Текст книги "Нова. Да, и Гоморра"

Разъяренный Лорк двинул что есть силы по обонятельной панели.

Едкий смрад обжег его же ноздри, опалил верхнюю стенку носовой полости так, что на глазах выступили слезы.

Князь закричал, зашатался. Кулак в перчатке ударил по панельному стеклу. Стена раскололась от пола до потолка.

Лорк с мутными и горящими глазами подкрадывался ближе.

Теперь Князь ударил по стеклу обоими кулаками. Оно взорвалось. Осколки зазвенели на полу и камнях.

– Нет! – Это Лала. Обхватила лицо руками.

Князь, кренясь, выбрался наружу.

Жар жег лицо. Но Лорк шел следом.

Князь петлял и спотыкался в направлении Злата. Лорк по-крабьи выбрался на зубчатый склон.

И врезал.

Свет захлестнул Князя. Тот явно восстановил толику зрения – снова стал царапать глаза. Упал на колено.

Лорк с трудом стоял. Плечо шаркнуло по горячему камню. Он стал глянцевым от пота. Пот тек по лбу, запруживал брови, просачивался в шрам. Лорк сделал шесть шагов. На каждом он выбивал свет живее полудня, звук громче рева лавы, запах резче серных паров, скребших глотку. Его ярость была реальной, красной и ярче Злата.

– Гнида… Дьявол… Грязь!

Князь рухнул, когда Лорк до него добрался. Голая рука скачет по обжигающему склону. Голова приподнялась. Руки и лицо порезаны павшим стеклом. Рот открывается-закрывается, как у рыбы. Слепые глаза моргают, жмурятся, распахиваются опять.

Лорк отвел ногу, разнес спазмирующее лицо…

И она иссякла.

Лорк всосал горячий газ. Глаза клокотали от жара. Он повернулся, руки сползли по бедрам. Вдруг земля опрокинулась. Обвалилась черная корка, жар ударил в ответ. Лорк зашатался между изрытых камней. За зыбкими пленками подрагивали огни Таафита. Лорк тряхнул головой. Мысли роились внутри горящей костяной клетки. Он кашлянул; вышел далекий рев. И он выронил сирингу…

…она невесомо парила среди острых скал.

Прохлада коснулась лица, просочилась в легкие. Лорк рывком встал. Она сверлила его взглядом. Губы Лалы трепетали, не рождая слов. Лорк шагнул к ней.

Она подняла руку (он думал, она его ударит. И ему было все равно), потянулась к жилистой шее.

Ее горло дрожало.

Лорк оглядел ее лицо, волосы, перевитые вокруг серебряного гребня. В мерцании Злата ее кожа обрела цвет бархатной ореховой скорлупы. Глаза над выпирающими скулами щедро подсурьмлены. Но ее величие крылось в легком наклоне подбородка, в извиве медных губ, застигнутых между устрашающей улыбкой и покорностью некой невыразимой печали; в изгибе пальцев на его шее.

Лицо наплыло на лицо. Горячие губы врезались в его губы, повлажнели. На руке – тепло ее пальцев, холод ее кольца. Скольжение ее ладони.

Сзади закричал Князь.

Лала шарахнулась прочь, ощерилась. Ногтями полоснула плечо. Мимо Лорка сбежала вниз по камням.

Лорк даже не посмотрел ей вслед. Его держало на плаву истощение. Он пробрался через осколки стекла. Окатил экипаж свирепым взглядом:

– Пошли, черт подери! Выметайтесь!

Под перекрученной бечевой плоти ходили цепями мускулы. За ослабленной шнуровкой жилета при каждом вздохе подергивались на блестевшим животе рыжие волосы.

– Хватит стоять!

– Капитан, что стало с моей?..

Но Лорк уже шел к двери.

Мыш бешено прочертил глазами линию от капитана к пылающему Злату. Бросился через комнату, разметал разбитое стекло.

В саду Лорк уже хотел закрыть ворота, когда сзади между близнецов скользнул Мыш: сиринга ухвачена одной рукой, сумка другой.

– Назад на «Птицу Рух», – сказал Лорк. – Улетаем с этого мира!

Тййи поддерживала раненого питомца на одном плече и Себастьяна – другим. Кейтин пытался ей помочь, но слабый сверкающий штырь был слишком короток, и пользы не вышло. В итоге Кейтин сунул руки за пояс.

Туман вращался под фонарями; экипаж спешил по брусчатке Города Страшной Ночи.

– Паж кубков.

– Королева кубков.

– Колесница. Взятка моя. Девятка жезлов.

– Рыцарь жезлов.

– Туз жезлов. Взятка теперь болвана.

Старт прошел гладко. Кораблем правили Лорк и Идас; остальные расселись по кают-компании.

С пандуса Кейтин смотрел, как Тййи и Себастьян играют в две руки.

– Парсифаль – жалкий дурак – отказался от Младших Арканов, должен теперь пройти через оставшуюся двадцать одну карту Старших. Он показан на краешке скалы. Белый кот дерет сиденье его брюк. Невозможно сказать, свалится он или улетит. Но на одной из следующих карт, Отшельник, нам дан намек: старик с посохом и фонарем, на той же скале, грустно глядит вниз…

– Черт, о чем ты вообще? – спросил Мыш. Он то и дело водил пальцем по шраму на полированном палисандре. – Нет, не объясняй. Сволочные карты Таро…

– Я, Мыш, о поисках. Я уже думаю, что мой роман может стать своего рода историей поиска. – Кейтин вновь приблизил ко рту записчик. – Рассмотрим архетип Грааля. Странный, тревожный факт: ни один писатель, атаковавший легенду о Граале в ее голой целостности, не дожил до завершения труда. Мэлори, Теннисон и Вагнер, отвечающие за самые популярные версии, исказили основной материал настолько, что мифическая структура их версий неразличима либо бесполезна, – может, оттого они и избегли проклятия. Однако все истинные рассказы о Граале – «Повесть о Граале» Кретьена де Труа в двенадцатом веке, цикл Робера де Борона и «Парцифаль» Вольфрама фон Эшенбаха в тринадцатом или «Королева фей» Спенсера в шестнадцатом – все они по смерти авторов остались незавершенными. В конце девятнадцатого столетия, кажется, американец Ричард Хоуви начал цикл из одиннадцати пьес о Граале и умер, не закончив номер пятый. Ровно так же друг Льюиса Кэрролла Джордж Макдональд не успел завершить свое «Происхождение легенд о Святом Граале». То же со стихотворным циклом Чарльза Уильямса «Талиесин чрез Логр». А сто лет спустя…

– Да заткнись ты! Кейтин, зуб даю, если бы я втыкал мозг так же часто, как ты, слетел бы с катушек!

Кейтин вздохнул и выщелкнул записчик.

– О Мыш, я бы слетел с катушек, если бы втыкал так же редко, как ты.

Мыш положил инструмент обратно в сумку, скрестил на ней руки и упокоил подбородок на запястье.

– Мыш, да ладно тебе. Видишь, я уже не бормочу. Не куксись. Что тебя гнетет?

– Моя сиринга…

– На ней теперь царапина. Но ты ее разглядывал и так и этак – и сказал, что игре она не повредит.

– Дело не в инструменте. – Лоб Мыша пошел складками. – То, что сделал капитан… – Он помотал головой, вспоминая.

– А.

– И даже не в этом. – Мыш выпрямил спину.

– А в чем?

Мыш снова помотал головой.

– Когда я бежал по осколкам, чтоб ее забрать…

Кейтин кивнул.

– Там было невероятно жарко. Три шага, и я думал, что не пройду. Потом увидел, где капитан ее бросил, – на полдороге вниз по склону. Я зажмурился и попер. Думал, нога вся обгорит, и, кажись, полдороги проскакал. В общем, когда я ее нашел и поднял, я… увидел их.

– Князя и Лалу?

– Она пыталась вытащить его на камни. Увидела меня, замерла. А я испугался. – Он отвел взгляд от рук. Пальцы сжаты. Ногти врезались в смуглые ладони. – Я наставил на нее сирингу: свет, звук и запах, все сразу – жестко! Капитан не знает, как сыграть на сиринге то, что он хочет. Я – знаю. Она ослепла, Кейтин. И я, наверное, убил ей обе барабанные перепонки. Лазер шел таким плотным лучом, что у нее загорелись волосы, потом платье…

– Ох, Мыш…

– Я перепугался, Кейтин! После всего, что капитан и они… Только, Кейтин… – Шепот споткнулся о всевозможный мусор в Мышовой глотке. – Погано так пугаться…

– Королева мечей.

– Король мечей.

– Влюбленные. Взятка моя. Туз мечей…

– Тййи, иди подмени Идаса, ненадолго. – Голос фон Рэя сквозь динамик.

– Да, капитан. От болвана тройка мечей. От меня Императрица. Взятка моя. – Она сложила карты, покинула столик, пошла в свою проекторную.

Себастьян потянулся:

– Эй, Мыш?

Глава седьмая

– Что?

Себастьян шагал по синему покрытию, разминая предплечье. Корабельный медико-блок починил сломанный локоть за сорок пять секунд, раны помельче и поярче шли чуть быстрее. (Блок заморгал неопределенными цветами, когда ему поднесли темное нечто со спавшимся легким и тремя порванными реберными хрящами. Но Тййи химичила с кодом, пока блок не загудел над зверем на всю катушку.) Ныне тварь шла вразвалку за хозяином, зловещая и счастливая.

– Мыш, медико не дашь почему корабля горло поправить? – Себастьян крутанул рукой. – Отлично справился он бы.

– Не могу. В детстве пару раз пытались. Когда я получил разъемы, попытались опять. – Мыш вздохнул.

Себастьян помрачнел:

– Говоришь ты так, ерунда будто какая это.

– Так и есть, – сказал Мыш. – Мне фиолетово. Просто меня нельзя починить. Нейрологическое кон-чего-то-там.

– Именно что?

Мыш озадаченно развел руками.

– Нейрологическая конгруэнтность, – сказал Кейтин. – Видимо, незакрепленные связки – нейрологически конгруэнтный врожденный порок.

– Да, мне так и говорили.

– Два типа врожденных пороков, – объяснил Кейтин. – В обоих случаях часть тела, внутри или снаружи, деформирована, атрофирована или просто не так размещена.

– Мои связки все при мне.

– Но в основании мозга есть маленький пучок нервов, который в разрезе выглядит почти как лекало человека. Когда это лекало целое, мозг оборудован нервами для контроля над всем телом. Очень редко в этом лекале бывают такие же искажения, как в теле, и это случай Мыша. Можно устранить физический дефект, но внутри мозга просто нет нервных связей, чтобы управлять физически правильной плотью.

– Видно, с рукой Князя то же самое, – сказал Мыш. – Если б ее оторвало в аварии или еще как-то, ему пересадили бы новую, подсоединили бы нервы, вены и все такое, был бы как новенький.

– А, – сказал Себастьян.

По пандусу сошел Линкей. Белые пальцы массируют кремовые булавы запястий.

– Капитан летит забавным маршрутом…

К краю пруда прибрел Идас.

– Эта звезда, его цель, где…

– …по координатам на кончике внутреннего рукава…

– …во Внешних Колониях, значит…

– …даже за Внешними Как Ничто.

– Лететь долго туда, – сказал Себастьян. – И путь капитан весь сам пролетит.

– Капитану много о чем надо подумать, – предположил Кейтин.

Мыш спустил лямку с плеча.

– А еще он много о чем думать не хочет. Эй, Кейтин, может, в шахматы?

– Тебе фора в ладью, – сказал Кейтин. – Так по-честному.

Они устроились за игровой доской.

Три партии спустя по кают-компании разлился голос фон Рэя:

– Все в проекторные. Впереди мудреные встречные течения.

Мыш и Кейтин оттолкнулись от булькресел. Кейтин вприпрыжку побежал к дверце за змеящейся лестницей. Мыш припустил по ковру, взлетел на три ступени. Зеркальная панель ушла в стену. Он переступил через ящик с инструментом, моток кабеля, три выброшенные плитки памяти с мороженой обмоткой – тая, они изгваздали пол солью там, где высохла лужа, – сел на ложемент. Вытряхнул кабели, воткнул.

Ольга заботливо помигивала над, под и рядом с ним.

Встречные течения: красные и серебряные блестки, швыряемые горстями. Капитан решительно шел против потока.

– Крутым вы были гонщиком, капитан, – констатировал Кейтин. – На какой яхте летали? У нас в школе гоночный клуб арендовал три яхты. Я думал, не попробовать ли и мне один семестр.

– Заткнись и держи крыло ровно.

Здесь, внизу галактической спирали, звезд куда меньше. Гравиметрические сдвиги не буйствуют. Полеты вблизи центра галактики с его более плотным приливом требуют работы с десятком конфликтующих частот. Здесь же капитан вынужден перебирать даже сгустки следов ионных модуляций.

– Куда мы вообще летим? – спросил Мыш.

Лорк показал координаты на статической матрице, а Мыш прочел их с матричного движка.

Где же звезда?

Возьмите концепции «отдаленный», «обособленный», «неяркий», выразите строго математически. При подобном переводе они исчезнут.

Но за миг перед этим – вот она.

– Моя звезда. – Лорк развел крылья, чтобы видели все. – Вот оно, мое солнце. Вот моя нова со светом восьмивековой давности. Гляди хорошенько, Мыш, и откинь крыло как следует. Если твое халтурное крылевание отдалит меня от звезды хоть на секунду…

– Капитан, вы чего?

– …я спущу колоду Тййи по твоему пищеводу, поперек. Крыльни́ назад.

И Мыш крыльнул, и вся ночь пронеслась в его голове.

– Здешние капитаны, – излагал Лорк, оставив течения позади, – когда попадают в модуляционный кавардак срединного узла, не в состоянии оседлать прилив в сложном скоплении вроде Плеяд и спастись. Они сходят с осей, закручиваются и прут напролом через любую заваруху. Половина известных аварий приходится на эксцентричных капитанов. Я общался с некоторыми. Они говорят: здесь, на окраине, именно мы то и дело бьем корабли в гравиштопорах. «Вечно вы дрыхнете на этих своих ниточках», – говорят они. – Он засмеялся.

– Слушайте, капитан, вы ведете уже очень долго, – сказал Кейтин. – Впереди вроде ясно. Может, вам пока отключиться?

– Я не прочь подрючить пальцами эфир еще одну вахту. Ты и Мыш – втыкайте дальше. Прочие марионетки – обрезайте ниточки.

Крылья сдувались и складывались, пока все и каждое не стали отдельным лучиком света. И свет погас.

– А, капитан фон Рэй, кое-что…

– …мы хотели кое-что спросить…

– …в тот раз. Не будет у вас еще…

– …не скажете, куда вы положили…

– …если вы не против, капитан…

– …блажь?

Ночь затихает у них на глазах. Машущие крылья несут их к проколу в бархатной маскировке.

– Спорим, они все время кайфовали в шахтах на Табмене, – заметил Мыш чуть погодя. – Я тут поразмыслил, Кейтин. Когда мы с капитаном шкандыбали вниз по Злату за блажью, там были типы, которые пытались завербовать нас в шахты на работу. Ну и я подумал: втык есть втык, разъем есть разъем, и если я с этой стороны, мне должно быть почти по барабану, что́ с той – крыло звездолета, аквалатовая сеть или шахтерский бур. Думаю, может, поишачить там немного.

– Да воспарит тень Эштона Кларка над твоим правым плечом и да охранит левое.

– Спасибо. – Еще чуть погодя Мыш спросил: – Кейтин, почему, когда меняешь работу, все время говорят «с Эштоном Кларком»? В Куперовке рассказывали, что мужика, который изобрел втык, звали Разъем или как-то так.

– Русийон, – сказал Кейтин. – Но для него это явно было злосчастное совпадение. Эштон Кларк жил в двадцать третьем веке, философ дробь психолог, чьи работы вдохновили Владимира Русийона на разработку нейронных втыков. Я думаю, ответ – работа. Мыш, труд, каким его знали до Кларка и Русийона, был совсем не то, что сегодня. Человек мог прийти в офис и запустить компьютер, соотносивший огромные массивы чисел из отчетов о продажах, скажем, пуговиц – или иной похожей архаики, – как пуговицы продаются в таких-то районах страны. Труд этого человека был важен для пуговичной индустрии: на основе данных решалось, сколько пуговиц произвести в будущем году. Но хотя этот человек делал важную работу для пуговичной индустрии и пуговичная индустрия его нанимала, оплачивала и увольняла, он мог неделями не видеть ни единой пуговицы. Ему платили сколько-то денег за то, что он запускает компьютер. На эти деньги его партнер покупал еду и одежду для него и всей семьи. Но не было никакой прямой связи между местом работы людей и тем, как они питались и жили в свободное время. Им не платили пуговицами. По мере того как доля населения, жившего сельским хозяйством, охотой и рыболовством, уменьшалась, пропасть между работой и стилем жизни – что человек ест, что носит, где спит – делалась все шире для все большего числа людей. Эштон Кларк указал на то, как это вредит человечеству психологически. Серьезной опасности подвергались самоконтроль и ответственность перед собой, обретенные людьми за время Неолитической Революции, когда они впервые поняли, как сеять зерно, одомашнивать животных и жить в том месте, которое выбрал сам. Опасность возникла в Промышленную Революцию, и многие говорили о ней до Эштона Кларка. Но Эштон Кларк пошел еще дальше. Если в технологическом обществе обстоятельства таковы, что нет и не может быть прямой связи между работой человека и его modus vivendi, кроме денег, – пусть он хотя бы ощутит, что его труд напрямую что-то меняет, формирует, делает вещи, которых раньше никто не делал, перемещает что-то из одного места в другое. Нам нужно трудиться с самоотдачей и видеть перемены своими глазами. Иначе жизнь будет казаться бесплодной… Живи Эштон Кларк на сто лет раньше или позже, вероятно, сегодня никто о нем и не вспомнил бы. Но технологии тогда развились настолько, что мысль Эштона Кларка не пропала втуне. Русийон изобрел свои втыки, и разъемы, и нейронно-рефлекторные цепи, то есть всю базовую технику, позволяющую контролировать машину прямым нервным импульсом, какой движет твою руку и ногу. Концепция работы изменилась революционно. Весь основной промышленный труд разбивали на задачи, которые можно омашинить людьми «напрямую». Управляемые одним человеком заводы были и прежде: некто со стороны утром включает рубильник, полдня спит, в обед проверяет пару шкал и вечером перед уходом все вырубает. Теперь человек приходил на завод, втыкался и мог загружать сырье левой ногой, делать тысячи тысяч высокоточных деталей одной рукой, собирать их другой и отгружать готовую продукцию правой ногой, проверив все собственными глазами. И удовлетворения от труда он получал куда больше. Суть основной части работ такова, что их можно преобразовать в задачи для втыка и выполнять эффективнее прежнего. В редких случаях, когда эффективность была чуть меньше, Кларк указывал на психологический выигрыш общества. Эштон Кларк, сказал кто-то, философ, вернувший работнику человечность. При этой системе многие эндемические душевные болезни, обусловленные отчуждением, попросту исчезли. Метаморфоза превратила войну из редкости в невозможность и – после начального хаоса – сделала стабильной экономическую суть миров на последние восемьсот лет. Эштон Кларк сделался пророком работяг. Вот почему и сегодня, когда мужчина или женщина меняет работу, ты посылаешь с ними Эштона Кларка – ну или его дух.

Мыш глазел на звезды.

– Я помню, цыгане иногда им проклинали. – Чуть подумал. – Ну правильно, мы ж неразъемные.

– Отдельные клики противостояли идеям Кларка, особенно на Земле – она всегда была чуток реакционной. Но долго не продержались.

– Ага, – сказал Мыш. – Всего-то восемьсот лет. Не все цыгане – предатели, как я. – Но он смеялся ветрам назло.

– Как по мне, у системы Эштона Кларка есть только один серьезный недостаток. И проявился он далеко не сразу.

– Да? Какой?

– Профессора, похоже, вещали о нем студентам годами. На любом сборище умников ты о нем хоть раз да услышишь. Сегодня, судя по всему, есть некая нехватка культурной цельности. Это ее пыталась восстановить Республика Вега в две тысячи восьмисотых. Мужчины и женщины трудятся легко и довольны работой, причем где угодно, поэтому последние десять поколений порхают с мира на мир так часто, что фрагментация достигла абсолюта. Вот и получилось цветистое, китчевое межпланетное общество без единой настоящей традиции… – Кейтин запнулся. – Я перед тем, как воткнуться, раздобыл капитановой блажи. И пока говорил с тобой, подсчитывал в уме, от скольких людей между Гарвардом и Пеклом^три слышал то же самое. И знаешь что? Они не правы.

– Не правы?

– Не правы. Просто все ищут наши социальные обычаи не там, где надо. Очень даже есть культурные традиции, которые вызревали столетиями и достигли величайшего расцвета именно сегодня. И знаешь, кто у нас ярчайшее олицетворение такой традиции?

– Капитан?

– Ты, Мыш.

– Э?

– Ты вобрал всю сложность, оставленную нам десятком культур за много веков, и присвоил так, будто она твоя с самого начала. Ты – продукт конфликтов, бушевавших в эпоху Кларка, и ты разрешаешь их на своей сиринге в высшей степени сегодняшними узорами…

– Ой, Кейтин, хорош.

– Я охотился на тему для книги, исторически важную и одновременно человечную. Мыш, это ты. Моя книга должна стать твоей биографией! Мой роман будет историей твоей жизни. Расскажет о том, где ты был, что делал, что там видел, что показал другим. Тут и социальная значимость, и исторический масштаб, и искра среди звеньев, освещающая сеть во всю ширь…

– Кейтин, ты сбрендил!

– Вовсе нет. Я наконец увидел то, что мне…

– Эй, штыри! Туже крылья!

– Простите, капитан.

– Да, капитан.

– Нечего болтать среди звезд, если вы при этом зажмуриваетесь.

Два киберштыря уныло переключили внимание обратно на ночь. Мыш – задумчив. Кейтин – воинствен.

– На нас мчит звезда, яркая и жаркая. Больше в небе ничего нет. Зарубите на носу. Держите ее прямехонько по курсу и не давайте юлить. О культурной цельности потреплетесь в свободное время.

Горизонта нет, звезда восходит.

На двадцати расстояниях от Земли до Солнца (или от Ковчега до его солнца) света средней звезды класса G не хватает, чтобы преломляться в атмосфере земного класса, создавая дневное время суток. На такой дистанции ярчайший объект выглядит ночью как звезда, не солнце, – очень яркая звезда.

Они уже в двух миллиардах миль – это чуть больше двадцати расстояний до Солнца.

Ярчайшая, но звезда.

– Красотка, а?

– Нет, Мыш, – сказал Лорк. – Просто звезда.

– Как вы поймете…

– …узнаете, когда она станет новой?

– По образованию тяжелых элементов на поверхности, – пояснил Лорк близнецам. – Мельчайшее покраснение абсолютного цвета, соответствующее мельчайшему охлаждению температуры поверхности. И небольшое ускорение активности солнечных пятен.

– Но с поверхности ее планет этого не разглядишь?

– Верно. Покраснение слишком слабое для невооруженного глаза. К счастью, у этой звезды – ни планеты. Только мусор размером с луну, плавающий слишком близко, – может быть, неудачная попытка сотворить мир.

Луну?

– Луну! – возразил Кейтин. – Лун без планет не бывает. Планетоиды, наверное, – но уж никак не луны!

Лорк засмеялся:

– Размером с луну – все, что я сказал.

– А.

Чтобы забросить «Птицу Рух» на околозвездную орбиту с радиусом два миллиарда миль, задействовали все крылья. Кейтин лежал в проекторной, не решаясь допустить вид на звезду до огней компьютера.

– А что с научными станциями Алкана?

– Они тоже в одиночном дрейфе. Свяжемся с ними, когда придет время. Пока они не нужны нам, а мы – им. Циана предупредила их о нашем прилете. Я их покажу на матричном движке. Вот, можете следить за их локациями и перемещениями. Это главная станция, с людьми. В пятьдесят раз дальше нас.

– Мы будем в опасной зоне, когда бабахнет?

– Когда стартует нова, эта звезда сожрет небо и все в нем на огромном расстоянии.

– А когда начнется?

– Через считаные дни, по прогнозу Цианы. Но погрешность таких прогнозов известна: две недели в обе стороны. Если бабахнет, у нас будет пара минут на сборы. Сейчас мы от нее в двух с половиной светочасах. – (Вся картинка рисовалась не светом, а возмущением эфира, дававшим синхронный вид на звезду.) – Когда стартует – бабахнет, это мы не пропустим.

– А иллирий? – спросил Себастьян. – Как добудем мы его?

– Это предоставьте мне, – сказал ему Лорк. – Настанет час добыть – добудем. Можете пока все выткнуться.

Только выдергивать кабели никто не спешил. Крылья сокращались до отрезков света, но два – не сразу, а два мерцали еще какое-то время.

Кейтин и Мыш задержались дольше всех.

– Капитан? – спросил Кейтин через пять минут. – Мне просто интересно. Сказал патруль что-нибудь, когда вы сообщили об… инциденте с Даном?

Прошла почти минута, прежде чем Лорк сказал:

– Я не сообщил.

– А, – сказал Кейтин. – Я примерно так и думал.

Мыш трижды начинал говорить «но» – и не сказал.

– У Князя есть доступ ко всем официальным записям, проходящим через драконский патруль. Ну или я предполагаю, что есть. Для меня компьютер сканирует все, что идет через Плеяды. Конечно, он запрограммирован отслеживать то, что хоть как-то меня касается. Отследи Князь Дана, он обнаружил бы нову. Я не хочу, чтобы он нашел ее таким способом. Я бы предпочел, чтобы он не знал об этой смерти. Насколько мне известно, все, кто знает, сейчас у меня на борту. И хорошо.

– Капитан?

– Что, Мыш?

– Что-то приближается.

– Транспорт снабжения станции? – спросил Кейтин.

– Она слишком далеко. Нас вынюхивают по волшебной пыльце.

Лорк молчал; корабль-чужак двигался по координатной матрице.

– Отключайтесь – и в кают-компанию. Я скоро буду.

– Но капитан… – У Мыша получилось.

– Это грузовик-семикрыл вроде нашего, только, по позывным, из Дракона.

– Что он тут делает?

– В кают-компанию, я сказал.

Кейтин прочел название корабля, которое расшифровывал под сеткой луч позывных:

– «Черный какаду»? Мыш, пошли. Капитан велел отключаться.

Они выткнулись и присоединились к остальным на краю пруда.

У вершины вьющейся лестницы откатилась дверь. Лорк шагнул на затененную ступеньку.

Мыш смотрел на схождение фон Рэя и думал: капитан устал.

Кейтин смотрел на фон Рэя и отражение фон Рэя в зеркальной мозаике и думал: он движется устало, но это усталость спортсмена перед вторым дыханием.

Когда Лорк был посередине лестницы, свет-фантазия в позолоченной раме на дальней стене сгинула.

Они вздрогнули. Мыш так и вовсе ахнул.

– Ну что, – сказала Лала. – Почти ничья. Так вообще честно? Ты все еще впереди. Мы не знаем, где тебя ждет трофей. Не гонка – сплошные старты и остановки. – Ее голубой взгляд омыл команду, задержался на Мыше, возвратился к Лорку. – До той ночи в Таафите я не знала такой боли. Видно, жила в оранжерее. Но каковы бы ни были правила, благородный капитан… – (тут прорвалось презрение), – нас тоже растили для игры.

– Лала, я хочу с тобой поговорить… – Голос Лорка дрогнул. – И с Князем. Наедине.

– Не уверена, что Князь хочет говорить с тобой. Промежуток с того момента, когда ты оставил нас на краю Злата, и до момента, когда мы наконец прорвались к медико, не относится к моим… нашим приятнейшим воспоминаниям.

– Скажи Князю, что я переправляюсь на «Черный какаду». Я устал от этого кошмара, Лала. Что-то ты хочешь узнать у меня. Что-то я хочу сказать тебе.

Ее рука нервно дернулась к упавшим на плечо волосам. Ее темная накидка оканчивалась высоким воротником. Через миг она сказала:

– Очень хорошо, – и пропала.

Лорк поглядел вниз, на экипаж:

– Вы слышали. Вернитесь на крылья. Тййи, я видел, как ты управлялась с ниточками. Твой полетный опыт явно больше, чем у остальных. Возьмешь на себя капитанские разъемы. И если случится что-то не то – что угодно, вернусь я или нет, – уводите отсюда «Птицу Рух», быстро.

Мыш и Кейтин посмотрели друг на друга, потом на Тййи.

Лорк пересек ковер, взошел на пандус. Посередине белой арки замер и уставился на свое отражение. Сплюнул.

Исчез прежде, чем рябь коснулась берега.

Озадаченно переглядываясь, они разошлись от пруда.

На ложементе Кейтин воткнулся и включил сенсор-импульсы извне корабля; остальные все уже вышли в сенсорику.

Он смотрел, как «Черный какаду» подплывает, чтобы принять челнок.

– Мыш?

– Ага, Кейтин.

– Мне тревожно.

– За капитана?

– За нас.

«Черный какаду» ударил крыльями по темноте и медленно развернулся рядом, выравнивая орбиты.

– Мы дрейфовали, Мыш, – мы с тобой, близнецы, Тййи и Себастьян, хорошие люди, все мы… но бесцельно. Одержимец схватил нас и понес прочь на край всего. И вот мы прибыли и видим, что одержимость заковала нашу бесцельность в порядок… а может, в более осмысленный хаос. Тревожит меня то, что я так ему благодарен. Мне бы взбунтоваться, чтобы отстоять собственный порядок. Но я не бунтую. Я хочу, чтобы он выиграл свою адскую гонку. Я хочу ему победы, и, пока он не победит или проиграет, всерьез желать чего-либо для себя я не смогу.

«Черный какаду» принял шлюпку-челнок: пушечный выстрел наоборот. Когда надобность поддерживать выравненные орбиты отпала, корабль отдрейфовал прочь. Кейтин смотрел на его темное вращение.

– Доброе утро.

– Добрый вечер.

– По Гринвичу, Лала, сейчас утро.

– А я из учтивости приветствую тебя по времени Ковчега. Прошу сюда. – Она придержала одеяние, пропуская его в черный коридор.

– Лала?

– Да? – Ее голос сразу за левым плечом.

– Когда я тебя вижу, всегда задаюсь одним и тем же вопросом. Ты столько раз давала мне понять, какой ты прекрасный человек. Но это отблески в тени, которую отбрасывает Князь. Много лет назад, когда мы говорили на той вечеринке, на Сене, меня поразило: как сложно было бы тебя любить.

– Лорк, Париж остался за много миров отсюда.

– Князь тебя контролирует. Я знаю, это мелко, но тебя я не могу простить ему больше всего. Рядом с ним ты никогда не проявляешь свою волю. Разве что тогда в Таафите, на другом мире под изможденным солнцем. Ты думала, Князь мертв. Я знаю, ты помнишь. Я с тех пор только о том и думал. Ты меня поцеловала. Но он закричал – и ты ринулась к нему. Лала, он пытается уничтожить Федерацию Плеяд. Все миры на орбитах трех сотен звезд – сколько это миллиардов людей. Это мои миры. Я не дам им погибнуть.

– Чтобы их спасти, ты опрокинул бы колонну Дракона – и пусть Змей отползает по грязи куда подальше? Вышиб бы экономическую опору из-под Земли – и пусть осколки падают сквозь ночь? Свалил бы миры Дракона в эпохи хаоса, гражданской смуты, лишений? Миры Дракона – миры Князя. Неужели ты в своем высокомерии решил, будто он любит свое меньше, чем ты – свое?

– Лала, что любишь ты?

– Не у тебя одного есть тайны, Лорк. У нас с Князем тоже. Когда ты вышел из горящих камней, да, я подумала, что Князь мертв. В моей челюсти был зуб со стрихнином. Я хотела наградить тебя победным поцелуем. Но Князь закричал.

– Князь любит Дракон? – Лорк перекрутился, поймал ее за плечи, притянул к себе.

В грудь ударила волна ее дыхания. Их лица сшиблись; оба не закрыли глаз. Он давил ее тонкие губы своими полными, пока ее рот не сдался и его зубы и язык не наскочили на ее зубы.

Ее пальцы вцепились в его жесткие волосы. Она омерзительно закряхтела.

Он держал ее, изумленную, ошеломленную, перепуганную, на пике страстного желания покончить со всем этим, здесь, сейчас. Но ничто не кончилось. Она отбивалась, извивалась, дергалась.

Едва он ослабил хватку, она вырвалась: глаза навыкате. Потом веки занавесили голубой свет, пока ярость не отверзла их вновь.

– Ну?.. – Он дышал тяжело.

Лала завернулась в накидку.

– Если оружие подводит меня хоть раз… – голос хриплый, как у Мыша, – я от него избавляюсь. Иначе, благородный пират, ты бы… – Она чуть смягчилась? – Мы бы… Но теперь у меня есть оружие другого рода.

Кают-компания «Какаду», тесная и пустая. На скамейках – два киберштыря. Еще один застыл на ступеньках у двери в проекторную.

Угловатые лица, белая форма; эти люди напомнили Лорку его предыдущую команду. На шевронах – багровая эмблема «Красного смещения». Штыри посмотрели на Лорка и Лалу. Тот, что стоял, шагнул в свою проекторную, и лязг двери эхом отразился от высокого потолка. Двое встали, готовясь уйти.

– Князь спустится?

Лала кивнула на железную лестницу:

– Он примет тебя в капитанской каюте.

Лорк пошел вверх по лестнице. Сандалии щелкали по перфорированным ступеням. Лала поднималась следом.