Текст книги "Обнажение чувств"

– Нет, мой мальчик. – она взметнула свой синий веер глаз. – Я никогда его не оставлю. Разве нам так плохо? Мы будем танцевать каждый день. Как первый мужчина, ты имеешь на это право. А присутствие его духа?… Ты же простой парень и не веришь в мистику? Это мне кажется, он следит за каждым шагом. Но риск меня возбуждает! Пошли потанцуем вон на той сцене?

И указала на летнюю концертную площадку, возле которой на скамейках сидели скучающие пенсионеры. Он молчал, и это ее чуть встревожило.

– Нога болит?.. Ну что ты стал хмурым? Скажу тебе честно: если выйду за тебя, буду изменять. Ты этого хочешь?… Обожаю танцы, понимаешь? Я создана, устроена для этого. И ты не случайно стал первым моим мужчиной. Когда был еще мальчиком… Единственного люблю тебя по-настоящему.

– А я – нет. – выдавил он.

– Вчера ты говорил другие слова…

– Я великий обманщик.

– Не ври мне, Сударев!

– В последний раз предлагаю – выходи за меня!

– Сударев, с ума сошел? – она бежала впереди, подтанцовывая и играя подолом. – Ты кто? На что ты живешь? На пенсию?

– Скоро получу боевые. За целый год, машину купим!

– Боевые!… Муж из каждой поездки привозит на машину.

Сударев оставил ее посреди леса и заковылял к выходу из парка. И отчетливо услышал рядом шуршанье шинельного сукна. Нина догнала его, повисла на руке, потом забежала вперед.

– Не уходи!… Давай оставим все, как есть? Просто будем встречаться! У меня есть кооперативная квартира, муж не знает… Поселишься там, учиться пойдешь! Подумай, на что ты станешь жить? Скажу по секрету… Скоро начнутся великие перемены. Можно остаться на костылях.

– Альфонсом жить не буду! – рыкнул он, отстраняя ее с пути.

– Какие мы слова знаем! – засмеялась не весело. – Кто тебя научил? Тоже учительница?

– Да, и она всегда со мной.

Нина отстала.

– Ты и правда ненормальный, Сударев. Ты не в ногу раненый! Ты контуженный…

Шинель шуршала рядом, и слышался такой же шуршащий шепот:

– Это вам урок, Сударь… А как еще научить танцевать хромого?

После этой встречи он и в самом деле научился слышать ритмы и танцевать, причем, спонтанно, под любую музыку, выделывая акробатические движения и точно попадая в национальный колорит даже каких-нибудь африканских племен. И он один знал, откуда этот талант. Нина лишь подвигла его выразить эмоции через движение, сняла зажимы с губ, раскрепостила мышцы пулеметчика, знающие единственный ритм. В реабилитационном центре, где организовали художественную самодеятельность, Судареву пророчили славу танцора Махмуда Эсамбаева, привозили каких-то балетмейстеров, чтоб посмотрели. И те сразу сказали, что талант его мертворожденный, отнятые на ноге пальцы ставили крест на учебе и карьере танцора. Тем паче, не позволял возраст: танцами следовало заниматься с детства, да и не мужская это была профессия. Так, при случае девушек поразвлекать, если найдется достойная партнерша. Или чечетку отколотить перед медкомиссией, решающей его судьбу.

После реабилитационного центра Сударев, посути, очутился на улице: ему, как воспитаннику детдома, полагалось казенное жилье, трудоустройство, а как афганцу – льготы. Но Нина что-то знала через своего мужа, в государстве начинался тихий ползучий саботаж. Еще месяц по традиции он мел двор и жил при центре в дворницкой, затем уступил место следующему счастливчику и перебрался на вокзал. О существовании литинститута Сударев знал, однако не собирался туда поступать, считая, что поэзия тоже не мужское дело, тем паче конкурс туда по слухам, как в театральные институты. Но однажды шел по Тверской и внезапно увидел впереди девушку с косой! Расталкивая прохожих, он ринулся за ней и чуть не успел – свернула в какой-то дворик. Он заскочил следом, а там толпа народа, больше девушек и многие с косами, в том числе, и парни. Пока пробивался, Марина Леонидовна исчезла за дверью, оглянувшись напоследок, и Сударев узнал точно – она! Но оказалось, что вся эта толпа стоит в очереди – идет подача документов абитуриентами. Перед Сударевым дверь открыли и пропустили – помогла афганка, зеленая полевая солдатская форма, в которой ходили афганцы. Здесь их в буквальном смысле вылавливали и предлагали льготы для поступления: война становилась непопулярной и требовались писатели, ее участники, дабы сказать правду.

За дверью его и в самом деле встречала девушка с косой, только другая, но Сударев уловил знак судьбы: Марина Морена указывала ему путь.

14

Сына первой жены Сударева, Павла, как единственного оставшегося мужчину, тем паче, служившего срочную в конвойном полку, определили в привратники и поставили у дверей, чтобы не впускал посторонних. А такие уже появлялись, например, пришла женщина, уверяющая, что она несколько месяцев находилась в законном браке с профессором, удостоверяющих бумаг не предъявила, однако требовала, чтоб ей выделили долю в этом коттедже. Ее отослали за документами, но пришла еще одна, с маленькой девочкой, уверяя, что это дочка Сударева. И показывала фото, где они стоят с профессором в обнимку. Эта просила просто денег, потому как приехала с Украины, лишена средств к существованию и вынуждена сдать ребенка в приют, если профессор не поможет. Кто-то из женщин ее опознал: мошенница побиралась по электричкам.

А потом начался приток родственников. Первой пришла старушка неопределенного возраста, благообразная, чистенькая свиду, но с замашками уголовницы. Она отпихнула с пути Павла, сделала «козу» подбежавшей Власте, мол, уйди, шары выбью, а когда навстречу выскочила Лида, слегка урезала резвость.

– Профессор Сударев – мой сын! – заявила она. – Вот документы!

И показала затасканную бумажку, что она, имярек, в возрасте тринадцати лет родила мальчика, который был у нее сразу же отнят и помещен в дом ребенка ввиду малолетства роженицы. Все было на месте – подпись заведующей роддомом, печать, но Власта усомнилась, поскольку стояла такая дата рождения, что профессору должно быть чуть ли не девяносто лет. Сначала мошенницу хотели сдать в милицию, но ввиду старческой неадекватности, отпустили с миром, тем паче она призналась, что живет в доме престарелых, где не нравится, и захотелось пожить в окружении внуков, которых, говорят, у профессора много. Оказывается, пресса откликнулась на смерть Сударева, и в газетах появились статьи, описывающие жизнь профессора. Бабка же начиталась, и ей втемяшилось, что это ее отнятый когда-то, сын, поскольку первый раз она тоже родила рано и от мальчика – своего ровесника.

Едва разобрались с бабкой, как явилась внебрачная дочь. Елена, девица лет двадцати, и, не смотря на молодость, деловитая и смелая. Она сразу же предъявила паспорт, толстую пачку почтовых квитанций, свидетельствующих, что профессор исправно платил алименты, и назвала имя матери, которого никто не слышал. Документальная вооруженность позволяла Елене чувствовать себя уверенно, и после минутного пребывания возле тела усопшего, она посетовала, что очень спешит и попросила открыть сейф в кабинете, где для нее лежит пакет с информацией от профессора. Убегая с Аркашей, Анна достала рукопись, а ключи оставила в замочных скважинах, и Власта, принимая на себя роль распорядителя, их вынула и положила в карман.

Ни про эту дочь, ни про ее мать ничего не было известно, все женщины, в том числе и адвокатша, вообще слышали о ней впервые, поэтому решили ничего ей не выдавать: после хоровой спевки они ощущали себя коллективом, единой семьей. Настораживала не только активность и решительность молодой особы, а больше ее вид: внешне она чем-то походила на профессора, но больше на его аспирантку Анну. Только эта не стрижена и не крашена, волосы заплетены в толстую, но короткую косу светло-каштанового натурального цвета. И то ли у Власты в глазах мельтешило от усталости, то ли начинало уже чудиться, но эта Елена как-то странно перемещалась, оставляя за собой некий расплывчатый след. При этом возникало чувство, будто она невесома, едва касается пола и не оставляет следов. Эта ее воздушность как раз и не понравилась женскому коллективу и внебрачная дочь получила прозвище – Стрекоза.

Так вот, получив отказ, она скромно опустилась на краешек дивана в передней и на некоторое время словно пропала, по крайней мере, будучи яркой, утратила броскую красоту и превратилась в неприметную серую мышку. И когда о Стрекозе забыли, она незаметно перелетела в спальню и оказалась возле старушки – поила ее водой из стакана. Власту это слегка покоробило, но когда она застала Елену в запертом кабинете профессора, возмутило.

– Как ты сюда попала?!

Стрекоза стояла перед несгораемым сейфом, проникнуть в который даже со своими способностями не смогла. Адвокатша сжалилась, открыла его и в самом деле отыскала пакет, адресованный Елене, который был тут же вскрыт и прочитан.

– Я догадывалась. – сокрушенно проговорила Стрекоза. – Я чувствовала!…

Слушая ее, Власта сначала подумала, что внебрачная дочь попросту безумная девица, сбежавшая из психобольницы. Или Сударев умел так затуманивать мозги женщинам, что те начинали верить самым фантастическим измышлениям. Стрекоза утверждала, что родилась в результате эксперимента профессора с его матерью, тогдашней аспиранткой, приехавшей из провинции и согласившейся провести опыт визуализации чувственной материи. Оба они не верили в положительный исход и проводили его, как игру, но строго соблюдая чистоту эксперимента, которую исполняло расстояние в двести километров между Сударевым и аспиранткой.

В строго определенное время на растущей луне каждый из них должен был лечь на землю и представить, что они упираются теменной частью голов друг в друга. И когда возникнет ощущение сращивания, прогонять через сознание одно и то же спонтанное желание, пришедшее на ум. Которое потом обязательно записать вместе со всеми испытанными чувствами и ощущениями. Когда же начнется полнолуние, перевернуться, упереться босыми ногами и прокачивать те же мысленные желания в обратном порядке.

Эксперимент длился три дня на растущей и один день на полной луне, в июльские теплые ночи в полях средней полосы России, где до одури орут коростели. В конце сентября они должны были встретиться и сравнить свои возникшие желания и чувства, но уже в начале стало ясно, что аспирантка беременна и записи можно не сравнивать – они оказались, как под копирку. Эксперимент превзошел все ожидания и потряс обоих участников, но когда улегся восторг, начались претензии и разборки. Аспирантка требовала руку и сердце профессора, а тот был связан браком с Властой. Это была первая беременность, поэтому об аборте не было речи, да и преступно лишать жизни зачатого столь необычным путем, младенца! И обнародовать столь успешный научный опыт оказалось невозможно – никто бы не поверил в чистоту эксперимента, Сударева подняли бы на смех или объявили душевнобольным.

В апреле аспирантка благополучно разродилась девочкой и подала на алименты. Профессор не сомневался, что Елена зачата их общим вожделенным желанием, бесконтактным способом, но как ученый должен был повторить опыт, проверить чистоту эксперимента, однако в то время генетическая экспертиза сама была в зачаточном состоянии. Тогда Сударев еще не знал истории с первой женой Натальей, так же считал Павла своим сыном и в честности своей аспирантки не сомневался. Тем паче, они договорились не разглашать результатов опыта, но каждодневно наблюдать за развитием дочки. И когда ей исполнится восемнадцать, открыть Елене тайну ее зачатия и рождения. С великими трудами профессор собрал деньги, купил аспирантке квартиру в Москве, после чего она тут же вышла замуж. Сударев вывел ее на защиту кандидатской диссертации, затем помог с докторской. И когда дочка закончила школу, устроил ее в свой литинститут и очень осторожно стал подводить к теме, каким чудесным образом она явилась на этот свет. Елена выросла девочкой увлеченной и романтичной, и скорее всего, догадывалась, что профессор не чужой ей человек, и за ним скрывается тайна. В день совершеннолетия дочери Сударев встретился с ее матерью, чтобы обсудить, как преподнести сюрприз Елене.

Но все получилось тривиально: бывшая аспирантка передала ему пакет, где лежал всего один листок – результат возмужавшей генетической экспертизы. И этот листок теперь был в руках Стрекозы.

– Я догадывалась. – сокрушенно говорила она. – Я чувствовала…

В заключении генетиков значилось, что отцом и матерью Елены с точность в 99 процентов являются ее нынешние родители. Это значило, что эксперимент полностью провалился, но самое удивительное было в том, что дочь совершенно на них не походила, а по свидетельству профессора была полной копией Марины Морены, и только волевой подбородок оказался Сударевским…

Не смотря на объявленную прежде, спешку, дитя опытов осталось в коттедже, то есть, влилось в общую массу, а незваные гости продолжали прибывать. Не прошло и четверти часа, как к воротам коттеджа прирулил ржавый «москвич», расписанный каббалистическими знаками и рунами. И из этого металлолома вышел потасканный неопрятный мужчина в твидовом пиджаке на голое тело, с сигаретой в зубах и тяжелым, хриплым дыханием. Павел дернулся было его выставить со двора, но признал известного и популярного доктора нетрадиционной медицины Михалыча, книги которого доходили даже до Вологды и пользовались спросом. Говорили, будто исцеляет одно его присутствие, от правой руки структурируется воздух, от левой – вода, и что основное свое время он работает на спецслужбы, проводя сложнейшие экстрасенсорные операции на расстоянии. А его неопрятный вид, всего лишь выражение презрения к быту и вещам, которые уродуют энергетические поля.

Власта тоже признала лекаря, выскочила на крыльцо, чтобы вежливо предложить убраться, но тот сплюнул окурок ей под ноги и хрипловато пролаял:

– Прочь, женщина! – и засмеялся, как юродивый. – Не натирай мне глаза. А то смою твое изображение.

Свою карьеру лекаря он начал молодым и в пору, когда один за одним умирали партийные вожди. Как уж там было, неизвестно, но некоторых он возвращал к жизни по несколько раз и они, полумертвые, года три еще управляли государством, а Михалыча осыпали наградами и званиями. Власта знала о его связях в верхах, проявила сдержанность, однако все же заявила, что любые врачебные манипуляции с телом покойного только с разрешения близких, и пропустила в дом. Лекарь слегка унял свой бесконечный хихикающий смех, когда увидел обилие женщин, однако поставил у входа старый саквояж и достал колючий жестяной ершик.

– С вашего позволения, дамы, я оживлю профессора. – сказал он. – Мне нужно двенадцать минут. Вы разрешите войти к покойному?

Управлять всем коллективом Власта еще не могла, не хватало авторитета, чтобы подавить не менее властных Лиду, Нину да и первую жену Наталью тоже, поскольку та все чаще показывала зубы. И внебрачная, бесконтактная дочь Елена почему-то примкнула к этой группировке. Подавляющее большинство уже повиновалось адвокатше, особенно те, кто явился позже, а эти своенравные еще противились, ощущая себя превилегированными особами.

Лида лекаря не знала, поэтому вытаращила глаза.

– С какой стати оживлять? Ты кто такой? А ну, гуляй, рванина! Пашка, тебя за каким хреном поставили? Чтоб шаромыг пускал?

Власта попыталась спасти положение: говорили, этот юродивый может наслать икоту или чих – с ума сойдешь. Она склонилась к уху Лиды и прошептала:

– Это знаменитый народный целитель. Надо его пустить. Опозорится, так посмеемся…

Михалыч слышать этого не мог, далеко стояли, но заговор почуял и не икоту наслал – недержание, или уж так совпало: Лида засучила ногами и побежала в туалет. А за ней Нина, потом Наталья и следом Елена, будто всех противниц Власты вычислил и выдернул, как сорняки.

– Теперь чисто стало! – прохихикал. – И запахло вечностью!

А потом со своим дурацким смешком и ершиком в руке пошел в спальню. Дверь за собой прикрыл плотно, собираясь совершить таинство воскресения, и женщины на минуту замерли.

– Ох, напрасно позволили. – по-бабьи пропела Катерина. – Если оживит, тот ли будет папа? Встанет какое-нибудь растение.

Власта ответить ей не успела, потому как дверь спальни резко брякнула и лекарь выскочил, как ошпаренный. От головы валил то ли дым, то ли пар, глаза бегали и вместо юродивой ухмылки со смешком по лицу бродила гримаса мученика.

– Он бессмертный. – выдохнул Михалыч и пьяно качаясь, побрел к выходу. – Все, я спалился…

Лида бросилась в спальню, за ней бочком – Нина, потом потянулись и другие: все было как и было, Сударев лежал с озаренным свечой, лицом, а бабулька самозабвенно начитывала что-то из книги. Благоуханный запах проник в коридор и переднюю, усмиряя женщин. Осмелевшая сестрица потрогала лоб покойного.

– Холодный…

– Голова у него всегда была холодная. – сказала Власта. – Ты ноги пощупай.

Лида сунула руку под покрывало, затем отвернула его – на ногах оказались шлепанцы.

– Он в тапочках лежал? – спросила. – Или босой?

Женщины пожимали плечами, никто толком не помнил, ног у мертвого не щупал.

– Анна должна знать…

– Где она, ваша Анна? Нашла себе хахаля…

– Но он сам обуться не мог!

– И яблока нет. – вставила Саша Рощина. – Я ему яблочко положила. Откусила сама и вложила в руку…

Всех начинал охватывать мистический озноб, но Власту было не напугать.

– Бабы. – сказала просто. – Выходим, не будем мешать. А то вы сейчас напридумываете…

– Но куда делось яблоко?

Адвокатша всех удалила и затворила дверь.

– Яблоко твое старуха съела. Она вон сутки скоро читает, а мы покормить не удосужились. Хоть бы воды стакан поставили! И старуха вон в коляске ничего не ела. Того гляди, помрет, скелет остался.

Катерину убежала на кухню, варить бабушкам кашу. Начетчицу потом она кормила с ложечки, поскольку та обессилела, а старуху выпрыгнула из коляски, сама пошла на кухню, съела целую миску и еще попросила добавки. А заодно поучила, как варит гречку, чтоб была рассыпчатой.

Стражнику у дверей наказали быть бдительнее и самому никого не впускать. Поэтому когда на крыльце коттеджа оказалась пожилая пара, Павел вышел на улицу. Бабушка с дедушкой держались за руки, смотрели открыто и даже как-то торжественно.

– Это наш внук! – сразу же угадала бабушка. – Посмотри, на тебя похож.

Рослый, еще крепкий дедушка взглянул оценивающе.

– Нет, скорее на моего отца. Но глаза мои и нос.

Выросший в Вологде и скромный увалень Павел был смущен таким началом, растерянно отступил, и старики вошли в дом. Когда к ним выскочила Власта, они уже сняли пальто, снова взялись за руки и приготовились войти в спальню.

– Кто такие? – успела перехватить Власта.

– Мы родители Алексея Алексеевича. – степенно представился дедушка. – Я отец, а она – мать.

– Какие родители? – возмутилась адвокатша. – Он от рождения в детдоме!

– Но родители у него есть. Это мы!

– Где же вы раньше были?!

– Мы его всю жизнь искали.

На выручку прибежала Лида.

– Долго же искали! И что, как умер – нашли? Прибежали? Вам-то чего надо – сами одной ногой в могиле?

– Так уж получилось. – сникли старики. – Не осуждай нас, женщина.

– Но если только вас зовут Ромео и Джульетта. – не сдавалась и ехидничала сестрица. – Тогда конечно!

Старики любовно переглянулись.

– Нас так и звали. По малолетству и первого мальчика в роддоме отняли. И развезли по разным краям, на воспитание к дедам и бабкам. А мы сбежали и опять встретились. Так родился второй мальчик.

Они рассказывали это, словно давно разучили роли, и теперь каждый произносил свою реплику. И Лида примолкла, услышав еще не пережитое горе. А дедушка с бабушкой продолжали, держась за руки, как подростки:

– И не просто отняли – обезличили, чтобы было легче усыновлять. Вот одного хоть поздно, да нашли. Только не знаем которого, первого или второго. Как в газете прочитали, что у профессора родителей за юность звали Ромео и Джульетта, так сразу почуяли – наш это сынок! Всю жизнь вместе прожили, а детей больше не было…

В общем, разжалобили даже Власту, и она позволила войти к покойному. Старики вошли, встали рядышком и смотрели долго, будто любовались, и тут у них начались разногласия.

– Наш первенец. – заявила Джульетта. – Я его запомнила…

– Это второй – не согласился Ромео. – Помню же, роды принимал…

Оказывается, сбежав от дедов и бабок, они ушли в лес, встретили там Бабу Ягу, которая позволила им пожить в заброшенной избушке. И это был самый счастливый, сказочный период в их жизни, о котором мечтают все влюбленные. Они, кажется, питались разве что соком растений и росой, не заботясь ни о чем земном; они отслеживали время по тому, как было в окружающем пространстве, тепло или холодно и мир перестал существовать для них. Джульетта рожала, когда стало тепло, и Ромео, не зная никаких правил акушерства, принял младенца и перевязал пуповину. Когда баба Яга пришла попроведовать своих квартирантов, месячный малыш уже качался в берестяной колыбели. А уже по холоду нагрянула инспекция, их гнездо разорили в один миг, дитя отправили в дом ребенка, юных родителей – в интернаты для трудновоспитуемых подростков. Бабу же Ягу предупредили, что если она еще раз сдаст свое незаконно выстроенное жилье внаем, снесут без всякой компенсации. Партийные чиновники-материалисты трогать колдунью поопасались, еще нашлет болезней…

Отбыв наказание, Ромео и Джульетта встретились, чтобы уже никогда не расставаться и всю оставшиеся годы искали своих сыновей. Жизнь у них сложилась благополучно, накопили много богатства, есть дом на берегу моря и яхта, но они никогда не были так счастливы, как в избушке бабы Яги. Потому что нет детей! Так и не сойдясь в мнении, который из них покойный Сударев, они остались в доме. И даже придирчивая адвокатша не потребовала дополнительных доказательств.

Между тем бывший сирота Сударев обрастал родней. Спустя некоторое время Павел перехватил в дверях еще одного посетителя, который утверждал, что он – родной брат профессора, и тряс пачкой бумаг. Когда призвали Власту, а та сопоставила все факты, выяснилось, что он – первенец четы Ромео и Джульетты! То есть, преставившийся профессор все-таки был вторым сыном, рожденным в избушке на курьих ножках. И даже Лида, нашли их внешнее сходство.

Вся эта история взволновала разросшееся население коттеджа. Профессора даже объявили собирателем рода. Но тут неожиданно вернулась Анна, причем, уже без Аркаши, но с другим мужчиной. Не зная последних новостей, она ввела его в дом и объявила родным братом покойного Сударева! Где она отыскала его, не объяснила, однако говорила об этом уверенно и вела себя так, словно дома не покидала и не сбегала черным ходом и ползком по огороду. И этот родной брат тут же признал стариков за своих родителей.

Единственными, кто этого не понял, остались сами старики, занятые радостным событием и друг другом. Когда же им втолковали, что объявился претендент в сыновья, они осмотрели мужчину и признали его за второго сына – по родинке на щеке, и потому, как перевязан пуп. Для Власты все это было настолько не серьезно, так отдавало мошенничеством, но сделать уже ничего было нельзя, все решили, это зов крови, и первый сын признал второго уже не по приметам – по наитию. Выжившие из ума старики, верно полагали, два живых сына лучше, чем один мертвый, ко всему прочему наконец-то разобрались, что все эти события происходили в одном городе, но совсем в другой части страны.

Воссоединенная семья уехала, и покойный в один миг снова оказался безродным сиротой. Единственным обретением его стало возвращение Анны, которая вошла к Судареву и рассказала, что не сумела исполнить желание профессора – привести к публичному покаянию Аркашу. Вернее, не сделала этого потому что вмешались очень серьезные люди, которым не выгодно что-либо менять, а рукопись Саблина она передала сразу же после интервью, которое у телевидения изъяли. Пожаловавшись, Анна рассчитывала, что Сударев ее пожалеет, подаст какой-то знак или даже шлепнет в сердцах по ягодице. Профессор делал так, когда она мешала работать и приставала к нему с ласками. Но Сударев лежал умиротворенный, и будто вслушивался в голос начетчицы. Привыкшая к его нраву, аспирантка не обиделась, вышла из спальни и сделала вид, что ничего не произошло.

После родительского нашествия опять начался прилив незаконнорожденных детей. Павел лишь не пускал посторонних в дом, а разборки с ними вела адвокатша, поэтому когда явился мужчина и назвался первым сыном Сударева, был принят за самозванца. Тем паче, тот назвался Алексеем Алексеевичем Морено и возраст сообщил – сорок два года, причем говорил с каким-то иностранным акцентом. Павел посчитал, и выходило, что профессор родил соперника примерно в тринадцать лет. Отгонять наглеца он не стал, этот тип был на полголовы выше и здоровее в плечах, да и хмурый его вид был решительным. Поэтому позвал Власту и передал самозванца из рук в руки. Та решила поговорить с ним без свидетелей и вышла во двор. Как положено работнику судебной системы, попросила паспорт, а он оказался испанским, сверила дату рождения и грубить иностранцу не захотела – развела руками.

– Послушайте, уважаемый… Но это же не возможно. Вы знакомы были с профессором при жизни?

– Нет. – скорбно заговорил тот. – Я только что прилетел из Испании. Живу там с четырех лет… И до вчерашнего дня не знал, кто мой отец.

– А что случилось вчера?

Иностранец обвел взором двор и узрел коляску со старухой, выехавшей на прогулку.

– Она…

– Кто она?

– Старуха… Вот эта престарелая дама!

– При чем здесь дама? – спросила Власта.

– Я помню ее руки…

– Это ваша нянька?

– Нет, но руки помню…

– Как вы сюда попали?

– Вчера я уснул и увидел вот этот дом! – воскликнул испанец. – Вышла эта престарелая дама!.. И сказала – умер твой отец, профессор Сударев.

– Вы знаете эту даму?

– Первый раз вижу. Но есть смутные воспоминания… Как сон. Она меня несла в корзине для угля. Чтобы сдать уполномоченному человеку в санчасти лагеря.

– Какого лагеря? Пионерского?

– Не знаю. Как я мог запомнить, если было всего полгода? Руки запомнил…

– Что было дальше?

– Я проснулся среди ночи, сделал запрос в интернете… Наугад, без всякой надежды. И получил подтверждающий ответ! Умер профессор Сударев! Я приехал, потому что не верю в его смерть!

– Мы тоже не верим. – печально согласилась адвокатша. – Но это факт.

– Он не мог умереть. – в скорбном отчаянии заговорил мужчина. – Мой отец бессмертен!

– Да, мы его будем помнить вечно. – подтвердила Власта. – И потомки его не забудут. Работы по литературоведению войдут в учебники…

– Нет-нет! – заволновался испанец. – Он сам вечный, бессмертный. То есть, никогда не умрет! Я получил этому подтверждение много лет назад. Когда изучал испанских родственников. И моя мать бессмертна! Они оба вечные, иначе бы я не родился.

Власта была опытным адвокатом, чтобы верить в сказки про кощеев бессмертных; она не отнеслась серьезно к возгласу юродивого лекаря, но вполне допускала, что у иностранца от горя свихнулись мозги.

– Кто ваша мать? – бережно спросила она. – Вы должны помнить ее в четыре года?

– Я не знаю своей матери. – признался испанец. – Никогда не видел, до четырех лет я жил в специальном доме ребенка. Но у родственников сохранился ее портрет, кисти какого-то итальянца. Там она похожа вон на ту женщину. Только у нее были длинные волосы.

И указал на Анну, стоящую с Лидой на крыльце.

Власта это отметила про себя и спросила, что еще ему известно о матери. Испанец подумал, поглядывая на Анну, пожал плечами.

– Знаю, последние двести лет она скрывается в России.

Адвокатша участливо покачала головой.

– Да, двести лет – не шутка… От кого скрывается?

– От инквизиции. Ее отца утопили, а мать сожгли. И приговорили дочь, то есть мою мать. Но она соблазнила сына инквизитора, и тот помог бежать. Об этом сообщили мои родственники.

– И когда же это было?

– В пятнадцатом веке!

– В пятнадцатом, это серьезно… А у вас еще есть инквизиция?

– Она так же бессмертна…

– Интересно, почему наши не переняли? И у нас должна быть, если в Европе есть.

– И у вас есть. – заверил иностранец. – Только скрытная, не увидишь. Святая инквизиция не меняется вместе с идеологией. А в вашей стране она не истребима, поскольку основана на великом заблуждении. Народ все время жаждет справедливости и ее не находит.

– Как же вы попали в Испанию? – Власта старалась держаться подальше от политики.

– Меня усыновили из советского приюта. – сообщил он, – где содержались дети от связей советских женщин с иностранцами. Приемные родители были лояльны к коммунистическому режиму. Они случайно увидели фамилию воспитанника – Морено, и оказалось, мы из одного рода. Добились, чтобы вывезти меня в Испанию.

Он говорил искренне, но взять этим опытного адвоката было невозможно.

– Вы знаете, сколько лет умершему профессору?

– Знаю! Год его рождения меня тоже вводит в заблуждение…

Власта уже играла в поддавки.

– Нет, если считать, что он бессмертный, тогда все возможно.

– Это последняя надежда! Не исключена ошибка, неверно обозначили дату… Но отца звали Алексей! Так я был записан в приюте.

– У нас Алексеев в России не счесть, как Иванов. – Власта еще выдерживала дипломатичность. – Предоставите доказательства, милости прошу.

И стала своим корпусом оттеснять к воротам.

– А фамилию Морено не слышали? – уже в отчаянии спросил испанец.

– Никогда…

Иностранец достал несколько фотографий.

– Вот же смотрите! Мы с профессором Сударевым – одно лицо! Это я скачал из интернета.

– Похожи. – осторожно оценила Власта. – Но все европейцы чем-то похожи… Ступайте, уважаемый!

– Готов сделать генетическую экспертизу!

– Делайте. – согласилась адвокатша. – Ваше право. Только у нас это не скорое дело, придется подождать месяца три.

Незваный гость был вытеснен на улицу, и там сказал фразу, подтвердившую безумие и догадку Власты:

– Я унаследовал бессмертие, подожду, это разве срок.

Испанец уехал, однако эта его фраза застряла в ушах адвокатши и не давала покоя. Когда в часы затишья женщины опять собрались в передней, чтобы петь песни, она как бы ненароком спросила, кто слышал из уст профессора фамилию – Морено.

Анна ничего не знала о смысле разговора с иностранцем, была подавлена поведением Аркаши, поэтому отозвалась почти без эмоций.

– Он звал так учительницу – Морена, а она Марина Морено.

– Иностранка, что ли?

– Литературу и русский преподавала. – уже со знанием дела сообщила аспирантка. – Значит, русская. Откуда у профессора и возникла любовь к этим предметам.

Старуха-надзирательница за это время так поправилась, что стояла в хоровом строю и готовилась к пению, делая упражнения губ и ротовой полости.

– Вспомнила. – между делом произнесла она. – Фамилия девки такая и была – Морена.