Текст книги "Когда мы танцевали на Пирсе"

Глава двадцатая

Кончилось тем, что к Нельсону я пошла одна. Папе стало лучше, но он как-то странно притих и все рвался бродить среди холмов. Мама боялась пускать его одного, и мы с Брендой гуляли с папой по очереди. В субботу была Брендина очередь. Монику оставили дома с младшим братом Арчи, а у Джека был экзамен на носу, и он зубрил уроки. Бедняга Нельсон, думала я; настроился на субботний выход, ждет нас – чего навоображает, если не дождется? Значит, надо мне топать в Портслейд. Ничего страшного. Схожу и все объясню насчет наших, тем более что я сама ужас как соскучилась по Нельсону.

Дорога показалась длиннее, чем в первый раз, – наверно, оттого, что не с кем было поговорить. Расстояние от Брайтона до Портслейда я еле осилила, до приютских ворот добралась чуть живая. Калитка открылась передо мной – зря я беспокоилась, что будет заперто, а вот прогулка с Нельсоном по парку оставалась под вопросом. Небо с утра хмурилось – вдруг Нельсона не выпустят, сошлются на возможный дождь?

Я позвонила в дверь, но вместо улыбчивого дяденьки ко мне вышла хмурая тетка.

– Чего надо?

– Я пришла повидаться с Нельсоном Перксом.

– Не положено, – был ответ.

Я еле успела сунуть ногу между дверью и притолокой, не то бы дверь захлопнулась.

– Почему это не положено? В прошлый раз мне сказали, что Нельсона пустят погулять со мной и моим папой.

– Ну и где он, твой папа?

– Он приболел.

– Без взрослых нельзя, таковы правила.

– Но хотя бы в саду посидеть мы можем? Про сад в правилах не сказано.

– Больно широк у тебя рот.

«А у тебя живот», – подумала я.

Тут из-за теткиного плеча выглянул Нельсон.

– Морин! Привет!

– Нельсон, тебя выпускать не хотят.

Нельсон почти оттолкнул сварливую толстуху, схватил меня за руку, и мы, хохоча, помчались по аллее. Вслед нам неслось:

– Живо назад, Нельсон Перкс!

Отбежав на приличное расстояние, мы остановились передохнуть и дальше уже пошли шагом. Миновали каменную арку, сели на скамью.

– Это еще что за старая ведьма, Нельсон?

– Не обращай внимания. Она здесь пустое место. Мистер Фарли отлучился на денек – она себя начальницей и вообразила.

– А тебе не попадет?

– Я уже и так здесь заперт, больше со мной ничего сделать нельзя.

– Папа не смог прийти, так что прогулка отменяется. Мне очень жаль.

– Ничего. Главное, ты здесь. Как там наши?

– Моника караулит младшего брата, Джек готовится к экзамену, а Бренда пошла гулять с папой.

– Спасибо, Морин, что в одиночку проделала такой путь.

– Не за что. Я очень рада тебя видеть.

В саду было так тихо, так спокойно. Друзей нет рядом – не беда, я и с одним Нельсоном посижу на скамейке, тем более что он, как и в прошлый раз, чисто вымыт и опрятен. Я всегда думала, у Нельсона волосы темные, а теперь видно – они белокурые: не иначе Нельсон просто толком не мылся. Мысль о регулярном мытье потянула за собой другую: как миссис Форрест позволяет Джеку водиться с Нельсоном? Совсем непохоже на нее, она ведь такая… брезгливая.

Вдруг Нельсон весь подобрался, посерьезнел.

– Морин, я до сих пор толком не поблагодарил тебя за… за Рождество. И маме твоей «спасибо» не сказал – ну, по-настоящему, как полагается.

– Это не обязательно. Мама была рада о тебе позаботиться. Да мы все были рады. И мама знает, что ты чувствуешь.

– Правда? Это хорошо. А то я беспокоился.

Я коснулась его руки:

– Мне жаль, что твоя мама умерла.

Нельсон вскочил, метнулся к клумбе, где доцветали розы, и начал выдирать сорняки и разравнивать землю – прямо голыми руками.

– Едва ли она меня любила, – пробормотал он себе под нос.

Нельсон сидел ко мне спиной, и я вдруг словно впервые заметила, какие у него жалкие, узенькие плечи.

Броситься бы к Нельсону, обнять, еще как-нибудь проявить заботу. Это невообразимо, когда тебя никто не любит, это выше моего понимания, ведь в нас с Брендой родители души не чают.

– Не могла твоя мама тебя не любить, Нельсон, – произнесла я. – Папа говорит, она была нездорова – в этом все дело.

Нельсон поднялся, взглянул мне в лицо:

– Ты ошибаешься, Морин. Не только не любила, а даже и не жалела. Кого жалеют – того не колотят, а она меня колотила без конца. Мне вот все твердят про любовь да про нездоровье, а я считаю, людям просто сказать больше нечего. Твой папа ведь тоже нездоров, однако он из тебя и Бренды боксерские груши не делает. А я, Морин, для своей матери этой самой грушей и был. И что, мне ее простить, на болезнь все списать? Черта с два!

Я шагнула к Нельсону, взяла его руки в свои:

– Прощать ты не обязан, Нельсон. Хочешь ненавидеть – пожалуйста. Миссис Перкс была дрянной матерью и не заслуживала такого сына, как ты. Вот и дай волю ненависти.

Мы взмахнули сцепленными руками, и Нельсон заорал:

– Я тебя ненавижу, ма!

– Объясни, за что именно.

Он вдохнул поглубже.

– Ненавижу за то, что ты меня била!

Я решила присоединиться.

– Миссис Перкс, я вас ненавижу за то, что вы не кормили Нельсона!

– Ма, я тебя ненавижу за то, что ты продала мои книжки, а себе купила спиртное! – продолжал Нельсон.

– Я вас ненавижу, миссис Перкс, за то, что зимой, в снег, вы отправили сына на улицу без пальто!

– Ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу! – вопил Нельсон, обливаясь слезами.

Я обняла его:

– Ну как, полегче тебе?

Он шмыгнул носом и утерся рукавом своего новенького пальто.

– Разве что самую малость.

Мы плюхнулись на траву, пожухлую и мокрую, сидели и не чувствовали холода.

– Надо было тебе, Нельсон, носовой платок подарить на Рождество. Этак утираясь, ты все пальто изгваздаешь.

Нельсон улыбнулся, а я подумала: ну слава богу!

– Слушай, а твоя мама что, вообще никогда доброй не была?

Довольно долго Нельсон молчал, потом выдал:

– Однажды она купила мне комиксы.

– В тот день ты ее тоже ненавидел?

– Н-нет. Пожалуй, я ее любил – вместо комиксов она вполне могла купить себе виски, а вот же не купила.

– Скажи ей об этом.

Нельсон запрокинул голову и крикнул:

– Спасибо за комиксы, мама!

– Спасибо, миссис Перкс, за комиксы для Нельсона! – подхватила я. – Спасибо, что купили комиксы, а не виски!

Потом я спросила Нельсона:

– А еще что-нибудь такое случалось?

– Ага. Однажды мама принесла домой котенка. Мы назвали его Кроликом.

– Котенок по имени Кролик. Очень странно.

– Да просто мама хотела купить кролика, но была под мухой, вот ей и подсунули котенка. Отсюда и кличка.

– И где теперь твой Кролик?

– Повозка задавила.

– В следующий раз поставлю свечку за котенка по имени Кролик.

– Спасибо, Морин. О такой подруге, как ты, можно только мечтать.

– Как ты себя сейчас чувствуешь?

– Лучше. Я и забыл совсем, что мама бывала ко мне доброй.

– Уж наверное, таких случаев гораздо больше двух. Ты старайся, Нельсон, вспоминай хорошее, а не плохое.

– Ладно, – с улыбкой пообещал Нельсон.

– Моя мама говорит, в каждом человеке есть искра добра. Надо только поискать – и обязательно найдешь. Давай теперь поблагодарим твою маму за котенка по имени Кролик.

Мы взялись за руки и крикнули:

– Спасибо за Кролика!

И засмеялись, и сели по-человечески – на скамейку.

– А у меня для тебя подарок, Морин, – вдруг сказал Нельсон и полез в карман. – Я сам сделал на уроке столярного мастерства. – И он вручил мне что-то плоское, деревянное. – Это линейка. Я нанес разметку – видишь, это дюймы обозначены. И лаком сверху покрыл для гладкости.

Я потрогала линейку пальцем. И правда, она была очень гладкая.

– Ты просто молодец, Нельсон. Мне как раз нужна линейка – в школе сказали завести. – Я чмокнула Нельсона в щеку, а он зарделся и почесал у себя за ухом.

– Я рад, что тебе нравится, Морин, – прошептал он едва слышно и тоже меня поцеловал.

Шагая домой, я повторяла про себя: «Нельсон – замечательный друг, и совершенно правильно было его поцеловать. И правильно, что он ответил тем же». Я словно заново пережила Нельсонов поцелуй, и вдруг меня осенило: Нельсон тоже не вонючка, не чета другим мальчишкам! Клубничным вареньем и лимонами – вот чем пахнет от моего доброго друга Нельсона.

Глава двадцать первая

К следующей субботе папа чувствовал себя вполне неплохо для того, чтобы «провернуть спасательную операцию». Иными словами, мы вместе отправились в приют. Нельсон уже поджидал нас на крыльце. Рядом с ним сидел миляга мистер Фарли.

Нельсон при нашем появлении вскочил, а папа шагнул к мистеру Фарли и пожал ему руку.

– Ну, Нельсон, желаю тебе хорошо повеселиться с друзьями, – сказал мистер Фарли.

– Спасибо, – с чувством ответил Нельсон, а нам шепнул: – Скорее заберите меня отсюда.

Мы поспешили к воротам и вышли на Боундери-роуд, что вела к бухте[10]10
  Имеется в виду восточная часть порта Шорхэм-Харбор – залива, который отделен от Ла-Манша узкой полоской суши.


[Закрыть].

У моря папа сказал:

– Мне нужно отлучиться. Вы тут поиграйте, а я приду за вами в пять часов.

Бренда так и вскинулась:

– Куда ты собрался, папа?

Ну вот, теперь и Бренда волнуется за папу, только этого не хватало. Подросла сестричка, стала понимать, что папочка у нее не такой, как все. Рановато ей, думала я, груз не по ее силенкам.

– С папой все будет в порядке, Бренда, – сказала я. – Так ведь, папа?

– Конечно, – заверил он с улыбкой.

Мы уже двинулись по пляжу, но вдруг папа окликнул:

– Морин!

Я подошла к нему. Он присел передо мной на колени, чтобы наши лица были вровень, и положил ладони мне на плечи.

– Ты ведь знаешь, как сильно я тебя люблю, доченька?

– Знаю, папочка.

Он коснулся моей щеки:

– Ты у меня такая хорошая. Обещай, что будешь заботиться о своей сестренке.

– Я всегда забочусь о Бренде, папа.

Печаль в его лице потрясла меня. Вроде ведь с утра папа был нормальный, неужели что-то изменилось? Не должно бы. Почему тогда живот мне сводят привычные спазмы? Тут папа улыбнулся, и я выдохнула с облегчением.

– Ну, беги к друзьям, и не вздумайте скучать! – напутствовал папа.

– До свидания, папочка!

Я пошла берегом, но по какой-то причине оглянулась. Папа так и стоял на коленях, но улыбался столь же широко.

– Пока, красавица моя!

– Пока, папочка.

И я побежала догонять ребят.

Мы вскарабкались на булыжную стену и съехали по другую ее сторону прямо на обкатанные морем камни.

– Можно мне по воде походить? – спросила Бренда.

– Можно, если холода не боишься. Только заправь платье в панталоны, – разрешила я.

– Холод мне не страшен, – заявила Бренда.

Она сняла башмаки и носки, аккуратненько разложила их на камушках. Как же она пойдет к воде? Босиком больно, это всякий знает!

– Садись ко мне на закорки, Бренда, я тебя отнесу, – сказал Джек.

– Вот спасибо! – И моя сестренка живо забралась Джеку на закорки.

Нельсону тоже хотелось шлепать по воде, а мы с Моникой уселись на старом пирсе, болтая ногами.

– Нельсон выправился, а ведь такой был замухрышка, – начала Моника. – Как считаешь, ему хорошо в приюте?

– Да уж получше, чем было дома. По крайней мере, здесь о нем заботятся. Одевают и кормят. Как представлю, что раньше он голодный ходил, а мы и не догадывались, – просто мороз по коже.

– Джек-то наверняка знал.

– Да, Джек знал.

Древесина, из которой был сделан пирс, вся пропиталась сыростью; оставалось надеяться, что я не запачкаю платье. Джек и Нельсон набрали плоских камушков и теперь «пекли блины». Я заметила, какое счастливое лицо у Нельсона: то-то он рад, что вырвался из приютских стен и снова играет с лучшим другом.

– Я вот думаю, Моника: почему миссис Форрест разрешает Джеку водиться с таким бедняком, как Нельсон?

– Сама уже голову сломала. А ты возьми да спроси Джека.

– И спрошу. Может, даже завтра. Или послезавтра.

С моря подул ветрище, вода сделалась серой, по ней пошла крупная рябь, и каждую волну теперь увенчивал белоснежный пенный гребень. Наверно, надо выгнать Бренду из воды, не хватало ей простудиться.

– Как по-твоему, долго еще Нельсона продержат в приюте? – спросила Моника.

– Не знаю. Ему тринадцать. Наверно, в приюте можно жить до четырнадцати лет.

– Что же он станет делать через год?

– Одному Богу известно. И я очень беспокоюсь, ведь у Нельсона на всем свете никогошеньки.

– Разве у него нет отца?

– Если б был, Нельсон бы о нем упомянул.

– Просто тогда отец мог бы забрать Нельсона, так ведь?

– Боюсь, мистер Перкс еще хуже, чем покойная миссис Перкс.

– Я об этом не подумала.

Тут мы увидели, что Бренда нам машет, зовет в воду.

– Не хочешь малость пошлепать, Моника?

– Вот еще – в этакий-то холод!

– Да ладно тебе! Идем, неженка!

Мы вскочили и пошли к своим, спотыкаясь на камнях. Джек и Нельсон закатали брюки и бродили чуть ли не по колено в воде. Поглядеть на Нельсона – этакий щуплый, маленький, особенно по сравнению с Джеком; и не вообразишь, что буквально через год ему придется работать как взрослому. У кромки моря мы с Моникой заколебались. До сих пор мы подтыкали подолы платьев, в панталоны заправляли. Теперь что-то нас остановило. Нет, больше мы так делать не будем. Мы выросли, и нельзя нам светить панталонами, особенно при мальчиках.

С опаской мы вступили в воду, и Моника тотчас выпрыгнула обратно, вся дрожа.

– Черт побери, это все равно что лезть в лохань со льдом!

Бренда, наоборот, бегала в полосе прибоя, очень довольная и ничуточки не озябшая.

– Знаешь что, Бренда, выходи-ка ты на берег, – сказала я. – А то еще простудишься.

– Всего две минуточки, Морин! – взмолилась Бренда.

– Так и быть. Но не больше. А мы с Моникой посидим вон там, у камней, в затишье.

– Ужас как есть хочется, – выдала Моника, едва мы отошли от остальных.

– Мне тоже, – призналась я.

– Монетка у тебя, часом, не завалялась?

– Откуда? В карманах ни гроша.

– Значит, будем терпеть.

– А что еще остается?

Мы уселись у каменной кладки, в то время как Бренда, Джек и Нельсон продолжали шлепать по воде. Здесь, под стеной, ветер не дул, но ледяная сырость пробирала до костей. Тучи полностью затянули небесный свод, море стало свинцового оттенка и, казалось, глядело с неприязнью.

– Ну вот, теперь я умираю разом и от голода, и от холода, – заявила Моника. – Может, хоть пройдемся, а, Морин? При ходьбе все-таки теплее.

Тут подбежали наши. Бренда опять ехала у Джека на закорках, Нельсон спешил следом.

– Мы окоченели и оголодали, – пожаловалась Моника.

– С холодом не мне бороться, а вот против голода я кое-что могу предпринять. – Джек спустил Бренду на землю и добавил: – Как насчет жареной картошки, ребята? Я угощаю.

– Жареная картошечка! – пискнула Бренда.

– Погоди, дай я тебя сначала обую, – сказала я.

Брендины ножки я вытерла своей юбкой, после чего Бренда натянула носки и обула башмаки.

– Ну что, все готовы есть картошку? – спросил Джек.

Мы выбрались с пляжа на променад и зашагали, работая локтями. На променаде и вообще было теплее, и усилия наши помогли – мы почти согрелись.

– Вон там, за пляжными бунгало, есть кафешка, – сказал Джек.

Ободренные, донельзя голодные, мы прибавили ходу и еще издали учуяли запах уксуса. Тогда мы с Брендой и Моникой сели на лесенке, что вела вниз, к морю, а Джек и Нельсон пошли за картошкой. Благослови Господь Джека, думала я, только у него водятся деньги, а он такой добрый – всегда с нами делится. Когда мы с Джеком поженимся, нам бедность не грозит, Джек ведь станет доктором. Уж мы позаботимся, чтобы никто из наших друзей и родных не голодал, а сами будем каждый день есть жареную картошку с рыбой, если захотим.

Вернулись ребята, принесли каждому целый пакет картошки. Ух как мы набросились на еду! И как было вкусно! Соли, уксуса – всего в меру, а сама картошка поджарена до хруста.

– Я б картошку ела бы и ела, никогда бы она мне не надоела, – прочавкала Бренда с набитым ртом, зато в рифму. – Правда-правда, Морин! Не веришь, что ли?

Я ей улыбнулась:

– Верю. Я бы тоже. Спасибо, Джек.

– Спасибо, Джек! – хором повторили Бренда, Моника и Нельсон.

Теперь, когда в желудках уже не гулял сквознячок, нам всем стало и гораздо теплее. Мы пошли к Западному пирсу. На пляже людей почти не было, зато по променаду фланировали курортники – дышали целебным воздухом. Смеркалось, и мы решили вернуться к заливу, где нас обещал встретить папа.

Пробило пять вечера – папы нет как нет. Нельсона ведь ждут в приюте к ужину – вдруг, если он опоздает, его больше с нами не отпустят? Мы просидели у залива до шести. Папа так и не пришел.

Глава двадцать вторая

Мы совсем растерялись. О том, чтобы уйти от залива, я и слышать не хотела – вдруг папа вернется? Но было уже совсем темно и ужас как холодно, и нельзя же нам торчать здесь всю ночь!

Тогда Джек взял на себя роль старшего.

– Нельсон, ты сам до приюта доберешься?

Нельсон тряхнул головой:

– Я вас не оставлю, пока не узнаю, что стряслось с мистером О’Коннеллом.

От тревоги меня тошнило. Может, мы время перепутали?

– Папа ведь сказал: встретимся в пять часов, не раньше и не позже? – спросила я, и ребята согласно закивали.

– Надо возвращаться домой, – решил Джек.

Бренда заплакала:

– Где папочка?

– Не знаю, солнышко.

– Идемте, – скомандовал Джек.

Моника обняла Бренду за плечи:

– С ним все будет в порядке, Бренда. Он, наверно, просто забыл про нас.

Забыл? Вот уж нет. Как бы плохо, тоскливо папе ни было, про нас он помнил каждую минуту. Про что другое мог забыть, но про своих девочек – никогда.

До Качельного тупика много миль и к утру не дойдешь. А мне надо, позарез надо домой. Может, папа там, может, с ним беда.

– Я кое-что придумала, ребята, – сказала я.

Виллы, одна другой богаче, стояли в ряд, но мне нужна была та самая, белоснежная. Вот она. Я толкнула калитку и побежала по дорожке. Остальные спешили за мной.

– Что ты затеяла, Морин? – крикнул Джек.

Я позвонила, и, слава богу, дверь открыл не тот противный толстяк, а его милая жена.

– Привет, – сказала она. – Что-то случилось?

За моей спиной всхлипывала Бренда.

– Вы те самые малышки, которым я отдала старую кукольную коляску?

– Да, это мы. Нам нужна ваша помощь.

Дверь открылась шире.

– Входите, – пригласила хозяйка белоснежной виллы. Лицо у нее сделалось встревоженным.

Некоторое время мы медлили на пороге, наконец робко вступили в холл. Как светло там было, как сверкали зеркала и какие чудесные лежали на полу ковры – пушистые, цвета сливок.

– Так что же стряслось? – повторила хозяйка.

– Мой папа… он… – заговорила я, но слова не шли с языка.

– Соберись с мыслями, детка. Не волнуйся.

Я вдохнула поглубже и начала заново. Глаза мои наполнились слезами.

– Мой папа не пришел. Он обещал прийти. Уже поздно, а его все нет.

Мне на плечо легла нежная рука, далее меня повели из холла в комнату. Никогда я не видала подобной роскоши – с высокого потолка свешивается огромная люстра, от лампочек диванная обивка кажется золоченой, а уж как играет свет на журнальных столиках со стеклянными столешницами – прямо глазам больно. Мои друзья остались в холле, да и то не посмели шагнуть дальше порога. Я же словно очутилась в ином мире – в том, где мне и всяким вроде меня места нет и никогда не будет.

Он, этот мир, был безупречен, а мы вторглись и напачкали. Грязные, полунищие – какое мы имели право? Как дерзнули забыть поговорку про сверчка и его шесток?

Хозяйка белоснежной виллы усадила меня на диван, и лишь теперь я почувствовала, как холодит мои голые ноги отсыревшая юбка. Чего доброго, я еще изгваздаю бархатную обивку – я ведь сегодня отиралась на склизких досках старого пирса! Я дернулась, чтобы встать, залепетала:

– Мне сюда нельзя… У меня юбка грязная…

– Сиди-сиди, – ласково проговорила хозяйка.

Я села на самый краешек и уставилась на свои грязные, разбитые башмаки. О чем я только думала, когда вламывалась сюда, на эту виллу? Глупая, неряшливая девчонка, ничем не лучше побирушки!

Хозяйка уже стояла возле дивана на коленях.

– Тебе нужна помощь, деточка. Ну так скажи, чем именно я могу помочь?

Внезапно в комнату шагнул Джек:

– Нам нужно поскорее добраться до Качельного тупика, сударыня. Мы боимся, что отец Морин и Бренды попал в беду. А денег у нас нет. Одолжите, пожалуйста, нам на трамвайные билеты, мы всё вернем.

– Возвращать совершенно не обязательно, – заверила хозяйка.

И тут появился ее кошмарный муж.

– Что происходит? Что такое?

Я сверкнула на него взглядом:

– Мы не побродяжки, мы порядочные люди.

– Разумеется, вы порядочные, – подхватила хозяйка, тоже едва не пробуравив мужа глазами. – Питер, этим детям нужна помощь. Возьми машину, отвези их домой.

Питер скривился.

– Да, прямо сейчас, – сказала его жена.

– Ладно, только пальто надену.

Мы подождали, пока Питер сходит за пальто и выведет машину из гаража. Хозяйка обняла меня:

– Обещай, что вернешься и все расскажешь.

Я ответила объятием, пролепетав:

– Обязательно вернусь. Спасибо вам.

– Я – миссис Бентли.

– А я – Морин О’Коннелл.

– До встречи, Морин. Постарайся успокоиться. Уверена, с твоим отцом ничего страшного не случилось.

Мы залезли в машину. Джек сел впереди, рядом с мистером Бентли, а мы, все остальные, поместились на заднем сиденье. Весь салон изнутри был обит мягкой кожей, и пахло там очень приятно. В другое время у нас бы голова закружилась – что за счастье прокатиться в автомобиле! Нам с Брендой не случалось ездить даже и в более скромных машинах и, держу пари, Монике тоже.

Но теперь я приникла к оконному стеклу, глядела во тьму и молилась: «Милый Господи и дорогая Дева Мария со ангелы, пожалуйста, храните моего папочку. Храните его от всех бед, молю вас, милый Господи и дорогая Дева Мария со ангелы, пусть не случится с папочкой ничего дурного».