Текст книги "Виртуализация отечественного образовательного пространства"

Если монетаризация и бюрократизация, присущие хозяйственной и государственной сферам, проникают в символическое воспроизводство жизненного мира, а не только в его материальное воспроизводство, то неизбежно возникают патологические побочные следствия. Хозяйственная подсистема подчиняет себе «жизненную форму приватного дома», навязывает потребителям свои императивы. Это обусловливает консумизм, собственнический индивидуализм, установки на достижение и конкуренцию.

Повседневная коммуникативная практика подвергается односторонней рационализации в пользу утилитаристского жизненного стиля, которому привержены специалисты. А такая ориентация на целерациональные содержания действия вызывает появление свободного от давления рационального гедонизма. Бюрократическое овладение процессами складывания общественного мнения и волеизъявления расширяет возможности целенаправленного формирования массовой лояльности. Поэтому Ю. Хабермас пишет о том, что «процессы понимания, на которые центрируется жизненный мир, обусловливают потребность в культурной традиции во всем ее объеме»163163
  Habermas J. Theorie des kommunkatlven Handelna. 3, durchges. Aufl. Frankfurt a.M.; Suhrkamp, 1985. Bd 2; Zur Kritik der funktionalischenVernunft. S. 483.


[Закрыть]. В повседневной коммуникативной практике когнитивные толкования, моральные ожидания, способы выражения и оценки должны образовывать рациональную связь. Коммуникативная инфраструктура такого рода подвергается угрозе с двух сторон: ей угрожают тенденции «системно индуцированного овеществления» и «культурного обеднения».

Рационализация жизненного мира делает возможным вычленение самостоятельных подсистем и в то же время открывает «утопический горизонт» буржуазного общества, в котором формально организованные сферы действия (экономика и государственный аппарат) образуют основу для традиционного жизненного мира человека (сфера приватности) и гражданина (сфера общественности). Ни секуляризация картин мира, ни структурная дифференциация сами по себе не ведут с неизбежностью к патологическим побочным эффектам. Вычленение и своеобычное развертывание сфер культуры не ведут к культурному обеднению повседневной коммуникативной практики. К этому приводит отпадение от повседневной деятельности «экспертных культур». Отчленение подсистем, управляемых деньгами и властью, с их организационными формами, от жизненного мира не ведет само по себе к односторонней рационализации или овеществлению повседневной коммуникативной практики. К этому приводит проникновение форм экономической и административной рациональности в те сферы действия, которые противятся переориентации на деньги и власть, поскольку остаются специализированно связанными с культурной традицией, социальной интеграцией, воспитанием, а также остаются ориентированными на взаимопонимание как механизм координации действия. Если мы хотим объяснить патологии, проявляющиеся, по мнению Ю. Хабермаса, прежде всего в утрате смысла и свободы, то следует указать на неудержимую собственную динамику подсистем, управляемых деньгами и властью, которая означает одновременно колонизацию жизненного мира с присущим этому процессу ограничением возможностей науки и образования, морали и искусства.

Подводя итог и реконструируя в сжатом виде многообразное исследование модерна у Ю. Хабермаса, мы получаем следующий «образ» этой эпохи:

● вычленение хозяйства и государства как систем, для которых жизненный мир становится «окружающим миром»;

● значительная динамика экономического роста, с одной стороны, автономизация управления в бюрократически организованных обществах – с другой;

● возникновение неравновесий и кризисов в системах;

● возникновение вследствие этого патологий жизненного мира: овеществление коммуникативных отношений в капиталистических обществах, деформация коммуникативных отношений в бывших социалистических обществах164164
  Хабермас Ю. Философский экскурс в модерне: пер. с нем. М.: Изд-во «Весь-мир», 2003. 416 с.; см. также: Фурс В. Н. Философия независимого модерна Юргена Хабермаса. Минск: Экономпресс, 2011. 270 с.


[Закрыть]. Ю. Хабермас отмечает, что теория капиталистической модернизации, пользующаяся средствами теории коммуникативного действия, относится критически как к современным социальным наукам, так и к общественной реальности, которую они призваны постигать165165
  Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник Московского ун-та. Серия 7: Философия. 1993. № 4. С. 43–63.


[Закрыть].

Предметом нынешней критической теории общества является возникающее через системы патологии жизненного мира (или, выражаясь иначе, символическое) воспроизводство в постлиберальных обществах. Тем самым реализуется критерий модерновой теории общества, то есть теории, ориентированной на Просвещение. Критическое отношение к реальности развитых обществ обусловлено тем, что они не используют в полной мере тот потенциал научения, которым располагают в культурном отношении, а также тем, что эти общества демонстрируют «неуправляемое возрастание сложности». Возрастающая сложность системы, выступая как некая природная сила, вторгается в коммуникативную инфраструктуру жизненных миров, уже подвергшихся значительной рационализации. Оценивая концепцию Ю. Хабермаса с точки зрения интересующей нас проблемы, отметим, что реализация индивидом своей социальной субъективности фактически неотделима от реализации интерсубъективности, которая и должна стать полноценным результатом модерна. По сути, вся теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса представляет собой развернутое теоретическое определение условий реализации интерсубъективности и, соответственно, условий воплощения индивидуальной и коллективной субъективности. Несколько по-другому подходит к проблеме субъекта А. Турен. Он исходит из того, что обращение к вопросу о природе модерна – это обращение к вопросу об «идее модерна» в связи с образовательным взаимодействием. При этом речь должна идти о позитивном определении, а не об определении через то, что модерн отрицает и отвергает.

В течение долгого времени модерн определяли лишь через указание на эффективное воплощение в нем инструментальной рациональности, покоряющей мир посредством науки и техники. Ни в коем случае нельзя оказываться от подобного рационалистского видения, поскольку оно предохраняет от всякого холизма, тоталитаризма и интегризма. Однако такое видение не дает полной «идеи модерна», более того, оно «скрывает половину такой идеи модерна, как появление субъекта как свободы и творчества»166166
  Турен, А. Критика модерна. СПб.: Питер, 2010. С. 100.


[Закрыть]. Не существует одного-единственного образа модерна. Можно говорить о двух образах, соотносящихся друг с другом, – рационализации и субъективации. Драма европейского модерна заключается в том, что он развивался в своеобразной борьбе с «половиной самого себя», преследуя субъекта во имя науки. Те, кто отождествляет модерн с рационализацией, сводя субъект к разуму, деперсонализируют его, приносят «я» в жертву, растворяют субъект в безличностном порядке природы или истории.

В действительности мир модерна во все большей степени соотносился с «субъектом, который есть свобода». Это означает, что в качестве благого принципа утверждается тот контроль, который индивид способен осуществлять над своими действиями и своей ситуацией, который позволяет индивиду воспринимать свои действия как часть его собственной личностной жизни и который дает возможность индивиду воспринимать себя как актора. «Субъект – это воля действовать, то есть быть признанным в качестве актора»167167
  Там же. С. 103.


[Закрыть].

И сегодня необходимо противостоять тому, чтобы один из компонентов модерна поглотил другой. Исключительное преобладание инструменталистского мышления ведет к угнетению людей, а преобладание субъективизма – к ложному сознанию. Мышление лишь тогда носит модерновый характер, когда отказывается от идеи какого-то общего, одновременно природного и культурного порядка Такое мышление должно сочетать в своем подходе и детерминизм, и свободу, признавать и врожденное, и приобретенное, должно включать и природу, и субъект.

Критику модерна, то есть сведение модерна к рационализации, не следует воспринимать как утверждение анти-постмодерна. Речь идет о том, чтобы вновь открыть тот аспект модерна, который был предан забвению или оспаривался торжествующей рационализацией. Вместе с тем сами по себе субъект и «движение субъективации» не могут служить объединяющим принципом нового модерна. Таким принципом может быть только «сочетание субъекта и разума». Не следует закрывать глаза на то, что общество массового производства и потребления, общество предприятий и рынков движимо инструментальным разумом. В то же время в нем господствуют индивидуальные желания и коллективная память, мотивы жизни и смерти, мощным фактором является также поиск коллективной идентичности.

«Новый модерн» должен объединить разум и субъект. «Разорванный модерн» отвергал и подавлял одну из своих половин, превратившись в завоевательную и революционную модернизацию. Соответственно, такой модерн можно определить лишь как «связь и напряжение» между рационализацией и субъективацией. Отсутствие интеграции двух указанных принципов модерна не только задает характер модерна, но и ставит под вопрос «идею общества», разрушает идею общества, заменяет ее социальным изменением. Субъект – это «воля действовать, то есть быть признанным в качестве актора»168168
  Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир, 1998. С. 57.


[Закрыть]. Субъект можно определить только через отношение – отношение одновременно и оппозиции, и дополнительности – с рационализацией. Лишь триумф инструментального действия, расколдовывающего мир, делает возможным появление субъекта. Субъект не может существовать в анимистском, магическом мире169169
  См.: Турен А. Критика модерна. СПб.: Питер, 2010. С. 120.


[Закрыть].

В то же время лишь через отношение к другому как к субъекту индивид перестает быть элементом функционирования социальной системы и становится творцом самого себя и через это становится создателем общества. Те, кто потребляет общество, вместо того чтобы созидать и трансформировать его, подпадают под власть тех, кто направляет экономику, науку, образование, политику и информацию.

«Субъект существует только как социальное движение, как оспаривание логики порядка, принимает ли это утилитаристскую форму или является просто поиском социальной интеграции»170170
  Там же. С. 127.


[Закрыть]. Рационализация ведет к усилению логики социальной интеграции. Суть истории модерна есть история перехода от борьбы субъекта против «священного порядка» к другой борьбе, а именно к борьбе против рационализаторских моделей. Эта борьба вдохновлялась стремлением защититься от мощи и напора модернизации, ориентированной на полное изменение общества и человека. Буржуа потому и является центральной фигурой модерна, что предстает как агент одновременно и рационализации, и субъективации. Такую фигуру можно противопоставить фигуре капиталиста, поскольку здесь речь идет о человеке приватной жизни, человеке, наделенном совестью, человеке семьи и благочестия. Именно буржуазия, а не капитализм, отстаивала собственность и права человека, превратив собственность в наиболее важное из этих прав. Буржуазия, борясь с абсолютной монархией, сформировала модерновый индивидуализм, который она связала с социальной борьбой против установленного порядка и его основаниями. Возвращение к субъекту есть отчасти возвращение к буржуазному духу, а также к духу рабочего движения, и все это вопреки «духу тотальности», который на протяжении двух столетий от французской революции до русской революции господствовал в истории.

Однако неправильным будет подход, который отождествляет рационализацию с капитализмом, а субъективацию – с жизнью и действием рабочего класса, поскольку он оказывает сопротивление жесткой капиталистической модернизации. Само функционирование современного общества, его исторические трансформации и его конкретное единство уже не имеют, как кажется, какого-либо cмыcлa, не cooтнocятcя с какими-либо ценностями, нормами, политическими проектами. Между сферой объективного и сферой субъективного образуются социальные пустоты.

А. Турен пишет: «Исчерпание идеи общества означает, прежде всего, новый план модерна и секуляризации»171171
  Турен А. Критика модерна. СПб.: Питер, 2010. С. 130.


[Закрыть]. Различным новым способам социальной и культурной интеграции следует противопоставить идею субъекта, который порвал с законом социальной полезности и логикой социальных аппаратов. Субъект определяется отношением индивида к самому себе, а не соотношением с какой-либо сущностью или сообществом.

Общество, как и сам разум, было «деистическим выражением» старого религиозного духа, новой формой союза между человеком и Вселенной. Этот союз уже не может существовать, и данное обстоятельство заставляет нас войти в «полный модерн». «Мораль уже не может быть связана с конформизмом, она должна призывать каждого брать на себя ответственность за свою жизнь, отстаивать свободу, далекую от индивидуализма, который в действительности открыт для различных форм социального детерминизма»172172
  Леонтьева Э. О. Социальная философия. Хабаровск: Изд-во Хабар. гос. техн. ун-та, 2003. С. 320.


[Закрыть], – пишет Э. О. Леонтьева по поводу положений А. Турена.

Прежняя модель общества уже не может дать ответы на реальные проблемы частной и коллективной жизни. Человек уже негражданин общества, каким оно виделось просветителям. Он и нетворение Божье. Он ответственен только перед самим собой. Социальный субъект должен предстать как организатор своей среды, а среда уже не регулируется ценностями, нормами или даже конвенциями. Такой подход оживляет традицию критической социологии. Параллельно социология модернизации превращается в социологию действия, противопоставляющую ценности свободы и ответственности ценностям системы. Наконец, социология действия превратилась в социологию субъекта. Она всегда была такой, но сейчас освободилась от исторических примесей. А. Турен подчеркивает, что отстаивает модерн, поскольку утверждает, что социальная жизнь конструируется посредством битв и переговоров, организуемых вокруг воплощения различных культурных ориентаций, которые в своей совокупности можно назвать историчностью. Сегодня в постиндустриальном обществе, которое Турен называет «программируемым», борьба развертывается не вокруг социального использования техники, это борьба вокруг производства и массового распространения социальных представлений, информации. Это означает заполнение пустоты, образовавшейся между экономикой и культурой. Субъект полагает себя через противопоставление логике системы. Субъект и система не представляют собой раздельные универсумы, это «антагонистические социальные движения» социальных и политических субъектов. Вообще общество – это «поле конфликтов, переговоров и посредничеств между рационализацией и субъективацией представляющих собой две дополнительные и противоположные стороны модерна»173173
  Леонтьева Э. О. Указ. соч. С. 326.


[Закрыть].

Социальные субъекты уже не определяются своим социальным положением, как это было в классовом обществе. Их следует понимать как «социальные движения». Один может говорить о стратегии, об адаптации к изменениям и требованиям рынка, а другой будет говорить о субъекте как о свободе, о желании индивида быть субъектом. Эти люди противостоят друг другу, но они едины в том, что устремлены к творческому движению. Общество и на мировом уровне, и на уровне каждой из индустриальных стран являет противоположные тенденции – как к конструированию «новой системы исторического действия», так и к разрушению, проявляющемуся в дуализме экономики и культуры. Мы наблюдаем напряжение между экономистским и культуралистским видением. А. Турен считает, что и в действиях нужно исходить из того, что период двух последних столетий представляет собой «ограниченный модерн». Этот модерн не порвал до конца связь, которая привязывает общество к порядку мира. Он верил в историю, как до модерна верили в творенье Божье или в миф о создании общества. Наряду с этим модерн искал основание добра и зла в полезности или вредности действия субъекта для общества. Таким образом, человечество, освобожденное от подчинения закону универсума или Бога, оставалось в подчинении у закона, разума или общества. Сеть соответствий между человеком и универсумом не была разрушена. В конце XX века модерн исчез, он свелся к некоему «ускоренному авангардизму», превращающемуся в дезориентированный постмодерн. Из такого кризиса рождается (наряду с играми постмодерна и ужасами тоталитарного мира) более полный модерн, в который мы входим. Сегодня общество модерна оказывается перед следующим выбором. Оно может полностью подчиниться логике инструментального действия и требованиям рынка, довести секуляризацию до полного подавления всякого представления о субъекте, ограничиться сочетанием инструментальной рациональности и массового потребления с памятью о традициях и с сексуальностью, освобожденной от социальных норм. Другой путь состоит в сочетании рационализации и субъективации эффективности и свободы. Этот второй путь следует в равной мере отличать от крайнего утилитаризма и от навязчивого поиска идентичности. Разум не сводится ни к интересу, ни к рынку, а субъект не сводится к общине, коллективному «Мы».

Итак, в одной традиции субъект – это активно действующий и познающий, обладающий сознанием и волей человек, пребывающий в конкретном времени и сохраняющий уникальную определенность «Я», а объект – это то, на что направлена его деятельность. В другой – субъект – это процесс определенного рода, причем процесс в состоянии растворения, непрерывной изменчивости. И третья традиция, которая возникает, связана с тем, что субъект и субъектность определяются отношением индивида к самому себе, а не соотношением с какой-либо сущностью или сообществом. Именно в этом смысле именно социальный субъект предстает как организатор среды, в которой он «живет». При этом среда регулируется не ценностями, нормами или конвенциями, а представляет собой набор (совокупность или даже систему) коммуникаций (от Ю. Хабермаса и Т. Лукмана к М. Кастельсу и др.), теория эволюции или революции заменяется теорией общественных изменений, основой которых становится «текучая аутентичность», в которой и растворяется субъект. Тем не менее смысл работы требует зафиксировать какую-либо позицию по отношению к пониманию субъекта и субъектности. Для нашего дальнейшего рассмотрения ближе та позиция, которая рассматривает субъекта как активно действующего, познающего, обладающего сознанием и волей человека (группу людей), а под субъектностью понимает процесс приобретения указанных выше качеств и проявление их «вовне» индивида как субъекта. Вместе с тем мы склонны разделять мнение о том, что субъектность не сводится к навязчивому поиску идентичности, а есть «движение в изменении», основной ценностью которого является эффективность и свобода.

Образование как способ воспроизводства подобного субъекта специфизирует субъектность в этих двух плоскостях, реализуя тем самым свои функции как социальный институт. Нарушение пропорционального развития этих функций ведет к деформациям в структуре субъекта и субъектности, что мы попытаемся обосновать далее. Для этого введем категорию «образовательный субъект» и кратко проанализируем процесс его идентификации с учетом уже сказанного.

Проблема субъекта образования достаточно активно обсуждается в связи с теми изменениями, которые совершаются в самом образовании как социальном институте. Эти изменения (в большинстве своем) государство попыталось отразить в проекте Федерального закона «Об образовании в Российской Федерации». Признанный общественностью не слишком удачным, проект лишний раз продемонстрировал необходимость в совершенствовании понятийного аппарата той области социальной философии, которая позиционируется как философия образования. Категория «образовательный субъект», или «субъект образования», нуждается (в этом смысле) в самой тщательной разработке. «Взгляд на образование как на вид социальной деятельности174174
  Кусжанова А. Ж. Социальный субъект образования. Credo new // Теоретический журнал. 2002. № 1. С. 38.


[Закрыть], – пишет А. Ж. Кусжанова, – во-первых, переносит акценты на анализ её целей и мотивов, условий, путей и средств её осуществления, результатов и их критериев. Во-вторых, останавливает внимание на реализуемых в ней объектно-субъектных отношениях, эффективность которых определяет её успех и конкретное состояние. Сами эти отношения производны от свойств задействованных в них субъектов, характера их деятельности, форм и успешности их взаимодействий. Соответственно, без специального изучения последних нельзя построить социальную практику так, чтобы максимально задействовать в ней тот положительный потенциал, которым обладает деятельность социального субъекта. Такова логика вопроса»175175
  Там же.


[Закрыть].

Изложенное А. Ж. Кусжановой176176
  Кусжанова А. Ж. Социальный субъект образования. Credo new // Теоретический журнал. 2002. № 1. С. 24–62.


[Закрыть] дополняет Ю. Хабермаса и А. Турена. С этим дополнением необходимо согласиться. Успешность взаимодействий субъектов, «положенных» в образование как вид социальной деятельности, определяет эффективность этого вида социальной деятельности и «успешность» самих субъектов. Дальнейшее развитие этой логики предполагает интерпретацию логики Ю. Хабермаса, А. Турена и частично М. Маклюэна, а также весьма интересные предложения, изложенные в работах Д. В. Иванова177177
  См.: Иванов Д. В. Общество как виртуальная реальность // Информационное общество: сборник. СПб.; М.: Изд-во АСТ, 2000. С. 355–442; Иванов Д. В. Виртуализация общества. СПб.: Петербург. востоковедение, 2000. 96 с.


[Закрыть]. Их синтез позволяет сформулировать то, что дифференцированный анализ субъекта указывает на его природу, которая может быть определена как «единство в многообразии», то есть само единство субъекта образования, понятое как совокупность взаимодействий, может быть эксплицировано либо в сторону интеграции, либо в сторону дезинтеграции. Как известно, разнонаправленность этих процессов носит относительный характер, что подтверждается даже поверхностным анализом действия закона единства и борьбы противоположностей, сколь бы надуманный характер он не носил. И совершенно не случайно профессор А. Ж. Кусжанова после тщательного анализа сначала делит субъектов образования на несколько групп или классов, указывая, что первый (внешний) класс образуют «заказчики» и «потребители» образования, а второй – личности, социальные группы и общественные институты, «непосредственно занимающиеся образовательным процессом»178178
  См.: Иванов Д. В. Общество как виртуальная реальность // Информационное общество: сборник. СПб.; М.: Изд-во АСТ, 2000. С. 355–442; Иванов Д. В. Виртуализация общества. СПб.: Петерб. востоковедение, 2000. С. 32.


[Закрыть], возвращается к элементарному перечислению (фиксации) онтологического (бытийного) представления субъектов образования, повторяя Федеральную программу развития образования 1993 года издания. Для дальнейшего анализа эта программа важна, так как её сравнительный анализ весьма поучителен, если поставить задачу «продвинутости» философской рефлексии в этом вопросе.

«В теоретическом аспекте потенциальные субъекты интереса и деятельности в образовании179179
  Федеральная программа развития образования (МАРО) // Россия. 1993. № 2. С. 7.


[Закрыть], – указано в программе, – ныне рассматриваются в лице:

● родителей и детей – главных участников образовательного процесса и реальных носителей целей и ценностей образования;

● работников системы образования (учителей, методистов, управленческого персонала), берущих на себя профессиональную и гражданскую ответственность за уровень и качество российского образования;

● представителей бизнеса и финансовых кругов, готовых осуществлять прямые инвестиции в образование, строить на его основе долгосрочную финансовую политику;

● ученых, интеллигенции, стремящихся вложить свой интеллект и талант в развитие образования;

● политиков, интегрирующих образование в другие сферы общественной жизни, представителей региональной власти и общественности, заинтересованных в возрождении России через образование;

● представителей других сфер общественной практики, заинтересованных в превращении образования в средство развития этих практик»180180
  Там же.


[Закрыть].

Даже в первом приближении видно, что данное перечисление фиксирует в качестве субъектов образования все общество, вернее, всех членов какого-то конкретного общества. Но это явно не ответ на вопрос: присущ ли образованию собственный субъект, как, например, политике? Вспомним А. Турена и его тезисы о субъекте как изменчивом процессе. Ответ на данный вопрос скорее отрицательный. Именно поэтому классический подход к дифференциации субъектов с одним основанием деления не может являться основанием для концептуального представления о субъекте образования. И здесь опять можно сослаться на анализ общества, осуществленный Ю. Хабермасом и продемонстрированный выше. Наше сегодняшнее общество, апеллируя к субъектности, никак эту самую субъектность не задает. Скорее всего, здесь требуется объединение вышеозначенных субъектов в системные объединения с одним интегрирующим их началом. В новом Законе «Об образовании в Российской Федерации»181181
  Федеральный закон от 29.12.2012 № 273-ФЗ (ред. от 07.05.2013 с изм., вступ. в силу с 19.05.2013) «Об образовании в Российской Федерации» [Электронный ресурс]. – URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_140174/


[Закрыть] таких системных объединений (в неявном виде) выделено три: государство, гражданское общество (при всей философской неопределенности понятия) и личность. Можно допустить, что интегрирующим основанием в этой триаде является личность. Тогда государство и гражданское общество будут действовать в её интересах. Но в условиях современной России мы этого не наблюдаем. Можно допустить в качестве интегрирующего основания государство, но тогда образование должно лишиться одного из основных своих достоинств – формирования в личности и гражданском обществе принципа свободы выбора как основания собственного социального воспроизводства. О гражданском обществе в качестве интегрирующего основания речь может идти, но… только тогда, когда оно получит соответствующий уровень развития. Этого уровня, даже по признанию Президента РФ, сегодня и в обозримом будущем в России не предвидится.

С нашей точки зрения, единственным интегрирующим началом в образовании может и должна выступать личность. В данном случае мы сознательно опускаем то, что интересы и цели личности и государства (а в отдельных случаях личности и гражданского общества) могут не совпадать, так как в этом варианте компенсаторная функция государства и гражданского общества приобретает новые нюансы182182
  Кстати, классическим проявлением такого рода нюансов мы считаем так называемые образовательные стандарты и повсеместное, имеющее тоталитарный характер, внедрение ЕГЭ.


[Закрыть]. Сегодня осознание этого приобретает онтологический статус, что отражается в заданности ФЗ «Об образовании в Российской Федерации»183183
  Федеральный закон от 29.12.2012 № 273-ФЗ (ред. от 07.05.2013 с изм., вступ. в силу с 19.05.2013) «Об образовании в Российской Федерации» [Электронный ресурс]. – URL: http://www. consultant.ru/document/cons_doc_LAW_140174/


[Закрыть]. Но тут же (и сразу) следует указать на то, что данное положение легко сформулировать, но провести его в жизнь в рамках только традиционного образования весьма проблематично по ряду причин, которые уже хорошо проанализированы в отечественной философской и педагогической литературе184184
  См. работы Н. Н. Авдеевой, О. Н. Васильева, Л. Г. Ионина, Н. В. Наливайко, В. И. Паршикова, Т. С. Косенко, С. В. Камашева, В. И. Панарина и др.


[Закрыть].

Эта сложность связана с тем, что личность как интегрирующее начало может выполнять данную функцию интеграции только тогда, когда она может осуществлять идентификацию самой себя как интегрирующей общество и государство единицы. Это хорошо продемонстрировано Ю. Хабермасом в его анализе общества коммуникаций. Но сама идентификация здесь выступает не только как личностная позиция, но и как адаптирующий процесс. Последний носит даже не двойственный, а тройственный характер: личность (через посредство идентификации) интегрируется в общество; гражданское общество (через посредство собственной идентификации) интегрируется в личность; государство (опять же через посредство собственной идентификации) интегрируется в гражданское общество и личность. Результатом подобных процессов может являться как интеграция, так и дезинтеграция каждого из субъектов интегрирующейся триады185185
  Турен А. Возвращение человека действующего. Очерк социологии. М.: Научный мир, 1998. 204 с.


[Закрыть]. Поэтому необходимо задать само понятие идентификации и определить её специфику для образования как вида специальной деятельности.

Ранее образовательная система была представлена как совокупность трех элементов, один из которых производит информацию, один принимает информацию, функцией передающей среды является организация их оптимального взаимодействия. Поэтому наполнением передающей среды мы считаем совокупность взаимодействий, оптимизирующих отношение: производитель информации – приемник информации. Образование, таким образом рассмотренное, приобретает характер всеобщности, ибо в его основе лежит информационное взаимодействие, которое в условиях интеграции традиционного и электронного образовательного пространства приобретает тотальный характер и становится информационно-образовательным взаимодействием. Становящаяся сегодня анонимность производителя информации, его безличный характер заставляет приемника информации реализовать ранее не свойственные ему функции. Это меняет процесс идентификации, размывает её границы, деформирует традиционные ценности и ранее устоявшиеся основания. Это требует от личности нового типа осознания самого себя, своих взаимодействий с государственным и гражданским обществом. Французский философ П. Бурдье, анализируя такие изменения, вводит понятие «габитус»186186
  Бурдье П. Социология политики. М.: Социо-Логос, 1993. 336 с.


[Закрыть]. Согласно его теории габитус представляет собой совокупность норм, правил, представлений, иными словами, всех символических компетенций, которые должен усвоить человек, приходя на данное место в обществе и приобретая принадлежность к некой социальной группе. Именно габитус (заметим, что это символические компетенции) обеспечивает воспроизводство социальных институтов, в том числе и образования, при этом структура института вписывается во внутреннюю структуру индивида и воспроизводится уже в его практиках. Возникает следующая закономерность: если вышеструктурированные символические компетенции выступают нормой для государства и гражданского общества, то они декретированы (то есть положены для выполнения) и для образовательного субъекта. В. Овчинский демонстрирует общественную «полезность» такого «вписывания» габитуса социального института (как субъекта взаимодействия) в структуру личности на примере коррупции в образовании. Если, считает он, коррупция является нормой для государства (как общества), то образование как часть этого общества также декретирует эту норму для себя. В. Овчинский приводит следующий пример: «Те, кто придумал и внедрял ЕГЭ, полагали, что с помощью ЕГЭ можно серьезно оздоровить обстановку в сфере образования. Эксперты интернет-библиотеки Public. Ru проанализировали местные СМИ и установили, что «школьная» коррупция после введения ЕГЭ выросла в 20–25 раз»187187
  Овчинский В. Мафиозный габитус // Завтра. 2011. Июль. 28 (291). С. 5.


[Закрыть]. Процесс идентификации габитуса государства, гражданского общества и личности явно диссоциирует, и не в ту сторону, которая прокламируется самим государством и гражданским обществом. Это еще раз требует адекватности в философском представлении идентичности и идентификации.

Термин «идентичность» имеет латинский корень iden (то же самое) и обозначает прежде всего (что обычно подчеркивается в словарях) структуру вещей, которые остаются теми же самыми, сохраняющими свою «сущность» при всех трансформациях. Но он также обозначает и единичное бытие личности, ее действия, опыт, желания, мечты и воспоминания, или «самость» (self). Кроме того, данный термин всегда предполагает референцию ко времени, а также имеет в виду отношение индивида к самому себе, но в контексте его отношения к другим, социокультурной деятельности и временной положенности. В энциклопедии «Социология» в числе прочего читаем, что идентичность – это «социальное качество личности, являющееся результатом сознательного и эмоционального самоотождествления индивида с другими людьми, социальной общностью или идеалом путем избирательного и внутренне согласованного усвоения информации о нем самом как единстве личностного и одновременно социального»188188
  Социология: Энциклопедия / сост. А. А. Грицанов, В. Л. Абушенко, Г. М. Евелькин, Г. Н. Соколова, О. В. Терещенко. Минск: Интерпрессервис; Книжный дом, 2003. С. 344–352.


[Закрыть]. В истории социальной философии изучение идентичности и идентификации имеет давнюю традицию, особенно это касается западной философской мысли. Проблемами идентичности (в рамках категории тождества) занимался еще Аристотель. Значительный вклад в изучение идентичности внесли Р. Декарт, интерпретировавший идентичность как «субстанциальность» (cogito) и Ф. Шеллинг в своей «Философии тождества». Далее эта проблема интересовала М. Хайдеггера, Э. Гуссерля и других представителей феноменологической школы, чьи идеи получили (в различной интерпретации) развитие в работах М. М. Бахтина, М. Шелера, Ю. Хабермаса, А. Шюца и других философов XIX–XX веков. Белорусские исследователи в качестве итогового момента в изучении идентичности зафиксировали то, что «две линии, противостоявшие в классической философии дискурсу тождества в понимании идентичности, совпали в XX веке в постклассической перспективе в поисках её оснований в интерсубъективном диалогово-коммуникативном пространстве, чему способствовала и развернутая критика философии тождества и трансцендентального субъекта в неклассической философии»189189
  Там же.


[Закрыть].