Текст книги "Невольница. Книга вторая"

По графику съемочный период докатился до середины июля, когда Рома не выдержал и взвыл от жуткого, скверного, скандального характера партнерши по фильму. Стремясь заглушить щемящую враждебность, он замкнулся, принялся более въедливо вживаться в роль придурковатого филера на отдыхе, бывшего историка Шацкого. Веденяпин прикупил в антикварном магазине на Греческой улице, нацепил и не снимал с носа даже вне кадра круглые очёчки с плоскими стеклами, вопреки обидным выкрикам реквизитора, что, дескать, это дикий кич, и такие очки в то время не носили. Упёртый и своенравный, распираемый культурной вредностью актер на другой день приобрел на Дерибасовской в букинисте репринтное издание 1837 года трудов господина А. Скальковского – первого историка Одессы, демонстративно ходил с книгой подмышкой даже на съемках и читал, или делал вид, что читает в перерывах и паузах съемочного процесса.

Веденяпин смело внедрял в актерский лексикон старомодные фразочки прошедшей эпохи: «всемилостивый государь», «любезный сударь», «премного благодарен» и подобные архаизмы33
  Архаизм – устаревшее слово. В современной речи, чаще всего, заменяется на синоним.


[Закрыть], вычитанные так же в местной городской библиотеке в «Беседах о русской культуре». Заумные рассуждения ученого Лотмана, излагаемые популярным слогом, было много легче читать и запоминать, нежели заковыристые фразы на устаревшем русском языке статского советника Скальковского.

Однажды поздним вечером, в кратком затишье загульной гостиницы «Экран», Рома все же углубился в чтение «Истории города Одессы» и не смог оторваться от книги до трех часов ночи.

Под утро с актером, конченым циником Веденяпиным случилась сложная метаморфоза переходного возраста. Он-таки открыл в себе культурного, образованного человека. Роман впервые в жизни начал уважать самого себя, своих предков и перестал смущаться своей неказистой фамилии.

В ту памятную ночь он вычитал у Скальковского, что поручик по фамилии Веденяпин был первым комендантом крепости Енидунья, отбитой временно у турок еще задолго до разгрома турецкого гарнизона Хаджибея войсками де-Рибаса и переименования будущего города в Одессу.

По самой известной среди одесситов версии, переименование города состоялось именно благодаря Иосифу де-Рибасу по предложению митрополита Гавриила. Будучи родом из греков, митрополит знал о греческой колонии Одиссосе, которая в древности процветала на месте Хаджибея. Возможно, отсюда и возникло название славной Одессы.

Забегая далеко-далеко вперед, в двухтысячные годы, надо сказать, что Роман Веденяпин, по слухам, сделал попытку оставить мирскую жизнь, и подался было на Соловки. Подвизался год или два в монастыре трудником. Его духовник – монах поведал еще одну возможную версию возникновения названия города Одессы, связанную с «Третьим Спасом» – ликом Христа, писаном на холсте. Выяснилось это обстоятельство 16 августа по старому стилю, 29-ого по новому в 2014 году, в день перенесения из города Едессы в Константинополь Нерукотворного Образа Иисуса Христа в 944 году. Едесса в те достопамятные времена была столицей Древней Македонии.

В наши дни ХХ века жил когда-то близ Ланжероновской улицы далекий потомок греческих беженцев с Едессы, скромный осветитель киностудии – Коля, со странной, искаженной, похожей на молдавскую или румынскую, фамилией Родокан. Если внимательно перелистать документы городского архива, как это в начале двухтысячных удалось сделать Веденяпину, то фамилия Родокан – оказалась урезанной советским паспортным столом известной фамилией Родоканаки, о которой было упомянуто в начале повествования. В 90-е годы прошлого столетия слова скромного Коли Родокана, что его предки были родом из Едессы, воспринимались как шутка или бахвальство и не брались во внимание.

Исторической справедливости ради, оказывается, греки-прародители Коли действительно бежали от турок в Афины в 1389 году при обороне города Едессы под руководством монаха Серафима, разбогатели в 1800-х годах в Одессе, но к началу ХХ-ого века потомки растранжирили всё наследство зачинателя торгового клана Федора Родоканаки. Сам Коля трагически погиб в 2014 году при пожаре в Доме Профсоюзов на одесском Куликовом поле. Хотя его родная, старшая сестра впоследствии скрывала, по неизвестным причинам, этот факт и утверждала, что ее брат умер от передозировки наркотиками.

В благодатные времена вторичного расцвета одесской киностудии в «перестроечные» годы осветитель Коля Родокан выпивал, но в наркомании замечен не был. Актер Веденяпин мог лично это подтвердить. Сам неоднократно составлял компанию «по выпивону» с радушными осветителями в их уютном особнячке на территории студии. Вот такие метаморфозы судеб некоторых реальных прототипов персонажей данной повести.

Трудник Веденяпин, к слову сказать, не выдержал аскетичной монастырской жизни Соловков и сбежал с острова на туристическом теплоходе, вернулся к мирской, безобразной, разгульной и разрушительной актерской житухе вольного художника.

Вернемся в лихие девяностые двадцатого века, когда Рома Веденяпин вел беспутную, но творческую жизнь. Кривая его судьбы выталкивала из бытовой трясины, пыталась вынести фигляра на совершенно иную, глубокую и серьезную актерскую, возможно, и писательскую стезю.

Когда начинаешь уважать историю Отечества, воспринимать как свою собственную, начинаешь ее понимать и принимать в самых потаенных уголках своей души, – проникаешься этой самой историей, будто реальностью, прожитой самим в иной жизни.

Случайное совпадение, что Веденяпин именно в Одессе прочел строки о своем возможном далеком предке, необычайно вдохновило актера на дальнейшую, более глубокую работу над образом господина Шацкого. Творческому куражу Романа не было предела. Но это не выглядело примитивным комикованием. Была серьезная проработка образа и роли.

Режиссер фильма, пенсионер из старожилов одесской киностудии, поначалу воспротивился наглому «искажению» сценария «москалём» и был весьма недоволен каждым новым штрихом в образе Шацкого. Не переснимать же, в самом деле, первые эпизоды фильма из-за того, что филер, романтик, историк Шацкий из заштатного, скучного скромняги – бухгалтера вдруг превратился про ходу действия в трогательную и смешную пародию на преподавателя Ришельевского лицея времен порто-франко Одессы44
  Режим беспошлинной торговли был установлен Указом Александра I в 1817 году.


[Закрыть].

Генеральный продюсер Берестов, теневой бизнесмен с отменным чувством юмора, неожиданно для всей съемочной группы нашел идею Веденяпина по расцвечиванию образа господина Шацкого занятной и великодушно разрешил продолжать съемки, не смотря на откровенные паясничания Ромы. Нудная детективная мелодрама выруливала в криминальную комедию.

Осветители откровенно хохотали, когда телохранители мусорщика Гриши вышвыривали профессора в кусты, дабы архивная крыса не мешала свиданию возлюбленных. Упертый живчик Шацкий поднимался на ноги с витиеватой, но гордой фразой, типа, «милостивые государи, я не бретер и не ищу никого провокировать, но сделайте честь разменять со мной пару пуль…». И швырял лайковую перчатку в лицо наследника мусорного патрона бандитской Одессы. Чтобы перчатка долетела и попала по назначению, Роман на втором дубле подсыпал внутрь щебёнку. После меткого и болезненного попадания тяжелым снарядом в лицо партнера Веденяпин – Шацкий с достоинством заявил: «Извольте, сударь, драться на шести шагах расстояния…».

На съемочной площадке, при таком удачном дубле, давились от смеха все, даже мрачный режиссер, оценивший комический талант актера. В обмороке лежала одна лишь сценариня, у которой окончательно и бесповоротно разрушили тягучую и слезливую мелодраму.

На третьем дубле разбили перчаткой со щебнем нос исполнителю роли Фишберга. Съемки прервали. Впервые за две недели кинематографических трудов объявили выходной.

Чтоб не вызвать нареканий начальства своей безумной выходкой и травмой партнера, Роман, не снимая игрового костюма, шитого под сюртук коллежского асессора, сбежал со двора киностудии и удалился в город, чтобы попить пивка в гордом одиночестве.

Проникновение

Веденяпин намеревался расслабиться за пару дней, подавить в себе чувства бездарности, неудачника и лишнего на чужом празднике жизни. Весь лихой актерский кураж на съемочной площадке давался с большим трудом и требовал непомерных затрат нервной энергии. Организм, за пятнадцать зрелых лет отравленный спиртным, и душа, растревоженная подзабытым талантом фиглярства, требовали испить не дешевой сивухи местного разлива, не портвейна в «три семерки» – традиционного пойла вольных художников, не палёной водки «в три наката без закуски», а приятного, охлажденного украинского пивка «оболонь». Выпить неторопливо и культурно, сидя в бархатных ресторанных креслах, не переминаясь с ноги на ногу у столика-грибка в забегаловке «Кавказ» близ киностудии, где готовили вкусное, наваристое харчо, лобио и хинкали, но посетители неловко мостились на неудобных насестах высоких столиков или уныло топтались рядом.

Роман решил потратить последние деньги «с толком и с оттяжкой», в приятных прогулках под каштанами и акациями любимой и неповторимой Одессы. Актер планировал растянуть удовольствие: попить пиво в парке на Дерибасовской, затем на Морвокзале, любуясь красотами порта и «гривастого» прибоя на дамбе Воронцовского маяка. Пивную прогулку он намеревался усилить рюмочкой ледяной водочки в баре гостиницы «Красная», что на Пушкинской. Завершить вояж хотелось в новом пивном баре на Большой Арнаутской, где по сносной цене давали свежих, вареных раков. Таков был оптимистичный план загулявшего актера.

В начале 90-х годов прошлого столетия Одесса оживала после советского застоя. Вернулись вывески со старинными названиями улиц. Вновь явились Ланжероновская и Ришельевская, Греческая и Екатерининская. В кафе у Фанкони прилично, вкусно и недорого кормили. На книжных развалах в парке при Дерибасовской можно было купить четырехтомник Бунина, редкие книги русских классиков, сборник стихов «Нерв» Высоцкого.

Для покупки продуктов к зарплате сотрудникам киностудии выдавали талоны. Это нисколько не мешало чувствовать себя свободным и уверенным в ближайшем будущем, при наличии, разумеется, достаточного количества денег в любой валюте. Евро, напомним, тогда еще не родился.

Монетный двор Одессы выпускал в те времена фальшивые купюры и монеты, разумеется, в шутку. Можно было купить на сувениры: «черную сотню», «один ельцин», «три шишлинга», «залатой дюкат» и многое забавное другое. Что лишний раз напоминало туристам и заезжим гастролерам: Одесса – особый город есть и будет. Выделялась эта «жемчужина у моря» своей самобытностью в Советском Союзе, и продолжала выделяться своей уникальностью даже с началом становления «самостийной, жовто-блокитной» Украйны, задолго до всяческих «цветных» революций и «майдановых» потрясений.

Веденяпин хотя и обрел чувство легкого душевного равновесия в тот вечер, но ощущал себя в Одессе одиноким, брошенным на произвол судьбы странником. Угнетающим смятением накрывала его намеренно громкая украинская речь на Дерибасовской и Ришельевской, гортанная ругань и склоки торговцев на знаменитом Привозе. На улице все еще Баранова, что у банно-прачечного комбината, задиристые продавцы магазина «Продукты» раскусили в Веденяпине приезжего.

– Ой, же ж, тольки вот не надо!.. не надо прикидываться одесситом з вашим веселым акцентом и талонами на продухты!.. По вашей кислой физии, странный ви товарищ, сразу видать, щё ви самый щё ни на есть залетный москаль, – громко и возмущенно заорала толстая, прозорливая торговка за прилавком, когда Рома попытался расспросить о сортах украинского «пивняка» и неосторожно поинтересоваться, не кислый ли напиток.

– Щё ви такое говорите?! Какое кислый?! – возмутилась торговка. – Усё натуральное с солоду. Тю!.. И щё ж за такая на вам смешная одёжа? Це с Привоза али ж с барахольной Молдаванки, не пойму? Такие лапсердаки не видали в Одессе с времен Япончика… И щё ви стоите в ём красуетесь, как Гоголь с Пересыпи?! Берите щё пожелаете, и ходите себе стороной… Или же не берите, и ходите дальше, как хотите, гражданин великий москаль! Щё б ви сдохли усе!..

Обиженный враждебным приемом, пасмурный Веденяпин уходил с парочкой бутылок пива купленной «оболони». Продавщица насмешливо заявила для подруги, крикнув вдогонку:

– Не-не, ви гляньте, москаль-то вырядился!.. Такое мой дедушка не носил до семнадцатом году! Чтоб им усем пусто было москалям поганим!..

– Бендеровка! – не сдержался и выкрикнул Рома в дверях магазина. – Щё б те ни в жись долларов не видать!..

– Щёооо?! – заорала торговка, но «москаль» уже сбежал за угол дома, прошелся через дворы и выполз обратно к парку с памятником генерал-губернатору графу Воронцову. Веденяпин поуспокоился, присел на скамеечку, выпил бутылочку пивка в грустном одиночестве. Тогда еще это можно было сделать в парке, чтоб вы знали, и не нарваться на неприветливых одесситов или полицию, в натовском обмундировании.

Тогда вам, граждане, не сейчас, не мирная оккупация Одессы демократией Европы и Америки. Тогда еще было время, более или менее, спокойное. Люди кино дружили, вопреки национальному признаку будущей вражды и разобщения.

С испорченным настроением столичный актер передохнул в скверике, припрятал бутылочку с пивом в пакет и отправился обратным трамваем в студийную гостиницу, в надежде на дружескую беседу с коллегами. Пивная на Большой Арнаутской откладывалась на завтра.

На Французском, вернее, пока еще Пролетарском бульваре, трамвайчик прозвенел мимо завода шампанских вин «имени» режиссера Ашкенази, как в шутку льстили киношники своему коллеге. С этими чудесными звоночками для подвыпившего Веденяпина наступило вдруг полное умственное отрезвление и благотворно не проходило последующие несколько дней.

После мелодичных перезвонов у актера неприятно зашумело в ушах, как это бывает перед помутнением сознания в больнице, когда медсестра с жутким треском разрываемой ткани вонзает толстенную иглу в твою вену. Реальные звуки отдалились в пространстве. При такой явной слуховой галлюцинации Рома забеспокоился. На повторный перезвон обернулся к окну, и приметил, как по ходу движения по тротуару проскользнула дама в старинном кринолине XIX века и приветливо взмахнула во след трамваю веером из страусовых перьев. В ярких сполохах солнечных лучей дама вспыхивала на мгновение искорками всех своих драгоценностей, шитых золотом одежд и тут же исчезала, переходя в густую тень зеленых кустов и шатров акаций. Для впечатлительного актера это явление показалось изумительным призраком из прошлого, сюрреализмом.

Роман поспешно сошел на остановке, желая познакомиться с прекрасной дамой. Он разумно рассудил, что приятная зрительная галлюцинация, скорее всего, связана с актерскими пробами для исторического фильма, но никак ни с его видениями по случаю выпивки и сильным мозговым внедрением в ту далекую историческую эпоху, благодаря историку Скальковскому…

Когда крепость Хаджибей, будущая неповторимая Одесса, начала «произрастать по генеральному плану Франца де – Волана, утвержденному… императрицей Екатериной II, – Большим молом, малым жете – гаванью для гребных судов, эллингами, верфью для починки казенных судов, двумя пристанями с набережною для удобного приставанья купеческих кораблей, двумя церквями во имя святого Николая и святой Екатерины». И многим, многим другим, что громоздилось цитатами и фактами в беспокойном, воспаленном мозгу Веденяпина грудой архивных фолиантов на пыльном, захламленном чердаке.

Воображение сильнее разума. Не смотря на все ухищрения психиатров, сие философское понятие не поддается анализу. Что есть воображение? Жизненный опыт, усиленный разумом? Или, быть может, воспоминания человеческой души неких иных жизней?..

Впрочем, стоит ли так усложнять повествование. Уговоримся, что воображение – это игра разума и не всегда больная. И отправимся к новым приключениям по воле разума.

Прогретый воздух был настолько плотным и тяжелым, что лучи солнца нарезали его ломтями, ослепительный кусок чередовался с тёмным, теневым.

Роман Веденяпин, взбудораженный собственной мозговой метаморфозой, с «Историей города Одесса» подмышкой догнал на бульваре гуляющую даму в кринолине и на правах костюмного персонажа, практически, из той же самой эпохи, без лишних церемоний представился:

– Шацкий. Дмитрий Александрович, действительный статский советник, историк. К вашим услугам, мадемуазель.

Разряженная, напомаженная, напудренная дама кокетливо прикрыла утонченное личико перьями веера, взглянула проникновенно влажным взглядом искрящихся глаз на наглого незнакомца, промолчала и продолжила свой путь.

Роман был не из тех мужчин, кто, при своей невыразительной внешности, быстро и бесповоротно сдаются. Он скорым шагом обогнал даму и решительно преградил ей путь. Остановился с намерением узнать у таинственной незнакомки, по какому поводу та, в одиночестве, вдали от театров и киностудий, гуляет в таком вычурном, дорогущем наряде из шелков, парчи и батиста, цена которому по нынешним меркам тысяч десять – пятнадцать заморских долларов.

Да-да, господа, вы не ослышались. На даме был настоящий, не бутафорский наряд дворянки. Опытный Веденяпин занимался в юности фарцой и безошибочно определил, по красоте и ладности покроя, по изяществу прошитых золотом складок, дорогущий антикварный костюм. Но главное, на даме были подлинные драгоценности, изумруды и бриллианты и сияли невероятным блеском граней ожерелья на пышной груди красавицы, в ушах – тяжелыми серьгами, на тонких изящных пальцах – кольцами и перстнями.

– Позвольте, сударыня, побеспокоить вас, поскольку имею крайний интерес, – весьма вычурно и настойчиво заявил Роман, продолжая свой путь спиной вперед. Дама не собиралась останавливаться.

– С какого такого спектакля изволите вы гулять, не сдав в костюмёрную сего изумительного наряда? – куражился актер. – Позвольте, – угадаю? Вы проходили кинопробы на роль королевы Марии Антуанетты? Или же авантюристки госпожи де Ла Мот, сообщницы великого авантюриста Калиостро?.. Неужели, на студии готовят к съемкам еще одну историческую фильму, и мне о том ничего неведомо?.. Хотел бы рядом с вами, сударыня, хотя б на эпизод, заполучить роль мальчика на побегушках, – заговорил Роман почти поэтическим слогом.

Восхищенный красотой девушки (напудренной даме, при ближайшем рассмотрении, оказалось никак не более двадцати лет), Веденяпин вознамерился познакомиться с «прелестницей». Но упорно, несколько угрюмо и, главное, с чувством собственного достоинства прогуливалась по брусчатке все еще Пролетарского бульвара в пышном платье времен наполеоновских войн.

Подвыпивший Рома готов был поверить, что перед ним видение из XIX-ого века. Но в следующее мгновение дама сбросила восковую невозмутимость, по-девчоночьи хохотнула и легонько треснула наглого ухажера сложенным веером по лбу. Этот легкий удар веером… даже не удар – прикосновение пронзило его разрядом статического электричества с головы до пят. Пока актер приходил в себя от реальности происходящего, девушка мило улыбнулась сквозь перья вновь распущенного веера и с опаской оглянулась. На бульваре с визгами шин по брусчатке притормозила кавалькада белых иномарок, украшенных цветами, разноцветными лентами и свадебными кольцами. Истошно загудели клаксоны. Заорала из машин пьяная компания.

– Вооооона!

– Держи бегляшку!

– Я вас умоляю! Я ж сразу сказав: никто ничего не воровал!

– Сама сбёгла, негодяйка!

– Позорно сбёгла с-под венца!

– А ну, стой!..

Из первой, длиннющей, как железнодорожный вагон, иномарки с кольцами на крыше вывалился потный, грузный толстяк в раздерганном черном фраке и сбитом на бок галстуке, грубо, небрежно и бесцеремонно схватил нарядную девушку пальцами за скулы и развернул лицом к себе.

– Еще раз сбежишь, тварь, – прошипел он, – убью!

На правах, вероятно, законного мужа зажал молоденькую супругу в объятьях и принялся пухлыми губами слюнявить ее шею, грудь под вопли «горько!» всей подгулявшей компании.

Изящная девушка в кринолине болезненно морщилась, извивалась гибким телом под медвежьим напором и ласками супруга, вяло отпихивалась, смущенно поглядывала в сторону оторопевшего Веденяпина. Беглянку, как щенка за шею, головой вперед запихнули в головную машину. Из этого белого низкого фургона, напоминавшего гигантский гроб, украшенный цветами, выскочили пьяные друзья жениха, с воплями «куда пропал, дурила?!», подхватили ошалевшего Рому под руки, на ходу втиснули в машину.

В пьяной вакханалии Веденяпин с удивлением отметил, что вся компания была разодета в дорогущие фраки, цилиндры и кафтаны, расшитые золотом. В конце тоннеля лимузина у кабины водителя пьяный жених завалил на пол и душил поцелуями и объятиями свою суженую. Веденяпин ненароком подумал, что жених весьма похож на увальня Роберта Воротова, второго оператора фильма. Неуемный верзила Роба так же лез к симпатичным дамам при первой же встрече со слюнявыми поцелуями и обниманиями, чем отпугивал невероятно.

Ошалевшего Веденяпина с головой облили пенным теплым шампанским, облобызали и сунули фужер с бурным напитком. На этом аналитические способности актера закончились, начался безмерный выпивон всего подряд, что предлагала щедрая и разнузданная компания: шипучего «шампуня», жгучей водки и благородного горячительного коньяка. Бурное веселье продолжалось по раскачивания люльки лимузина в движении по улочкам Одессы.

– За здоровье молодых! – гаркнули зычным голосом, вероятно, в тысячный раз. Оригинальный тост поддержали общим восторженным воплем. На некоторое время Веденяпин забылся в приятной истоме тела и мозгов в этой чуждой, но дружелюбной куче-мале накрахмаленных рубашек, шифоновых и шелковых платьев, скрипучих капроновых чулок, что оказывались у него под носом с самых невероятных изгибах женских бедер, икроножных мышц и даже изящных девичьих пяточек. Погребенный под костюмным завалом, укрытый парфюмным душистым облаком, актер не просто забылся, он заснул.

В состоянии жуткого похмелья, с дикой головной болью, несчастный Рома очнулся поздним вечером. Дырявый чернильный небосклон колок глаза мерцанием звезд, давил удушливой влажностью, навалившись черными кронами дерев. Тряпичной куклой валялся столичный актер в кустах, на газоне улицы Энгельса, что у парка Шевченко, с бутылкой недопитого шампанского в руке, в растерзанном сюртуке, словно его, на скорую руку обыскали «гоп-стопники», оторвав несколько пуговиц на память. Что, впрочем, вполне вероятно, при старых-то воровских традициях Одессы. Репринтное издание «Истории» Скальковского, с синими раскинутыми, перемятыми страницами, будто сломанными перьями птицы, на счастье, валялось рядом.

В тот поздний вечер, призраком дворянки в кринолине, пред туманным взором Веденяпина вновь явилась очаровательная девушка, подтверждая не вполне бредовую ситуацию похмельной абстиненции. Видение чудесной дамы проплыло совсем рядом по тротуару, волоча за собой душистый шлейф аромата французских духов и сброшенный с плеча газовый розовый шарф. Мало того, девушка наклонилась к сидящему в траве, в позе киргиза, беспомощному актеру и милосердно поинтересовалась:

– Вам плохо?!

Тут же ее одернул грозный окрик толстомордого супруга из-под арки ближайшего дома:

– Куда опять, идиотка?! Сбежать задумала?! А ну, вернись, тварь!.. Но ты у меня дождессся!..

Веденяпин немощно ссутулился на эти матерные окрики, которые могли относиться к нему самому, пьяному, растерзанному, разобранному, но никак не к милой девушке, в образе костюмированной красавицы XIX века.

– Пьяная скотина! Завтра ноги мне будешь лизать! Урод! Ненавижу!.. – зловеще прошипело видение юной дамы в сиреневом кринолине, послушно перешло улицу и удалилось в сумрак под арку старинного дома.

– М-меня?! Н-ненавидеть?! За что?! – возмутился Веденяпин, но пока с трудом поднимался на ноги, вечерняя улица оказалась безлюдной. Актер покачался на ватных, подгибающихся ногах, оглянулся по сторонам, более уверенно перешел через улицу, отчетливо запомнил номер дома, небольшую гипсовую маску женского лика над аркой и окном под теремом фасадного помпеза. Прошелся в колодце одесского двора, но красавицу из позапрошлого века не нашел. Лишь где-то глубоко во дворах из распахнутых окон доносилась громкая танцевальная музыка в силе «диско» и разгульный гогот подгулявшей компании.

Удрученный тяжким, похмельным состоянием, невероятными «глюками», как ему казалось, на грани бреда, – Веденяпин вернулся в гостиницу «Экран». Избегая встреч со знакомыми и коллегами, он не воспользовался лифтом, прокрался по лестнице в свой номер, упал одетым на развороченную постель и провалился в тяжкий, удушливый сон.

Ранним утром Веденяпин бодрячком опохмелился в буфете гостиницы. С утра «киношникам» не наливали, но Рома выклянчил у сварливой буфетчицы стаканчик прохладной водочки, закусил плавленым сырком «Дружба». Воспрял духом и плотью. Ничего более приятного блаженной невесомости, после разлившейся по всему телу теплоты, актер потом долго не испытывал.

Странную метаморфозу с изящной дамой в кринолине и ее безобразного, грубого, жирного супруга Роман уверенно отнес к галлюцинациям организма, отравленного спиртным. Но отвратительные фразы в мужском исполнении, типа, «тварь!», «идиотка!», и женские шипящие ответы: «скотина!», «урод!», «ненавижу!», – всё еще болезненно стучали молоточком в воспаленном сознании Веденяпина, будто доносились из другого измерения, параллельного мира грязной бытовухи и чудовищных семейных отношений.

Исторического сюртука актер не снял, расправил, по возможности, складки на брюках, аккуратно перевязал ленточный «галстух» на несвежей белой рубашке с воротником – стоечкой и… отправился на прогулку по Одессе в надежде еще раз встретиться с красавицей в кринолине, чтобы ночное видение обрело дневную плоть.

В тот день актер отмечал на своем пути всяческие исторические странности, словно выключился из современности и плыл в некоем поэтическом эфире. В задумчивости набрел он на два звена трамвайных рельс, как выяснилось позже, рельс для конки55
  Городская железная дорога, по которой вагончики с пассажирами тянули запряженные лошади.


[Закрыть], что перечеркнули поперек Пушкинскую до начала Дерибасовской. Веденяпина это обстоятельство нисколько не удивило. Он находил тому вполне логичное объяснение:

– Рельсы, господа, оставили, чтобы добраться с одной стороны Пушкинской до другой. Разумеется, на конке, – пояснил Роман глуховатому старичку-пенсионеру. Тот тоже с интересом приостановился перед звеном рельс, закатанных в горячий асфальт.

– Та шо ви такое говорите?! – восхитился старый одессит. – Та ни може такого быти?! Как же я сам не дотумкав до такой приятной подробности?.. Хожу тут рядом полвека…

Никто из других прохожих шутку не оценил. Туристы, случайные прохожие, одесситы, озабоченные наплывом чужаков, торопливо проходили мимо.

Актер путешествовал по Одессе в гордом одиночестве и всё глубже погружался в историю, выхватывал взглядом архитектурные раритеты, что сохранились в потаенных уголках портового города. Под низким балконом двухэтажного уютного домика по Греческой улице он безошибочно угадал в каменных столбиках с круговыми желобками у вершинок – старинные коновязи. В стародавние времена кавалеры могли привязать скакунов под балконом «дамы сердца» и тут же с седла забраться в спальню к возлюбленной. Удобно, практично, романтично.

Услышав перестук конских копыт по брусчатке, Веденяпин перегнулся через перила моста. Его взору сначала явился на внешней стороне чугунных перил моста густо закрашенный черной краской двуглавый орел. Затем внизу, по спуску Кангуна проследовала изящная, сверкающая лаком и золоченым декором карета, запряженная парой пегих66
  Пегая масть лошади – присутствие в окрасе белых пятен.


[Закрыть] лошадей.

Романа это обыденное явление оставило спокойным и рассудительным. Похоже, деловые одесситы катали в антикварных каретах отдыхающих и туристов. Но состояние отрешенности от реальности у впечатлительного актера усиливалось.

Разбередила фантазию и «добила» приятными совпадениями романтичного Веденяпина женская старомодная туфелька на каменном крыльце старинного особняка – дома купца Маргулиса.

Роман запомнил этот особняк, расположенный едва ли ни на самой высокой точке города, в экскурсии по Одессе, что провела для него обаятельная одесситка Светлана Темикова, встреченная им случайно на круизном теплоходе в середине 80-х годов прошлого столетия. Веденяпин тогда впервые в жизни попал в Одессу. На последние деньги Рома отправился в одинокий вояж по морю из Новороссийска, где находился на съемках фильма. Отправился только для того, чтобы посетить замечательный город.

Заботливая, приветливая Светлана устроила бродягу Веденяпина в спортивную гостиницу при стадионе и на следующий день провела потрясающую экскурсию. Лучшего гида в своей жизни Роман никогда не встречал. Светлана поведала много интересного «за Одессу» и завершила экскурсию фразой в стиле коренной одесситки на этом самом месте:

– Когда одесситы хотели кому-нибудь выразить свое презрение, они говорили: да, плевать я на тебя хотел с дома Маргулиса.

То есть, с самого высокого места в городе.

На крыльце дома Маргулиса стояла изящная, но поношенная женская туфелька с фигурной медной пряжкой, если не XIX века, то начала века двадцатого совершенно точно. Роман, бывалый фарцовщик, мог безошибочно это определить. Что означали сии занимательные символы и знаки, увиденные им в тот день, Веденяпин задумываться не стал, сунул туфельку в желтый пакет «Camel», что всегда таскал с собой в кармане на случай внезапных покупок, и развернул своей променад в обратную сторону.

Судьба, что называется, вела. Он вспомнил о призраке дамы в нежно сиреневом кринолине, вспомнил номер дома по улице Энгельса, под аркой которого красавица исчезла. В пост-похмельном тумане сознания романтичный актер Веденяпин никак не хотел отказываться от образа призрака, чудесного видения юной дамы. Хотя в мозг неуспокоенного сценариста всё отчетливее продалбливались к реальности того свадебного вечера грубые окрики толстяка, обращенные к милой даме в кринолине: «тварь!», «дура!», «идиотка!», что Роман расслышал даже в лимузине за дикими воплями пьянющей компании. Судя по размаху веселья, костюмированному балу, дорогущим одеждам гуляющих, по грандиозной свадебной кавалькаде иномарок, девушка решила выйти замуж за состоятельного, слюнявого урода из знатного одесского рода. Семейная жизнь такой пары едва ли будет долгой и наполненной миром, согласием и гармонией.

Роман вернулся к парку Шевченко, на улицу, где когда-то проживала и Светлана Темикова. Быть может, проживает до сих пор. Но Светлана была замужем. И в те далекие времена, первого своего романтического вояжа в Одессу, Роман не стал испытывать женскую верность, остался галантным кавалером, весьма благодарным за чудесные вечера в кругу одесситов: и в баре «Вечерняя Одесса», и на квартире философа и художника Юрия Боральчука.