Текст книги "Обнажение чувств"

16

Власта окинула Анну прокурорским взором и озвучила то, что у всех промелькнуло в голове:

– Вот почему ты вернулась… А зачем красишь волосы? Когда у тебя такой шикарный естественный цвет?

– Сейчас свой цвет – не модно. – залепетала Анна. – И хна укрепляет корни…

– Зачем вообще отстригла косу? – уже в лоб спросила Власта.

– В юности, дура была, как мы все…

– А от кого скрываешься? От инквизиции?

– Я не скрываюсь…

– Как же, двести лет… Тебя ищет инквизиция и спецслужбы!

Анна лишь печально засмеялась.

– Ерофеич тоже принял меня за Марину Морено!

– Твое поведение вызывает подозрения. – не унималась Власта. – Слишком много косвенных улик. Настоящий сын Марины Морено сказал, ты похожа на его мать! Он скоро придет, и я устрою вам очную ставку.

– К сожалению, я всего лишь плод воображения Сударева. – призналась Анна. – Как и все мы тут… И всего лишь один мазок портрета его возлюбленной. Посмотрите на его внебрачную дочь Елену!

Власта пыталась выдавить другое признание.

– Еще один нелогичный шаг: как можно было уйти от профессора к какому-то мошеннику? Что за манипуляции? Чтоб скрыться, ввести в заблуждение?

– Мы так условились. Я ушла от мертвого, чтобы служить живому.

– Мудрено говоришь, а если проще?

– Да места себе не нашла! Вкусившие любви профессора, обречены все время возвращаться к нему…

– Не обобщай, конкретнее выражайся!

– Приехали мы в женский монастырь, где приют был. – стала рассказывать Анна. – И тут меня осенило: вот где теперь наше место! Поселимся все вместе, станем молиться…

– Мне это нравится! – оживилась первая жена Наталья. – Спасительная, благостная мысль, молиться и плести узоры…

– Не перебивай!

– А монастырь словно вымер. – продолжала аспирантка. – Ни единой живой души… Я поднялась к настоятельнице, ну и попросила, за себя и за вас всех. Она послушала и говорит, видишь, пусто кругом? А знаешь, почему? На коровнике корова загуляла, к ней быка привели. Так все побежали смотреть!… Я же хочу, чтоб инокини молились, а не смотрели… И выставила меня за ворота!

Адвокатша не поверила, да и женщины остались в смущении, особенно Лида.

– Так что, в монастырь нас не возьмут?

– Не возьмут, – отозвалась Власта. – Это же козе понятно. Мы – воображение Сударева!… А почему ты Ерофеича бросила? Хотела служить…

– Да не приставайте вы к ней! – вступилась Нина. – Не она это. У Марины Морено есть неповторимый отличительный признак – коса. Сударев все время ждал девушку с косой. Мне солдаты сказали. А приходила я, со стрижкой… Где у нее коса?

– Косу можно обрезать. – все еще цеплялась адвокатша. – Волосы покрасить.

– Такую косу, как у учительницы, не режут! С ней выходят на подиумы, чтоб показывать за деньги. Их заносят в книгу Гиннеса!…

– Всякие режут. – преспокойно заявила надзирательница, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. – Когда план поставлен, по сдаче шерсти государству… Ну, мы петь сегодня будем или нет?

На безумную старуху не обращали внимания.

– Нет, все-таки не простая ты аспирантка. – опять усомнилась адвокатша. – Я когда-то Сударева пощадила, поменяла статью. Он чистосердечно все рассказал и условный срок получил. Теперь твой черед.

– Профессор за правое дело боролся.

– Чиновнику костыль на шею надел и на четыре оборота закрутил! В хирургии пилой по металлу пилили. Правое дело… Все, чтобы узнать, где возлюбленная. По личным мотивам!

– Этот чиновник его в специнтернат упек! – раззадорилась Анна. – А учительнице срок дали по его доносу. Фамилия у него – Спорыш. И он же потом руку приложил, чтоб тайно рожденное в колонии, дитя отнять. Инквизитор!

– Знаешь, сколько светило ему за второе нападение? По статье «терроризм»? Пятнашка! Я его спасла.

– И на пятнадцать лет заточила в свою тюрьму!

Власта сощурила глаз, будто прицелилась.

– И откуда ты все знаешь? Слушаю, и опять сомнения гложут. Ты не аспирантка, скорее, доктор наук. И несколько веков на свете живешь. Откуда, например, про инквизицию знаешь?

– Из литературы. – отбоярилась Анна.

– А про тайно рожденное дитя тоже в книжках написано?

– У надзирательницы спросите. – указала на тощую старуху в коляске. – Охотно расскажет.

– Она похожа. – вдруг подтвердила та и подлила масла в огонь. – Если еще косу ей приделать…

Адвокатша воспряла.

– Ну, вот и свидетельские показания!

– Как же вы не понимаете? – взмолилась Анна. – Мы все тут немного похожи на учительницу. Профессор интуитивно искал образ своей первой любви!

Тем временем старуха присмотрелась к Власте и спасла аспирантку от допроса.

– А ты сильней на нее похожа! Прямо вылитая. Только ростом крупнее.

– Да мы все тут, как сестры. – заключила первая жена, Наталья. – По одному сколку сплетены, один узор…

– Не скажи! – возразила Лида, не улавливая смысла разговора. – Я от природы огненная, а вы все тут крашенные хной! Чтоб Судареву понравиться.

Власта теряла напор.

– А тапочки надевала? – вдруг спросила она. – Домашние?

– Надевала. – призналась Анна.

– Зачем покойнику тапки?

– Если встанет, чтоб ноги не замерзли. У нас пол холодный…

Власта погрозила пальцем.

– Ты что-то знаешь! Говори всем: он встанет или нет?

Аспирантка сломлено обвисла.

– Теперь уже не знаю… Надо искать учительницу!

– А яблоко? – запоздало спросила Саша Рощина. – Я в руку ему вложила… Куда оно делось?

И замолкла. На сей раз все взоры повернулись в сторону Александры, единственной, которая с девичьих времен все еще носила косу, сейчас собранную на затылке перевитую тряпицей, и потому не очень заметную. К тому же, они с Анной были одного возраста, выглядели красавицами, но никак этого не выказывали, скорее, умышленно подчеркивая неказистый вид.

– Ну-ка, распусти косу. – потребовала Власта. – Не стесняйся, милочка, смелее.

Не сразу, подрагивающими руками, Саша развязала свои тряпочки и распустила косу – получилась длинная и шикарная.

– И прятала красоту. – позавидовала Анна. – Сударев такой не пропускал…

– Да, это я. – скромно призналась Александра. – Меня на самом деле зовут Марина, и я бессмертна.

Власта придирчиво ее осмотрела.

– Это легко проверить…

– Каким же образом можно проверить? – восхитилась она. – Подождать, когда умру?

– Сначала утопим в ванне. Не утонешь – разведем костер.

Саша опустила глаза.

– Я готова.

И женщины поверили! Хор даже отступил, чтоб лучше рассмотреть, но тут вмешалась Анна.

– На костер всегда успеешь. Лучше войди и подними Сударева! Если ты настоящая Марина Морено.

Несчастная дрожащая Александра сделала несколько шажков в сторону спальни, но вдруг повалилась перед хором на колени.

– Простите, девочки! Простите, женщины!.. Да, я возомнила себя бессмертной. Потому что показалось, будто я влюблена, с первого взгляда.

Адвокатша дернула ее за косу.

– Тебе-то чего не хватает, дуреха? У тебя коса есть, надежный муж, профессия денежная, дача с яблоками… Чего ты-то ищешь?

– Что и все мы. – осмелела покорная Александра. – Я хочу, чтобы обо мне мечтали! Чтоб меня рисовали в воображении! Пусть всего лишь одним мазком на большом полотне. Но я буду знать – я существую. Хочу, чтобы мы ели с ним от одного яблока! И бесконечно читали стихи… Если все это свершится, помчусь к нему, где бы он ни был. К живому или мертвому. Вы все разве не за этим сюда приехали? Разве не любви ищите?

Надзирательница послушала все это, молча собрала из коляски свои пожитки и пошла к выходу.

– Вы тут бакланьте, девушки. – сказала с порога, – А мне пора. Если сяду на воркутинский, то завтра на смену поспею. Послезавтра у нас приемка ночного этапа. Кого ненароком занесет, так свидимся еще…

Женщины проводили ее одним общим хоровым взглядом. Старуха бодрым, почти строевым шагом пересекла двор и скрылась за калиткой.

И тут восстала Лида, не понимая и половины того, о чем говорят.

– Никак не соображу. – громко сказала она. – На что нам этот Подкидыш? Чего мы все толчемся здесь? Ну, помер мужик, жалко. Оплакали мы его… Так надо идти и других искать! Он же не последний на этом свете.

– Он нас созвал и не отпускает. – проговорила Нина.

Сестрица Сударева показала в окно на калитку, за которой скрылась надзирательница.

– Но старуха-то ушла!

– Ушла, потому что не званная. – объяснила Власта. – О ком Сударев не мечтал, тот может идти.

– Мы – часть его чувств. – совсем уж заумно выразилась Анна. – Коллективный образ женщины…

– Да что там говорить? – заключила адвокатша. – Только сейчас осознали – без него жить не можем!

Рыжие волосы Лиды взметнулись веером.

– Да никогда я под мужиком не была! И под Подкидыша не пойду. Он вызвал на свадьбу, так и пусть ее играет! А нет, так я поехала!

Она схватила свои сумки, все еще стоящие в передней, двинула к выходу, но путь преградила Анна.

– Постойте!… Вы и в самом деле исчезнете. Как только покинете поле Сударева. Если он вас еще отпустит!

– Какое, на хрен, поле?! Да вы здесь все ущербные. И в самом деле, как придуманные и недоделанные… Прочь с дороги!

Лида выскочила на крыльцо, огляделась, одернула подол и побежала к воротам. Сначала у сумки оторвались ручки. Но сестрица поймала ее на лету, взяла подмышку, не сбавляя шага. У самых ворот с нее вдруг свалилась юбка, оголив ноги в варикозных венах и ягодицы с целлюлитом. Она поставила сумки, невозмутимо подняла ее, застегнула замочки, крючки и только сделала шаг, как запнулась и рухнула в грязную лужу. Суточный дождь расквасил землю, и быстро встать с нее не получилось. Сестрица поплюхалась, кое-как выбралась на сухое, оставив сапоги в луже. И только тогда обернулась и погрозила кулаком.

– Подкидыш?! Отпусти лучше! Все равно я сама по себе, а не твое соображение!

Женщины сгрудились у окон передней и смотрели со скорбной тоской. Лида вернулась на крыльцо, попробовала отчистить грязь, но лишь втерла ее глубже. Вышедшая к ней Нина что-то пошептала и ввела в дом. Попыток уйти больше никто не делал, все замерли в тревожном ожидании конца: рожденные воображением Сударева, женщины могли исчезнуть в любой момент, как только его душа найдет пристанище.

Но Власта и в этой ситуации не утратила присутствия духа.

– Если мы коллективный образ… На что нам эта учительница? Давайте все вместе войдем к Судареву! И не знаю… За руки возьмемся, или как… И скажем ему о любви! Услышит – встанет!

– Сказать мало. – заметила Анна. – Надо еще любить!

– Но ты же его любишь?

Она не посмела солгать, не позволяло воспитание.

– Я служу Судареву. Когда нет любви, приходится служить.

– Да что же мы, совсем убогие? – адвокатша рыскала взглядом, ища поддержки. – По сусекам, по амбарам поскребем… Кто-то же все равно любил? В конце концов, бабы, неужто у нас нет своего воображения? Напряжемся, и глядишь, полюбим?.. Пошли, что нам терять?

Ее вдохновение было заразительным, так и не спев ни одной песни, хор развернулся и строем двинул к спальне. Его дирижер распахнула дверь, женщины стройной цепочкой потянулись внутрь, заново выстраиваясь возле постели, и еще не успела войти половина, как движение начало замирать само по себе.

Праздничная благоуханная свеча догорела, старушка дочитала роман и умерла, уронив книгу на пол и ткнувшись головой в лоб покойного. Смерть наступила только что, худенькое тельце ее под цветастым платьицем еще медленно оседало, правая рука осталась на спинке кровати, левая же медленно распрямилась и свесилась до пола. Сползший на затылок, темный платок обнажил прилизанные седые волосы, собранные в пучочек.

Задние напирали, но впереди стоящие сдерживали натиск, окаменевшие и зачарованные видом смерти. Можно было не щупать пульс, не слушать сердце: выразительная и узнаваемая маска упокоения лежала на лице старушки. И точно такая же была на лице Сударева, разве что в уголках закрытых глаз назрели две скупых мужских слезы.

Из спальни они выходили, пятясь, не в силах оторвать взглядов, и только за дверями стряхивали оцепенение, не сговариваясь, тянулись к вешалке в передней и начинали одеваться. Кто-то пытался вызвать по телефону машину, но час был поздний, местные таксисты знали, что плохая дорога, ехать отказывались и женщины в нерешительности толпились у двери. Власта сложила с себя полномочия распорядительницы, самолично порвала решение суда, выданное Катериной, ибо в доме появился второй труп, но характер предводителя брал свое: адвокатша повела женщин на электричку, остановка которой была в трех километрах. В коттедже оставалась одна Анна, на которую теперь сваливалась вся тяжесть забот, от отправки усопших в морг до их похорон. На минуту заколебалась Оля Смыслова, готовая остаться возле покойного, но аспирантка посчитала ее соперницей и посоветовала уехать.

Опоздавшие, кто замешкался на выходе, бросились догонять ушедших, но будучи на каблуках, то и дело спотыкались, подворачивали ноги на грязной дороге или в темноте забредали в лужи. Это напоминало паническое бегство, женщины стремились как можно скорее покинуть опасное место, где и впрямь можно было исчезнуть. Разбитый проселок вилял по полям и перелескам, мрак был непроглядным, да еще моросил дождь и на каждом повороте кто-нибудь срывался с дороги, оказывался среди высокой, мокрой травы. И на перепуганный крик отбившегося от стада, визгами и воплями отзывались остальные, еще пуще нагревая раскаленный нерв этого ночного бега.

Яркие фонари на перроне казались заветными спасительными береговыми огнями для терпящих бедствие в морской пучине. До остановки добежали все, и тут, на свету, женщины перевели дух, впервые ощутив свои материальные тела: никто не растворился во тьме, не пропал, не превратился в инкуба или бестелесное существо, порожденное воображением. Даже экспериментальная внебрачная дочь Елена, которая утратила способности порхающей стрекозы и тащилась вместе со всеми, утопая в грязи. Все испытывали чувство, будто вырвались из некого плена, совершенно не понимая, каким образом там оказались. В расписании ночных электричек не значилось, первая проходила в седьмом часу утра и женщины приуныли: укрыться от дождя негде, а стоять на ветреном перроне в легких плащах, в чулочках и туфельках невыносимо. Многие и в самом деле ехали будто на свадьбу, наряженные для танцев. Уже через четверть часа начался ропот, спасенная от исчезновения плоть требовала тепла и уюта. Бежать назад, в коттедж покойного профессора, не было сил, но и стоять до утра – почти смертельно, ибо вместо дождя сначала пошел мокрый снег, потом и вовсе завьюжило.

И тут послышался вой и грохот, над путями возник свет прожектора, и женщины отступили – наверняка шел проходящий товарняк. Но спустя две минуты они онемели: к перрону подлетела электричка с единственным вагоном, и открылись двери. Никого не смутило, что выглядит она странно, откуда и куда идет – неизвестно, и никому в голову не пришло, что это ловушка для беглецов, причем, уютная и теплая. Женщины расселись плотно, ощущая некое единство и тягу друг к другу. Пережитое объединяло, и они начали обмениваться адресами, телефонами, ни разу не вспомнив о Судареве. А то, что они не исчезли вместе с его смертью, наполняло возлюбленных торжеством от осознания, что они не плод чьего-то воображения, не воплощение чужой мечты – вполне самостоятельные, независимые особы.

Они посчитали, что до Москвы где-то около часа езды, и за это время можно окончательно придти в себя, избавившись от навязчивых воспоминаний, Тем более, женщины согрелись в тепле, и под монотонные объявления остановок всех стало клонить в сон. По-сестрински доверчиво они пристраивали головы на плечах соседок и впадали в приятную дорожную дрему.

Однако Сударев не отпускал своих возлюбленных, даже будучи между мирами. Первой спохватилась Нина, услышав название остановки Коста-Бланка. Она никогда не ездила на подмосковных электричках, но зато поколесила по Европе с мужем, знала множество городов и помнила их имена.

– Куда мы едем, девочки? – спросила она, выглядывая в темное окно. – Меня смущают ландшафты…

Беглецы проснулись, припали к стеклам, а тут из динамика вновь прозвучало:

– Остановочная площадка Сарагоса, следующая Вальядолид.

– Таких названий в подмосковье нет. – подала голос Саша Рощина. – Я все время езжу…

– Это Испания. – уверенно заявила Нина. – Провинциальные города.

И тут на остановке Герона в вагон вошла контролерша в потертой железнодорожной шинели и длинной косой, концом которой играла как плетью. Все женщины сразу же узнали ее и почувствовали себя «зайцами»…

А контролерша встала у дверей и попросила приготовить билеты…

После бегства возлюбленных Сударева едва обжитый дом начал напоминать могильный склеп, и хотя Анна повсюду включила свет: находится здесь одной было жутковато. Ко всему прочему, испортилась защелка и дверь в спальню, где лежали покойники, то и дело открывалась сама. Подавленная, сломленная аспирантка первое время ходила по дому в полном отупении, желая единственного – скрыться, забиться в недоступный уголок. Сначала она заперлась в кабинете профессора, но вспомнила, что спальня с усопшими находится как раз под ним. Тогда она некоторое время посидела в недостроенной звукостудии, но там было душно, да и телефон не работал. Анна уже полчаса, как набирала «скорую», чтобы засвидетельствовать смерть начетчицы и не могла дозвониться.

Наконец, она тепло оделась, чтоб выйти на улицу, но в это время дверь в спальню опять растворилась, будто выдутая сквозняком. Аспирантка вернулась, чтобы закрыть, и взгляд непроизвольно притянулся к покойникам. И показалось, что лежат они немного не так, как прежде, начетчица чуть сползла и теперь лежала с Сударевым темя в темя. При этом, старушечий платок окончательно сполз с ее головы, и тут на глаза у Анны из-под него выкатилась толстенная, каштановая коса. И как живая, развернулась, разложилась вдоль тела усопшего!

Аспирантка отпрянула, и в последний миг узрела, как дряблая, серенькая рука старушки наливается кровью и молоком, и еще через мгновение вся она преобразилась в молодую женщину! Но с той же маской смерти на лице, как писали в старых книгах – печатью успения.

Анна вылетела из комнаты, прихлопнув дверь: начинались галлюцинации, видения, хотелось убежать вслед за женщинами. Но аспирантка и в таком состоянии помнила о своем служении, скрепила волю, уняла воображение и снова вошла в спальню. Старушка в самом деле исчезла. Или преобразилась! Поскольку молодая женщина лежала в том же невзрачном цветастом платье и ватной безрукавке, откинутая коса доставала ног Сударева. На сей раз аспирантка выходила уже без паники, и точно запомнила, что дверь за собой закрыла плотно и защелка сработала.

Она вышла на улицу и тут услышала писк. Оказывается, овчарка сделала подкоп, проникла под бревенчатое крыльцо и там ощенилась. Анна просунула руку, чтоб ее погладить, услышала злобный рык и вспомнила профессора. Когда овчарка на сносях прибилась ко двору, он сказал, что у этой собаки отняли и утопили слепых щенков прошлого помета. И она теперь ушла от хозяев и спряталась, чтобы родить, выкормить, а потом привести домой подросших детей, которых уже не утопишь. Овчарка не случайно выбрала их дом – это самое безопасное место в округе, где можно не опасаться за потомство.

Ей показалось, Сударев таким образом подвигал Анну стать матерью, но как всегда говорил иносказательно. Однако старуха-надзирательница рассказала историю о женщинах, которые беременными попадают в лагеря, и всеми способами скрывают это, чтобы не попасть под насильственный аборт и родить дитя. Вероятно, профессор уже тогда знал, как появился на свет его сын…

На улице, под холодным ветром и дождем у Анны началось просветление. «Скорая» наконец-то отозвалась, и как всегда вместо неотложной помощи занялась расспросами об умершем, а Анна не знала ни имени ее, ни адреса, ни возраста, и наугад назвала ее Мариной Леонидовной Морено. Но едва произнесла вслух это имя, как в тот же миг поверила, что преобразившаяся старушка и есть учительница Сударева! Которая явилась к нему первой, в образе начетчицы и все это время была с ним, бубня себе под нос, как выяснилось, роман Толстого.

Анна решила ждать неотложку на крыльце, смутные чувства нереальности происходящего здесь быстрее развеивались и уже через четверть часа в голове окончательно просветлело. И то, что недавно казалось бесспорным, сейчас оборачивалось другой стороной – да никакое преображение невозможно! Если сейчас войти к Судареву, то там будет лежать старушка-начетчица. А у аспирантки под воздействием всеобщего массового психоза просто разбушевалось воображение. Ее подмывало немедленно войти в дом и посмотреть, так ли это, но на дороге к коттеджу послышался надсадный гул машины – ехала наверняка «скорая». Анна пошла к воротам, чтобы отпереть калитку, однако ко двору подъехало такси. И перед аспиранткой возникло двое мужчин: один пожилой был не знаком, но второй. Молодой и энергичный, уже бывал здесь и беседовал с Властой.

– Я – сын Сударева. – заявил он. – Меня так же зовут Алексей Алексеевич. Я приехал из Испании. И вчера разговаривал с женщиной, адвокатом…

– Ее нет. – сказала Анна.

– Как же быть? Мне нужно доказать родство. И я привез специалиста, чтобы взять образцы для генетических исследований. У меня есть разрешение…

Аспирантка в первый миг растерялась.

– Право, не знаю… Хотя вы очень похожи на Сударева. Вы знали его при жизни?

– К сожалению, нет. – замялся иностранец. – Это длинная история. Я не знал своих кровных родителей. Меня усыновили в раннем возрасте и вывезли в Испанию. Я узнал о смерти Сударева, приехал и хочу теперь подтвердить родство…

Анна готова была впустить испанца в спальню, но сдерживало, что там он не один.

– Понимаете, в чем дело. – попыталась предупредить она. – Там, где находится тело профессора… В общем, там есть второй покойник. Женщина…

– Какая женщина? – насторожился иностранец.

– Женщина с косой… Имеется ввиду, волосы, заплетенные в косу. Она читала над усопшим… И умерла. Возможно, это его учительница, Марина Леонидовна Морено.

Испанец отшатнулся, вскинул руки, будто защищаясь.

– Марина Леонидовна Морено – моя мать! Да, у нее была коса!… Но она бессмертна! Она не могла умереть!

Аспирантка еще больше смутилась.

– Я еще не уверена, возможно, пригрезилось…

– Позвольте мне взглянуть! Я в тот час узнаю ее!

– Но вы же не помните матери!

– Я каждый день вижу ее на портрете. – признался испанец. – Это работа старого итальянского мастера, шестнадцатого века. Она висит у меня в доме…

– Но это невозможно…

– Возможно! Моя мама родилась в пятнадцатом, в Героне.

Анна молча пошла к дому и обронила уже на ходу:

– Казалось, я одна схожу с ума…

Испанец услышал.

– Это не сумасшествие. На свете есть вечные люди. Те, кто зачат и рожден в любви. И кто прикасается к ним, становится счастливым. Мои родители бессмертны.

Аспирантка помнила, что запирала спальню, слышала щелчок защелки, но дверь оказалась нараспашку. С сердечным трепетом она заглянула в дверной проем и занесенная над порогом нога повисла в воздухе.

Широченный «сексодром», бывший смертным одром, оказался аккуратно застеленным, задернутым покрывалом, а рядом, на полу, стояли домашние шлепанцы. Два мягких стула возвышались по обе стороны от постели, служа тумбочками и временными вешалками для одежды. От толстенной оплывающей свечи на столике спинки кровати, не осталось и следа. Не хватало только любимой профессором, перьевой подушки, на которой по его утверждению, снились чудесные сны. А сентипоновая, маленькая лежала на том месте, где обыкновенно спала Анна.

– Вставайте, Сударь! – трясла его учительница. – Пора на урок!

Профессор открыл глаза и увидел знакомый потолок с обрушенными лепными карнизами и пятнами обвалившейся штукатурки. В комнате на втором этаже так выстыло, что изо рта шел пар.

– А математичка сказала, в домике сделали ремонт. – проговорил он. – За счет государства, как памятник архитектуры.

– Так все уже успело обвалиться. – Марина Леонидовна хлестанула его косой. – Пока вы спали.

– Кажется, я не спал. – еще полусонно пробубнил профессор. – Я работал. И наконец-то оценил писательский труд. У меня не хватает воображения!

– Сударь, вы обленились и не выполнили урока. – голосом старухи-начетчицы пробубнила Марина Морена. – Что вы сделали, пока я гладила белье? Написали хоть одну главу?

Сударев приподнял голову и глянул на часы в деревянном корпусе – они показывали половину шестого, время, когда вечером начинает темнеть, а осенним утром – светать.

– А сейчас что? – спросил он. – Утро или вечер?

– Вечер. – отозвалась учительница. – Вы заснули на закате солнца. Когда только начала гладить. Что вы делали в это время? Спали и упивались чувством бессмертия?

– Я писал роман о любви. – вспомнил Сударев. – И кажется, его закончил…

– Роман о любви закончить невозможно. Даже если писать целую вечность.

ПАВДА

Май, 2017 г.