Текст книги "Обнажение чувств"

Однако ее реплике никто не внял, все ждали взмаха дирижерской палочки.

– Мы вот здесь собрались и думаем, любили покойного. – вместо этого укоризненно произнесла Власта. – А сами ничего о нем не знаем. Потому что пока был жив, мы думали о себе. И хотели его любви, денег, имущества. Сколько вас здесь собралось? И все с него требовали, трясли…

– Ты за всех не говори! – оборвала ее родная дочь, но задирать мамашу не рискнула.

– Ну вот ты, любящая дочь, что ты знаешь об отце? – ухватилась та. – А ты к нему забегала часто…

– Вываливала ему все свои проблемы. – призналась Катерина. – Весь мусор… А он нуждался в моей любви! В дочерней любви. Я же подумала, папа видит во мне женщину. Кажется, так и назвал однажды – Марина или Морена…

– Про эту Марину Морену он что-то говорил – пришла ей на выручку Нина. – Открою интимную подробность, он называл так меня. Когда танцевали. Я сначала обиделась. Но на такого танцора нельзя обижаться. Тогда казалось, пусть называет, как ему захочется, хоть горшком. Меня никто так не танцевал.

– Это его учительница. – подала голос первая жена Наталья. – Она учила его теории стихосложения. Прививала любовь к чтению, языку…

Власта все больше напоминала прокурора.

– Кто еще что слышал? Хотя бы косвенные факты?

Выстроенный уже хор помалкивал, а это вдохновило адвокатшу.

– Тогда я вам скажу, кто она такая. Она и впрямь учительница, и мы должны быть ей благодарны. Она сотворила нам Сударева таким, какого мы знали. Научила любить и трепетно относится к женщинам. Научила мыслить, писать стихи и танцевать…

– Ну, танцевать его учила я! – перебила Нина. – Так что он костыли бросил…

– Танцевать учила Марина Морено! – повысила голос Власта. – Когда взяла подростка под опеку. Они тогда жили в каком-то учительском домике. Я представляю этот домик разврата несовершеннолетних. Потому и схлопотала пять лет колонии!… Только что встречалась с результатом этой учебы и опекунства. Сударев заделал брюхо учительнице в тринадцать неполных лет! Просто половой гигант. И должна вам сказать, это первый, и пожалуй, единственный его сын по крови. Я послала за доказательствами, но чтобы оттянуть немного время. Он скоро вернется. И нас не станет.

Среди женщин возник несмелый ропот.

– Как это, не станет? Он нас прогонит?… Но мы не уйдем! Кто он такой? Откуда взялся?

– Прилетел из Испании. – сказала Власта. – Сначала подумала, сумасшедший… Но он – сын своих родителей, поэтому бессмертный.

До некоторых женщин не дошла суть сказанного, они завертели головами.

– А что это значит? Почему бессмертный? В каком смысле?

И тут Анна попыталась вернуть свое прежнее положение в доме.

– Сударев бессмертный, и это во всех смыслах.

Женщины все равно остались в растерянности, только Нина никак не могла смириться со своим положением.

– Чем же закончились танцы с этой учительницей? – выкрикнула она. – Я не поняла, ее посадили, что ли?

– Танцы закончились печально, их разлучили. – перехватила инициативу Власта. – Но я не стану пересказывать вам эту грустную историю. Скажу одно: всю жизнь он любил ее одну. Все пятнадцать лет совместной жизни она стояла между нами.

Хор запереглядывался, зашевелился и несогласно зашумел, чувствуя себя уже коллективом.

– Это ложь… Это не правда! Он любил нас всех!

Власта взмахнула руками, словно дирижер, снимающий всякое звучание.

– Вы правы! Правы, он нас любил… Но он нас всех придумал. Он мечтал о своей Марине Морено, но разве можно вообразить себе вечность? Поэтому складывал ее из частичек, то есть, из нас. Мы – ее общий портрет. Вы же обратили внимание, мы все разные и так похожи друг на друга? Мы плод его воображения, плод его любви. Мы жили вольно, пока был жив Сударев. Но вот его не стало, и мы все притянулись, собрались возле него. Потому что мы – его чувства, его мысли, его мечты. Если сейчас уйдем из этого дома, нас не будет! Он уйдет, и исчезнем мы!

Сраженные ее мудростью, женщины затихли. Но Анна продолжала отбивать утраченные позиции.

– Нужно отыскать его учительницу! Она воскресит Сударева.

– Где же ее отыщешь? – со знанием дела возразила Власта. – После колонии она исчезла, профессор всю жизнь искал…

– У меня такое чувство. – не сдавалась Анна, озирая хор, – Будто Марина Морено здесь, среди нас. Сударев призвал ее, не мог не призвать. Она же символ бессмертия. Найдем учительницу – спасемся…

И не успела закончить, ибо взоры женщин устремились к ней и скрестились, как лучи.

15

Как только к Судареву явилась старушка со свечой и книгой, он ощутил, что совершенное по качеству, оттренированное воображение выходит из-под его власти и начинает существовать по собственным, не известным ему, законам. Он знал почти все об этом искусстве, будучи единственным профессиональным специалистом в области, еще не признанной как наука, но уже широко внедряемой во всех сферах человеческой деятельности. Всю свою историю человечество мечтало, представляло и воображало, но никому еще в голову не приходило, что это не просто блажь, рожденная бездельем, ленью или игрой ума; что это высшая психоэмоциональная деятельность мозга, в коем проявляется божественное сознание, сравнимое разве что с его промыслами.

Сударев перевел мечтание из интимной, легковесной, игровой сферы в научную и, посути, создал первую в мире, школу профессиональных мечтателей. Одним лишь воображением они выстраивали сложнейшие логические концепции и получали неожиданные результаты, для достижения которых потребовалась бы длительная работа несколько технически вооруженных научных лабораторий. Профессор нашел ответ, для каких целей существует девяносто пять процентов «не задействованных» клеток мозга и предложил способ их эксплуатации. Он разработал тактику и стратегию искусства воображения, установил его закономерности, наметил пути развития и углубления практического применения. И был уверен, что нащупал некую системность в кажущейся стихии полета мечты.

Но когда возле смертного одра появилась старушка со свечой и книгой, система дала сбой. Или напротив, показала свои возможности, и к его воображению подключилось чье-то постороннее, чужое, но диктующее свою волю. Сударев сразу же почувствовал, что старушка не реальная, а плод чьего-то воображения и попытался исправить, ликвидировать постороннее вторжение. Он сначала надоумил Анну отказать бабуле, но находчивая аспирантка не смогла найти веских аргументов: влияние вторгшейся мечты оказалось сильнее. Присутствие старухи, да еще и церковное чтение могло отвлечь его, помешать, но бабушка оказалась понятливой, и сразу же предупредила:

– Не волнуйся, любезный, досаждать не стану. Я тебе «Войну и мир» буду читать. Ты ведь этого романа так и не одолел. Сладкие кусочки выедал, про любовные страдания. А его весь надо читать.

В отраженном сознании Сударева промелькнула мысль, что теперь, когда он в подвешенном состоянии между мирами, это ни к чему, но привыкший уступать женщинам, он согласился, тем паче начетчица села так, что ее было не видать, и бубнящий голосок совсем не отвлекал от грез. И скоро вообще превратился в некий шумовой фон. А отсветы свечи и особенно благостный праздничный запах воска связывал его с думами о вечности.

Когда-то Сударев уверовал в простую истину: если вокруг себя создать чувственное поле, то пространство немедленно ответит тем же. А потенциал этого поля можно увеличивать бесконечно, не опасаясь, что начнется перегрев. Любви никогда не бывает много, ее всегда не хватает Золота, денег, удовольствий становится больше, а этого чувства все меньше и меньше.

Возрождая в сознании образы своих возлюбленных, Сударев призывал их к себе, но не для прощания, и даже не ради их покаяния; он звал их на собственную свадьбу, полагая, что явится и сама невеста, захваченная чувственным водоворотом, на каком бы свете сейчас не находился учительский домик. Но звучание толстовского романа будто и впрямь структурировало пространство, и все его фантазии начали укладываться в прозаическое дыхание классической русской исповедальной прозы.

Первой попала под ее влияние прежде покорная и целомудренная Анна, служившая литературе за совесть, чем подчеркивала изящество своего воспитания. Сударев не требовал от нее покаяния, считая самой безгрешной и чистой из всех знаемых женщин. Однако аспирантка встала в позу кающейся грешницы и поведала, что мысленно изменяла и продолжает изменять ему, потому что ей, нежной и утонченной, по нраву грубый секс, коего она была лишена. Сударев настолько был потрясен, что чуть не вскочил со смертного одра. Ему казалось, он знает о женщинах все, разбирается в мотивации их поведения, во вкусовых и чувственных нюансах, а тут, оказывается, проповедуя духовную свободу, держал Анну в неволе!. Он попросту забыл, что у нее тоже есть воображение и желаемые идеалы!

Когда же в доме появилась дочь Катерина и ее мать Власта, которую он не звал и не хотел видеть возле своего тела, Сударев понял, что вместо водоворота любви он вызвал иную стихию – женских самолюбивых и неуправляемых страстей. И тогда он понял, что законы воображения работают исправно лишь на этом свете, а на том они совершенно другие. Тем более, он завис между мирами, где все имело некое третье качество. Затея собрать на свадьбу своих возлюбленных проваливалась, невеста не подавала даже знака, но зато без всякого зова начали приезжать малознакомы женщины, с которыми не то что близких отношений, а вообще не было никаких. Например, как с Сашей Рощиной: ехал однажды в электричке, увидел девушку с косой и поиграл с ней в переглядки. Как обычно дети играют. Взором лишь прикасался, рукой и дотянуться-то было невозможно, сидела в третьем ряду от него. Но у этой Саши воображение разыгралось так, что будто они рядом сидели, по саду гуляли, от одного яблока ели и даже переспали! В самом деле ничего не было! И имени бы ее никогда не узнал, если бы не назвалась уже здесь…

Сударев к таким ситуациям привыкнуть никак не мог, хотя они повторялись часто и всегда одинаково. Подобные романтические отношения обыкновенно складывались с молодыми поэтессами либо студентками. И возникали они вовсе не из желания получить хвалебную рецензию от известного критика; меркантильных интересов тут вообще не было ни с чьей стороны. Сударев понуждал своих подопечных мечтать, считая, что таким образом можно не только погулять по радуге, зримо увидеть другие планеты и звезды, но и выстроить, смоделировать свое будущее. Человеку без воображения нечего делать ни в литературе, ни в искусстве, ни в науке. Творчество требовало меньше образования книжного и больше природной стихии разума и чувств, которые и следовало развивать. Сударев учил искусству воображения, мечтая когда-нибудь сделать его отдельным предметом, который будут преподавать в технических и гуманитарных вузах. И помня уроки Марины Леонидовны, проводил специальные тренинги в аудитории или с выходом на природу. Это не было привычной слуху, медитацией, поскольку мечтатель погружался в определенный заданными условиями, воображаемый мир, но не существовал в нем, а создавал и развивал его.

Так вот, оказалось, молодые поэтессы используют профессора как объект тренинга и непроизвольно начинают представлять свое будущее с его участием. И влюбляются в воображаемый образ, поскольку они все молодые охотницы заняты поиском и добычей чувств. И как пчелы на запах нектара, летят к самому близкому цветку, источающему его. Они начинают посвящать профессору стихи, искать встреч и даже преследовать, вынуждая обратить на себя внимание. У большей части студенток это проходит мимолетно, однако у девушек увлеченных, с высоким потенциалом мечтательности включалось проживание воображаемой жизни. Иногда оно могло быть настолько сильным, что начиналась материализация чувственных образов, и овладевшие этим чародейством, студентки иногда шутили и заигрывали с профессором. Сударев не раз слышал страстный зов, повиновался ему, приходил на свидания и ставил зачеты.

Но особо тонкие натуры обнажали чувства настолько, что оказывались с ним в воображаемой постели, затем даже беременели, испытывали токсикоз и замороченные, бежали на аборт или к профессору с мыслью о замужестве. Именно отсюда и рождались слухи о его любовных похождениях, хотя Сударев в пять минут возвращал девушек в нормальное состояние, беременность рассасывалась, оставались лишь чувства и досужие сплетни. Но случались и казусы, как с матерью дочери Елены или со студенткой Олей Смысловой, вздумавшей приколоться над профессором. Сударев услышал ее зов, пришел к месту встречи и уже поставил зачет по спецпредмету, как Оля предложила испытать разработанный ею тренинг. Разойтись не просто так, а загадать и держать в воображении место, где можно побыть вдвоем, кафе, например. И пусть каждый идет туда своим путем. Судареву было любопытно, да и Оля ему нравилась, к тому же майский мечтательный вечер стоял на дворе.

Эксперимент удался, очнулись они в одной постели и уже в крайней степени изнеможения. Причем оба не помнили, как оказались в доме у профессора и почему допустили такое бесстыдство. Оля писала прозу, была «домашней» студенткой и отличалась почти пуританским воспитанием. Она пришла в ужас от опыта и собственного поведения, расплакалась, и пока профессор утешал ее, вновь раздул пожар страсти. Только после этого Оля наконец-то перестала плакать и уснула, а Сударев пошел топить печи: оказалось они уже вторые сутки в постели и в коттедже выстыло напрочь. Анны тогда еще не было, и Сударев решил сделать Оле предложение остаться у него в доме. После брака с Властой он зарекся жениться, поскольку был выселен из квартиры в Безбожном переулке и очутился на улице. Пока он выгонял воздушную пробку из системы отопления, Оля незаметно исчезла. И самое удивительное, он не нашел никаких следов ее пребывания!

Через несколько дней он все-таки выловил ее в институте, и это непорочное существо то ли в самом деле проваливалась в беспамятство, то ли искусно создавала видимость амнезии. На голубом глазу она утверждала, что все это время находилась дома и старательно выполняла домашнее задание – уроки воображения. И она заставила Сударева поверить в виртуальность того, что он чувствовал, помнил, и чем дорожил. Она говорила так образно, складно и убедительно, что не оставляла никаких сомнений, и учителю оставалось лишь признать собственное поражение от ученицы.

Теперь, лежа на смертном одре, он не призывал Олю и других девушек с похожей историей, но единожды установленный мостик, оказывается, не рвался всю жизнь, и повзрослевшие студентки с обнаженными чувствами приезжали сами, без какого-либо приглашения, и, не сговариваясь, все привозили белые розы. Его собственное воображение под напором извне, окончательно вышло из-под контроля, и он не переставал удивляться всему, что происходит вокруг. Когда приехала Оля Смыслова и стоя возле тела, подтвердила, что разыграла профессора и теперь приносит свои извинения, Сударев чуть не вскочил от возмущения. Он ждал обратного – запоздалого признания в любви, но услышал покаяние. И опять началась череда признаний в изменах и обмане, в воровстве и жадности, в интригантстве и прочих злонамерениях.

Конечно, многие пришедшие по зову и без него своими откровениями удивили Сударева. Сначала Власта поразила воображение, закричав, что ее бывший муж святой, хотя всю совместную жизнь утверждала обратное – развратник, изменник и бабник. Это чтобы прикрыть собственное распутство. А потом вообще вышла на философское осмысление положения женщины в семье и обществе: хоть записывай за ней и тащи статью в научный журнал.

Власта когда-то раз уже спасала Сударева от долгого тюремного срока, и он решил, из благородных побуждений, поэтому без задней мысли отправился искать Марину Леонидовну.

И еще тогда ему пришла мысль, что учительница литературы – символ, лирический образ, рожденный его мечтой. А история с опекой, воспитание чувств, сбор нектара бессмертия и разлука, это лишь его неуемные юношеские фантазии. Сударев уговорил, уболтал себя и поверил, что это так, успел первый раз жениться, правда, по принуждению, опять с угрозой уголовной ответственности. Успел закончить институт, защитить кандидатскую, и тут ему опять встретилась прокурорша.

Фантазии Сударева материализовались неожиданным образом. Через студента-заочника ему в руки попал список женщин-заключенных, которые опасаясь насильственных абортов, скрыли беременность и тайно рожали детей в зонах. Этих младенцев вскоре изымали у матерей, увозили в один Дом ребенка, где всех здоровых обезличивали и готовили на усыновление иностранцами. Разумеется, за большие деньги. Так вот среди тайных рожениц оказалась Марина Леонидовна Морено! И все сходилось к тому, что отнятое у нее дитя мужского пола – сын Сударева! То есть, все, что ему казалось сном в учительском домике, случилось наяву, и прекрасная всадница зачала от него младенца.

В первую очередь он ощутил, что материализовался сам, снова обратившись в того Сударева, которого знал по воображаемым картинам. Он стал исследовать вопросы иностранного усыновления и внезапно обнаружилось – ими в то время занимался по долгу службы Спорыш, которого опасалась Марина Морено, и которого Сударев не додавил в прошлый раз: инквизитор тогда уже знал о тайном рождении ребенка! Как выяснилось, он по прежнему занимается тем же делом в системе опеки и попечительства, только уже на самом высоком уровне.

Спорыш за это время постарел, еще сильнее полысел и теперь брил бороду, чтобы скрыть пятно, выхваченное ножом. Сударев явился к нему без доклада, очаровав секретаршу, но инквизитор не напугался, как в прошлый раз, а выслушал старого знакомого и сам себе нагадил.

– С чего вы решили, что рожденный гражданкой Морено ребенок от вас? Вам тогда сколько лет было? Скажу, как врач: в этом возрасте подростки еще не половозрелые. А ваша учительница переспала с каким-нибудь конвойным офицером или солдатом. Распутные женщины так часто делают, в надежде, что скостят срок или переведут в легкую зону. Вы уже не мальчик, поверьте, это так!

Сударев знал, что распутных женщин не бывает, есть женщины с обнаженными чувствами и инквизиторы, готовые садить их на костер. И хорошо, что чиновников обязали носить галстуки, наверное, для того, чтобы рассерженные посетители не носили с собой удавки. Уже после третьего оборота Спорыш сообщил, что его сын Алексей – так значилось в сопроводительных бумагах, усыновлен гражданами Испании. А ведь сначала, как душман, запирался, подлец! Можно было сделать еще пару оборотов, узнать строго засекреченные имена усыновителей, их адреса, но в кабинет вбежала охрана.

На сей раз в прокуратуре его опять приняла Власта, но уже тридцатилетняя взматеревшая особа, ничуть не умерившая своего страстного пыла.

– Сударев, ах, Сударев! Как я рада видеть. А тебе сейчас корячится пятнашка, статья тяжелая, терроризм. В отношении госорганов и госслужащих. Или ты срок мотаешь, или я отмазываю тебя и становлюсь домашней кошечкой. Этого ублюдка Спорыша сама терпеть не могу. Сотни ребятишек продает зарубеж, и хоть бы что. Давай накажем злодея. Я завожу дело и веду до суда, а ты остаешься со мной. Ну, люблю я нежных мужчин!

Тогда она еще любила нежности.

Вместе с осознанием, что у него есть сын, рожденный бессмертной Мариной Морено, он сам начал вновь чувствовать вечность. Тюремный срок в пятнадцать лет почти ничего не значил, но неистовая страсть наказать инквизитора оказалась сильнее. Власта честно хотела его посадить, трепала, как мочалку, применяла все дозволенные и не очень способы давления, однако Спорыш никого не сдал, получил всего лишь полтора года заключения и вышел досрочно. А Сударев честно отбыл свою «пятнашку» без права на амнистию и помилование. Сама же Власта за превышение служебных полномочий была уволена из прокуратуры и стала действительно домашней кошечкой. Это было самое успешное и до отказа заполненное работой время, когда Сударев занимался наукой, литературной критикой и заседал в Госдуме. Он даже начал уже говорить, как завзятый семьянин, что у него надежный тыл, и что его дом, его крепость.

Но в тылу царили измена и разложение.

Женщины, коих Сударев призывал к себе, и те, кого не призывал, а просто вспомнил или узрел в своем воображении, откликались почти сразу. Но вот Наталью, первую законную жену и сына Павла он даже не касался мыслью – просто черед не дошел, но увидел зримую картину – они спешат на поезд, чтобы ехать к нему. Сударев даже обрадовался такому обороту, поскольку вологодская кружевница была самая не назойливая, скромная и чистая. Она когда-то высудила алименты, сидела в Вологде и ни чем не досаждала, не укоряла, что он не участвует в воспитании сына. Сударев считал, что это от настоящей, не показной любви. И когда увидел, как они садятся в поезд, обрадовался.

Однако Наталья сразила его наповал, признавшись в обмане, и в том, что не знает точно, чей сын Павел. Хотелось встать со смертного одра, самому уйти на кладбище и выкопать яму. А он себя всю жизнь укорял и грыз за то, что не испытывает отцовских чувств к своим детям. Ладно, Павла не воспитывал, но Катерина, выросшая на его глазах? О том, что она дочь поэта Засодимского, Сударев узнал, когда ей было лет двенадцать, за это время можно успеть намертво прирасти к ребенку. Он же к своему стыду чувствовал нарастающее отчуждение и лишь со временем начинал понимать, от чего это происходит: Катерина была запретным плодом, а в ней, особенно в студенчестве, забродила материнская кровь вольной охотницы.

Вывод оказывался потрясающим и печальным: кроме Марины Морены его никто не любил! Или не сохранил любви, а казалось, что женщины его боготворят.

Глубокого разочарования тогда еще Сударев не испытал. В любом случае собравшиеся женщины если и не создали чувственного потока, то покаялись, просветлели, задумались о своих судьбах. И самое важное, начали понимать, что жить на этом свете можно во имя единственного чувства – любви, и что она наполняет сердце радостью, жизнь смыслом, а память бессмертием.

И только два самых близких человека встревожили Сударева. Он не случайно пригласил их на свадьбу, отослав письма, потому как ни Аркаша, ни Лида на мысленный его зов не примчались бы. Один готовился к мировой славе – презентации и широкому прокату фильмов, другая из-за своей толстокожести и конкретности на внешние тонкие раздражители не реагировала. И оба они с самого начала не повиновались никаким правилам и делали, что хотели. Своего воспитанника Аркашу он намеревался лишь понудить к раскаянию перед самим собой, но не выносить сора из избы, не делать фетиша из своих грехов. Но этот талантливейший писатель, одновременно ворюга, плут и прохиндей проникся всеобщей страстью к покаянию, а более под назойливым давлением Анны стал изображать из себя мученика сложных обстоятельств. Хитрил, конечно, и тешил мысль сделать еще один щипок с обоза жизни – умыкнуть у своего наставника жену, то бишь, Анну! И думал об этом так громко, что многие живые услышали, не считая покойного Сударева. Полублаженному, страстному, лишенному тонких чувств это бы показалось победой над смертью, и можно было бы польстить ему, доверить судьбу Анны. Но она захотела чистоты, чтобы служить не успешному и знаменитому, а нищему и убогому, чтобы никто не заподозрил в стяжательских интересах. Как мог, Сударев выказывал свое желание, перестал подавать знаки своего расположения, но аспирантка уже рвалась к своей самостоятельной цели.

А вдохновленный ею Аркаша выхватил микрофон у телерепортерши, превозмог себя, решился и в открытую, первый раз в жизни победил собственный порок! И этого бы хватило, чтобы снять прошлые грехи и не совершать новых, однако началась непредсказуемая цепная реакция материализации воображенных образов. Судареву показалось, он придумал бригаду журналистов, но желание Аркаши было настолько сильным, что фантазия превратилась в реальность – принесло настоящих! Такое случается, если человек раскаивается искренне либо вещает открывшуюся ему истину, нерукотворную запись которой потом находят на пергаменте или камне.

Надо было спасать положение, и тогда Сударев вообразил себе налет опричников. Бестелесные, они очень ловко отняли у телерепортерши отснятые видеоматериалы. Но двое из них, вошедшие в дом, чтобы вразумить Аркашу не давать больше интервью, попали под реальный гнев разъяренных произволом, женщин, и благодаря ему, материализовались. Такое тоже бывает, если женский гнев праведный. Мало того, изгнанные оборванцы взяли в оборот телерепортершу и так напугали несчастную, что ее дерзкий, неустрашимый прежде, бестелесной образ экранной дивы обрел плоть, женскую форму и суть. Подобная материализация случается крайне редко и длится короткое время, пока довлеет страх. Когда же он проходит, от человека остается мокрое место. Воплощенная Ада Кудрявцева зримо увидела свою могилу с горой цветов, согласилась выступить провокатором и понеслась в дом спасать от гибели только что обретенное тело.

Страх бы прошел, и телерепортерша исчезла вместе с ним, но неожиданно вмешалась Власта, убедив ее в беременности. А от этого женское тело приобретает железную твердость и защиту. Среди приехавших женщин была Саша Рощина, профессиональный врач-гинеколог, которая, осмотрев Аду, определила четырнадцать недель беременности! А от кого и когда это случилось, у телерепортерши в суете выпало из памяти, маячил лишь солдат на полигоне, с которым целовались и кувыркались в выжженной солнцем, траве.

Ада решила все бросить и рожать, но Власта во второй раз искусила, поскольку сама обладала мощным воображением и жила с ним, как сумасшедший с бритвой. Опричникам она сказала о съемке двумя камерами, и те поверили, умчались на перехват, а телерепортерша вдруг обнаружила в своей сумочке цифровой носитель, на который автоматически транслировалась запись камеры. Она попросила у Анны компьютер, проверила флэшку и убедившись, что качество съемки превосходное, вздумала рискнуть в последний раз и дать материал в эфир.

Знать бы, так удержал возле себя, но Сударев и представить себе такого не мог, чтобы жаждущая беременности и нечаянно осчастливленная женщина пойдет на такой шаг, поэтому выпустил ее из своего поля. Ада Кудрявцева ушла черным ходом через дровяник, проползла огородом до лесополосы, там совершила бросок до деревни, где подрядила тракториста. Он вывез тележурналистку до асфальта, где она по всем правилам конспирации села не в первую остановившуюся машину, и меняла их за дорогу еще трижды. Добравшись до редакции, она запустила материалы в эфир, низложив Ерофеича, ощутила профессиональное удовлетворение, написала заявление об уходе с канала и пошла становиться на учет в женскую консультацию по месту жительства. Осмотрев известную теледиву, гинеколог только развел руками, отметив, что следы беременности еще остались, но случился выкидыш или плод попросту рассосался.

Воображение Сударева окончательно застопорилось, когда с повинной прикатила на коляске старуха-надзирательница. Об этом и мечтать было нельзя, заработала разбуженная реальность этого света. Сударев расценил явление, как знак, поданный невестой, но где она пребывает, оставалось загадкой. Местонахождения учительского домика, никто не знал, а торчать между мирам уже не было сил, поскольку вопреки суждению, ни тот, ни другой на запросы не отвечал, не повиновался и существовал каждый сам по себе. На этом свете бушевали страсти, на том царил невыносимый покой, а в середине между ними вообще ничего не происходило, поэтому оставалось лежать и слушать заунывное чтение старушки, радуясь тому, что хоть не зря проходит время, и наконец-то не прочел сам, но прослушал бессмертное творение Толстого.