Текст книги "Набег язычества на рубеже веков"

Страница русской жизни (Александр Блок и Леонид Семенов)[8]8
  Бураго С.Б. Александр Блок. – К.: Издательский дом Дмитрия Бураго, 2005. – с. 235–265.


[Закрыть]

В канун нового, 1912 года Блок отметил у себя: «Иметь ввиду многое не записанное здесь (и во всем дневнике), что не выговаривается – пока. О Л. Семенове, о гневе на него находящем (был здесь весной). О Маше Добролюбовой. Главари революции слушали ее беспрекословно, будь она иначе и не погибни, – ход русской революции мог бы быть иной» (VII, 115)¹.

Запись эта значительна. Она не только наталкивает на исследование сферы общения поэта, но и выражает, как мы дальше увидим, отношение Блока к важнейшей проблеме, проблеме взаимодействия искусства и жизни.

Знакомство Блока и Семенова относится к 1902 году², ко времени их учебы в университете. Леонид Семенов уже в то время был человеком, обладающим яркой индивидуальностью. По воспоминаниям Е. П. Иванова, «Это был пылкий, стройный юноша, с курчавой головой, с острым как нож лицом и с шеей несколько удлиненной, просящейся на плаху. Героичен он был до позирования, напрашивающегося на карикатуру. Лицо его было мне уже раньше знакомо по концертам и театрам, где он часто бывал. Издали он казался мне идеально красивым… Был он популярен в университете не только как поэт, но как передовой товарищ, и даже избран был в старшины факультета вместе с известным ныне Ивановым– Разумником»³.

Блок и Семенов посещали в университете кружок поэтов под руководством Б. И. Никольского. Участники кружка выпустили в свет свой сборник, где помещено было пять стихотворений А. Блока и восемь стихотворений Л. Семенова⁴. Оба они «вышли вместе». Во многом общими были условия их домашнего воспитания и их сфера общения. Естественно, что в юности Блок и Семенов могли стать и стали близкими приятелями. Не случайно письмо к Андрею Белому от 20 ноября 1903 г. Блок заканчивает шутливым стихотворением, во второй строфе которого мы встречаем упоминание о Л. Д. Семенове:

 
Мы Семенова с Смирновым
И с Кондратьевым найдем!⁵
 

О близком знакомстве Блока с Семеновым свидетельствует в своих воспоминаниях А. Белый⁶. Е. П. Иванов так писал о встрече Семенова и Блока в редакции «Нового пути» 6 марта 1903 года: «Я любовался на этих обоих курчавых юношей. Блок говорил немного, постоянно куря и кивая через «покуры», соглашаясь с тем или другим мнением – «Ну – да». «Пожалуй, что», «Очень хорошо», или «да не очень» – при возражении»⁷.

Впоследствии Блок и Семенов несколько разошлись. Причиной этого Е. П. Иванов считает присущую юному Семенову необычайную самоуверенность⁸. Эту же черту характера Семенова отмечают и другие мемуаристы⁹. О тогдашнем презрении к определенным слоям студенчества «с высоты своей начитанности Кантом и другими философами», подводя итог прожитому, с горечью говорил и сам Л. Семенов («Дневник»)¹⁰.

Но вряд ли эта особенность характера молодого поэта оказалась решающей причиной расхождения с ним Блока. За нею скрывалось душевное одиночество человека. В письме к Белому от 13 октября 1903 года Блок писал: «…не всякий успеет зажечь свою лампадку. Потому что лампадка у каждого своя – и, увы! мы в этом еще глубоко, нескончаемо индивидуальны, да еще, чтобы «продолжить удовольствие», носим маски и масочки. К чему? Я говорю, например, про Семенова. Зачем он никогда не решится «плакать при чужих?» А может быть, и решится? Пусть поскорее зажигает свою лампадку» (VIII, 671). Через год с небольшим, а именно 9 января 1905 года, «лампадка» Леонида Семенова зажглась и зажглась очень ярко.

Между тем, до 1905 г., в пору тесной дружеской связи¹¹, их развитие шло параллельно: совместное участие в университетском Кружке поэтов, в сборнике стихотворений участников Кружка, встречи в редакции «Нового пути» и на квартире у Блоков, многие и долгие разговоры и споры, в результате – взаимное влияние, наконец, выход в свет сборников стихотворений в одном и том же 1905 году¹².

Разумеется, ретроспективный взгляд на творчество обоих поэтов «первым» должен признать Блока. Однако, размышляя о литературном даровании Л. Семенова, следует учесть, что его поэтическое творчество не имело столь блестящего развития, как у Блока по причине впоследствии наступившего сознательного отхода поэта от литературы. Ранние же его стихи дают полное право и основание сравнивать их с ранними стихами Александра Блока.

Вряд ли можно согласиться с Андреем Белым, утверждавшим: «Он (Семенов. – С.Б.) писал стихи, подражая Блоку»¹³. Блоковские «Стихи о Прекрасной Даме» – однострунны, мы не встретим здесь подчеркнутого тематического разнообразия. Естественно, что сборнику стихов Блока предпослано заглавие, собирающее в фокус все содержание книги.

Иное у Семенова. Разные разделы его «Собрания стихотворений» – это какие-то трудно между собой сочетающиеся напластования; единого названия сборнику дать просто нельзя. Если стихи раздела «Ожидания» могут еще напомнить по настроению Первый том блоковской лирики, то стихи «Бунтов» естественней было бы сравнивать со Вторым томом Блока, который в то время написан не был. Автору же «Стихов о Прекрасной Даме» были чужды оргические мотивы «Бунтов» Леонида Семенова. Маленький цикл Семенова «Гимны огню», написанный в 1903 году, может напомнить блоковские стихи 1907 года и мотивом крушения идеала, и темой «мига», и сознаваемой «гордостью падений» (ср. у Блока: «И гордость нового крещенья // Мне сердце обратила в лед»). Но, с другой стороны, если мы у Блока встречаем – «Снежный костер», какое– то «замороженное» язычество, то у Л. Семенова:

 
Жарче, жарче, пламя злое! ¹⁴
 

У Л. Семенова язычество «традиционное», с соборными оргийными плясками и песнями. Сама форма гимна (ср. также ст– е «Гимн»¹⁵), форма призывного общения, не была свойственна поэзии Блока, более интимной, более «выстраданной», но и более замкнутой, чем ранние стихи Леонида Семенова.

В поэзии его отразилась и основная для блоковских «Стихов о Прекрасной Даме» – тема вечной Женственности. Но насколько противоположно, чем у Блока, она способна развиться! Блок никогда бы не смог в этой сфере применить ницшеанский тезис «Бог умер!». Для Семенова – поиски «Царевны» изначально лишь погоня за призраком:

ЗАМОК

Екатерине Р¹⁶

 
Спешите юные, спешите!
Царевна в замке ледяном.
Скорее двери отворите,
Царевна близко за окном.
 
 
Идут по залам – залы пусты
Взирают, молча, в зеркала,
На шум шагов, как стон стоустый
Им молвят своды: умерла!
 
 
…………………………………….
И слышен плач их: отворите,
Одни мы в замке ледяном!
Спешите старые, спешите,
Царевна близко за окном!¹⁷
 

Говорить о подражании Л. Семенова поэзии Блока вряд ли можно, хотя следы влияния современных ему поэтов, в том числе и Блока, в стихах его найти можно. Последнее отметилось и в откликах критики на его «Собрание стихотворений»¹⁸.

Но повторяем, что говоря о Блоке и Семенове в пору их близкого знакомства, следует иметь в виду не одностороннее влияние Блока на Семенова, этого опять же, по словам А. Белого, «поражавшего некогда (т. е. в то самое время, о котором идет речь. – С.Б.) талантом студента»¹⁹, а их взаимовлияние.

О хорошем знакомстве Блока с ранним поэтическим творчеством Л. Семенова говорит не только близкое знакомство поэтов, но и включение Блоком отдельных строк из Семенова в свои стихи. Любопытно, что строка поэта, включенная Блоком в шуточное стихотворение 1903 г. «Правдивая история, или вот что значит жить за границей!» (I, 552), взята из стихотворения Л. Семенова, которое не вошло в сборник его стихов. Еще любопытный факт. В письме к С. М. Соловьеву от 8 марта 1904 года Блок помещает свое стихотворение «Подражание» с характерным подзаголовком: «Скандировать на голос Валерия Брюсова – «Приходи путем знакомым». В этом же письме к С. М. Соловьеву Блок много пишет о Брюсове, восхищается его «Urbi et Orbi». Казалось бы, нет сомнений, что стихотворение Блока – «подражание» В. Брюсову. Так и понял это, комментируя его, В. Н. Орлов. И имел основание: «Сохранился, – пишет исследователь, – отдельный автограф с датой:? февраля 1904 г. и с подписью: «Ал. Блок (Валерий Брюсов)» (II, 389)²⁰.

Однако впоследствии стихотворение лишилось своего, указывающего на его несамостоятельность, названия и получило посвящение: «Л. Семенов» (И, 35). С нашей точки зрения, переадресовка стихотворения связана и с преодолением Блоком своего увлечения поэзией Брюсова, и с фактором использования в нем образности, свойственной ранним стихам Леонида Семенова. Особенно характерен здесь образ древнего мифического «царя» -

 
Опусти прозрачный полог
Отходящего царя —
 

образ не органичный для поэзии Блока и развитый Л. Семеновым во многих стихотворениях (циклы «Видения», «Царевич»; стихотворения «Жертва», «Глас к заутрени» и др.).

Постоянное общение двух поэтов побуждало Блока к разработке определенных тем в собственном художественном творчестве. Так «Петербургская поэма» (впоследствии разделившаяся на стихотворения «Петр» и «Поединок») своим существованием обязана разговорам Блока о значении для России «дела Петра» с двумя близкими ему людьми: Е. П. Ивановым и Л. Д. Семеновым²¹.

Не одни мысли молодого Семенова были важны для Блока, но и весь его облик, облик Ивана – Царевича, как выразился Е. И. Иванов. Любопытно, что свою рецензию на «Собрание стихотворений» Семенова, опубликованную в августовском номере «Вопросов жизни» (1905), Блок начинает именно с упоминания об Иване– Царевиче в «Бесах» Достоевского, причем даст понять, что Л. Семенов, в отличие от «дрянного, блудливого, изломанного барчонка» Ставрогина (V, 590), действительно может претендовать на роль сказочного Иван– Царевича. Такой «зачин» свидетельствует о том, что в представлении Блока Леонид Семенов– поэт был неотделим от Леонида Семенова – яркой личности, способной с головой броситься в общественную деятельность. Верность этого взгляда не замедлила подтвердиться. Но обратимся к блоковской оценке стихов Л. Д. Семенова.

В ранних рецензиях на сборники стихов Брюсова и Бальмонта Блоку свойственно было, наряду со стремлением дать объективную оценку творчества писателя, выделять те стороны его творческих поисков, которые позволили бы опереться на них в собственном художественном развитии²². Рецензия Блока на «Собрание стихотворений» Л. Семенова здесь не исключение.

Стремясь определить «ядро поэзии Леонида Семенова» (V, 592), Блок несколько «выравнивает» тематическое разнообразие сборника, сводит общий тон его к единому – «весеннему» – настроению. В рецензии отмечена оригинальность обращения поэта к русской древности, выделены его стихи о «мифическом царе» (V, 591); отмечены и языческие мотивы книги: «Стихи Леонида Семенова, – пишет Блок, – покоятся на фундаменте мифа. Я обозначаю этим именем не книжную сухость, а проникновение в ту область вновь переживаемого язычества, где царствуют Весна и Смерть» (V, 589).

Однако, чуждая Блоку языческая оргийность, нашедшая свое место в книге, в рецензии не отмечена. Не подчеркивается Блоком и диаметрально противоположный этой оргийности мотив сборника, воплотившийся ярче всего в таких стихотворениях, как «Молитва» и «Свеча», и «Гимны огню» самому Блоку вряд ли могли казаться вполне органичными: каждая книга Блока отражала определенный этап «истории души» и в соответствии с этим, при всем разнообразии и богатстве настроений, была строго подчинена некоему единому началу. У Блока взаимоисключающие поэтические концепции возникли лишь с течением времени, у Л. Семенова они представлены одновременно.

«Ядром» же его поэзии Блок увидел мотивы, близкие своим стихам этого периода. 1904–1905 годы – время перехода Блока от «Стихов о Прекрасной Даме» ко Второму тому, время создания «Пузырей земли». Оттого Блок и подчеркивает в стихах Леонида

Семенова тему природы, весенней земли. Скоро в стихах Блока прозвучит тема родины. Но не в поэзии ли Семенова отчасти истоки символики блоковских стихов, посвященных России? А. Белый некогда упрекал Блока в том, что в России он увидел «мерю, да чудь», но ведь до Блока близкие его стихам о родине мотивы среди современных поэтов присутствовали именно в стихах Л. Семенова:

 
Мчались мы на конях
Ветер рвал и метал,
в конских гривах свистал,
заливался в безлюдных полях.
 
 
Но устали и вымылись кони.
Ты коня осадила, смеясь,
ты сказала мне: князь,
нам бояться ли рабской погони?
 

1904²³

Сам образ летящего коня, присутствующий у Блока во многих стихотворениях (в том числе и посвященных России), в поэзии развит был до него отчасти А. Белым и Вяч. Ивановым, но наиболее полно – Леонидом Семеновым. И не случайно, заключая разговор о его поэзии, Блок в рецензии пересказывает вторую и третью и цитирует первую и четвертую строфы стихотворения Л. Семенова «Священные кони несутся…»:

 
Все ближе, все ближе их топот
и фырканье гордых ноздрей!
Спасайся, кто может и хочет!
Но свят, кто в пути устоит:
он алою кровью отмочит
священную пыль от копыт!²⁴
 

Через три года «священные кони» связались у Блока с летящей гоголевской тройкой: «Гоголь представлял себе Россию летящей тройкой… Тот гул, который возрастает так быстро, что с каждым годом мы слышим его все ясней и ясней, то есть «Чудный звон» колокольчика тройки. Что, если тройка, вокруг которой «гремит и становится ветром разорванный воздух», – летит прямо на нас? Бросаясь к народу, мы бросаемся прямо под ноги бешеной тройке, на верную гибель?» (V, 328). Летящие «прямо на нас» кони – это уже образ не тот, гоголевский, этот образ обнаруживает свою связь с приведенным стихотворением Л. Семенова. Да и вывод статьи Блока «Народ и интеллигенция» (из которой слова о тройке мы привели) вполне соответствует последним строкам стихотворения молодого Семенова.

Даже этот далеко неполный экскурс в историю взаимоотношений и взаимовлияний Блока и Семенова в период между 1902 и 1905 гг. приводит к выводу о том, что отношения между молодыми поэтами не были ни внешними, ни случайными. Леонид Семенов был яркой личностью и интересным поэтом, привлекающим серьезное внимание Блока и заслужившим, кстати, единодушное признание поэтического современной ему критикой²⁵.

Дальнейшее развитие художественного таланта Л. Д. Семенова находится в прямой зависимости от происходящих в России событий. Л. Семенов бурно переживал начало русской революции. Андрей Белый вспоминает: «Помнится, часто приходил ко мне Л. Д. Семенов и вызывал меня от Мережковских в Летний Сад, где рассказывал о своем потрясении, о резком сдвиге сознания, – он шел вместе с рабочими к царю, надеясь, что царь выйдет к рабочим, и прямо попал на расстрел, вокруг него валялись люди, и он переживал бурный переворот от монархизма к эсерству. Одно время его мечтой было убить кого– нибудь из царской фамилии»²⁶.

Отметим сразу же, что Л. Семенов, хотя и считался в свое время «правым» студентом²⁷, монархистом в собственном смысле слова никогда не был; не стал он впоследствии и эсером. Но сам резкий поворот его в сторону социального радикализма отмечен мемуаристом верно. В окружавшей А. Белого в те дни петербургской среде Семенов оказался единственным человеком, дошедшим в своих радикальных настроениях до логического конца, т. е. до практического участия в революции.

«Так мысль броситься в революцию, – вспоминает в своем «Дневнике» Семенов, – родилась у меня на улицах Санкт– Петербурга 9 января 1905 года, когда влекомый больше всего, конечно, любопытством, я бродил среди расстрелянных рабочих и видел кровь их и слышал возглас мести, даже и сам чуть не был убит у Полицейского моста на Невском.

Теперь чувства вины моей перед этим народом, чувства, которые никогда не умирали во мне совсем, а иногда даже и мучительно грызли сердце… стали мне казаться выходом из моего положения. Незадолго до этого, летом 1904 года в деревне, в усадьбе моего отца (П. П. Семенова– Тян– Шанского. – С. А), я помогал ему в раздаче пособий женам запасных солдат, призванных на войну. Видел горе их и нужду и слезы. Целый день толокся среди них, записывая сведения о них и слушая их рассказы, и это дело, хотя и могло отвечать лучшим моим стремлениям во мне, более, чем остальное, что я в это время делал, оставило во мне грустный осадок сознания бесполезности и ничтожности того, что образованные люди таким путем хотят сделать для народа, – и незаметно для меня вместе со всем тем, что и всеми переживалось и переоценивалось кругом в горьких испытаниях войны, послужило началом переворота во взглядах на значение правительства и отношение господствующих классов к низшим. Теперь же люди, которые отдают себя народу и борьбе с высшими классами и с правительством, все эти студенты, социалисты, революционеры и другие, которых презирал я до сих пор с высоты своей начитанности Кантом и другими философами и с которыми слепо боролся в Университете, когда выступал в нем против студенческого движения, они– то и стали казаться мне знающими тайну жизни и, вместе с тем, – теми сильными и смелыми людьми, которым принадлежит будущее в жизни, не у них ли я должен смиренно учиться жить? Эта мысль стала понемногу все чаще и чаще тревожить сознание, и уже с завистью я начал смотреть на них».

Сказанное подтверждается письмами Семенова к Блоку. «Набросился на Маркса, Энгельса, Каутского, – писал он 10 сентября 1905 года. – Открытия для меня поразительные. Читаю Герцена, Успенского. Все новые имена для меня!» А вот что пишет Семенов Блоку о романе Чернышевского «Что делать?»: «Поразительная вещь, мало понятная, неоцененная, единственная в своем роде, переживет не только Тургенева, но боюсь, и Достоевского. Сие смело сказано. Но по силе мысли и веры она равняется разве явлению Сократа в древности»²⁸.

Подобный ход мыслей Семенова, если и не прямо влиял на отношение Блока к окружающему, то, во всяком случае, содействовал пробуждению у него социальной активности. 22 сентября 1905 года он пишет Андрею Белому: «В Петербурге очень много бодрости. Меня очень интересуют события. Университет преобразился – все оживлено. Слежу за газетами» (VIII, 135).

«На одной из общественных демонстраций по поводу Цусимы в Павловском вокзале» («Дневник») Семенов знакомится с замечательной девушкой. Она только что вернулась с русско– японской войны, куда добровольно ездила сестрой милосердия. Необычайно красивая, нежная и хрупкая, она «пережила весь ужас отступления армии, а теперь, вернувшись оттуда, сгорала таким огнем жажды жить, отдать себя всю людям, что ни минуты не сидела покойной, на все рвалась и всех других, кто ее видел, умела заражать своей жизнью» («Дневник»). Весь облик этой девушки был призывом к жизненному подвигу и производил необычайное впечатление на современников. По Петербургу о ней ходили легенды. На митинге в Царском Селе раздались выстрелы. Толпа разбежалась, она одна идет на солдат, красный крест на груди: «Братья, стреляйте первыми!» Вернувшись с войны (где получила Георгиевский крест), она работает на голоде в Угличе, участвует в раздаче хлеба. «Строгая доброта» ее действовала на окружающих магически²⁹. Девушка эта – Мария Михайловна Добролюбова, «сестра Маша» – как называли ее в Петербурге.

Духовная связь Леонида Семенова и сестры Маши оказалась необычайно сильной. «Ведь он жених по духу и крови ей», – говорил Е. П. Иванов, сам тайно влюбленный в сестру Машу³⁰. Внешние отношения их не выходили за рамки искренней дружбы. «Личное», глубокая любовь их друг к другу, отодвигалась тем, что виделось более нужным и важным: служению людям. В скором времени Маша стала совестью Леонида Семенова. Именно она побудила поэта провести свое решение «броситься в революцию» – в действие. «Но к ноябрю месяцу, – пишет Семенов в «Дневнике», – уже невозможно было оставаться в Петербурге, слишком много пыла было в душе, пыла от нее (Маши – С.Б.)> пыла от новой жизни, от всего, во что ввела она меня и что бурлило вокруг. И пыл не находил себе приложения в городе. Хотелось отдать себя делу, настоящему делу и подвигу».

Здесь приходится внести поправку в интересную статью Ю. К. Герасимова «Об окружении Александра Блока во время первой русской революции». «Добролюбова была невестой Л. Семенова, – пишет исследователь. – Их сближали общие идеалы и, вероятно, участие в нелегальной революционной организации»³¹. Дело в том, что Семенов и Маша Добролюбова состояли в разных партиях. Маша примыкала к социал– революционерам, имела связи с И. А. Морозовым и «бабушкой русской революции» Брешко– Брешковской; Леонид Семенов – к социал-демократам. В «Дневнике» прямо сказано: «Я примкнул к С. – Д. Она была в рядах С. – Р.». В другом месте «Дневника», где Семенов вспоминает о своем пребывании с Машей в Москве, читаем: «В Москве мы разошлись. У каждого были свои дела, свои «явки»³². Новейшее указание на причастность Семенова к РСДРП встречаем в заметке о поэте, написанной старым подпольщиком-революционером, товарищем Семенова по заключению в Курской тюрьме (его образ выведен – со слегка измененной фамилией «Стропушкин» в повести Л. Семенова «Проклятие»): «И вот снова Курск, сюда направила социал-демократическая организация»³³.

Установив связи с социал-демократами в Петербурге, Леонид Семенов в начале зимы 1905–1906 гг. отправляется в Курскую губернию. «Через несколько дней, – читаем мы в «Дневнике», – я пришел к ней (Маше. – С.Б.) и сказал, что еду в Курскую губернию. Все уже готово у меня. И связи есть и дело… Из Курской губернии приходили вести о сильном крестьянском движении, я еду в самый разгар его… Связи имею с крестьянским союзом. Его и буду держаться».

А через месяц после отъезда из Петербурга Семенова в Тульскую губернию в качестве сельской учительницы и заведующей продовольственным пунктом для голодающих едет сестра Маша.

В Курской губернии Семенов собирал сходы, готовил речи, «сражался иногда со священниками и призывал крестьян подавать голос в Думу не за них («Дневник»). За ним охотился целый отряд стражников. Крестьяне прятали его по хуторам и мельницам. Однако вскоре Семенов был арестован и посажен в Старооскольский острог, откуда вышел в начале мая 1906 г.

После выхода из острога Семенов возвратился в Петербург. «А в Петербурге первый, о ком услышал, – пишет он в «Дневнике», – была опять сестра Маша, и в то же утро шел с нею рядом по светлым весенним улицам Петербурга. Она тоже только что вернулась из деревни и была, как и я, преисполнена всем, что видела и слышала там, и весной, которая окружала нас здесь».

В Петербурге Семенов не прекращает связей с революционными кругами: «Кругом опять сходки, митинги, газеты, первая дума, крестьянский союз, трудовая группа… Попал даже на один тайный революционный съезд в г. Гельсингфорсе. Мысль была одна: работать, как серый рядовой работник в рядах партии за народ» («Дневник»).

С Машей он видится ежедневно. Деньги становятся общими. Ночи напролет ходят они по улицам Петербурга и говорят, говорят… Наконец в июне решают уехать из города. Маша опять в Тульскую, Семенов – в Курскую губернию. До Москвы едут вместе, там расстаются, Семенов обещает Маше вскорости приехать в Тульскую губернию.

«В Курске я не знал никакого покоя, – вспоминает Семенов. – Лихорадочно делал все, за что взялся. Учительский съезд. Крестьянский союз. Партийная газета. Был присоединен к губернскому комитету партии. Выступил на митинге… Вдруг стал в глазах других чем-то значительным – приехал из Петербурга, из Гельсингфорса, из самой Думы» («Дневник»).

По заданию партии Семенов едет в деревню предупредить крестьян о необходимости избежать столкновения с войсками. На обратном пути в Курск его арестовывают и отводят в участок. Семенов бежит, его ловят, избивают до полусмерти и помещают в Рыльский острог, откуда впоследствии помещают в Курскую тюрьму. Слухи об этом доходят до Петербурга³⁴. Сидя в тюрьме, Семенов в последний раз видится с сестрой Машей, которая приехала навестить его. Семенов привлекается к суду за революционную агитацию среди крестьян; побуждение их к поджогам помещичьих усадеб, за попытку бегства и за «оскорбление его Величества». Последнее (ст. 103) грозило 12 годами каторжных работ.

В конце ноября 1906 г. состоялся суд, решение которого оказалось, тем не менее, весьма благоприятным: оправдательный приговор по двум первым (большую роль сыграли здесь показания крестьян, данные ими следователю по особо важным делам Абрамовичу) и минимальное наказание по третьему делу: год крепости с учетом срока предварительного заключения. Однако предстояла еще административная ссылка в Нарымский край. Семенов просил отмены ссылки. Ее отменили.

Столь легкий исход дела, разумеется, был бы невозможен без активного вмешательства высокой родни. Указание на это находим в дневнике Е. П. Иванова, который так передает слова Леонида Семенова: «А держали (после оправдательного приговора – С.Б.) из-за родных. Они мешкали³⁵. Очень любопытно в этой связи отметить, что дед поэта, П. П. Семенов стремится сейчас подчеркнуть свои заслуги перед царем и отечеством и подает императору прошение о присоединении к фамилии его и его потомства названия исследованной им области Тянь-Шань. И 23 ноября 1906 года, т. е. одновременно с проводимым над Леонидом судом, появляется высочайший именной указ, данный правительством сенату», который удовлетворил просьбу знаменитого географа³⁶. Так Леонид Семенов, получив оправдательный приговор, одновременно стал: Семеновым Тян-Шанским! Освободили его 12 декабря 1906 г.

А днем раньше, 11 декабря, после полуторанедельного сидения в Тульской тюрьме и освобождения из заключения «по болезни» скоропостижно скончалась Маша³⁷.

Смерть сестры Маши потрясла Леонида Семенова. Последующий поворот в его жизни (близость с Л. Н. Толстым, батрачество у крестьянина) безусловно связан с этим потрясением. Е. П. Иванов записал в дневнике: «19 декабря. Был на кладбище и видел Л. Семенова. Ему тошно от тоски и скорби»³⁸. В стихах Семенова звучит острая безутешная боль и психическая подавленность:

 
Она позвала меня к себе,
Позвала на свою могилку.
На ее могилке весна,
На могилке трава.
Я стою просветленный,
В этой травке весна,
В этой травке она,
Сестра, сестра моя,
Ты ведь рада? Скажи же, шепни мне³⁹,
Ах, вот и она…
Нам теперь никто не мешает…
Мы можем теперь расспросить друг друга обо всем,
О чем не успели,
Я могу тебя поцеловать,
Я могу провести рукой по твоим волосам…
Как этого раньше не смел,
Я держу твою руку и мне хорошо…
Сестра, ты ведь здесь?!
Ты ведь рада?! Скажи, шепни мне!..
 

Вместе с тем, Семенов продолжал сохранять свои связи с революционными кругами Санкт-Петербурга. «Еще раз пробую воскресить в себе старое, освященное днями с ней… Дума, редакции, сходки партии и кружки рабочих…», – пишет он в «Дневнике». Именно Семенов рассказывал 22 января 1907 года Е. П. Иванову о том, что отчим Блока, Ф. Ф. Кублицкий-Пиоттух, участвовал в расправе с революционерами⁴⁰. Семенов печатается в радикальном журнале тех лет «Трудовой путь». Его автобиографическая антиправительственная повесть «Проклятие», напечатанная в 3 номере этого журнала, заканчивается строками, посвященными сестре Маше: Мария Добролюбова и революция существовали в его сознании безраздельно. В том же номере журнала напечатано не менее оппозиционное по настроению стихотворение Семенова «Проклятие» («Они цветы мои сорвали…»).

В том же номере журнала напечатаны два стихотворения Блока («На весенний праздник света…» и «Голос в тучах»).

1 февраля 1907 года Блок и Семенов выступали на собрании литературнохудожественного «Кружка молодых» в Петербургском университете. Как свидетельствует в своем дневнике М. Кузмин, Блок, кроме драмы «Незнакомка», читал также социально окрашенные стихи⁴¹.

Возобновившееся после возвращения Семенова в Петербург общение старых университетских товарищей⁴² не могло не влиять на формирование взглядов Блока. Все пережитое Семеновым Блоку было известно и входило в его «социальный опыт». Смерть Маши Добролюбовой потрясла и семью Блока. Е. П. Иванов записывает в дневнике: «18 декабря. Был у Александры Андреевны (А. А. Кублицкой-Пиоттух, матери Блока. – С.Б.). Она сказала: завтра 9– ый день Марии Добролюбовой. Весь день говорили о ней»⁴³. Есть все основания предполагать, что еще в январе 1906 г., заканчивая рецензию на «Stephanos» Валерия Брюсова, Блок, говоря о «Новом имени: Мари» и упрекая поэта в том, что им «не угадано Имя», имел ввиду именно сестру Машу, чей облик связывался поэтом с русской революцией. Блок так и пишет о брюсовском образе: «Но нет, это не Мари – не сестра – не Маша»⁴⁴ (V, 606), т. е. говорит, что в брюсовских стихах этих лет не отразился пафос современного ему социального движения.

Вскоре после посещения Шахматова тайно и страстно влюбленным в сестру Машу Е. П. Ивановым (18–26 июля 1906) Блок, размышляя о социальных вопросах⁴⁵, пишет четверостишье, воплотившее, вероятно, облик М. М. Добролюбовой:

ДЕВЕ-РЕВОЛЮЦИИ

 
О, дева, иду за тобой —
И страшно ль идти за тобой
Влюбленному в душу свою?
Влюбленному в тело свое?
 

В связи с русской революцией поэт вновь вспоминает о Маше Добролюбовой и накануне нового, 1912 года (VII, 115).

Семенов не исчезает из поля зрения Блока и после 1907 года, судьба писателя по-прежнему волнует его. В 1908 году «Вестник Европы», в восьмом номере печатает рассказ Леонида Семенова «Смертная казнь». В художественном отношении он стоит выше «Проклятия». Написанный, как и «Проклятие», в реалистической манере, он замечателен своей психологической достоверностью. Л. Семенов подчеркивает обыденность и повседневность происходящих в России казней.

Вопрос о смертной казни в тех условиях приобретал особую остроту. Любая газета, мало-мальски претендовавшая на свободолюбивый дух, выносила на первую страницу материалы о смертных казнях. Постоянно печатались сведения о казненных. Глубоко был возмущен происходящим в России Лев Толстой. В мае 1908 г. Толстой получил от друга Л. Д. Семенова Л. О. Левинсона гранки рассказа «Смертная казнь». И 23 июня Толстой писал редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу: «Посылаю вам отрывок рассказа Леонида Семенова. По-моему, это вещь замечательная и по чувству, и по силе художественного изображения. Хорошо было бы ее напечатать, и напечатать поскорее»⁴⁶. В результате рассказ Л. Д. Семенова «Смертная казнь» был опубликован вместе с рекомендательным письмом Толстого в дни 80-летнего юбилея великого писателя, в августовском номере «Вестника Европы».

Отношение Александра Блока к правительственным репрессиям, выраженное в словах: «Перевешать надо правительство и за то, что оно вешает»⁴⁷ и в попытках помочь людям, которым грозила казнь⁴⁸, – формировалось под влиянием не только толстовского «Не могу молчать», но и литературной деятельности Л. Семенова. Блок писал матери 18 июля 1908 г.: «Действительно, мама, удивительная вещь – «Не могу молчать…». В мае Толстой получил статью Леонида Семенова (тоже о казнях) и был очень взволнован ее концом (говорил, что ему давно не приходилось читать ничего подобного, это рассказывал мне Женя⁴⁹, и написал, очевидно, под влиянием Семенова» (VIII, 247).