Текст книги "Обнажение чувств"

– Захожу, а он сидит. – полушепотом признался он. – Ногу себе бинтует… У меня и раньше такое было, но после запоя. День на третий – четвертый… Толстого видел, с Чеховым рыбачили на Клязьме, он все ершей ловил. С Сервантесом водку пили, возле памятника героям Плевны… Но сейчас-то уже второй месяц ни капли!… Кстати, выпить нет?

– Не надо вам пить. – сменила тон Анна. – Посмотрите, что с вами творится?… Давайте провожу в гостевую. Поспите, успокоитесь…

– Опять в душегубку? В студию?

– В гостевую комнату. На чердаке!

До Аркаши дошло, однако отдыхать не спешил.

– Это чьи сумки? – спросил он. – В одной из них есть алкоголь. Я чую…

– Не вздумайте трогать!

– Почему? Хозяйка меня обожает… Кстати, в той вон сумке лежит моя книга, в дорогу взяла… Давай проверим?

– Не смейте прикасаться. – Анна покосилась на дверь. – Хозяйка очень скандальная женщина…

Вожделение Аркаши заложило слух.

– Если в этой сумке книга, тогда из этой я достану бутылку. Идет? Давай на спор?

– Не станем испытывать судьбу. – попыталась усмирить она. – Вы же разумный человек! Идемте в гостевую?

– И как ты служила Судареву? Не простой он был мужик, и не святой… – Аркаша выдержал паузу. – Пойми ты, служивая. Я проверить хочу!

– Что проверить?

– Свои мозги! Было это в самом деле, или все-таки «белочка» меня грызет? Захожу – он сидит!

– А бабушка что делает?

– Какая бабушка?

– Божий одуванчик, с книгой?

– Ты что меня путаешь? – возмутился Аркаша. – Не было там никакой бабушки!

– Все, это «белочка»!

Он поерзал, глядя на брошенные у входа, вещи Лиды.

– Давай испытаем? Сначала на сумках.

– Вас же учил профессор: по чужим чемоданам не шарить!

– Учил…

Аркаша неожиданно, одним рывком распустил замок сумки Лиды и вынул свою книгу «Земля Обетованная». Заторможенная от усталости, Анна успел только вскочить с дивана.

– Что это? – повертел перед ее носом. – У кого «белочка»?

И уже на правах победителя раскрыл вторую сумку, поискал в тряпках и достал литровую бутылку водки.

– Мне за это ничего не будет! – приложился и сделал несколько глотков. – Не привиделась водка… Значит, и там все было в натуре. Захожу – сидит!… И говорит, ну, Арканя, у меня мало времени. Постарайся говорить лаконично и сокращай длинноты. Я ему, как на духу, коротко и ясно… Тогда Сударев сказал, у тебя два варианта. Первый – ложись рядом и умри. В приказном порядке! Это, говорит, для тебя проще, схоронят с почетом, рядом, на Ваганьковском или даже на Новодевичьем. Я выбрал первый, лег и почти умер. Но вы с этой бабой меня подняли!

– Все равно рукопись не отдам. – выслушав, сказала Анна.

– А Сударев велел забрать ее вместе с тобой. – Аркаша отхлебнул водки и сел рядом. – Говорит, пропадешь без меня, сожрут. Ты будто бы готова мне служить, как ему служила.

Сил выражать эмоции уже не было.

– Я готова служить вашему таланту… Но рукопись отдать не могу!

– Почему?

– Да потому, что ключа от сейфа нет!

– Так он сказал, где взять.

– Сказал?…

– Место указал. – не уверенно промолвил Аркаша, еще больше скосоротившись. – Забыл сказать! Он же два варианта мне предложил. Говорит, или ложись рядом. Или бери рукопись, мою аспирантку и иди. Но тогда развенчай себя публично, откажись от госпремии. И пусть тебе Анна служит потом. Что мне теперь остается, коль разбудили? Не дали умереть? Взять рукопись, тебя и идти сдаваться.

– Не верю я вам, – она потрясла головой. – Вы как наваждение…

– Пойдем, покажу! – Аркаша вскочил. – Ключи, а их два, спрятаны в кабинете. Если там нет, значит «белочка». Лягу рядом и помру… Они на гвоздике висят, за собранием сочинений Дюма.

– Хорошо. – после паузы согласилась Анна и встала. – Но если их нет, придется сдержать слово…

В кабинете они оба осмотрели полки, и собрание Дюма оказалось почему-то не на месте. Аспирантка точно помнила, что ставила его повыше, как все редко используемые книги, но французский классик стоял почему-то внизу, и чтобы вытащить все тома, следовало встать на колени. Должно быть, Сударев переставил и устроил там тайник.

– Я сам! – вызвался Аркаша и сразу выхватил большую пачку книг.

Сунул руку, будто в сумку и пошарил с видом, словно водку искал. Анна следила за его выразительным лицом – ключей не было. Писатель вытащил все собрание, лег на пол и сначала посмотрел, затем исследовал пространство на ощупь.

– Гвоздик есть. – скорбно сообщил он. – Ключей нет.

– Белая горячка. – заключила Анна. – Вставайте.

Аркаша послушно встал.

– Ладно, пойду умирать…

– Вы пойдете спать в гостевую! Я хотела служить живым, а не мертвым.

– Как скажешь, – покорно согласился тот. – Повинуюсь судьбе…

Анна заперла кабинет и отвела его в чердачную комнату с аскетичной обстановкой – кровать и тумбочка. Аркаша поставил бутылку, вдруг схватил аспирантку в охапку и положил на постель.

– И что дальше? – спокойно спросила она.

– Ты же любишь грубый секс? – он завернул подол. – Чтоб внезапно, бесцеремонно. Я это почувствовал…

– Обожаю! Но неужели у вас хватит наглости делать это в доме покойного друга?

– О, ты не знаешь сладости краденой любви! – Аркаша встал на колени.

– Знаю. – отозвалась Анна. – Поэтому не хочу прыгать с девятого этажа.

– Мне сейчас это очень нужно, – зашептал он, целуя бедра. – Чтобы избавиться от видений. Переключиться…

Анна ловко двинула коленом и из крупного носа Аркаши хлынула кровь. Он вскочил, зажал ноздри и запрокинул голову.

– Ты что сделала?… У меня это слабое место!

– Может вам лучше умереть? – спросила Анна, вскакивая с кровати. – Последовать совету профессора и закрыть все вопросы одним разом?

Уходя, бесцеремонно забрала початую бутылку. Аркаша потряс руками, но промолчал, лег на кровать поверх одеяла. Запрокинув голову и усмиряя кровь.

Она же вернулась в переднюю и застала там рассерженную Лиду.

– Кто лазил по моим сумкам?

– Ваш любимый писатель. – и отдала ей бутылку.

– Конечно, я на него не в обиде. – проговорила однако возмущенно. – Все равно как-то не хорошо…

– А вы его защищали…

– Нечего нападать на человека, всемирно известного! Они же беззащитные, Сударев такой же был. Оболгать легко!

– Он украл роман, и это не ложь.

– Да как украл-то? У кого?

– Аркадий Дмитриевич возил цинки, «груз 200». – объяснила Анна. – Гробы с погибшими, чтоб сдать родителям. И личные вещи. Ему приказали сопроводить тело капитана Саблина. В его вещах он и нашел рукопись романа. Отпечатанную на машинке, все три экземпляра. А год назад всплыла рукопись Саблина.

Лида не поверила, поскольку спросила ехидно:

– То есть, будто роман этот Саблин написал?

– Да, помощник начальника политотдела дивизии, потомственный офицер. Его прапрадед служил с Лермонтовым на Кавказе.

Сестрица набрала в грудь воздуха, чтобы толкнуть речь, но сказала коротко, зато язвительно:

– Кто по-твоему другие романы написал? Пушкин?

– Ерофеич написал другие. – проговорила Анна. – Переработал чужой роман и научился. Открылся талант…

– Так какого ты хрена теперь воду мутишь? – грубо проговорила Лида. – Что тебе от этого?

– Завещание профессора. Вернуть имя настоящего автора. А через покаяние придти к очищению воровской души.

– Ты чего, поповская дочка, что ли? Или за попом была? Говоришь, как в церкви!… Сударев тоже святошей стал к концу. А какой был, только я знаю. Хочешь, расскажу?

Анну слова эти встряхнули.

– Я никому не позволю говорить гадости о профессоре!

– Гляди-ка! – Лида все же отступила. – Она не позволит! Ты кто такая? Ну что шары выкатила?…

Уже навострила когти и вцепилась бы, поскольку ее агрессия возбуждала и провоцировала аспирантку; и не миновать бы бабской драки двух самых приближенных женщин покойного, если бы в спальне, где лежал покойный, не застучали. Будто костылем по полу! А вересковый самодельный костыль там был – профессор иногда пользовался им, когда раненная нога отекала. И стук был таким требовательным, властным, что вздутое уже пламя схватки враз опало. Женщины устрашились и с опаской, но торопливо поспешили в спальню: Сударев лежал неподвижно. А над ним, ссутулившись, сидела старушка и самозабвенно читала распевным полушепотом.

Костыль висел на стальной стойке торшера в противоположном углу.

Этот мистический стук не примирил, но послужил неким знаком гнева усопшего – так был растолкован обеими.

– Пожалуй, я с ним посижу. – вдруг решилась Лида, не скрывая бабского испуга. – Поплачу. А то бабка читает черт-ти что. Не бойся, умею оплакивать мертвых!

Анна оставила их в спальне и пошла, но услышала сердитую разборку: Лида выясняла, что бабка читает над покойным. И вроде бы стала поучать, что следует читать и как. Слушать перепалку вздорной сестрицы аспирантка не стала, ушла в переднюю и забралась с ногами на диван. И вдруг из спальни послышался плач с причетом! Зазвучало это так неожиданно и расслабляющее, что Анна сама чуть не заплакала. Хотелось пойти и попросить у Лиды прощения, так, ни за что. Минут десять к ряду звучал этот плач-причет, который теперь можно было услышать разве что в фольклорных записях.

– Отходили твои ноженьки-и, ох-да отсмотрели твои глазоньки-и…

Потом причитания перешли в некое бормотание, и когда аспирантка заглянула в спальню, сестрица спала, сидя на стуле, откинув голову к стене, и трудилась только неуемная старушка.

А еще она заметила некоторое умиротворение на лице покойного – складки на лбу разгладились.

Анна намеревалась подремать на диванчике, и только прилегла, как вспомнила загадку, царапнувшую сознание. Почему профессор перенес Дюма на нижнюю полку? Когда-то они вдвоем расставляли библиотеку по принципу востребованности книг и никогда порядка не нарушали. Все ученые старой закалки любили работать с книгами, и свои огромные библиотеки знали наизусть – протянул руку и взял. А тут Сударев вдруг сам сломал порядок, перетащил собрание, но чем заполнил освободившуюся полку? Аспирантка поднялась в кабинет, выискала место, где стоял Дюма и подивилась – сборная солянка, разнокалиберные книги и даже брошюры, туго набитые в отсек. В общем, макулатура, убранная подальше от рук…

И это сподвигло ее поставить стремянку и посмотреть, что за этим книжным мусором.

А там оказались сейфовые старинные ключи! Они висели на гвоздике, вбитом на уровне полки – даже с лестницы не заметишь. Анна замерла и перестала дышать, но не от радости, что нашла ключи – от мистического трепета. Аркаша и в самом деле общался с мертвым профессором! Иначе откуда бы узнал, где они висят и где раньше стоял Дюма?

Она достала ключи, спустилась и подошла к сейфу. Трясущейся рукой, наугад вставила один – подошел! Второй легко сработал в нижнем замке, и Анна повернула массивную ручку запора. Толстенная тяжелая дверь бесшумно отворилась и перед ней предстали покрытые вытертым бархатом полки, забитые канцелярскими папками шестидесятых годов. Искать, где тут рукопись романа капитана Саблина не было времени, а то, что она здесь, сомнений почему-то не возникало. Все, что профессор прятал в сейф, имело какую-то тайну и ценность.

Больше всего Анна опасалась Аркашу, поэтому спешила. Она поочередно открыла несколько папок, завязанных шнурками, но рукописи не попадало, какие-то литературоведческие тексты, отпечатанные еще на пишущей машинке. Зато нашла свою монографию, отнятую профессором! Она заперла сейф и спрятала ключи в надежное место – спонтанно сунула в землю цветочного горшка. Монографию она унесла в свою комнату на первом этаже и даже прятать не стала. И только закончила эти поспешные, тайные дела, как стук повторился! Она выскочила в переднюю, и туда же вышла Лида – стучали теперь на улице, причем, не в дверь, а по половицам крыльца. Анна подошла ко входу, спросила осторожно, кто, и тут же получила надменный ответ:

– Последняя законная жена Сударева, Власта Николаевна, с дочерью Екатериной!

Будто явление царицы объявили!

9

Второе усыновление Сударев переживал уже с осознанными чувствами бесконечной радости и не знаемого прежде, ежеминутного торжества жизни. Такое состояние испытывает, наверное, новорожденный, пройдя сквозь тесные родовые пути, потому и вопит, захлебывается от восторженного крика, впервые хватив вольного воздуха. Не от боли, как кажется взрослым людям – от ощущения новизны существования, когда душа заходится и вырывается непроизвольный возглас счастья. Как и в первый раз, Сударев не почувствовал себя чьим-то сыном, ибо не увидел, да и не мог увидеть в молодой учительнице мать; скорее, опять старшую сестру, как в Лиде. И это было приятнее, приемлемее, чем неведомые, замысловатые отношения матери и дитя.

Марина Леонидовна приехала за ним в приют на школьной машине, и Сударев, на тайную зависть приютских пацанов, демонстративно погрузил коробку с вещами и весь свой самодельный спортинвентарь, от штанги из узкоколейной вагонной пары до гирь, эспандеров из автомобильной резины и сваренной из труб, качалки. Обычно воспитанники провожали всех усыновляемых, и даже прощались с теми, кто уезжал далеко; тут же вышел один Аркаша, поскольку Сударев оставался в той же школе и перебирался всего-то на две версты от монастыря. К тому же, это была не редкость, когда воспитатели приюта и учителя приглашали детдомовских на выходные и потом усыновляли или так же брали на попечение.

Когда он разгрузил свое железо, и машина ушла, Марина Леонидовна без всякой торжественности завела его в домик, где их поджидала тетка из отдела опеки, и показала угол за печкой, отгороженный занавеской, где стояла новая деревянная кровать, стол, шкаф и объявила, что это место его обитания. И тут же обозначила круг его обязанностей: колоть дрова, топить печь, носить воду, чинить, если что-то сломается, копать грядки, поскольку стоял уже апрель и еще много мелочей, вплоть до мытья полов. Сударев сразу понял: это ее строгость и старание рассчитано на тетку-чиновницу, дабы показать ей, что здесь будет все серьезно. Самое главное, теперь он обязан был учиться на «отлично» по всем предметам, и особенно по русскому и литературе, много читать под ее руководством, писать домашние сочинения. Еще они будут проводить уроки развития внутреннего мира, то есть, воображения, чтобы можно было мысленно нарисовать любую фантастическую картину и образно ее пересказать. Кроме этого, Сударев обязан не допускать никаких вольностей в поведении ни дома, ни тем более, в школе, звать только по имени-отчеству и бесприкословно выполнять все ее требования. А еще предупредила, что воспитательница она строгая, так что Сударев пусть даже не рассчитывает на попустительство. Любое непослушание будет наказываться в тот час и жестко, исправительными работами или в тяжелом случае – возвращением в приют.

Сударев слушал ее, как слушают волшебную сказку, с замиранием сердца, и был готов на все! Тетка из опеки не то, что была довольна, у нее челюсть отвисла: подросток попал в надежные руки. Она подписала бумаги – воспитанника передавали, как казенный инвентарь, и удалилась.

– Сударь, у вас есть вопросы? – чтобы сгладить строгость, насмешливо спросила она.

У него было множество вопросов, и первым стоял не приличный, даже наглый – как теперь она будет лежать голой перед печкой, пить кофе и тянуть свои сигареты? Ему что, все это время сидеть за занавеской, или она решила избавиться от старых, вольных привычек? Он бы задал, но опыт первого усыновления даром не прошел, следовало избегать всего, что могло бы огорчить попечительницу. На тринадцатом году он научился взрослому качеству – сдержанности, поэтому зажмурился от удовольствия и отрицательно помотал головой.

Вопросы и в самом деле были бы лишними, ибо вечером все прояснилось. Конец дня прошел обыкновенно: Сударев делал уроки, а Морена проверяла тетради, каждый в своем углу, молча и сосредоточенно. Потом они так же молча поужинали – Марина Леонидовна к еде относилась без интереса и готовить не любила. Самое интересное началось потом, когда они расстелили матрац, покрыли его знакомым пледом и улеглись лицом к открытой печной дверце, где тлели угли.

– Мы будем рассказывать друг другу о своей жизни. – сообщила она. – В любом жанре, даже сказочном. Можно выдумывать, фантазировать и даже откровенно врать. Но чтоб было складно, правдоподобно и не скучно. Начнем с раннего детства, когда пробудилась память.

И начала первой рассказывать о себе. Сударев сам уже был выдумщик и фантазер, но такого не ожидал. Оказывается Марина Леонидовна родилась в 1447 году и ей теперь от роду пятьсот двадцать один год. Ровно столько растет ее коса, поэтому уже достает земли. А родилась она в Испании, в городе Герона, в семье лекарей Леонида и Гортензии Морено, а тогда лечились только травами, перетертыми камешками и росой, если ее собирать рано утром и в особых местах, где земля отдает свои целебные свойства. Однажды отец и мать нашли такую поляну в горах, где вместе с росой на альпийских травах выступал нектар бессмертия. Леонид и Гортензия собрали всего несколько застывших капель, принесли домой и сначала дали его мотыльку, который живет всего несколько часов. Мотылек прожил целую неделю, и жил бы еще, но отец случайно задавил его, когда закрывал флакон. В то время Марине исполнилось пятнадцать лет от роду, а она была единственной дочерью, родители решили, чтобы она жила вечно, сделали мазь на основе нектара и втерли между пальцев на левой ноге. С тех пор она стала бессмертной, но не защищена от огня, вернее, от дыма, в котором может задохнуться.

А это было время самой суровой инквизиции, когда многих магов, волшебников и прочих чародеев жгли на кострах и топили в воде. Семью лекарей тоже заподозрили в колдовстве и посадили сначала в подземелье, где пытали огнем и водой. Но так и не добившись признания, Леонида сбросили с моста в реку с камнем на шее, а Гортензию сожгли вместе с другими ведьмами. Инквизиторы вынесли приговор и дочери, но сразу не спалили – хотели выведать, правда ли, что ее родители нашли нектар бессмертия. Ее подняли на веревках, распалили под ногами костер и так держали, пока не затлела кожа. Она ничего не скрывала, напротив, говорила чистую правду, и указывала альпийский луг в горах, где отец и мать собирали чудодейственную росу. Но предупреждала, что снять ее с трав могут только два бесконечно влюбленных друг в друга, человека, каковыми были Леонид и Гортензия. Инквизиторы проверяли это много раз, посылая в горы своих монахов и монахинь, однако они не приносили той росы, от которой бессмертие обретали хотя бы мотыльки. Подглядывать за сборщиками посылали самых надежных слуг, и те доносили, что иноки занимались любовью прямо на лугу, раздевались и купались в росе, но земля не отдавала нектара. Дочь чародеев хотели сжечь, однако сын главного инквизитора влюбился в юную ведьму и помог бежать из Героны.

И вот с тех пор инквизиторы ищут ее по всему свету, зная, что она бессмертна, хотят привести свой приговор в исполнение, спалить на костре, ибо Марина Леонидовна боится дыма и совсем не боится воды. А чтобы привыкнуть к огню и дыму, каждый вечер открывает печь и ложится перед ней на пол.

В доказательство правдивости этой истории она сняла белые носочки и показала ступни, обезображенные ожоговыми шрамами. Но очень старыми, давно зарубцевавшимися и заметными, если смотреть совсем близко. Сударев посмотрел и даже потрогал их, оставшись в полном недоумении. По крайней мере, в тот миг он готов был поверить и в возраст учительницы, и в ее приключения. Время близилось к полуночи, поэтому Марина Леонидовна хлестнула его косой и велела спать. Сама же распустила волосы перед погасшей печью, покрылась ими, как сутаной, расчесала их и тоже скрылась в своем углу.

– Ты мне поверил? – спросила она через некоторое время.

– Поверил. – признался Сударев, скрывая восхищение. – Мне кажется, вам и правда полтыщи лет.

– Завтра твой черед. – предупредила она. – Только чур – не повторяться. Но я тоже должна поверить.

Сударев был так возбужден рассказом, что долго не мог заснуть. А на утро сразу же стал придумывать свою историю начала жизни, однако чтобы он себе не воображал, все привязывалось к приюту, ну еще к первому усыновлению, когда он вкусил вольного, семейного существования. Весь день время от времени он вспоминал, что наступит чудный вечер воспоминаний прошлого, и терзал вместе с прошлыми своими мечтами о чем-нибудь чудесном, свою память. Однажды врачиха, обследуя его здоровье, неосторожно проговорилась, что родители у него совсем юные и назвала дитем Роме и Джульетты, о которых он тогда слыхом не слыхивал. И вот с этого он и решил начать, когда все обязательные дела были переделаны, и они вновь очутились возле огня.

Сударев уже давно знал, кто такие Ромео и Джульетта, но раз было условие не повторяться, он не стал утверждать, что ему тоже лет пятьсот от роду. И вообще решил не касаться далекого прошлого, а придумал современную фантастическую историю, только имена оставил прежние – Роман и Юлия. Жили они в разное время и так далеко друг от друга, что познакомиться никак не могли, тем более, когда родился Роман, Юлия уже умерла. Однажды юный Роман ехал верхом на лошади по бескрайней степи и наткнулся на могильный камень, где было написано одно только имя – Юлия. Имя было для него неслыханным и звучало так нежно, что затрепетала душа. Роман сразу представил себе красивую девушку, слез с коня и сел перед камнем. Он не знал, что там лежит глубокая старуха, и стал воображать ее совсем юной – будто девушку убило грозой, когда скакала по степи. И так долго сидел, думал, что увидел ее воочию, сидящей на камне, но сразу не узнал, поскольку Юлия оказалась рыжей, веснушатой и озорной девчонкой.

– Откуда ты здесь взялся? – сурово спросила она.

– Ехал мимо, имя прочитал на камне. А я себе невесту ищу.

– Возьми меня в жены!

Роман и женился на Юлии. Но счастье их длилось недолго, старуха вылезла из земли и забрала к себе обоих. Только на камне остался младенец, которого проезжие подобрали и сдали в приют.

История получилась совсем короткой, безыскусной и Сударев замолк.

– У тебя были совсем молодые родители? – угадала Морена. – Как Ромео и Джульетта. Тебя отняли у них и поместили в Дом ребенка. Но мне нравится твоя придумка, любовь может быть между людьми, которые жили в разное время. Сидеть у могильного камня и мечтать…

Они лежали у огня, Морена пила кофе из фарфоровой драгоценной чашечки, Сударев прихлебывал чай из эмалированной кружки, но почти не испытывал удовольствия: кофе и сигареты ему не полагались. А Марина Леонидовна вновь пустилась в воспоминания, благо что за полтысячи лет жизни их накопилось великое множество. Первые сто лет она прожила в Испании, в городе Аликанта, под чужим именем, поскольку инквизиция ее всюду искала, чтобы казнить. Ей приходилось часто переезжать с места на место и выдавать себя за другого человека, ибо она ничуть не старела и всегда оставалась как пятнадцатилетняя девушка – в этом возрасте выдавали замуж. Но она не выходила, хотя мужчины ей делали предложения, суля титулы и богатство. К тому же, она не могла встретить того единственного и любимого за целый век. А все потому, что выйди она по расчету, муж бы состарился, заметил ее бессмертие и выдал инквизиции. Такие уж были средневековые нравы! Но даже и незамужнюю, ее уличили в ведьмовстве, нашлись свидетели, доказавшие, что юной Косе сто лет. Это когда она вернулась в родную Герону. И ей тогда пришлось тайно бежать в Италию, где она поселилась в горах, выдав себя за пастушку.

Сударев слушал ее приключения, знал, что это фантазии, но верил каждому слову. И просил, умолял ее рассказывать еще, но строгая учительница закрывала дверцу угасшей печи и хлестала его косой.

– Немедленно в постель!

Однако ей самой нравилась собственная история, и вопреки правилам, Морена продолжала свою сказку, лежа в постели. В Италии она жила в каменной хижине, пасла овец и делала сыр. И так бы могла прожить еще долго, но однажды ее заметил хозяин каменоломни и предложил выйти за него замуж. Он был старый, злобный человек, истязающий своих рабов, поэтому Марина Леонидовна отказалась. Тогда рабовладелец вызнал, что девушка безродная, выкрал ее, заковал в цепи и продал туркам. Когда плыли по морю, напали пираты, захватили товар и перепродали его уже в Грецию. Так она оказалась в Афинах, на винограднике богатого винодела. Сорок лет она обрабатывала землю, растила лозу и снимала урожай, пока состарившийся хозяин не обратил внимания, что рабыня по прежнему юна и прекрасна. Он решил освободить ее и насильно выдать замуж за своего сына, полагая, что рабыня принесет бессмертие его роду. В этом роду было все, чтобы жить вечно, кроме долголетия. Косу нарядили в свадебное и обвенчали в церкви, но когда положили на ложе, она укрылась волосами и стала ждать новобрачного. Он пришел, склонился к невесте, а та откинула волосы и оказалась древней старухой! Сын хозяина сошел с ума и бежал прочь, но когда пришел старый винодел, она снова была юной красавицей.

Тут даже завороженный Сударев усомнился, ибо не мог себе представить, что такое возможно. Тогда он еще не сталкивался ни с колдовством, ни с чародейством, считая это глупыми верованиями прошлого – так в школе учили. Появился случай не поверить учительнице! И спросил, может ли Марина Леонидовна проделать такое еще раз, прямо сейчас.

Она вдруг засмеялась грубым старушечьим смехом, вроде даже застучала костями и прошамкала:

– Подойдите ко мне, Сударь.

Ему уже стало страшно, однако вызвавшись, отступать было поздно. В ночном пугающем полумраке домика, на полусогнутых, он приблизился к кровати Косы, заставил себя склонится, поскольку увидел плотно закрытое лицо.

И в это время она откинула волосы. В голом черепе живыми были только глаза, плавающие в огромных глазницах, и красный язык в беззубом черном рту.

– Сударь, с вас брачный поцелуй! – прошепелявила Марина Леонидовна. – Не вы ли венчались со мной сегодня в Афинах? Ровно в полдень? Одна тысяча пятьсот семьдесят девятом году?

От страха можно было умереть, сгореть и обрушиться пеплом к деревянному подножию ее ложа. Однако Сударев нагнулся, зажмурился, ткнулся губами в беззубый рот и отскочил.

И услышал возмущенный, звонкий голос Косы:

– Ишь ты какой!… Мы же играем! Так не честно. Это жених должен был целовать меня!

Сударев был уже в своей постели.

– Ты храбрый рыцарь. – все-таки оценила Марина Морена. – Но это всего лишь шутка!

А тогда, в шестнадцатом веке, жениха кое-как выловили и поместили в монастырь, чтобы изгнать дьявола, но он вселился так прочно, что сын виноградаря всю оставшуюся короткую жизнь искал рабыню, свою невесту. Марину же Леонидовну схватили и повесили на площади за косу, и висеть ей так положено было до естественной старости и смерти, пока ее ведьминское тело не сотлеет. Так она провисела несколько лет, ни на минуту не старея, под дождем и ветром, и сотлевали на ней только рубища, коими ее покрывали. Воробьи приносили ей зернышки и вкладывали в рот, голуби – воду в клювах, а аисты лозы с виноградом и ветви с маслинами. Люди же так привыкли к висящей ведьме, что здоровались с ней по утрам, спрашивали, какая будет погода и каков нынче урожай с масличных деревьев.

Так было, пока через площадь однажды не поехал чужеземец, тайный советник святой инквизиции. Он сразу же признал дочь давным давно казненных лекарей, но снять ее не мог и решил выкупить. Но об этом сказ переносился на следующий вечер, потому что сама бессмертная ведьма досмерти хотела спать. Сударев убедил себя, что скелет старухи ему почудился, однако на утро все равно присматривался к Марине Леонидовне, бодрой, свежей и юной. И когда уже собирались в школу, случайно заметил на запястьях ее тоненьких рук старые, белесые уже, рубцы. Она перехватила его взгляд и обронила походя:

– Да, это от оков и цепей…

И потом, когда шли в школу, вдруг остановилась, положила руки на плечи, будто потанцевать хотела, но всего лишь сказала одну фразу:

– Сударь, вы наполнили мое существование смыслом.

Жизнь под опекой учительницы становилась настолько яркой и интересной, что он в самом деле сделался отличником, выполнял всю мужскую работу по дому и прихватывал женскую, мыл посуду и даже готовил пищу. Соседи по поселку Стеклозавода стали приходить чаще, под всякими предлогами, чтобы посмотреть, как они живут. Одним было подозрительно, жаждали взглянуть на молодую учительницу, взвалившую на себя тяжесть попечительства – чужого ребенка взяла, другим любопытно посмотреть, как живет сам приемыш. И почти все потом хором утверждали, что Марина Леонидовна взяла себе бесплатного работника, который трудится день и ночь, а она же, как барыня, только командует. Были и злые языки, запускавшие сплетни, что учительница и ученик живут не как мать и сын, есть подозрение, спят вместе! Поскольку приютский-то не мальчик малый – почти парень, и что-то там не чисто, наверняка эта волосатая красавица совратила подростка.

Слухи их не касались, некогда было слушать вздор, до заветного вечера надо переделать дела, чтобы потом лечь к огню и предаться несущему тебя, потоку воображения. Сударев понимал, что выдумщик и рассказчик он еще плохой, не то, что Морена, но когда начинал рассказывать правду, слегка ее приукрасив, тут начинался полет фантазии. Правда была как дрожжи, на которых поднимался хлеб, и скоро он освоился, перестал стесняться своего прошлого и однажды рассказал, как его усыновляли первый раз. Получилась целая история, где Сударев раздвоился: один повествовал, второй, шестилетний, подглядывал за голыми тетями, играл с сестрицей в семью, строгал детей и ходил с Лидой за ягодами. Поначалу он скрывал детали засекреченных детских игр и забав, считая их запретными, но заметил, что Марина Леонидовна оживилась, когда он поведал страшную тайну – как и у кого впервые в жизни сосал грудь и что в этот миг породнился с сестрой, стал ее молочным братом.

И впервые получил «пятерку» за урок воображения: Морена поверила каждому его слову! Сам же Сударев почувствовал, как становится интересен учительнице, а то она уже начина скучать, когда была его очередь выдумывать себе прошлое. Тут же она преобразилась, стала откровенной и одновременно загадочной. Вечером, когда они расположились у огня, чтобы им напитаться и не бояться, Марина Леонидовна продолжила свою повесть. Тайный советник инквизиции выкупил висящую на волосах, ведьму и повез ее в Испанию, чтоб казнить. Но по пути, когда отдыхали лошади, на дороге появился настоящий рыцарь в доспехах. Он подъехал и спросил, кого это везут в железной клетке.

– Это дочь лекарей-чародеев из Героны, – признался инквизитор. – Ей уже двести лет от роду.

– Почему же она такая юная и прекрасная?