Текст книги "Невольница. Книга вторая"

Сюр-реализм

Увлекательное чтение старика вновь прервала несносная карлица. Девочка-уродец скользнула на пол, с грохотом опрокинула стул и скрылась под столом. Из-за краев тяжелой, вытертой, парчовой скатерти, что свешивались до пола, не было видно, чем мог заниматься в своем убежище странный ребенок. Старик извинительно взглянул на гостя. Столичный актер вполне пристойно и спокойно воспринял и необычную ситуацию, и возникшую томительную паузу.

Кисея занавеса перед окном порозовела в отсвете закатного неба. Веденяпин неохотно поднялся, с благодарностью откланялся. Старик сложил листы рукописи, вложил пачку в мятую картонную папку с тесемками – завязками, протянул дрожащей рукой гостю.

– Простите, из опасения лишиться, могу доверить семейную реликвию дня на два, не более. Если, конечно, вас заинтересовала сия история.

Веденяпин с почтительным поклоном принял рукопись и ответил негромко:

– Весьма заинтересовала. Через два дня верну пренепременно. В целости и сохранности. Будьте покойны.

Старик так же почтительно склонил голову, хотя при слове «покойны» невольно дернул дряблой щекой в кривой усмешке. Девочка под столом не издавала ни звука. Но вдруг заворошился, приподнялся край скатерти. Над столешницей показалась детская ручонка и вновь исчезла. На краю стола осталась лежать весьма необычная пуговица от военного мундира.

Старик взял пуговицу двумя пальцами, осмотрел, покривил губы в легком изумлении и протянул вещицу гостю.

Пуговица оказалась оловянной, с двуглавым царским орлом.

Разум Веденяпина ото всего нынешнего необыкновения плавал, будто в сиропе, в упоительном тумане спокойствия и равновесия. Все, что ни случилось бы далее, он воспринял бы с удовольствием и благодарностью. Даже девочка-уродец решила, видимо, порадовать нежданного гостя нелепыми поступками, пошуршала под столом пластиковым пакетом, выбралась на коленках из-под скатерти, поднялась с четверенек. На одну из ее сандалет был напялен женский туфель, что Веденяпин подобрал с крыльца дома Маргулиса. Строго погрозив деду пальчиком, девочка проковыляла мимо гостя, этакой хромой старушонкой, волоча на ноге неудобную туфлю для взрослых на высоком каблуке, мимоходом сунула Веденяпину в руку скомканную бумажку. И скрылась за дверью в спальную комнату.

Теплым, благодатным вечером умиротворенный актер медленно брел, прогуливался под каштанами и акациями Пролетарского бульвара, совершенно трезвый, в состоянии замечательного, душевного похмелья, подобного благостному равновесию умеренно выпивающего человека, когда тот смог остановиться вовремя. Когда любая лишняя рюмка могла привести к пьяному загулу или же к потасовке с первым встречным – поперечным, с неприятной физиономией или оскорбительной ухмылкой.

В студийную гостиницу «Экран» возвращаться не хотелось, но вечером, одному и без компании, податься было некуда. За буйными кронами каштанов мрачный серый улей многоэтажки, прибежища «киношников» и неустроенных одесситов, выглядел неприглядно и неуютно, будто гигантское надгробие многих несбывшихся надежд временных постояльцев. Веденяпин проскочил было на четвертый этаж, минуя лифт, по лестнице, но воющий от голода желудок заставил спуститься обратно в буфет гостиницы. Не обращая внимания на призывы подвыпивших коллег из съемочной группы, на их пьяные оры из плотной сизой завесы табачного дыма, Роман добрался по лабиринту человеческих тел, развалившихся по стульям, до стойки бара, заказал салат, нарезку ветчины и сыра. Не удержался, присовокупил к заказу парочку «мерзавчиков» – крошечных бутылочек коньяка, для согрева. Этот опрометчивый поступок и предрешил моральное падение актера на всю последующую ночь.

С появлением на стойке бара миниатюрных бутылочек с коньяком рядом с Веденяпиным возникли двое нетрезвых, мордатых осветителей из одесситов и принялись высказывать столичному лицедею слова восхищения его талантливой игрой, мастерством импровизации и «мимикрии». Что такое «мимикрия» эрудированный Веденяпин сообразить сразу не смог. Он лишь искренне удивился, из какого ветхого словаря работяги умудрились выкопать столь мудрёное слово.

Из дальнего угла питейной залы громкими криками одобрительно отозвалась и вся компания киношников. Когда же нетрезвый режиссер фильма, собственной персоной выплыл из табачного смога к стойке бара, обслюнявил небритую щёку Веденяпина и признался, что потрясен его актерским талантом, тут уж никакая магическая сила не смогла остановить польщенного фигляра от чрезмерного употребления спиртного. Начинали с коньяка, продолжили водкой. К полуночи все выпитое и съеденное уплотнили немереным количеством пива.

После литров гремучей одурманивающей смеси вполне пристойные лики сопитейников исказились в сознании Веденяпина, превратились в уродов, вурдалаков и упырей. Небритость одного из осветителей он воспринял как мерзкую щетину на свинячьем рыле. Рыло норовило облобызать и откусить ему ухо. Обессиленный актер брезгливо оттолкнул от себя подальше лоснящуюся физиономию работяги. Неприметная родинка на носу режиссера, при ближайшем рассмотрении, вдруг распустилась отвратительным черным кактусом.

Когда режиссер после очередного тоста полез целоваться, Веденяпин не выдержал, отстранился и побрел на выход.

Надо отдать должное актеру, даже сильно выпивший, он настолько серьезно проникся всем случившимся с ним этим минувшим вечером, что, пообещал орущей и негодующей компании вернуться, поднялся к себе в номер, спрятал папку с драгоценной рукописью на дно дорожной сумки, переоделся, аккуратно сложил на постель игровой костюм. Но выйти из номера сразу не смог. В косяк двери расперлась обеими руками ассистент режиссера, грудастая, мясистая, разудалая бабенка, тётя Броня, так в шутку прозвали эту даму осветители, с ударением на последней букве «я». «Мадемуазель» Броня после употребления спиртного едва держалась на ногах и была готова вешаться на шею любому, даже бомжу. Она вперила в Веденяпина плотоядный взгляд удава. Актеру оставалось только спасаться бегством и выпрыгивать в окно четвертого этажа. Выдержать слюнявые поцелуи пьяной Брони могли только закаленные работяги осветительного цеха. Веденяпин вовремя сообразил, что силой не удастся миновать Броню, от которой разило, как от бомжа, опившегося политуры. Он галантно подал руку даме, приглашая в постель. Грандиозная дама, будто желе в ведре, колыхнулась рыхлыми телесами, стиснутыми упругим пакетом короткого платья, добрела до постели и рухнула, продавив панцирную сетку до пола, что доставило Веденяпину некоторые сложности, когда он выдергивал свою дорожную сумку из-под упавшего на кровать грузного тела.

Милая вахтерша, из старожилов киностудии, с пониманием ситуации любезно раскинула раскладушку для усталого столичного актера в служебной комнатке, «каптерке», среди запасных матрасов, ведер и сантехнического инвентаря, где он благополучно и заночевал.

Ранним утром Веденяпин поднялся к себе в номер, стараясь не разбудить храпящую Броню, лежащую одетой и нетронутой в люльке продавленной кровати, выкрал свой игровой костюм и сбежал.

С большого похмелья и короткого сна кинодеятели выползли во двор киностудии. Но директор фильма объявил, что один из главных героев, которому разбили нос, – директор выразительно глянул в сторону Веденяпина, – как оказалось, не залечивает раненую физиономию, а укатил в круиз на песенную «халтуру». Когда он вернется, – никому не известно. По группе объявили очередной выходной.

К Веденяпину подошел потный, не вполне трезвый верзила Воротов, второй оператор фильма, и доверительно сообщил, что исчезли так же две актрисы, эпизодницы, и предложил выпить «по такому случаю». По какому такому случаю надо выпивать, Роман выяснять не стал, сочувствующе покачал головой, совсем еще не подозревая, что съемки фильма через неделю будут остановлены. И съемочная группа окончательно лишится положенных гонораров и премий.

Пока вся компания киношников пребывала в столбняке и приятном изумлении от известия о вынужденных выходных, Веденяпин сбежал от навязчивого Воротова. В сюртуке исторического персонажа актер перехватил легкий завтрак в студийном буфете, опохмелился стопкой коньяка и позорно удрал от коллег под их презрительное улюлюканье. Оказавшись в гостинице, не переодеваясь, опасаясь возвращаться в номер, Веденяпин присел на раскладушку в «каптерке», развязал тесемки папки. Но предвкушение увлекательного чтива сменилось разочарованием. Рукопись была написана серыми, выцветшими от времени чернилами витиеватым почерком… по-французски.

Веденяпин страшно расстроился, покрутил в пальцах оловянную пуговицу с двуглавым орлом, обнаружил в кармане сюртука скомканную четвертушку листочка в клеточку из ученической тетрадки. Шариковой авторучкой неумелой детской рукой были коряво начертаны на обрывке странные, замысловатые узоры и кривые загогулины. Веденяпин аккуратно разгладил обрывок на коленке, некоторое время созерцал в безмыслии. Затем вложил детскую тайнопись в записную книжку, сунул дорожную сумку под раскладушку и отправился в город на поиски копировального оборудования. Он намеревался сделать копию рукописи и, возможно, в недалеком будущем, при наличии свободных денег, с помощью работников цеха дубляжа киностудии «Фильмэкспорт», перевести на русский язык увлекательную историю про «барышню – графиню».

Надо сказать, в начале 90-х годов прошлого столетия в Одессе крайне сложно было найти копировальное оборудование или, например, офис с ксероксом. Импортную технику в страну только – только начали завозить контрабандой. Однако, настойчивый поисковик, увлеченный Веденяпин уже к вечеру имел на руках копию рукописи, сделанную в подвале здания райкома комсомола на ротапринте улыбчивыми пожилыми одесситками за символическую плату и коробку шоколадных конфет «Ассорти».

Тем же вечером, в модном вельветовом пиджаке актер вновь навестил старика, вернул рукопись владельцу, удобно расположился в кресле перед столом в комнате и с неподдельным интересом приготовился слушать продолжение «Списка Одисса» в чтецком исполнение мастера художественного слова.

На круглом столе красовались щедрые подарки гостя: торт «Наполеон», три коробки конфет, несколько пакетов мармелада, пряников и печенья. Но угощения долго оставались нетронутыми.

– Таинственная графиня остановилась в отеле «Рено, – торжественным голосом продолжил чтение старик. Он легко переводил с французского, возможно, знал рукопись наизусть, или умело импровизировал, излагал по памяти сию замысловатую историю. При этом он благодушно усмехался, радуясь, что сумел увлечь заезжего артиста своими россказнями.

– Чума унесла последних родственников по линии умершего супруга, и приютить графиню Рудерскую в Одессе было некому. Дабы стать благосклонно принятой высшим обществом города, молодая вдова имела на руках рекомендательные письма, к самому генерал-губернатору в том числе. Однако, графиня не торопилась выйти в свет для скорейшего знакомства с важными господами, богатейшими купцами и негоциантами, хотя после стольких лет пребывания за границей ей необходимо было, как можно скорее, оживить все свои влиятельные связи. Светская красавица, прожившая три последних года в Париже, наоборот, постаралась остаться незамеченной в Одессе как можно дольше. Удалось ей это затворничество на три или четыре дня, не более. Последовали настойчивые, назойливые приглашения на балы и званые вечера от местных чиновников, купцов и дворян, лично от генерал-губернатора и от «Его сиятельства князя Н., адъютанта его Величества».

Старик сделал долгую паузу, испытующе взглянул на гостя. Тот пребывал в блаженном состоянии упоительного покоя. Его совершенно не смутило, что все это время девочка, оказывается, сидела под столом и сейчас слегка зашуршала скатертью, видимо, в нетерпении и неудовольствии, что дед прервал чтение.

Веденяпин вынул из-под заварочного фарфорового чайника почерневший мельхиоровый поднос, насыпал на него горку конфет, пряников и печенья, опустил на черный паркет пола и пододвинул к потёртому носочку красной сандалеты, торчащему из-под скатерти. Подносик с угощением уехал, скрылся в убежище маленькой пройдохи. Старик разогнулся, с удовольствием отметил это подношение, улыбнулся с благодарностью за понимание к чудачествам не вполне здорового ребенка и продолжил чтение.

– Парадные выходы Агнессы Рудерской в высший свет случатся несколько позже. Графиня, разумеется, с благодарностью примет приглашения и, несомненно, наметит для своих любовных утех самых респектабельных господ Одессы, женатых, вдовцов, закоренелых холостяков, их сыновей и племянников… Вдове не было еще и двадцати семи лет. Стать графини Рудерской, ее античная красота лица и тела, ее образование и великосветское воспитание, при всем этом, ее решительный характер и способность к авантюрным поступкам совершенно скрадывали ее лета.

Грациозная красавица пребывала вне времени и возраста. Ожившая статуя античной богини, аристократка с загадочной, слегка мстительной улыбкой на устах, нашедшая эликсир вечной молодости. Подобными эпитетами награждали графиню не только газетчики. Улыбка ее слегка сжатых губ была именно мстительной. С такой тайной мыслью прибыла графиня в Одессу. Но ее возможная будущая месть пока не предназначалась кому-либо конкретно. Объект для мести еще предстояло найти.

Однако, вернемся на несколько лет назад, когда совсем юные курсистки, сёстры Рудерские прибыли к морю, в Одессу на каникулы, в гости к родному дядюшке…

Занимательное чтение вновь прервалось. Веденяпин еще не знал, что на этот раз надолго расстанется с персонажами сего увлекательного чтива. Из-под стола, отодвинув тяжелую парчовую скатерть, будто занавес, выбралась на четвереньках девочка-уродец. Вернее, сначала из-под скатерти вытолкали коробку из-под детской обуви, потом показалась сама страшнючая, взлохмаченная хозяйка. Девочка была в своем неизменном платьице в красную клеточку. Жиденькие волосики были заплетены в две неряшливые косички, что висели на растопыренных ушках, как веревочки на розовых лепестках. На остатках волос лысоватой макушки топорщился узелок неизменного розового, капронового бантика с распустившимися концами. Карлица тяжко вздохнула, поднялась с четверенек, зажала коробку подмышкой и решительно заявила:

– Всё!.. Про Агнешку хватит. Пойдем гулять, – и протянула гостю худенькую, грязную ручонку, будто сунула сухую куриную лапку. Веденяпин вопросительно глянул на старика. Тот кротко покачнул головой, что могло означать, решайте, мол, сами. Актер взялся двумя пальцами за холодную ручонку девочки и направился следом за ней к выходу. Сгорбленный, одинокий старик остался сидеть над рукописью, переложил вперед с десяток страниц и, не глядя в текст, как бы сам для себя продолжил чтение по памяти. Но эту оригинальную версию рукописи, литературно приукрашенную одиноким стариком, Веденяпин уже никогда не услышал.

Карлуша

Оставим на некоторое время повествование о таинственной графине Агнессе Рудерской и вернемся в скучную обыденность и современность, к Роману Веденяпину, дабы расставить все знаки препинания в завязке этой странной, путанной, мистической и загадочной истории.

Когда среднего пошиба актер, сценарист-неудачник завладел копией «Списка Одисса», сделать перевод с французского он смог только по возвращению в Москву, но лишь спустя десяток лет стала известна узкому кругу первых читателей увлекательная повесть о графине Рудерской.

В тот день Веденяпин с неохотой сопровождал на прогулку девочку, при дневном свете еще более похожую на растрепанную, неухоженную карлицу в детском платьице и красных, растоптанных сандалетах. Актер вышел из-под арки, которую венчал над окном бывшей дворницкой гипсовый женский лик с петлей на шее, с сожалением взглянул в сторону балкона, будто предчувствуя расставание навсегда. Благообразный дородный старик, искусный чтец, который сумел увлечь своим необыкновенным рассказом о давно минувших днях и тронуть зачерствевшую душу столичного гастролера, не вышел на балкон попрощаться.

Капризная девочка настойчиво потянула Веденяпина за палец, но развлекать этого странного ребенка со старушечьим личиком у актера не было никакого желания. Мало того, возникло омерзительное чувство неприятия этой ужасной карикатуры на ребенка. Когда перешли на другую сторону улицы Энгельса, раздраженный Веденяпин остановился, присел на корточки, собираясь отвязаться от карлицы и уговорить жутковатого ребенка заняться своими детскими делами.

Но чумазая капризуля больно дернула его за палец, с досады притопнула сандалетой и заявила:

– Не получишь подарков!

– Дяде не нужно твоих подарков, детка. Иди домой, – терпеливо попросил Веденяпин.– Дяде пора на работу. Приходи завтра с дедушкой на киностудию. Посмотришь, как снимают фильмы про…

– Нет, – отрезала девочка. – Пойдем.

Она снова капризно и больно дернула Веденяпина за палец, не собираясь отказываться от своих детских забав. Карлица правильно поняла, что взрослый дядя сейчас упрется, из вредности не станет с ней играть. Девочка попыталась оскалить редкие зубки в милой улыбке, завлекающе встряхнула картонной коробкой.

– Не хочешь подарков? – спросила она натянуто игриво и скорчила туповатую рожицу паяца, который вынужден кривляться перед неблагодарной публикой.

Веденяпин взглянул в ее водянистые глазки с красными прожилками и неприятно ужаснулся отсутствию осмысленного взгляда. Казалось, девочка смотрела не на него, а в него или сквозь него. Взрослому актеру, с достаточно устойчивой психикой, стало не по себе. Еще не хватало вызвать истерику ребенка – олигофрена, а затем тащить девочку, дрыгающую ногами, с пеной на губах обратно на квартиру к чудаку деду и выслушивать от ее сумасшедшей мамаши пьяные упреки, оскорбления и угрозы.

– Подарки каждому приятны, – Веденяпин попытался мягким тоном успокоить маленькое чудовище. Девочка надула слюнявые губки, затряслась, подгибая коленки, что как раз и предвещало истерику или безудержные рыдания.

– Пойдем! – потребовала она и вновь потянула его за палец в сторону арки дома на другой стороне улицы.

– Сначала подарки, – настаивал из вредности Веденяпин.

Девочка притопнула ножкой от негодования, посопела, но раскрыла крышку старой обувной коробки.

– На, выбирай, – предложила она и обиженно отвернулась.

Веденяпина жутко раздражала затянувшаяся нелепая игра в терпеливого воспитателя, возникло чувство, будто кто-то надсмехается над ним, управляет по радио этой уродливой куклой и намерен вывести взрослого, воспитанного человека из себя и заставить его сорваться, наговорить грубостей или даже ударить ребенка по заднице, за непослушание. На всякий случай Веденяпин с опаской оглянулся по сторонам. Ни прохожих, ни людей на балконах или в окнах ближайших домов не заметил, только после этого заглянул в нутро обувной коробки.

Первое, на что он обратил внимание, был облезлый желтый пенальчик размером с мужскую ладонь. С крышки пенала проглядывало затертое изображение египетского божества со змеей на головном уборе. Среди кисточек, с заскорузлыми от масляной краски радужными венчиками, огрызков толстых цветных карандашей, старых пуговиц, оловянного солдатика – гусара в кивере, колесика от игрушечной машинки, бронзовых шестеренок от старинных настенных часов, иного детского хлама, – выделялся пластиковый гребень, грубо украшенный цветными стеклышками, выложенных вензелем, в виде солнышка, букв «Р» и сдвоенной «АА». Гребень советского «ширпотреба» не представлял никакой ценности, ни фамильной, ни антикварной. Веденяпин убедился в этом, повертел в руках, поковырял ногтем стекляшки-стразы, вынутые из дешевых украшений и грубо приклеенные в основание гребня в выжженные, оплавленные углубления.

Впечатлительного актера заинтриговала и стала забавлять та сложность игры, в которую он оказался искусно вовлечен благообразным стариком-фантазером с его, якобы, старинной рукописью, с его сумасшедшей правнучкой с игрушками, якобы, подтверждающими правдивость всего этого грандиозного, как ему показалось, вымысла, названным «Список Одисса» с претензией на глубокую историю города Одессы.

Веденяпин с грустью, легкомысленно усмехнулся этой мудреной мистификации, положил гребень обратно в коробку и достал пенальчик.

Девочка – карлица запыхтела от негодования, что выбрали самую важную для нее вещицу, но промолчала и даже злорадно оскалила редкие зубки, когда Веденяпин не смог открыть крышечку пенала, как ни переворачивал и ни крутил его во все стороны. В отличие от иного игрушечного хлама, пенальчик показался антикварной вещицей, изготовленной весьма и весьма искусно. Плотно пригнанная крышечка не поддавалась, как ни пытался актер подцепить ногтем. Изображения египетских божеств на боковинках, донце и самой крышечке выглядели изумительно, с тонкой проработкой мельчайших деталей, разукрашенные, вероятно, когда-то давным-давно яркими красками, но потускневшие от времени, потертые, поцарапанные, местами содранные. Веденяпин принялся близоруко, с интересом рассматривать миниатюрные изображения, подобные рисункам внутри тоннелей, ходов и саркофагов египетских пирамид.

– Пойдем, – потребовала девочка.– Пойдем же!

– Можно забрать? – спросил Веденяпин и покачал перед девочкой ладонью, на которой лежала, похоже, главная ценность картонной коробки – пенал в виде крохотного египетского саркофага.

Девочка вздохнула тяжко, встряхнула обувной коробкой, с сомнением осмотрела оставшееся богатство, забрала пенальчик, спрятала под крышкой коробки и категорично заявила:

– Потом.

– Продай, – по-взрослому уперся барыга Веденяпин, хотя перед ним стоял ребенок.

– Нет, – уперлась и девочка.

– Сто рублей…

Надо напомнить, сто рублей по тем временам были еще очень даже приличной суммой. Авиабилет до Одессы стоил втрое меньше.

– Потом, – вредничала девочка.

– Когда потом?! – разозлился Веденяпин.

Коварный уродец-ребенок, простоватый, глуповатый с виду, сообразил, что взрослый дядя заинтересовался пеналом. И, уже смелее, девочка первой протопала под арку дома. Выглянула из-за угла, показала в оскале свои щучьи зубки и поманила кривым пальчиком.

– Иди.

– Когда потом? Под пенсию с судном под кроватью? – пробурчал Веденяпин, поморщился всем этим нелепым ужимкам шестилетней старушки, но покорно поплелся следом. Антикварный пенальчик заинтриговал бывшего фарцовщика и спекулянта. На ощупь вещица вызывала странное чувство соприкосновения с чем-то заряженным, словно касаешься предмета и ожидаешь колкого разряда статического электричества, но разряда не происходит, а лишь чуть покалывает кончики пальцев. Это чувство осталось даже после того, как уникальную вещицу отобрали.

Девочка уходила между домами, вглубь тройной анфилады одесских дворов. За первым двором, последовал второй, затем в тупике находился еще и третий, мощеный бугристой брусчаткой, завешенный над головой гирляндами веревок, провисшими под тяжестью мокрого постельного белья, выцветших, линялых женских байковых халатов и совсем уж бесстыжих, голубоватых рейтуз самых невероятных размеров.

Веденяпин покорно брел следом за девочкой, озирался по сторонам, смущался странной роли чудака-провожатого страшноватой карлицы, которая перестала казаться ребенком и воспринималась, как взрослая женщина-лилипут, недалекая умственно, но со своими странностями, тайнами и загадками.

– Сюда, – позвала девочка и махнула ручонкой в сторону бокового подъезда последнего дома анфилады дворов.

Веденяпин некстати вспомнил про знаменитых одесских «гоп-стопников», грабителей, мысленно приготовился, что его сейчас стукнут по затылку в полутемном подъезде и оберут до нитки. Но сильнейшее желание еще раз взглянуть на таинственный пенал с египетскими фигурками, а, может, и завладеть раритетом, снова испытать необыкновенное чувство, будто кончики пальцев считывают некую энергетическую информацию со старинного предмета, повлекло Веденяпина дальше. От волнения ноги подкашивались. Сердце стучало в груди сильнее и сильнее, будто при утомительном беге. Он прошел за девочкой один поворот сумрачного подъезда, другой, сунулся под лестницу, где карлица присела на корточки и поковырялась в своей обувной коробке.

– На, – прошептала она и протянула на кукольной ладошке большой, ржавый ключ от амбарного замка. Затем, в терпеливом ожидании, обхватила руками свои кривенькие, сухонькие ножки вместе с подолом платьица, ткнулась подбородком в коленки. И без того неприятная с виду, маленького росточка, лобастая девочка-уродец, напоминала в сумраке детёныша вурдалака, который сейчас распустит красно-клетчатые перепончатые крылья, заверещит жутким клекотом, прежде чем впиться в горло очередной жертве.

Впечатлительный и эмоциональный актер настолько переволновался от своих диких фантазий, что долго не мог дрожащими руками открыть ключом ржавый амбарный замок, висящий на петлях подвальной двери. На удивление, с двойным сухим щелчком механизма дужка замка легко откинулась. Девочка забрала замок, отодвинула кованую щеколду.

Дверь из толстых досок сама со скрипом приоткрылась.

Пойдешь? – спросила девочка.

– Туда? – прошептал Веденяпин, кивнул на каменные, полустертые, выщербленные ступеньки, уходящие во мрак подземелья.

Девочка утвердительно мотнула головкой. Выцветшие, алые, капроновые ленточки, распустившегося банта, свесились ей на оттопыренное, в синих прожилках и венках, коричневое старческое ушко.

– Там… – она ткнула пальчиком в черноту подвала. – Там Агнешка была. Увидишь. Иди, – прошептала она, приглашая взрослого дядю поиграть с ней в страшные истории.

Актеру вспомнились детские страшилки про «черную – пречерную руку», про «черную старуху на кладбище». Он и сам в детстве пугал девчонок подобными россказнями или в дачный сезон под вечер на пикниках уже в нынешнее время стращал назойливых детишек своих друзей, которые упорно отказывались ложиться спать и дать возможность взрослым людям поразвлечься в свое удовольствие.

Вся нелепость ситуации заключалась еще в том, что Веденяпин словно бы пребывал под гипнозом. Во – первых, от некой таинственной энергии, казалось бы, передавшейся ему от желтого пенала. Во-вторых, от мутного, бессмысленного взгляда водянистых глаз своей престранной провожатой. Взрослый, неглупый человек, с высшим образованием, шутливо, придуряясь перед ребенком, будто черепашка, ногами вперед сполз на три ступеньки подвала вниз.

И… дверь за ним закрылась. Щелкнула запираемая щеколда. Грохнул в кованых петлях навешиваемый замок. Дважды хрустнул в скважине замка ключ.

– Тааак, – прошептал пораженный детским коварством Веденяпин. – Тут тебе, братец, и полный… сюр-приз.

Он сидел на прохладных каменных ступеньках, обессиленный от нервного расстройства, сквозь звон в ушах услышал удаляющийся топот жестких подошв детских сандалет по выщербленной брусчатке старого двора. Ужас обуял впечатлительного актера. В прохладном сумраке подвала его трясло будто в лихорадке. Как последнего лоха, взрослого человека провела маленькая, сумасшедшая девочка – уродец.

Веденяпину показалось, что из глубокой, ватной, тухлой темноты подземелья поползут, полезут сейчас на него толпы маленьких, уродливых карликов, синюшных вурдалаков, упырей с обвислыми животами, на кривых ножках, с безобразными харями и свинячьими рылами. У всех будут на жиденьких волосиках болтаться распущенные ленточки бантиков. И вся эта жуткая свора нечисти растерзает и раздерет его на кусочки.