свои большие слабые пальцы на кольчужном фоне. Чуть погодя сказал:

– Мыш, иногда мне от тебя рыдать хочется.

Аромат миндаля.

Аромат тмина.

Аромат кардамона.

Убывающие мелодии сцепляются.

Обкусанные ногти, раздутые костяшки; тыл Кейтиновых ладоней замерцал палитрой осени; рядом на цементном полу заплясала в паутине его тень.

– Вот так вот, – засмеялся Лео. – Играй, играй, Мыш! Играй ты!

И тени танцевали до голосов:

– Эй, парни, вы еще…

– …тут? Капитан велел нам…

– …сказал вас откопать. Нам…

– …нам пора. Пошли…

– …мы летим!

Глава шестая

– Паж жезлов.

– Справедливость.

– Суд. Моя взятка. Королева кубков.

– Туз кубков.

– Звезда. Моя взятка. Отшельник.

– Козыряет она! – Лео усмехнулся. – Смерть.

– Дурак. Взятка моя. Теперь: рыцарь пентаклей.

– Тройка пентаклей.

– Король пентаклей. Взятка теперь моя. Пятерка мечей.

– Двойка.

– Маг; моя взятка.

Кейтин смотрел на сумрачный шахматный столик, за которым Себастьян, Тййи и Лео, час посвятив воспоминаниям, играли в три руки в таро-вист.

Кейтин знал игру плохо; но они этого не ведали, и он пережевывал мысль, что его играть не пригласили. Он наблюдал за игрой четверть часа из-за плеча Себастьяна (темное нечто толпилось у его ноги), пока волосатые руки раздавали карты и разворачивали их веером. Кейтин пытался изваять из малых знаний сокрушительно блестящее понимание, чтобы стремглав броситься в игру.

Они играли так быстро…

Он сдался.

Но по пути к пандусу, где сидели, свесив ноги над прудом, Мыш и Идас, улыбнулся. Потрогал в кармане кнопки записчика, складывая в голове очередную заметку.

Идас говорил:

– Слышь, Мыш, а если повернуть эту ручку…

– Стой! – Мыш спихнул черную руку Идаса с сиринги. – Ослепишь всех вокруг!

Идас поморщился:

– На моей, когда я с ней возился, не было… – Голос затих в ожидании отсутствующего завершения.

Мышовы пальцы скользнули по дереву, стали, пластику. Он погладил струны и выцепил акустическую мелодию.

– Не умеешь обращаться с этой штукой – можешь дров наломать. Она высокоточная, а света и звука дает столько, что запросто отслоит сетчатку и порвет перепонку. Чтобы замутнить голограммы, в ней, знаешь ли, есть лазер.

Идас покачал головой:

– Я на своей играл недолго и не понял, как она работает во всех… – Потрогал более безопасные струны. – Очень красивая…

– Привет, – сказал Кейтин.

Мыш хрюкнул, не отвлекаясь от настройки бурдонов.

Кейтин сел по другую сторону от Мыша и сколько-то секунд смотрел.

– Я тут подумал… – сказал он. – Девять раз из десяти, когда я мимоходом говорю кому-то «привет» или когда тот, с кем я говорю, идет по своим делам, я минут пятнадцать прокручиваю ситуацию: то ли моя улыбка показалась неподобающе фамильярной, то ли трезвое лицо ошибочно приняли за холодность. Раз десять прокручиваю инцидент, меняю тон голоса, пытаюсь экстраполировать перемену в реакции другого человека…

– Слушай. – Мыш оторвался от сиринги. – Все в порядке. Ты мне нравишься. Я был занят, и все.

– А. – Кейтин улыбнулся; потом улыбку смела хмурость. – Знаешь, Мыш, я вот завидую капитану. У него есть миссия. И он так ею одержим, что ему все равно, кто что о нем подумает.

– Я не думаю о том, что ты описал, – сказал Мыш. – Обычно.

– А я – да. – Идас огляделся. – Когда я сам по себе, я всегда все… – И уронил темную голову, изучая костяшки.

– Он молодец – дал всем отдохнуть, а сам повел корабль с Линкеем, – сказал Кейтин.

– Ага, – сказал Идас. – Наверно, если… – И, развернув кисти, вчитался в темные письмена ладоней.

– У капитана забот полон рот, – сказал Мыш. – А он их не хочет. В этой части маршрута бояться нечего, вот он и решил хоть чем-то себя занять. Я так думаю.

– Ты считаешь, капитан видит кошмары?

– Может быть. – Мыш извлек из своей шарманки корицу, но так сильно, что обожгло носы и нёба.

Кейтин прослезился.

Мыш помотал головой и повернул ручку, которую трогал Идас:

– Извините.

– Рыцарь… – через кают-компанию Себастьян поднял глаза от карт и сморщил нос, – мечей.

Кейтин, у которого только и хватало длины ног, коснулся носком сандалии воды под пандусом. Зашуршал цветной гравий; Кейтин достал записчик и щелкнул по бугорку записи:

– Главным образом романы были об отношениях. – Он говорил и глазел на искажения мозаичной стены за листвой. – Их популярность зиждилась на том, что они камуфлировали одиночество читателей – людей, по сути завороженных интригами собственного сознания. Капитан и Князь, например, одержимы и потому соотносятся по всем фронтам…

Мыш нагнулся и сказал в украшенную каменьями коробку:

– Капитан и Князь не видели друг друга вживую, наверное, десять лет!

Кейтин раздраженно отключил записчик. Поискал, чем парировать; ничего не нашел. Щелкнул по коробке снова:

– Помни: общество, которое это позволяет, есть общество, не сделавшее ничего, чтобы спасти роман. Не забывай, когда пишешь, что тема романа – то, что происходит между лицами людей, когда они друг с другом разговаривают. – Выключил опять.

– Зачем ты пишешь книгу? – спросил Мыш. – В смысле, что ты хочешь с ней сделать?

– Зачем ты играешь на сиринге? Я уверен, по той же самой причине.

– Если б я все время только готовился, я бы никогда ничего не сыграл; это намек.

– Я начинаю понимать, Мыш. Не моя цель, но мои средства – вот что тебя злит, в некотором роде.

– Кейтин, я отлично понимаю, что ты делаешь. Ты хочешь создать нечто красивое. Только так это не работает. Да, мне пришлось долго упражняться, чтобы научиться играть на этой штуке. Но если ты хочешь добиться чего-то этакого, надо, чтоб людей взяло и пробрало от жизни вокруг – пусть даже одного-единственного чувака, который сыскал твой роман в подвале Алкана. Если тебя самого не пробирает, ничего не выйдет.

– Мыш, ты хороший, добрый и красивый человек. Просто ты не прав, и все. Эти красоты, которые ты выделываешь из шарманки, – я внимательно наблюдал за твоим лицом и знаю, что они почти все внушены ужасом.

Мыш поднял глаза, лоб пошел морщинами.

– Я могу часами сидеть и глядеть, как ты играешь. Но, Мыш, это же мимолетные радости. Только если все, что ты узнал о жизни, возгнать в абстракцию и использовать как смысловую подкладку со знаковым узорообразованием, итогом станет нечто и красивое, и вечное. Да, во мне есть важный для работы резервуар, до которого я не смог достучаться, – тот, что в тебе разработан и бьет ключом, хлещет с твоих пальцев. Но огромная часть тебя играет, чтобы утолить голод того, кто кричит внутри. – Кейтин кивнул Мышу, который глядел волком.

Мыш снова издал этот свой звук.

Кейтин пожал плечами.

– Я бы почитал твою книгу, – сказал Идас.

Мыш и Кейтин посмотрели на него.

– Я прочел… ну, несколько книг… – Он вновь глянул на пальцы.

– Ты бы почитал?

Идас кивнул.

– Во Внешних Колониях люди читают книги, бывает, что и романы. Хотя там не очень… ну, только старые… – Он смотрел в раму на стене напротив: Линкей лежит, как нерожденный призрак. В другой раме – капитан. Идас потерянно глянул на Мыша и Кейтина. – Во Внешних Колониях все не так, как… – Обвел рукой корабль, подразумевая весь Дракон. – Скажите, вы знаете место, куда мы летим, нет?

– Никогда там не был, – сказал Кейтин.

Мыш покачал головой.

– Я просто думал, вдруг вы знаете, где можно раздобыть чуток… – Опустил взгляд. – Не важно…

– Надо спросить у них, – сказал Кейтин, показав на картежников через всю кают-компанию. – Это их дом.

– А, – сказал Идас. – Ага. Пожалуй… – Сверзился с пандуса, зашлепал по воде, выбрался на гравий и пошел, обтекая, по ковру.

Кейтин глянул на Мыша и потряс головой.

Но водяной след весь впитался в синее покрытие.

– Шестерка мечей.

– Пятерка мечей.

– Простите, кто-нибудь знает…

– Десятка мечей. Моя взятка. Паж кубков.

– …на этом мире, куда мы летим. Вы не знаете…

– Башня.

(«Плохо, что у капитана эта карта вышла перевернутой, – прошептал Кейтин Мышу. – Поверь, ничего хорошего она не предвещает».)

– Четверка кубков.

– Моя взятка. Девятка жезлов.

– …можно раздобыть…

– Семерка жезлов.

– …блажи?

– Колесо Фортуны. Взятка моя. – Себастьян посмотрел на Идаса. – Блажи?

Исследователь, решивший назвать самую внешнюю из планет Тусклой, Мертвой Сестры Элизием, пошутил неудачно. Несмотря на всю планоформенную машинерию, тот оставался мерзлым угольком, эллипсирующим на трансплутоновых расстояниях от Ее призрачного света, бесплодным и ненаселенным.

Кто-то предложил однажды сомнительную теорию: все три оставшихся мира – на деле луны: в миг катастрофы они пребывали в тени гигантской планеты и избежали ярости, испепелившей их защитницу. Если ты и луна, то неважнецкая, думал Кейтин, когда они скользили мимо. Как мир ты ничуть не лучше. Урок всем притворяшкам.

Когда исследователь исследовал все прочее, чувство пропорции к нему вернулось. На среднем мире ухмылка дрогнула: исследователь назвал его Дит.

Судьба исследователя подсказывает: угрызение совести запоздало. Тот, кто насмехался над богами, пусть и единожды, познал античное отмщенье. Его корабль разбился на внутренней планете. Она осталась неназванной и до сего дня именуется другим миром, без помпы, пышности и заглавных букв. И только когда прибыл второй исследователь, другой мир неожиданно раскрыл свой секрет. Огромные равнины, сочтенные издали отвердевшим шлаком, оказались океанами – из воды, но замерзшей. Да, верхние десять-сто футов смешаны со всякой щебенкой и отбросами. В итоге было решено, что другой мир некогда покрывали от двух до двадцати пяти миль воды. Кажется, тысяча девятьсот двадцатые коптили космос, когда Тусклая, Мертвая Сестра сделалась новой. В результате процент суши на планете стал чуть больше, чем на Земле. Непригодная для дыхания атмосфера, полное отсутствие органической жизни, температуры ниже нижнего? Мелкие проблемы в сравнении с таким подарком, как моря, – и легко исправимые. Так в ранние дни Плеяд человечество вторглось на обугленную, заледенелую сушу. Старейший город другого мира – но не самый крупный, ибо коммерческие и экономические сдвиги последних трех веков сдвинули и население, – назвали весьма тщательно: Город Страшной Ночи[11]11
  «Город страшной ночи» (The City of Dreadful Night, 1874) – поэма шотландского поэта Джеймса Томсона (Биши Ванолиса; 1834–1882), рус. перев. В. Вотрина (2012).


[Закрыть].

И «Птица Рух» села у черного волдыря Города на верхушке Когтя Дьявола.

– …восемнадцати часов. – И инфоголос кончился.

– Как тебе – ты дома или нет? – спросил Мыш.

Лео обозревал дром.

– Никогда по миру не ходил этому я, – вздохнул рыбак; за дромом распростерлось до горизонта море рваного льда. – Но «громадные сегментные нхары о шести ластах косяками по небу плавают. Рыбаки на них гарпунами длиной в пять высоких людей вместе охотятся». Плеяды узнаю́ я; дома я вполне. – Он улыбнулся, и морозное дыхание, возносясь, затуманило синие глаза.

– Это твой мир, Себастьян, так ведь? – спросил Кейтин. – Наверное, радостно возвращаться домой.

Себастьян отмахнул темное крыло, бившееся перед глазами.

– Мой по-прежнему, но… – Огляделся, хмыкнул. – Из Туле я-то. Большой город; в четверти другого мира окружности лежит. Очень отсюда далеко; и совсем иной. – Посмотрел в сумеречное небо. Сестра стояла высоко: неясная жемчужина в серо-сизом футляре облаков. – Иной совсем. – Кивнул себе.

– Наш мир, да, – сказала Тййи. – Но не дом вовсе наш.

Капитан, обгонявший их на пару шагов, оглянулся на говорящих:

– Посмотрите. – Показал на ворота. Лицо под шрамом застыло. – Не обвивает никакой колонну дракон. Дом это ваш. Для вас и тебя и тебя и меня дом это!

– Дом вполне, – повторил Лео. Но настороженно.

Они последовали за капитаном сквозь неозмеённые ворота.

Пейзаж являл все цвета пожарища.

Медь: окисляется до крапчатой, с желтыми прожилками зелени.

Железо: черный и красный пепел.

Сера: ее оксид – илистый, багрянистый до бурого.

Цвета вторгались с пыльного горизонта, повторялись на стенах и башнях Города. Линкей прикрыл рукой серебряную бахрому ресниц, вгляделся в небо, где рой теней, беснующихся темных листьев, мерк на утомленном солнце, способном не более чем на вечер даже в полдень. Линкей посмотрел на тварь на Себастьяновом плече: та потягивала крылья, гремела поводком.

– Рада жабря возвращению домой? – Он хотел потрепать нахохленное создание, но отдернул белую руку от темного когтя; близнецы обменялись взглядами, засмеялись.

Они нисходили в Город Страшной Ночи.

На полпути вниз Мыш пошел назад по эскалатору:

– Это… это не Земля.

– А? – Кейтин скользнул мимо, увидел Мыша и запятился сам.

– Ты глянь вниз, Кейтин. Это не Солнечная система. Это не Дракон.

– Ты впервые за пределами Сола, да?

Мыш кивнул.

– Оно почти такое же.

– Кейтин, ты только глянь.

– Город Страшной Ночи, – протянул Кейтин. – Столько огней. Видно, здесь боятся тьмы.

Они застыли на негнущихся ногах еще на миг, уставясь на шахматную плоскость: вычурные игровые фигурки, груда королей, ферзей и ладей высится над конями и пешками.

– Пошли, – сказал Мыш.

Двадцатиметровые металлические лопасти, образующие гигантскую лестницу, смели их вниз.

– Нам бы нагнать капитана.

На улочках подле дрома – пруд пруди дешевых трактиров. Над переходами растут арки шатров, рекламирующих танцплощадки и психорамы. Сквозь прозрачную стену Мыш смотрел на пловцов в клубе отдыха.

– Не так сильно отличается от Тритона. Шесть пенсов @сг? Дико дешево, что есть, то есть.

Каждый второй на улице явно с корабля, офицер или член экипажа. Толкучка все не кончается. Мыш услышал музыку. В том числе из открытых дверей баров.

– Слышь, Тййи. – Мыш показал на навес. – Ты в таком заведении не работала?

– В Туле, да.

«Надежные гадания»: буквы на вывеске сверкали, съеживались и расползались.

– Мы пробудем в Городе…

Они обернулись к капитану.

– …пять дней.

– Будем жить на корабле? – спросил Мыш. – Или в городе, где чуток повеселее?

Возьмите шрам. Наложите три полоски частоколом у самого верха: капитанов лоб измялся.

– Вы все догадываетесь, какая нам грозит опасность. – Взгляд прыгнул над домами. – Нет. Мы не останемся ни здесь, ни на корабле. – Он вступил в створки коммуникационной будки. Не потрудившись закрыть за собой дверцы, наставил руку на индуктпанели. – Лорк фон Рэй говорит. Йоргос Сэцуми?

– Я завершилось ли совещание посмотрю его.

– Его будет андроида достаточно, – сказал Лорк. – Я о скромной прошу услуге.

– Он всегда с вами лично, господин фон Рэй, говорить любит. Секунду, я он освободился думаю.

В смотровой колонне материализовалась фигура.

– Лорк, с тобой давненько не виделись. Что для тебя я сделать могу?

– Занят ли Таафит-на-Злате следующие десять дней?

– Нет. Я сейчас в Туле – и пробуду тут месяц. Я так понимаю, ты в Городе и ищешь, где остановиться?

Кейтин сразу заметил, что капитан сменил диалекты.

Между голосами капитана и Сэцуми имелось неописываемое сходство, разъяснявшее обоих. Кейтин опознал общие паттерны, свойственные, надо полагать, прононсу высшего класса Плеяд. Посмотрел на Тййи и Себастьяна – откликнулись или нет? Мельчайшее движение мышц вокруг глаз, но – да. Кейтин снова обратился к смотровой колонне.

– Йорги, со мной компания.

– Лорк, мои дома – твои дома. Надеюсь, ты и твои гости славно проведете время.

– Спасибо, Йорги. – Лорк вышел из будки.

Команда переглядывалась.

– Нельзя исключать, – сказал Лорк, – что следующие пять дней на другом мире станут моими последними днями где бы то ни было. – Он тщательно поискал реакции; они так же тщательно постарались ее скрыть. – Давайте радоваться жизни. Сюда нам, пошли.

Моно пополз вверх по рельсе и прошвырнул их через Город.

– Это Злато и есть? – спросила Тййи Себастьяна.

Мыш рядом вдавил лицо в стекло:

– Где?

– Там. – Себастьян показал куда-то за площади; среди больших домов Город разрывала река жидкого огня.

– Эй, совсем как на Тритоне, – сказал Мыш. – Ядро этой планеты тоже плавит иллирий?

Себастьян помотал головой:

– Вся слишком планета для этого велика. Только под каждым городом кору. Эта трещина именем Злато.

Мыш смотрел, как крошатся огневые разломы близ слепящей трещины.

– Мыш?

– А? – Он поднял глаза: Кейтин вытаскивал записчик. – Чего тебе?

– Сделай что-нибудь.

– Что?

– Я провожу эксперимент. Сделай что-нибудь.

– Чего мне сделать?

– Что угодно, что у тебя в голове. Давай.

– Ну… – Мыш нахмурился. – Ладно.

Мыш сделал.

Близнецы в другом конце вагона удивленно обернулись.

Тййи и Себастьян поглядели на Мыша, друг на друга, снова на Мыша.

– Персонажей, – сказал Кейтин в записчик, – лучше всего обнаруживают действия. Мыш отошел от окна, замахал рукой по кругу. По его лицу я могу заключить: его забавляет, что я удивился ярости его движений, и в то же время ему любопытно, удовлетворен ли я. Он опять уронил руки на окно, дыхание чуть учащенное, костяшки вдавлены в подоконник…

– Эй, – сказал Мыш. – Я всего-то покрутил рукой. Одышка, костяшки… этого всего не было…

– «Эй, – сказал Мыш, сунув большой палец в дырку на штанине, – я всего-то покрутил рукой. Одышка, костяшки… этого всего не было…»

– Да блин!

– Мыш выпростал большой палец, нервно сжал руку в кулак, рявкнул: «Да блин!» – и отвернулся, разозлившись. Есть три типа действий: намеренные, привычные и беспричинные. Персонажа, чтобы он стал непосредствен и постижим, следует представлять всеми тремя. – Кейтин глянул в переднюю часть вагона.

Капитан смотрел сквозь обтекавшую крышу волнистую панель. Желтые глаза проницали Ее чахоточный свет, пульсировавший огневыми точками в тлеющих углях небес. Свет столь слабый, что капитан даже не щурился.

– Я сбит с толку, – признался Кейтин разукрашенной коробке, – несмотря на вышесказанное. Зерцало моего восприятия совершает поворот, и то, что сперва казалось беспричинным, я вижу достаточно часто и вынужден заключить: речь о привычке. То, что я счел привычным, теперь видится частью великого замысла. А то, что я изначально принимал за намерение, взрывается беспричинностью. Зерцало повертывается вновь, и персонаж, в котором я видел одержимость намерением, разоблачает это намерение как жалкую привычку; его привычки беспричинно нецелесообразны; и те действия, что я трактовал как беспричинные, являют вдруг самую демоническую цель.

Желтые глаза отстали от усталой звезды. Лицо Лорка прорвало вкруг шрама из-за не увиденной Кейтином Мышовой шалости.

Ярость, задумался Кейтин. Ярость. Да он смеется. Но как прикажете различать ярость и смех на таком-то лице?

Однако другие тоже смеялись.

Мы различаем – все-таки, как-то, невесть как.

– Что это за дым? – спросил Мыш, обходя курящуюся решетку на мостовой.

– Канализационная просто, думаю, решетка, – сказал Лео.

Рыбак глядел, как туман овивает столб – опору сияющего индуктолюминесцентного фонаря. У земли пар раздувался и проседал. Под светом – танцевал и рябил.

– Таафит в конце улицы, – сказал Лорк.

Они взошли на холм, миновав еще с полдесятка решеток, дымивших сквозь бессрочный вечер.

– Я так думаю, Злато прямо…

– …прямо под мостовой?

Лорк кивнул близнецам.

– Что это за место – Таафит? – спросил Мыш.

– Это место, где мне будет хорошо. – По лицу капитана скользнул намек на страдание. – И где ты не будешь меня доставать. – Лорк изготовился к подзатыльнику, но Мыш нырнул под руку. – Пришли.

Двенадцатифутовые ворота с глыбами витражей в кованом железе разошлись, едва Лорк приложил ладонь к панели.

– Они меня помнят.

– Таафит не ваш? – спросил Кейтин.

– Моего одноклассника и старинного друга, Йоргоса Сэцуми, владельца «Горнодобычи Плеяд». Лет десять назад я тут бывал частенько. Тогда замо́к и настроили на мою руку. Я сделал то же для Йорги в своих домах. Мы с ним редко видимся, но раньше были очень близки.

Они вошли в сад Таафита.

Здешние растения не предназначались для любования на ярком свету. Цветы – багряные, бордовые, лиловые: оттенки вечера. Слюдяные чешуйки паучьей тильды искрятся над безлистными ветвями. Много низких кустарников, но вся флора повыше – стройная и редкая, чтобы отбрасывать как можно меньше тени.

Фасад самого Таафита – волнистое стекло. На длинном участке стен нет вообще – дом и сад сливаются. Нечто вроде тропки вело к условной лестнице, вырезанной в камне под, вероятно, парадной дверью.

Когда Лорк приложил руку к дверной панели, дом насквозь замигал огнями: свет мерцал в верхних окнах и дальних концах коридоров, отражался из-за угла, лился через проницаемую стену, змеился фиолетовыми ручейками и блистал пронизанным тьмой янтарем. Даже под гостями: прозрачные сегменты пола являли огни в комнатах на много этажей вниз.

– Прошу.

Они пошли вслед за капитаном по бежевому ковровому покрытию. Кейтин ускорил шаг, завидев полку с бронзовыми статуэтками.

– Бенин? – спросил он капитана.

– Кажется. Йоргос без ума от Нигерии тринадцатого века.

Когда Кейтин обернулся к другой стене, его глаза расширились.

– Ну это точно не оригиналы. – Затем сузились. – Подделки ван Мегерена?

– Нет. Боюсь, всего лишь старые добрые копии.

Кейтин хихикнул:

– У меня все не идут из головы «Под Сириусом» Дехэй.

Они зашагали дальше по коридору.

– По-моему, тут у нас бар. – Лорк свернул в проем.

Огнями озарилась только нижняя половина – из-за того, что находилось за сорока футами стекла напротив.

Желтые лампы заиграли на молочно-голубой глади песчаного пруда, наполняемого сыпучими струйками из каменной стены. Уже въезжали на поворотном круге закуски. Бледные статуэтки на плавучих полках. В холле – бенинская бронза; здесь – кикладский мрамор, лучащийся, без особых примет.

Снаружи – Злато.

Среди растрескавшихся утесов лава пылала как день.

Каменная река текла рядом, покачивая тени утесов меж деревянных стропил потолка.

Мыш шагнул вперед и что-то беззвучно сказал.

Тййи и Себастьян прищурились:

– Ну вот это…

– …зрелище что надо!

Мыш обежал песчаный пруд, прильнул к стеклу, притенил глаза руками. Ухмыльнулся через плечо:

– Будто в Пекле на Тритоне!

Тварь на плече Себастьяна сиганула, забившись, на пол и шмыгнула за хозяина, когда что-то в Злате взорвалось. Опадая, пламя бросило горсть света в их лица.

– Которое варево другого мира желаете отведать первым? – спросил Лорк близнецов, исследуя бутылки на круге.

– Вот это красное…

– …зеленое вроде ничего…

– …ну, на Табмене было кое-что получше…

– …а то. На Табмене была штука именем блажь…

– …знаете блажь, капитан?

– Блажи нет. – Лорк держал по бутылке в руке. – Красное или зеленое. То и то хорошее.

– Я бы да…

– …я тоже. Но, кажется, у него нет…

– …кажется, нет. Так что мне…

– …красного…

– …зеленого.

– По одной на брата. Момент.

Тййи коснулась Себастьяновой руки.

– Что? – Себастьян напрягся.

Она показала на стену, где от длинного холста как раз отплывала полка.

– На Ущелье Промозглое вид из Туле! – Себастьян сжал плечо Лео. – Гляди. Дом это!

Рыбак посмотрел.

– Если из заднего где родился в доме окна я посмотреть, – сказал Себастьян, – это видно и только.

– Эй. – Мыш стукнул Кейтина по плечу.

Тот отвлекся от оглядываемой скульптуры на смуглое лицо Мыша:

– А?

– Вон, табуретка. Помнишь, ты говорил на корабле про всякое из Республики Вега?

– Да.

– Табуретка оттуда?

Кейтин улыбнулся:

– Нет. Тут весь дизайн сделан под дополетную эпоху. Эта комната – довольно точная реплика какого-нибудь изящного американского особняка двадцать первого или второго века.

Мыш кивнул:

– А.

– Богатые вечно зачарованы стариной.

– Я в таких домах никогда не бывал. – Мыш заозирался. – Это что-то, да?

– Да. Оно.

– Прошу испить вашу порцию яда, – позвал Лорк от круга.

– Мыш! На сиринге сыграешь? – Лео нес две кружки, одну втиснул в руки Мыша, другую – Кейтина. – Сыграй. Скоро к ледовым я пойду докам. Мыш, мне сыграй.