Текст книги "Обнажение чувств"

12

В районную прокуратуру пришло подметное письмо, где сообщалось, что вчера вечером в своем коттедже скоропостижно и по неустановленной причине скончался известный профессор-филолог и литературный критик Сударев. Факт его смерти подтвердил фельдшер станции «скорой помощи» и врач медицины катастроф, выезжавших по вызову близких. Однако гражданская жена профессора и его же аспирантка Анна Хворост отказалась вывозить тело в морг для проведения судмедэкспертизы. Мотивирует тем, что он находится в состоянии сомати и объявила его святым. На самом же деле означенная гражданка принадлежит к некой секте, и теперь тело покойного Сударева намеревается использовать как религиозный атрибут. Поклонение мертвому профессору уже началось, в его коттедж съезжаются адепты секты, в основном, женщины.

Надзорный прокурор позвонил в медучреждения, установил реальность факта смерти, послал свою помощницу с предписанием транспортировать тело в морг и разобраться с Анной Хворост на месте. Состава преступления он не усмотрел, но поскольку в письме упоминалась секта, то отправил сообщения в областной отдел по делам религий и местную епархию, надзирающую за сектантами. И еще напомнил, что дело это щепетильное, связано со смертью видного ученого, поэтому лучше его детали не предавать огласке. Особенно, журналистам, ищущим горяченькое и скандальное.

Первой в дом профессора приехала расторопная и послушная помощница Надежда, выпускница юридического факультета. Никаких признаков сектантства и религиозного поклонения она не обнаружила, собравшиеся женщины, а было уже человек двадцать, глубоко скорбели, потому как при жизни любили профессора и даже его смерть не уняла их восторга. А то, что они все говорят, будто от покойного исходит благостный дух и свет, помощница отнесла к траурному зачумлению женщин, которое от горя случается. В университете она изучала психологию и основы судебной психиатрии, поэтому состояние их оценила соответственно. Все это было естественно и понятно, не вызывало вопросов, и Надежда вручила предписание вдове Сударева, Анне, чтобы покойного доставили в морг для медэкспертизы причин смерти.

И тут услышала от нее абсурдную, но совершенно осознанную фразу о том, что профессор на самом деле жив и находится в неком состоянии сомати. Помощница прокурора в мистику не верила, тем паче Анна сама показала ей заключение реанимационной бригады и уже хотела проявить свою прокурорскую власть – вызвать труповозку. Но общее состояние возвышенной скорби в доме возымело действие, Надежда поддалась искушению и решила сама взглянуть на покойного. Мертвецов она не боялась, привыкнув к ним еще во время практик, поэтому смело вошла в спальню. И сразу же ощутила, что попала в некую атмосферу, испытывать которую никогда не приходилось. Профессор лежал на постели, укрытый пледом до горла, на спинке кровати горела толстая, позолоченная свеча, а в изголовье сидела ветхая старушка с книгой на коленях и самозабвенно что-то читала, бубня себе под нос.

Последнее, что помощница оценила еще осознанно, был головокружительный запах воска, все остальное уже воспринималось, как не реальное – ощущение, будто ты после долгих мытарств наконец-то сдал трудный экзамен. Бесконечный восторг, желание закричать ура и побеситься! Например, сделать кульбит или пойти на руках. Надежда мало читала художественной литературы, поповского слова благость еще не знала толком и никогда им не оперировала. Были другие – кайф, супер, класс, обалдеть, ну ваще и прочие сленговые. Но ни одно из них для оценки собственного состояния души не годилось.

Усопший и впрямь показался ей живым и вроде бы улыбнулся, когда она склонилась к его лицу. И услышала доставшую уха, фразу, прозвучавшую, как показалось, из уст старушки, потому как поверить, что это говорит мертвец, она не могла.

– Научись любить. – так она звучала.

А у Надежды от этой фразы вдруг собрался в душе и выкатился в черепную коробку черный шар. И она непроизвольно стала рассказывать, что прокурор взял ее помощницей с условием, что у них будет секс раз в неделю. Она согласилась, потому как иначе в прокурорскую систему молодой девчонке не попасть. Но самое для нее неприятное и подлое, на это согласился муж! И она теперь с его ведома раз в неделю надевает эротическое белье, так любимое прокурором, и идет на работу. Это продолжается вот уже полгода, и у нее постепенно накопилась ненависть и к мужу, и к прокурору. Если ситуация не изменится, и оба они не опомнятся, не перестанут терзать ее душу и тело, не исчезнут сами, то Надежда или покончит собой, или когда ей выдадут оружие, сначала застрелит обоих мужиков.

Все это она произнесла вслух, хотя задним умом вдруг подумала, что не покойный профессор, а свеча источат наркотический запах, развязывающий язык. Иначе с чего бы она заговорила так, если даже громко думать об этом боялась? Надежда заглянула в спальню всего на минуту, но пробыла там сорок и выходить не хотелось. Когда черный шар вылетел из головы вместе с покаянными словами, помощница ощутила свободу и тут же, возле тела профессора, вдруг решила не возвращаться больше ни домой, ни в прокуратуру. Потому что она больше никогда не сможет отдаваться ни мужу, который оказался мазохистом и ловит кайф, испытывая боль и страдания, ни прокурору, мужчине симпатичному, но склонному к сексуальным извращениям.

Выйти незаметно из спальни не удалось, Анна дежурила у двери.

– Ну что, убедились? – спросила она, будто читая по глазам ее состояние.

Надежда своих чувств скрывать не стала, но и рассказывать, что произошло, постеснялась.

– Да, это какой-то феномен. Дыхания нет, сердце не работает, но ощущение жизни.

Ей хотелось побыть среди скорбящих и радостных, но женщины напрягались и сторонились при виде ее прокурорской формы. Она сняла с вешалки плащ и вышла на холодный мокрый ветер, совершенно не представляя, в какую сторону податься. Потом села в свою машину, посидела, нахохлившись, как курица, и подтвердив свои спонтанные мысли о побеге, выбросила телефон в грязь и поехала вникуда.

Как только помощница исчезла, Власта велела Катерине подготовить решение суда – не доставлять тело Сударева в морг, не проводить никаких анатомических исследований и судмедэкспертизы, все вопросы захоронения возложить на родственников умершего, назначив ответственным распорядителем Власту Судареву. Такой документ был произведен и приложен к справке о смерти.

Каким образом журналисты узнали о том, что вокруг смерти профессора завязывается сектантское движение, оставалось загадкой. Скорее всего, информацию сливал тот, кто отправил в прокуратуру подметное письмо или работала прослушка телефонов. Репортерская группа телевидения примчалась к коттеджу вскоре после отъезда помощницы прокурора. И телерепортерша начала сетовать, что некому будет задать главные вопросы с оценкой происходящего.

По обыкновению репортеры приглашений не ждали, входили, куда требуется, и особо не переживали за журналистскую этику. Тут же они вытащили из машины аппаратуру, свет, принесли все под навес крыльца, и репортер Ада Кудрявцева, известная по своим скандальным и острым репортажам, вдруг села на ступеньку. В девяностых она ходила в атаку на братву с одним микрофоном, и бандиты от нее драпали. Потом доставала крупных чиновников, внезапно появляясь через окно на двадцатом этаже, затянутая в альпинистскую экипировку, точно рассчитав момент передачи взятки. Ей стреляли в спину возле подъезда дома, где Ада жила, но оказалось, в тот день она надела бронежилет и отделалась синяком между лопаток. За глаза на канале одни звали ее волчицей и тайно ждали, когда она наскочит на настоящего охотника. Другие, в основном коллеги-репортеры ею восхищались, но не дружили, конкуренция была жесткой, борьба, как на ринге, где Ада умела держать удар. И все вместе считали ее оборотнем, ведьмой, продавшей душу дьяволу – за жестокие, лишенные всякого человеколюбия, репортажи, она не брезговала ничем, желая единственного – быть всегда на острие скандала, а значит сосредоточить на себе внимание миллионов жадных до горяченького, телезрителей.

Тут вдруг почувствовала слабость, головокружение и приступ тошноты.

– Снимай пока общие планы. – приказала оператору. – Что-то мне плохо…

Тот выставил камеру, запечатлел коттедж с разных точек, отдельно лающую овчарку, посаженную на цепь. Затем уже с рук подснял запущенный огород, ржавый автомобиль во дворе, битый кирпич и вся фантазия вышла.

– Иди внутрь и снимай все подряд. – приказала телерепортерша. – Побольше экспрессии, шума, фанатизма. Крупным планом – искаженные лица, злобу. ненависть. Я сейчас приду.

– И покойника?

– Если пустят, и его тоже. Но со вкусом, не херувимчка и не святого.

Тот вошел в дом и скоро выскочил на крыльцо.

– Там одни бабы!

– Снимай баб!

– Я мельком видел Ерофеича, – сообщил оператор. – Живого, настоящего… Вот бы кому вопросы позадавать.

– Ерофеич? – встряхнулась Ада Кудрявцева, почуяв добычу. – А он-то каким боком к профессору?

Операторов она меняла, как перчатки и этот попался молодой.

– Откуда же я знаю?

Ада сделала попытку войти в дом и подломилась.

– Давай его сюда. – Махнула, привалившись к стене. – Начнем с него, а там подмонтируем…

Минут через пять только писатель в сопровождении хозяйки дома вышел на крыльцо. Телерепортерша изготовилась извиняться – фигура знаковая, значительная, два фильма готовятся к выходу на экраны. Но Ерофеич выхватил у нее микрофон и встал перед камерой. Его спутница вышла из кадра, однако все время висела почти за плечом, как ангел-хранитель – контролировала.

– Вас бог послал. – сказал Ерофеич. – А то хотел уже вызывать, чтоб дать прессконференцию… Мне необходимо сделать признание. Вы снимаете? Камера работает?… Тогда пишите. Я, Аркадий Дмитриевич Ерофееич, в присутствии свидетеля Анны Хворост и будучи в здравом уме и твердой памяти заявляю. Это я украл патроны у Сударева, и потому он попал в плен, не получив впоследствии боевой награды. А чтобы оправдаться, я написал повесть «Лента», где много лжи. Но Сударев все вытерпел и простил, потому что бессмертный. Он давно знал о том, что я сейчас заявлю. Знал и ждал покаяния. И вот я публично каюсь: роман «Афганский прыжок», по которому сняли эпопею, так же мною украден! У капитана Саблина, тело которого отвозил родителям.

Он протянул руку, взял у своей свидетельницы рукопись и потряс ей над головой, затем поднес к камере и пролистал, показал почерк.

– Вот его рукопись! Можно легко убедиться в авторстве, если сличить почерк капитана Саблина. Поэтому прошу правительство лишить меня лауреатства, а читателей – предать анафеме мое имя. И проклясть на веки вечные. Настоящий автор этого романа Саблин, ему честь, хвала и почет. Приношу глубокие извинения родственникам капитана. И прошу передать им незаслуженный мною, орден!

И положил его под глаз камеры, на парапет.

Привыкшая ко всему, Ада Кудрявцева таращила глаза, оператора вообще заклинило, и он выключил камеру, когда Ерофеич вышел из кадра, подхватил Анну под руку и скрылся за дверью.

– Все записалось? – наконец-то опомнилась телерепортерша. – Проверь!… Вот это мы словили кадр!

Тот отмотал ленту и проверил.

– Все. И звук хороший.

– Тогда летим готовить в эфир! Это бомба! Это ракетой по Мосфильму! По правительству!

– А секта? – вспомнил оператор.

– Да какая там секта? Собрались женщины профессора…

Когда покидали аппаратуру в микроавтобус, Ада ткнула водителя.

– Данилыч, я выскочу!

– Погоди, отъедем.

Водитель включил стартер – мотор не заводился, аккумулятор ни с того, ни с сего сел в нуль. Или что-то случилось с замком зажигания.

– Вечно у тебя так! – ругнулась телерепортерша. – Когда надо спешить, не заводится.

– А тебя что-то последнее время вечно приспичивает, – огрызнулся тот.

– Меня последнее время еще на солененькое тянет. – съязвила Ада. – Не ты ли приложился, Данилыч?

– К тебе приложишься. – проворчал тот. – Ты хоть бываешь в охоте?

– Данилыч, ну хватит болтать. – опомнилась она и завертела головой. – Заводи давай уже! И к ближайшим кустам, мочи нет. На меня экстрим действует, женская физиология…

– Кажется, приехали! – вдруг сказал водитель и заозирался. – У ГАИшников аппаратура есть, отрубать двигатель дистанционно. Нас отрубили! Тут же все на компьютере!

И ударил кулаками по баранке.

Молодые парни, оператор с осветителем, недоуменно переглядывались, смысл доходил трудно, но Ада выскочила из машины и присела за передним капотом.

В это время к воротам коттеджа подлетел темный джип, откуда выскочили четверо в штатском. Двое побежали в дом, а двое ринулись к машине репортерской группы.

– Предъявите весь отснятый материал! – был приказ.

И не дожидаясь, когда телевизионщики придут в себя, приезжие забрали камеру, выгребли все пустые кассеты и проверили даже сумочку Ады, которая все еще сидела под капотом. Когда прибежала, обыск закончился и налетчики садились в свою машину.

– Спецслужбы. – опытным глазом определила она. – Хорошо стерегут профессора, быстро прилетели. А мы – пролетели…

– Прописали! – ругнулся водитель.

– А у кого никогда и ничего не заводится? – огрызнулась телерепортерша.

Джип умчался, но через несколько минут дверь коттеджа растворилась, и толпа разгневанных женщин выдавила двух пришельцев. Причем, их колошматили по головам домашними тапочками, веником и шлангом от пылесоса. Крепкие парни сопротивлялись и отступали, сладить с толпой было немыслимо, галстуков уже не было, на рубашках и пиджаках ни одной пуговицы, рукава почти оторваны, но самое главное, брюки приходилось держать руками: выдернули брючные ремни и оторвали крючки. Входили респектабельными парнями – вышли оборванцами, и поэтому можно было определить потенциал женской силы, скопившийся внутри дома профессора. Их вытолкнули за ворота и спустили с цепи овчарку. Потом на крыльцо выскочил Ерофеич и что-то закричал. Но донеслось одно слово:

– Опричники!…

Эти опричники походили под дождем минут десять, промокли, озябли на ветру и не выдержали – постучали в двери микроавтобуса.

– Пустите погреться!

Водитель открыл дверь, парни вошли и сели с краю, опустив головы: у них тоже что-то сорвалось. Двигатель не работал и в салоне было холодно.

– Дайте веревок, – попросили они. – Брюки подвязать.

Оператор порылся в вещах и дал два куска провода.

– Зачем надо было изымать материалы? – с вызовом спросила телерепортерша. – Кто приказал? Что за произвол?

– Съемка запрещена. – отозвался опричник.

– А свобода слова? Я Ада Кудрявцева!

– Заткнись. – обронил другой. – Береги язык, Ада, и будет тебе свобода слова.

Она и правда заткнулась, но не на долго.

– Может, и правильно. – сказала сама себе. – Сколько можно скандалить? Я много гадости сняла…

– Это ближе к телу. – одобрил опричник, не поднимая глаз.

– Но Ерофеича за язык не тянула!.. С чего вдруг рубаху на груди рванул?

Второй оборванец все еще пытался спрятать голый живот со связанными на узел, ремнями плечевой кобуры – зяб и трясся.

– Чем скорее забудешь, что здесь произошло, тем лучше. – пригрозил он. – Никакого признания на камеру не было.

– Кому-то не хочется развенчивать кумира? – со сдержанным ехидством проговорила Ада Кудрявцева. – И предавать анафеме раскаявшегося грешника… Это понятно!

– Да ничего тебе не понятно, дура! – прорычал оборванец, запахивая пиджак. – В него такие деньги вкачены! Знаешь, сколько стоит нынче кино? Не твои репортажи, а полномасштабные проекты? С организацией проката? С рекламой по всем каналам? С откатами и взятками? А он рот раскрыл!… Да всем наплевать, кто романы эти писал! Ерофеич или Пупкин.

Он разошелся и открыл бы еще некоторые тайны, однако вернулся ушедший джип, и оборванцы бросились к нему, заговорили с кем-то в кабине, открыв дверцы. Совещались минут пять, после чего оба вернулись в микроавтобус.

– Ты останься. – приказали Аде. – Все остальные погуляйте прямо по улице. Триста метров от машины. Бегом!

Оператор с осветителем догадались, куда попали, выскочили первыми, за ними нехотя вылез и водитель, так и не запустивший двигатель. Побежали с оглядкой и через минуту скрылись за поворотом. Только тогда из джипа вышел еще один опричник в плаще и заскочил в машину телевизионщиков.

– Сейчас войдешь в дом. – велел он. – И под любым предлогом вытащишь на улицу Ерофеича. Скажешь, например, доснять материал, уточнить детали… И Анну Хворост, хозяйку!

– Как я вытащу двоих? – попробовала вывернуться Ада. – Анна вам зачем? Она же всего-то аспирантка, любовница…

– Не твое дело! Тебе приказано – исполняй.

– Я не ваша подчиненная. Идите и вытаскивайте!

– Анна Хворост на самом деле другой человек. – вмешался оборванец. – Мы разыскиваем ее за тяжкое преступление.

– Вытаскивай обоих! – велел опричник в плаще. – Ты все поняла?

– Одного не понимаю, вы чьи люди?

– Тебе этого лучше не знать. – склонившись к самому лицу Ады, прошипел тот. – Государственные мы люди – не бандиты. Все, иди выполнять гражданский долг!

– Иначе этот репортаж – последний. – пригрозил оборванец. – Ады Кудрявцевой больше не увидят в эфире. Зато покажем гору цветов на могиле. Похоронные ролики мы сами умеем снимать. Иди и помни!

Она вышла из микроавтобуса, миновала ворота – овчарка залаяла, но не грозно. Телерепортерша поднялась на крыльцо, опять почувствовала подступающую дурноту, однако отворила дверь и вошла. На входе оказалось две привратницы, которые ее узнали и агрессии не проявили. Вроде бы даже напротив, отнеслись благосклонно и спросили, что нужно.

– Увидеть Ерофеича. – проговорила она. – Пока чинят машину…

– Его хотели похитить! – сообщила привратница в черной мантии. – Сразу после вашего интервью!

– Мне поговорить надо. – язык едва ворочался. – Без камеры… Понимаете, да?

Женщины пошептались, глядя на Аду с подозрением.

– Не с кем говорить. – призналась старшая. – Аркадий Дмитриевич уехал.

– А Хворост Анна? Хозяйка…

– Уехала с ним.

– Но из ворот никто не выезжал…

– Они вышли через черный ход. – сообщила женщина и представилась. – Меня зовут Власта, я последняя жена профессора и адвокат. А это его дочь, республиканский судья. И у нас есть подозрение, что вас подослали. Те люди, что пытались похитить Ерофеича.

Ада схватилась за стенку и медленно сползла на пол. Женщины подхватили ее и перевели на диван.

– Нужно признаться чистосердечно. – посоветовала судья в черной мантии. – Это облегчит душу. Никто еще не уходил из этого дома без исповеди.

– Меня подослали. – призналась она. – Вызвать Ерофеича из дома… И Анну Хворост.

– Зачем им потребовалась аспирантка?

– Сказали, она не аспирантка – преступница в розыске.

– Анна – в розыске? – изумилась Власта. – Эта овца?… А за что разыскивают?

– Она не тот человек, за которого себя выдает. – словами опричника сказала Ада. – Эти люди отняли снятый материал! Если выйду одна, меня убьют… У меня слабость и тошнит. Первый раз так от страха…

– Это не от страха. – пригляделась к ней Саша Рощина. – Вы беременны. Поверьте, я гинеколог, и вижу…

– От дорожной пыли? – съязвила Ада. – Я не замужем, и вообще…

Власта подхватила ее тон.

– Забеременеть можно и от пыли. Если стоит столбом и от солдатского одеяла. Репортаж с учений на полигоне делала? Контрактник тебя сопровождал….

Телерепортерша хотела привстать, но не смогла.

– Это было давно, и случайный эпизод. – пролепетала она. – Откуда ты знаешь?

– По телевизору видела. Как ты смотрела на контрактника. Ты же его изнасиловала глазами!

– У меня проблемы. – не сразу призналась Ада. – Зачать не могу, два раза замуж ходила. А сколько случайных мужчин… Нет, ерунда!

Власта заглянула ей в глаза.

– Беременности месяца три. Это же летом было?

– Ты что, экстрасенс? Или тоже гинеколог?

– Я адвокат. Но в этом доме у всех зрение открывается. Видим то, чего раньше не замечали.

Ада подумала, вспоминая лето, и решительно помотала головой.

– Нет, не может быть! Этот контрактник мне понравился… Такой мужик! Но чую, перегрелся, изголодался… Да мы с ним только обнимались. И поцеловались раз! Хотели, но за мной вертолет прилетел.

– Хватило одного желания. – с завистью ухмыльнулась Власта. – И солдатского поцелуя…

Телерепортерша встрепенулась.

– Погоди! Но я даже имени его не запомнила… Впрочем, можно восстановить события. Данилыч запомнил! У него память на лица… И на полигоне должны знать, кого выделяли для сопровождения!… А у меня перед глазами все мелькает. Люди, люди, события, лица. Остановить не могу этот бег.

– Посиди здесь, все само остановится. – посоветовала республиканская судья. – Может, имя вспомнишь.

– Господи, сколько же я сняла мерзости. – вдруг проговорила Ада. – И ведь делала это с удовольствием! А мечтала снимать красиво кино, красивых людей…

Она прислушалась к себе, затем положила руку на низ живота.

– Рано еще. – сказала Власта. – Месяцев в пять начнет толкаться…

– Я уже чувствую! – завороженно прошептала телерепортерша. – Там есть жизнь… Я и в самом деле беременна! Бежать. Надо бежать!

– Куда бежать?

Взор ее стал блаженным, плечи затряслись, и не понять от чего – от страха или восторга.

– Проводите меня через черный ход. Или спрячьте! Пока я не рожу! Как я хочу рожать… Ады Кудрявцевой больше не увидят в эфире! Нельзя же вынашивать дитя и снимать мерзости!

Женщины подхватили ее под руки и повели на второй этаж.

Тем временем опричники осмелели, вошли во двор и попытались отогнать собаку от крыльца. Их не смутил даже подъехавший автомобиль, откуда вышел уполномоченный по делам религий и направился к дому. Увидев оборванцев, он встал и спросил, что здесь происходит. Те не стали ничего объяснять, но наглости поубавилось: сели в джип, отъехали от ворот и встали в пределах видимости. Уполномоченный безбоязненно взошел на крыльцо, постучал в двери и вошел.

– Что здесь происходит? – спросил он у привратниц и подал служебное удостоверение.

Остальные женщины разбрелись по этажам и комнатам, в передней оставалось несколько человек, охраняющих вход в дом и спальню, да старуха-надзирательница, спящая в своей коляске. Командовали самые представительные женщины – Власта и Катерина.

– Здесь прощаются с покойным профессором. – ответила адвокатша, возвращая корочки. – Какие еще вопросы?

– Мы получили сообщение из прокуратуры. – признался тот. – Будто здесь собрание не зарегистрированной секты.

– Глупость несусветная. – отозвалась Власта. – Прокуратура у нас была, оставила предписание и удалилась.

Уполномоченный глянул в бумагу.

– И когда отправите тело в морг?

Адвокатша подала ему решение суда и свое удостоверение. Тот, кажется, был удовлетворен, однако уходить не спешил.

– А почему у женщин далеко не скорбный вид? Чему они радуются?

– Они не радуются. – встряла Катерина. – Они оплакивают усопшего.

– Не надо быть физиономистом, чтобы не видеть их чувств.

– Посмотрите на себя в зеркало. – предложила республиканский судья и отвернула занавеску на зеркале в передней. – Смех и слезы имеют одинаковую природу.

Уполномоченный посмотрелся и увидел на своем лице улыбку.

– Действительно… Никогда не замечал.

– Потому что никогда одновременно не видел столько красивых женщин. – подытожила Власта. – Тебе же хочется нравиться? Не так ли?

Уполномоченный попытался согнать улыбку, но вообще расплылся и чтобы совладать с собой, стиснул зубы. И сквозь них попросил показать ему покойного профессора. Одна из женщин отворила дверь в спальню, и тот оглядел комнату с порога. Свеча и старушка в изголовье с книгой на коленях убедили его больше, чем слова. Уполномоченный осторожно притворил дверь, извинился и пошел восвояси.

Едва он уехал, как машина опричников вернулась на исходную позицию и оборванцы под руководством человека в плаще вошли во двор. Однако новая атака не увенчалась успехом: навстречу вышла Власта и встала на пути.

– Вам что угодно, господа? Почему вы нарушаете закон? Вам известно о порядке, позволяющем проникать в жилище граждан?

Они привыкли к произволу, но властный голос, а более вид самой Власты их вразумил. Тем паче, оборванцы еще помнили бабий бунт, как с них срывали одежды и колотили тапочками.

– В этом доме насильно удерживается гражданин Ерофеич. – заявил опричник в плаще. – И гражданка Хворост. Мы уполномочены обеспечить их безопасность.

– Гражданин Ерофеич покинул этот дом два часа назад. – заявила она. – Если уполномочены – проверяйте. Но я гарантирую гнев женщин, пришедших попрощаться с профессором.

И отступила в сторону, что одновременно сделала и овчарка.

– А гражданка Анна Хворост?

– Отбыла вместе с ним. В доме имеется черный ход. Вы прошляпили, господа.

Они уже понимали, что прошляпили, но пытались спасти положение.

– Они вернуться?

– Они теперь никогда сюда не вернуться.

– В дом входила Ада Кудрявцева. Где она?

И тут Власта отомстила им с блеском, как умела это делать на судебных процессах, соревнуясь с обвинителями.

– Ада, вероятно, уже в студии. Готовит материал в эфир. Сюжет с Ерофеичем снимали двумя камерами.

Их будто ветром сдуло со двора, в машину прыгали на ходу. А Власта смотрела им вслед и покаянно качала головой:

– Когда же я врать перестану?… Неужели на этом свете можно жить без лжи? Как тебе-то удавалось это, Сударев? Ты же учил, но я тогда считала тебя ничтожеством…

Репортерская группа обстановку отслеживала, и прибежала тут же, как только исчезли опричники. В версию, что Ада бежала через черный ход, они поверили сразу же, без лишних слов попрыгали в микроавтобус и умчались. Можно было перевести дух, но такой уж беспокойный день выдался – мертвый на ноги встанет. Спустя час к коттеджу подъехал прокурор на служебной машине – солидный, лысоватый мужчина с немигающим взором и вечной полуулыбкой на лице – обычно такие нравятся женщинам с первого взгляда, но со второго вызывают чувство опасности. Его уже не очень-то интересовало сектантство, искал свою помощницу и наткнулся на Власту, с которой уже лет двадцать встречался в судах по разную сторону барьеров. Но сейчас в доме покойного этому обрадовался, хотя бывало, насмерть сходились в поединках.

– А ты что тут делаешь? – изумился он.

– Максимыч, фамилию мою помнишь?

– Ну…

– Совсем тупой стал. А как фамилия усопшего?

– Сестра, что ли?

– Последняя законная жена! Пятнадцать прекрасных лет ему отдала. Что-то давно в судах не встречались…

Прокурор был чем-то сильно озабочен, все время озирался и растерянно шарил по карманам, будто потерял что. Видеть несгибаемого, неподкупного обвинителя в таком состоянии было непривычно и странно, и у Власты сразу же возникло мстительное чувство.

– Помощницу ищешь? – угадала она. – Надежду? А ничего у тебя вкус, я оценила.

– В прокуратуру не вернулась, на звонки не отвечает…

– Твое предписание вручила и уехала. Дело-то девическое…

– Тело отправили в морг?

– Что ты пристал с телом? – возмутилась адвокатша и сунула под нос решение суда. – На, читай и отстань.

Читать дословно он не стал, пробежал по диагонали и вернул бумагу: вообще эта тема ему была не интересна. Однако все равно прокурор сказал свое слово:

– Опротестуем. Вынесено незаконно.

– Сначала докажи, Максимыч!

Он не соизволил ответить, осмотрел переднюю, скользя улыбчивым взглядом по лицам женщин, приподнял плед на голове старухи в коляске и отпрянул.

– Еще один труп?

Среагировать никто не успел.

– Кто труп?! – восстала надзирательница. – Я тебе покажу – труп! Здороваться надо с дамой.

Прокурор еще прогулялся по коридору, открывая все двери подряд – срабатывала многолетняя привычка.

– Ты что, обыскивать будешь? – усмехнулась Власта. – Спрятали мы твою помощницу! Чтоб тебя шантажировать. Версия годится?

Тот открыл спальню с покойным. Вид бормочущей старушки и свеча подкупала всех. Он тупо потаращился на тело Сударева, закрыл дверь, но уходить не спешил, присел на диванчик в передней и согнулся, будто от боли в животе.

– Максимыч, что с тобой? – сжалилась Власта.

И чуть сама не присела от внезапной откровенности прокурора.

– Нет, ничего. – он распрямился. – У вас тут и впрямь секта, что ли… Входишь, и брожение разума начинается, скручивают судороги… Понимаю, это наказание, девчонке судьбу сломал. Она и сама виновата! Завлекающий голосок по телефону, чистота и непорочность…

– Влюбился что ли? – искренне изумилась Власта. – На старости лет…

– Не знаю, как это назвать. – признался тот. – Прирос, прикипел, увлекся так, самому страшно. Свидания раз в неделю, чаще никак, это же прокуратура… А я как бык, хожу, жду этого дня! Ничего в голову не идет…

Суть такого внезапного признания понятна до конца была лишь двум присутствующим юристам – Власте и Катерине. Обычно прокуроры держались на людях с подчеркнутой безгрешностью перед законом и общественной моралью. У них будто не было личной жизни, увлечений и чувств, будто они никогда не делали глупостей и ошибок. Это были самые скрытные люди, прячущие свои пороки. Прокурор сейчас явно не понимал, что с ним происходит, и отчего ему хочется озвучить то, о чем даже думать боялся.

– Если бы влюбился, тогда объяснимо. – продолжал он. – Я попал на приманку. Надежда пришла ко мне на собеседование без трусов!

– Интересно, как ты узнал? – съехидничила Власта. – В жару я тоже хожу, не замечают…

– Рукой прикоснулся…

– Скажи, пощупал!

– Ну, пощупал!.. Зачем надо было провоцировать?

– А ручонки не надо распускать! Где в законе написано, в прокуратуру ходить в трусах?

– Да ладно задираться. – примирительно сказал прокурор. – Мы же не на процессе… Как теперь этот узел развязывать? Представлю, ее нет у меня – выть хочется. У нее муж! И все знает… А я уже материалы собрал. Посажу, чтоб не путался под ногами!

– Типичное влияние прокурорской власти на бытовую манеру поведения. – жестко заключила федеральный судья. – Надзирающий орган всегда сверху. У нас в суде такое не возможно.

– Расскажи мне сказку про суды, девочка, – огрызнулся прокурор.

– Судьи вообще бесполые! – отпарировала Катерина.

– Это наша с Сударевым дочь. – представила Власта. – Судья есть, обвинитель и защита на месте. Можно судить тебя, Максимыч! За использование служебного положение. Домогательство…

Прокурор судей терпеть не мог, часто и изощренно им грубил, а тут даже иносказательностью прикрываться не захотел.

– Да я вижу, какая ты бесполая. – ухмыльнулся он. – И бесстрастная. Я бы таких на выстрел к суду не подпускал. Бабы вносят эротику в любую правовую систему.

– А она изначально сексуальна, эта твоя система. – как о чем-то обыденном заявила Власта. – Закон и повиновение. Взаимодействие мужского и женского начал. Власть закона – орган насилия. И не мы это придумали. Эмблемой прокуратуры вообще можно сделать фаллос.

– А какая эмблема адвокатуры?