Текст книги "Охотничьи байки"

Норка

До появления когда-то истребленного в Южной Сибири соболя американская крупная норка, запущенная в двадцатых годах, была основным видом пушного промысла, правда после белки. По рассказам стариков, в Обском бассейне когда-то жила и европейская, более мелкая и с отличительным признаком – белыми губами, но заокеанская вскоре вытеснила местную, и не только по причине одной и той же кормовой базы; оказалось, что обе эти норки генетически не совместимы, и когда более сильная американская огуливает самку европейской, зачатие или не происходит, или зародыши погибают. В результате к пятидесятым годам местная норка исчезла в Сибири, но зато размножилась и расселилась чужеземная, по качеству меха лучшая.

Основные места обитания – берега рек, озер, ручьев и прочих пресных водоемов, поскольку основная пища добывается норкой из воды либо вблизи ее. Это прежде всего рыба, мелкая водяная крыса, позже исчезнувшая по этой причине, детеныши ондатры, утята и даже лягушки, когда ничего нет. Достаточно пищи ей и на суше, начиная с мышей и заканчивая утиными и другими яйцами. Стол норки сильно скудеет зимой, когда остаются только мелкие грызуны и рыба. Для того чтобы проникнуть под толстый лед, она ищет промоины либо незамерзающие отдушины, образующиеся в пустотах под осевшим льдом. Под водой может находиться до 8–10 минут, при этом шерсть ее, смазанная жировыми выделениями, не намокает – стоит встряхнуться и опять сухая. Благодатный период для норки начинается в январе, когда на старицах и озерах начинается загар воды – кислородное голодание и мор рыбы. Если в это время пробить майну во льду, весь окрестный зверек будет там. Иногда из жадности норка хватает рыбу, большую весом в четырежды. Однажды в бинокль я увидел на льду щуку, которая выпрыгнула из полыньи. Расстояние было метров триста, и пока шел на лыжах, рыбу узрела норка, невзирая на меня, схватила двухкилограммовую добычу и поволокла ее к берегу. И пока не догнал и не швырнул в нее рукавицей, поскольку ружья не было, не бросила. Норки любят воровать рыбу из ловушек, морд и заманов, куда частенько попадают сами. В другое время это очень осторожный ночной зверек, ведущий скрытный образ жизни. Его стихия – прибрежный мусор, плавник, заросли ивняка, где есть тысячи мест для укрытия, несмотря на свое название, нор она не копает, а пользуется естественными убежищами. Март – брачный период, когда самцы теряют всякую осторожность и устраивают драки средь белого дня, где-нибудь на сверкающем от солнечного света и белого снега берегу. Самка американской норки приносит до десятка малышей (европейская только до шести), которые вырастают к зимнему охотничьему сезону до полноценного зверька.

С упадком промысловой охоты и развитием ферм, где норок разводят в клетках, численность их довольно значительно возросла. Зимой я находил места поиска пищи и кормежки там, где зверька сроду не было – в придорожных прудах и затопленных мелиоративных канавах. Кстати, там же поселилась и ондатра.

Куница

Этого зверька можно считать европейским соболем, и не потому, что куница его заменяет; она является родоначальником семейства куньих, к коему относится сибирский красавец, и ближайшим сородичем его. В контактных зонах, где они встречаются, существуют так называемые кидусы – помесные зверьки. Нежный, длинноостый куний мех, как и соболиный, в стародавние времена являлся и мужским мехом, ценился очень высоко и был принадлежностью богатых людей. В отличие от соболя куница большую часть жизни проводит на деревьях, очень легко уходит по кронам, причем иногда без всякой причины – не от собаки и не от человека, передвигается так стремительно, что не поспеешь бегом. Бывает, в прыжке с кроны на крону даже планирует, как белка-летяга, и становится понятным, зачем ей хвост – благодаря ему может в полете изменять направление. Охотиться на нее с собакой, пожалуй, еще труднее, чем на соболя: если куница не окажется на отдельно стоящем дереве, то за ней набегаешься, поэтому больше ловят ее капканами и кулемками. Устанавливают их на возвышенностях под большими деревьями, в местах, которые любят посещать куницы, по такому же принципу, как и на соболя. Либо между деревьев закрепляют горизонтальную слегу, посередине вешают приманку, а по концам ставят капканы. Оба способа плохи тем, что часто ловушки спускают птицы, особенно кукши и сойки.

Куница-желтодушка (имеющая на груди роскошное жабо желтоватого цвета) не в пример соболю плотоядна. Основная ее пища – это мыши, птицы и белки, за которыми она с удовольствием охотится. Не слышал о глухарях, но куропатку, рябчика и тетерева она берет без особого труда, и точно так же – на ночевке в снегу. Распространена в настоящее время по всей европейской лесной части России от Калининградской области до некоторых районов Ханты-Мансийского национального округа. Но есть еще одна разновидность, куница-белодушка, или каменная, ареал рассеивания которой связан не только с лесами, но и горными районами, лесостепными пространствами и близостью… к человеческому жилью. Она преспокойно живет на окраинах городов и даже внутригородских парков, питаясь грызунами, теми же прикормленными человеком белками и даже голубями. Рассказывают случаи нападения каменных куниц на домашних кошек, во что верится с трудом – если только по глупости или от великого голода.

Белка

Второе ее название на русском языке – векша, которое стало названием денежной единицы в Древней Руси. Это впрямую говорит о том, что беличья шкурка когда-то являлась монетой, расчетным средством. И это же доказывает версию о том, что славяне, элитная часть этого этноса, жили с лова, соответственно устраивали свое государство и употребляли в обиходе слова, связанные с охотой и добычей. Возможно, белка – это собственно название зверька, произошедшее от «белый – светлый – прекрасный», а векша – шкурка, как деньги, единица измерения стоимости. Хотя в летописях есть упоминание об уплате дани Русью хазарам «по белици от дыма», то есть по белке с двора. В любом случае столь близкая связь этого зверька с экономикой, благополучной жизнью наших предков говорит о том, что белка была неким национальным продуктом, весьма распространенным и даже символическим «золотым запасом», коли шкурками платили дань, а хазары признавали их за ценность и брали. Кроме всего, это означает, что на Руси промысел белки был чуть ли не делом каждой семьи – с лова жили. И это неудивительно: хвойные леса, вековые сосновые боры – место обитания этого зверька – в то время покрывали подавляющую часть территории государства.

Белка – зверек, довольно быстро привыкающий к человеку. Всем известно, что она легко начинает брать корм с руки и даже попрошайничает в парках. Добрые люди радуются контакту с живой природой, с удовольствием подают нищим белкам и тем самым губят в них дикую, естественную природу. Наверное, это неплохо, гуляя, показать ребенку живую белочку, дать ей орехов; можно даже отловить ее и, окончательно приручив, посадить в колесо, дабы сделать игрушку… Экзюпери сказал – мы в ответе за тех, кого приручили. А мы, разрушая природную гармонию маленького любопытного зверька, готовы взять ответственность на себя за все его поколение, которое будет не способно даже прокормить себя, не то что спастись от хищника?

Не в пример с другими пушными белка – зверек дневной и выходит на кормежку рано утром, на рассвете. Легче всего найти ее можно там, где хороший урожай кедровых, еловых или сосновых шишек. Кроме собственно кормежки, белка ведет заготовку орехов и семян на зиму, для чего с утра до вечера шелушит шишки, набивает за щеку и несет в кладовую, которую устраивает в укромном дупле. По рассказам охотников, запас кедровых орехов в урожайный год только в одной кладовой составляет около восьми килограммов, а их бывает несколько. Поскольку кедр хорошо плодоносит раз в четыре года, то все остальное время белка ест семена из шишек ели и сосны и их же готовит на зиму. Кормящегося на этих деревьях зверька легко отличить: на щеке набивается крупный смоляной желвак.

Пасется белка обычно на старых, плодоносных соснах и елях и только в голодный год берет шишку с молодых, возможно, потому, что она очень смолистая. Когда в тридцатых годах по Чети срубили вековые боры и оставили только семенные сосны, пять-шесть на гектар, в шестидесятых вся белка была только на этих деревьях, вчетверо выше, чем остальной молодой лес. Очень редко, но бывает тотальный неурожай на шишку, и тогда большая часть белки мигрирует, иногда за сотни километров, а оставшаяся перебивается грибами и хвоей. Старые промысловики знают приметы: если белка сушит грибы (они говорят, «сухари в дорогу»), значит, на елово-сосновую шишку неурожай, то есть возможна миграция. То же самое может случиться, если все время поднимаешь белку с земли, да еще с «кислой», прошлогодней шишки.

Я несколько раз, обычно в сентябре, когда идет линька, наблюдал это великое переселение: белки идут лавиной, проходя через деревни по заборам и даже крышам домов и сараев – только хвосты развеваются. Они словно знают, что еще не вылиняли, что их шкурка никуда не годится, и поэтому ничего не боятся. Ошалевшие собаки мечутся и беспорядочно лают, а охотники в это время горюют: проходная белка надолго не задержится и ко времени, когда вызреет ее шкурка, уйдет. И напротив, радуются, когда миграция подгадала к сроку охоты.

Но говорят, это массовое переселение связано не только с отсутствием корма; есть еще какие-то необъяснимые причины, толкающие зверьков собираться в огромные стаи и уходить с обжитой земли в чужие места, форсируя вплавь широкие реки, где их гибнет достаточно много. И вообще с уходом-приходом белки могут твориться чудеса. Например, когда промысловик для себя ведет учет ее численности, тешится надеждами: самки успели сделать за лето по три помета, а в каждом до десятка бельчат, и глядишь, к началу сезона выйти успеют, завести себе на ушах кисточки – верный признак окончания линьки. Но наступает срок, промысловик выходит на охоту, а белки нет! Так, одна-две скачут, а остальные тихо собрались и исчезли в неизвестном направлении, хотя шишки навалом. Но вот выпал снег, морозец ударил, и уж отчаявшийся охотник глядит, а утром весь бор следами усеян – вернулась, родимая! А отстрелял первую, посмотрел – чужая белка-то, такой сроду и не видывал. Но вот надо же, осела, заселилась в готовые гайна и, на удивление, каким-то неведомым образом отыскала кладовые местной, ушедшей в неведомые края, и таким образом легко пережила зиму. А с весны начала давать потомство…

Колонок

Свое название он получил в глубокой древности за ярко-рыжий, солнечный цвет, ибо «коло» – солнце. С раннего детства, глядя на отцовский труд, особенно когда он уже дома снимал шкурки с пушного зверька, мездрил их и растягивал на правилах, я все время гадал, что делают, например, из норки, белки, горностая, поскольку не верил, что только шьют шапки и шубы. Потому что весь народ вокруг ходил в телогрейках, солдатских шапках и лишь на праздник или в гости надевал пальто с цигейковым воротником, а в овчинных полушубках, которые у нас и называли шубами, управлялись по хозяйству или ездили в мороз за сеном. Я не мог представить, где и кто носит шубы из тонких, как бумажка, шкурок, поэтому думал, что батя меня разыгрывает. Но когда он сказал, что из колонка, кроме шуб, делают еще и кисти для рисования, я поверил сразу. Из такого нежного меха только и можно, что кисточки делать. К тому же зверек этот необычный даже в том, как с него шкурку снимают – без единого пореза, начиная с широкой пасти, и потом натягивают на необычную, рогатую правилку мездрой вверх и выпускают наружу только хвост. Причем обдирать его следует очень осторожно, если разрежешь железу, тогда хоть из дому беги – запах хорька покажется одеколоном. Однажды мыши спустили (изгрызли) в капкане колонка, но отец все равно снял шкурку, дескать, в хозяйстве сгодится, а хвост отдал мне, из которого я и наделал кистей. И сразу же начал получать на рисовании одни пятерки, потому что колонок сам солнечного, горящего цвета, хоть в краску не обмакивай, а бери и рисуй! Столь яркий, демаскирующий цвет зверька, причем одинаковый во все времена года, в бело-коричнево-черных пригашенных красках сибирской зимы выглядит настолько неестественно, что кажется, природа пошутила над зверьком, максимально облегчила задачу противнику – разве спрячешься, затаишься с такой шкуркой? Но дело в том, что у колонка, кроме соболя, больше нет врагов, но и пушной король всего лишь прогоняет его и никогда не делает добычей.

Зверек этот водится исключительно в Сибири, и в наших местах его было довольно много, за сезон отец ловил десятка полтора. Живет он в самой разной тайге, борах, чернолесье, осинниках, на старых вырубках – в общем, везде, где есть мыши, бурундуки, мелкие птахи, а они есть везде. Отличается от других куньих тем, что самка вынашивает потомство в кратчайший срок – ровно за месяц. Однако при такой скорости потомство приносит раз в год количеством до шести детенышей, и при этом выкармливает одна, без помощи папаши. Почему-то перед ледоставом, когда уже большие забереги, но еще нет снега, колонок любит выходить к водоемам и лазать по невысоким ивам и кустарникам. То же самое, кстати, в это время делает и норка, хотя потом ее на дерево не загонишь. Пищи там для них никакой нет, значит, причина совершенно иная. Однажды мы с приятелем заехали на мотоцикле ко мне на родину побелковать, где техника наша благополучно сломалась – перегрели и запороли двигатель. Тут уж было не до охоты, «Иж-планета» у товарища была новенькой, обкатку не прошла, и с горя мы отправились назад пешком вдоль реки и вот за шестьдесят километров пешего пути по пойменным лугам и борам без собаки добыли семь норок и пять колонков, причем все оказались самцы и всех сняли с прибрежного ивняка. Пришли в райцентр, сдали шкурки в райпотребсоюз, там же на вырученные деньги купили новый мотор да еще подрядили «УАЗ» в обратный путь. Это все ее величество Удача.

Горностай

То, что он ездит на плечах государей и светских львиц, известно всем, как и то, что соболь, например, драгоценность, а горностай – признак благородства, изящества, та самая светотень, подчеркивающая цельность красоты. Однако долгое время жизнь этого зверька оставалась таинственной, необычной, порою даже чудесной – от того же незнания. Конечно же у любого биолога глаза на лоб полезут, когда самка горностая, прожив, к примеру, год в полном одиночестве, вдруг беременеет и производит на свет вполне здоровых, полноценных детенышей. Что? Как? Почему? Ответ так же прост, как необычен: самец огуливает в буквальном смысле слепых новорожденных самочек. Как уж он это делает, непонятно, но делает, и в результате осемененная самка вырастает, взрослеет, и весной, когда у нее созревают яйцеклетки, происходит нормальное зачатие. То есть природа заложила в горностая потрясающую выживаемость: отец может уже украшать своей шкуркой шею какой-нибудь заморской красавицы, а дети его находятся еще в утробе матери. Поэтому зверек этот распространен практически по всей нашей стране и изживы ему не будет еще и потому, что основная пища – грызуны, мыши всех видов, крысы, суслики, реже бурундуки и боровая дичь.

Благодаря своим небольшим размерам и обтекаемому, аэродинамическому телу, горностай большую часть времени на охоте проводит под снегом, где прячется добыча. Его следы возникают внезапно и так же исчезают, иногда в рыхлом, неслежавшемся снегу он проходит до полусотни метров. Слышит писк мыши не хуже лисы – до полукилометра, и в тот час меняет направление. Мы подманивали лис за брошенной фермой на обыкновенный пищик, изображающий писк мыши. Рыжая бестия гуляла от нас в полукилометре и нас не слышала, но вдруг словно из небытия примерно в ста метрах от нас возник горностай, хорошо видимый даже без бинокля из-за косых лучей солнца. То есть услышал писк, будучи под снегом, однако, пробежав несколько метров в нашу сторону, затаился, послушал писк и, видимо, уловив фальшь, стремительно исчез. После этого случая я несколько раз пробовал пищать в предполагаемых местах обитания горностая, и результат в точности повторялся, и один раз даже зверек довольно скоро приблизился метров на сорок – видно, глуховатый был. Из-за такой подснежной жизни никогда невозможно точно определить, сколько горностая на участке. Они вдруг начинают попадать в соболиные и норочьи ловушки, поэтому промысловики редко ставят на них капканы специально.

Летом горностай не в пример колонку меняет окраску, спина у него становится серая с рыжеватым подпалом. Он и так-то не боится людей и часто селится возле деревень, отлавливая мышей, в теплое время года вообще теряет осторожность – видно, как и песец, знает, что шкурка его никому не нужна. Может преспокойно перебежать впереди лесную дорогу и еще встать на обочине, чтобы полюбопытствовать. Очень часто встречаешься с ними во время сбора ягод – смородины, малины, хотя они, кроме мяса, ничего не едят. Были случаи, когда горностай промышлял даже на колхозных зернотоках и сушилках, где обилие грызунов, и составлял конкуренцию котам.

Ондатра

Этого чудо-зверька начали расселять еще с 1929 года, однако в Томской области промысел его разрешили в конце пятидесятых. Кто и как его завез и где выпустил, неизвестно, однако охотники, промышлявшие водяную крысу (доводили на нее план), стали ловить странного зверя с отвратительным змеиным хвостом и поначалу затылки чесали. Кинулись читать литературу, в основном журнал «Охота и охотничье хозяйство», сравнили с картинками – точно, запретная тогда ондатра. Вон, оказывается, какая американская тварь! Между тем ее развелось столько, что трава на пойменных озерах была словно ножницами выстрижена: как вечер, так по озеру только «усы» распускаются – ондатра на кормежку выходит. И вот наконец разрешили ловить, и после первого же сезона промысловики облегченно вздохнули: теперь не только белка – основная дичь, на «крысе», а именно так до сей поры ее зовут в России, можно еще лучше заработать.

Ондатра в какой-то степени в то время спасла не только охотничий промысел, но и другие виды пушного зверька, оттянула на себя внимание, интересы и позволила ему вздохнуть свободно, расслабиться и восстановить численность. В первые годы лова штатники в разы перекрывали все планы и потом уже не рвали так жилы в зимний сезон. При этом промысловики ощущали странное чувство: от того, что ее ловили по несколько сотен за осень, количество ондатры с каждым годом увеличивалось, чего по их опыту и быть не должно. В то время они и представления не имели о так называемом «эффекте вселения», когда ввезенный и прошедший дезинфекцию здоровый зверек какое-то время не подвержен болезням, а при огромной, нетронутой кормовой базе и способности давать за лето по два-три потомства, размножается в арифметической прогрессии. Кроме того, половозрелой ондатра становится аж в четыре месяца от роду, а срок беременности всего 25 дней, да еще врагов нет, никто из зверей не ловил и не ел «крыс». Это просто автомат воспроизводства! В то время белка стоила 50 советских копеек, и за ней надо было ноги побить, а это чудо – 30, но трудозатрат вчетверо меньше. Однако и эту сивку укатали русские горки. В 1962 или 1963 году, когда ондатра поселилась даже в реке, началась туляремия – гнойные желваки под шкурой. Ее качество от этого почти не страдало, промысловики продолжали ловить, тем паче разрешили охоту даже весной, до линьки, когда мех у ондатры самый лучший, однако с той поры такого несметного количества уже не было.

Несмотря на свою крайнюю, кроликоподобную травоядность, зверек довольно сильный, решительный и кардинальным образом борется с капканами и несвободой – отгрызает и откручивает себе лапу. Когда это делает, например, норка или горностай, тут все понятно, зверек благородный, с острым чувством воли. Но тут?.. Были случаи, когда в капканы вновь попадали ондатры без одной и даже без двух лап. Кстати, передними ондатра при поедании травы работает, как руками. Сходство с крысой делает рыжий цвет ости и строение тела, но есть и темно-коричневые, благородного цвета ондатры, более похожие на выдру, и если вы увидите из нее шапку, сроду не догадаетесь.

Птицы

Птицы водоплавающие

Россия – страна перелетных птиц.

Если бы весной подняться над землей и одним взглядом узреть всю массу пернатых, которые перемещаются в течение двух-трех недель с юга на север, пожалуй, не нашлось бы на свете зрелища, сравнимого с этим. А если еще посчитать и сложить затрачиваемую на это кинетическую энергию всех птиц, от легкой ласточки и соловья до гусей-лебедей, то я уверен, цифра получится гораздо выше, чем производимая на Земле вся электроэнергия за эти две-три недели перелета. Для того чтобы оконченному пессимисту вернуть радость жизни и веру в чудо, творящееся ежесекундно над нашими головами, следует посмотреть в весеннее небо и включить хотя бы самое примитивное воображение. Какая же сверхъестественная, неуправляемая сила каждый год гонит птиц на север? Неужели только потому, что на юге в это время не хватает корма и слишком сильно печет солнце? Как-то не верится. Не верится только потому, что энергетических затрат на перелет, того накопленного для дальней дороги жира с лихвой бы хватило худо-бедно пересидеть неблагоприятный период где-нибудь на Амазонке, в Индии или в не таких уж горячих камышах Каспийского побережья. Но нет, едва теплые ветры повернут на север, как вслед за ними поднимаются на крыло несметные полчища пернатых и через моря, океаны, жаркие пустыни и влажные тропики летят в холодную сторону, где еще снег, сыро и промозгло, где с трудом можно отыскать корм и тем паче свить гнездо. Однако неумолимая, космическая по силе страсть гонит птиц именно сюда и с единственной целью – вывести потомство. Пустынные арктические острова, побережья всех северных морей и океанов от Чукотки до Кольского полуострова, от Скандинавии до Канады и Аляски вместе с весной превращаются в птичьи базары, массовое гнездовье всех видов гусей, лебедей, уток, гагарок, гагар, гаг и прочих птиц, которых мы считаем обитателями северных морей, хотя они живут там всего два-три месяца…

И каждую осень, чаще всего с первым зазимком, вдвое или даже втрое увеличившаяся масса пернатых путешественников встает на крыло и уходит в обратный путь, на чужбину, чтобы переждать лютые морозы. Но прежде чем покинуть родную холодную землю, птицы устраивают слет, действо, увидеть которое достаточно трудно и по образу и подобию напоминающее вече. Однажды я проснулся в охотничьей избушке, стоящей в лесу достаточно далеко от обжитых мест, от громкого многолюдного разговора. Было полное ощущение, что собравшаяся толпа что-то неторопко обсуждает, вот только слов не разобрать. Когда же осторожно вышел на улицу, то увидел зрелище невиданное: весь довольно широкий пойменный луг с перезревшей и полегшей осенней травой шевелился от журавлей. В этих местах прежде я довольно часто видел этих птиц, но малыми стаями или вовсе парами, а тут же головки на длинных шеях покрывали луг от речки до высокой террасы, задымленной утренним туманом, словно колышащаяся под ветром трава. Их было тысячи! И журавли не просто ночевали здесь, а о чем-то очень серьезно разговаривали, и речь их напоминала человеческую, даже по интонациям – в какой-то миг показалось, спорят. Отчетливо слышалось лишь короткое и грубоватое созвучие двух звуков – кр, кр, кр, причем на разные лады. Стояли они, повернувшись головами в сторону середины луга, совершенно пустого пятачка диаметром метров тридцать, как будто это вечевой круг. Потом речь их ненадолго изменилась, из неразборчивого многоголосья превратилась в своеобразный хор, поющий одно протяжное слово – кур. И мне показалось, птицы молятся перед дорогой, тем более что после этого согласного пения они начали взлетать, причем от периферии к середине. Взлетали уже с полновесным журавлиным криком, привычным уху и печальным – курлы, курлы, и разбирались, выстраивались в клинья, выписывая круги над лугом, должно быть, прощались. Через несколько минут предрассветное небо стало черным от стай, и только когда все журавли были в воздухе, начался отлет. С невероятным чувством порядка и непонятных закономерностей очередности косяки срывались с круга и уходили на юг. А последняя стая с криком кружила над лугом еще около часа, пока не взошло солнце, затем тоже легла на курс.

После этого утра я уже больше не видел ни единого журавля до самой весны.

Ни у каких более живых существ на Земле нет такого страстного чувства родины, как у перелетных птиц. Они не вьют гнезд и не размножаются там, где зимуют: даже самый благодатный край для них – чужбина. Их любовь к северным широтам существует на генном уровне, поскольку это явное свидетельство, что перелетными птицы стали во время Валдайского оледенения континента, когда все живое, в том числе и люди, вынуждены были покинуть скованные холодом и покрытые льдом родные земли. Но едва потеплело, едва сквозь толщи ледяных торосов, как птенцы из яиц, проклюнулись первые крупицы земли, как все вынужденные переселенцы стали возвращаться домой, пусть не на весь год, а чтобы продлить свой род на родине, чтобы дети научились летать над родными просторами и знали к ним дорогу.

Даже тугой на ухо, не обладающий музыкальным слухом человек способен услышать чувства птицы, например журавля, весной, когда он возвращается домой, и осенью в пору отлета – нет печальнее птичьей песни!