Текст книги "Русские непобедимы. Главные сражения нашей истории"

Андрей Самохин. Дух против газа («Атака мертвецов»)

Легендарных событий в нашей истории не счесть. Многие из них становились таковыми благодаря летописцам и интерпретаторам, которые несколько приукрашивали отдельные факты и эпизоды. Другие не нуждались в этом вовсе, поражая достоверными подробностями не только тех, кто жил в незапамятные времена, но и все последующие поколения. Именно такой былью-легендой, известной под названием «Атака мертвецов», стала беспримерная штыковая контратака русских воинов, пострадавших от вражеского хлора при обороне крепости Осовец, 6 августа (н. ст.) 1915 года.

Ситуации, в которых русским ничего не оставалось, кроме как умереть или сдаться на милость неприятеля, но они поднимались и шли «в последний смертный бой», бывали в истории много раз и до сражения при Осовце, и после него. В этом смысле поучительна древняя легенда о Евпатии Коловрате. С малым отрядом он нагнал уходившую из сожженной Рязани орду Бату-хана и отомстил за родной город, изрубив множество татар, прежде чем погибнуть. Страх на какое-то время сковал врагов, решивших, что им мстят мертвые рязанцы.

Такой же ужас обуял уйгуров Батыя (хотели одним туменом взять Смоленск), когда в их лагерь ночью ворвался дивный всадник на белом коне. С горсткой смолян-храбрецов тот крошил пришельцев направо и налево. На рассвете в буквальном смысле лишился головы, но поднял ее и, держа в руках, пошел к городским воротам, где наконец упал замертво. Степняки сняли осаду и ушли от страшного места прочь, а легендарный воин с тех пор изображается на иконах как святой Меркурий Смоленский.

Защитников Осовца на святых образах не писали, однако враги бежали от этих героев, испытывая схожие чувства.

«Там, где миру конец, стоит крепость Осовец, там страшнейшие болота, немцам лезть в них неохота», – распевали ратники русского ополчения, находившиеся там вместе с гарнизоном 226-го пехотного Землянского полка под командованием генерал-лейтенанта Николая Бржозовского. Всех вместе – чуть больше 700 человек.

Немцам лезть туда, может, и не хотелось, однако нужно было позарез, ведь эта старая крепостишка в излучине реки Бобр прикрывала железную дорогу и шоссе на Белосток, а вместе с тем – стратегическое направление на Петербург. Обойти ее болотами было практически невозможно. Вот и подступили к ней германские части уже в сентябре 1914-го. Передовые траншеи попытались атаковать наскоком, подкрепив свой натиск шестьюдесятью штурмовыми орудиями (калибром до 203 мм). Однако старенькие крепостные пушки 1877 года дали германцам укорот, а две наши фланговые атаки отбросили их с большими потерями на исходные позиции.

Лишь в феврале 1915-го немцы решились на второй штурм. После шести дней боев их войскам удалось занять первый рубеж обороны, что позволило эффективно задействовать тяжелую артиллерию. Мортиры «Шкода» (305 мм) и знаменитые монстры «Большие Берты» (420 мм) выпустили по Осовцу более 200 тысяч (!) крупнокалиберных снарядов. Свидетели описывали форменный ад: вся крепость была в плотном дыму, из него рвались к небу чудовищные языки пламени, земля дрожала как при землетрясении, столбы песка, глины, воды и целые деревья летели ввысь. Несмотря на это, подавить артиллерию крепости не удалось. Она продолжила отвечать, да так удачно, что вывела из строя немало дорогостоящих «Берт». Немцы вновь откатились и начали готовиться к следующему штурму еще серьезнее.

Год одна тысяча девятьсот пятнадцатый оказался для Антанты и для России очень тяжелым. Победы над австрийцами в Галиции сменились локальными, но ощутимыми поражениями от германцев. После Горлицкого прорыва Августа фон Макензена противник начал вытеснять наши войска из Польши. К середине лета все достижения 1914-го сошли на нет. При многократном преимуществе австро-германских частей в артиллерии, особенно тяжелой, русскую армию ослабил снарядный голод: на десять выстрелов неприятеля отвечали одним.

В этой ситуации 11-я ландверная дивизия готовила новый штурм – с жестоким сюрпризом, газовой атакой. Впервые снаряды Таппена со слезоточивым газом враг применил как раз против русских – еще в январе 1915-го, в сражении у Болимова, правда, без особого эффекта. В апреле последовала знаменитая атака на Ипре, на позиции французов. Немцы выпустили уже хлор, который при попутном ветре убил множество солдат. Стало ли это уроком для российского командования?

Однозначно на этот вопрос не ответишь. В конце весны на фронт начали поступать пошитые в артелях «на коленке», по заказу Земгора, марлевые маски, которые неплотно прилегали к лицу. Более того, пропитка раствором гипосульфита давала вторичные отравления, вследствие чего «средства защиты» нужно было постоянно смачивать. Да и было их слишком мало. Русские офицеры и солдаты не осознавали смертельной опасности «немецкой вонючки», посмеивались над ней. Массового производства достаточно эффективных респираторов, как у французов, Россия не наладила, а великий химик Николай Зелинский разработал свой противогаз (на основе активированного угля) лишь в июне 1915-го. Поэтому то, что произошло 24 июля (6 августа), оказалось неожиданным и смертельным для многих защитников крепости Осовец.

Подробности третьего штурма стали известны лишь в 1939 году из книги «Борьба за Осовец» («Воениздат»), написанной непосредственным участником боев, получившим в них газовое отравление и ставшим позже начальником кафедры Военно-инженерной академии РККА Сергеем Хмельковым. Именно в этой книге впервые появилось крылатое выражение «Атака мертвецов».

Как неприятель использовал данный вид химоружия? Хлор сжатым воздухом выбрасывался из баллонов и формировал плотное зеленоватое облако, которое в сторону позиций противника гнал ветер. Его под Осовцом немцам пришлось ждать в полной боеготовности более десяти дней. В четырех местах было сосредоточено 30 газовых батарей – примерно по 10–12 баллонов в каждой. В «Дневнике боевых действий 226-го пехотного Землянского полка» на сей счет записано: «Около 4 часов утра немцы выпустили целое облако удушливых газов и под прикрытием их густыми цепями повели энергичное наступление».

За сухими строчками военного отчета – ужасная реальность. На Сосненских позициях в это время находилось девять русских рот, из них пять регулярных и четыре – ополчения. Против этих подразделений противник сосредоточил двенадцать батальонов 11-й ландверной дивизии, позади находились еще шесть. Атаку сопровождали 24–30 осадных орудий, стрелявших как обычными, так и химическими снарядами. Но наибольший смертоносный эффект произвело зеленое удушливое облако шириной в 2 км и высотой до 15 метров, достигшее русских позиций всего за четверть часа. Мокрые тряпки, марлевые повязки – все было бесполезно. Державшие оборону в низине 9-я, 10-я и 11-я роты практически полностью погибли, на местах повыше также умирали в страшных мучениях.

Хлор сохранял поражающее действие на расстоянии до 12 км и на 12-метровой высоте. «Все живое на открытом воздухе на плацдарме крепости было отравлено насмерть, – вспоминал участник обороны. – Вся зелень в крепости и в ближайшем районе по пути движения газов была уничтожена, листья на деревьях пожелтели, свернулись и опали, трава почернела и легла на землю, лепестки цветов облетели». В ближайших к Осовцу деревнях тяжело отравились 18 человек, пострадал домашний скот. Люди внутри крепостных помещений выжили благодаря тому, что завесили окна и двери мокрыми полотнищами. Уцелели и те, кто находился в резерве, на возвышенности: ядовитое облако задело их лишь краем.

Русская артиллерия молчала, и воодушевленные этим боши пошли брать крепость, уверившись в том, что все ее защитники мертвы или уж, вне всякого сомнения, полностью деморализованы. Так происходило при химических атаках в иных странах, с другими армиями, но не зря считается, что именно в этой битве родилось знаменитое выражение «Русские не сдаются!».

Легко заняв две первые линии обороны, где оставались лишь мертвые в причудливых позах, немцы так увлеклись, что до сотни человек попали под остатки своего же облака и выбыли из строя. А дальше уже для них начались неожиданности. Пострадавший от газа, но стойкий духом пулеметчик умудрился оттащить свое орудие назад и закрепиться во фланговой траншее. Герой, прежде чем умер, выпустил во врагов две ленты патронов, покрыв все пространство перед собой трупами. Озверевшие фрицы изрубили его на куски.

Так или иначе, германские части продвигались вперед и подошли к Рудскому мосту. Захвати они эту переправу, все русские оборонительные порядки были бы рассечены пополам, что означало бы падение Осовца.

Комендант крепости генерал-лейтенант Бржозовский отдал приказ контратаковать «всем, чем можно». Бросок 13-й роты на врага как раз и вошел в историю как «Атака мертвецов». Строго говоря, немца в тот день били в основном бойцы резерва, а те если и надышались хлором, то не так, как их товарищи в низине. Но не следует «развенчивать» героизм участников жестокой схватки, чем занимаются порой досужие любители фактологии. Да, в большинстве своем солдаты не были смертельно отравлены, и они не кричали «ура», «выплевывая на ходу остатки легких» (как писалось в некоторых статьях). И насчитывалось их не шесть десятков, а значительно больше. Но все они – люди великого русского духа.

Контратаку возглавил командир роты подпоручик Владимир Котлинский. Вместе с остатками своего подразделения он повел полуживых бойцов с химическими ожогами на лицах из других рот. «При дыхании вырывался хрип и кровавая пена из легких. Кожа на руках и лицах пузырилась… Тут начальник 2-го отдела обороны Осовца Свечников, сотрясаясь от жуткого кашля, прохрипел: «Други мои, не помирать же нам, как пруссакам-тараканам от потравы, покажем им, чтобы помнили вовек!» – вспоминал командир полуроты Алексей Лепешкин.

«Я не могу описать гнев и ярость, которые охватили наших солдат, когда они направились к своим отравителям. Тяжелые винтовки, пулеметы, тяжелая шрапнель не могли остановить натиск обезумевших солдат», – рассказал в газете «Псковская жизнь» в 1915 году другой выживший.

При поддержке артиллерии крепости ее защитники ворвались в первую линию траншей, забросав выходы гранатами. Ошалевшие, перепуганные яростью и самим видом «оживших русских» немцы пытались спастись, бросались на проволочные заграждения, где их кололи штыками страшные Иваны. В бою за линии укреплений был смертельно ранен Котлинский (представлен к ордену Святого Георгия посмертно).

К 11 часам стало ясно, что штурм врага отбит, удалось вернуть даже потерянные утром орудия и пулеметы. Военные историки бесстрастно сообщают: повтори германцы натиск, и крепость бы непременно пала – так мало сил и средств оставалось у защитников. Но немцы ни в тот день, ни в последующие недели не оправились – слишком уж страшным и значительным было то, с чем они столкнулись в Осовце.

Можно, конечно, счесть, что та локальная победа оказалась бесполезной, поскольку во время августовского наступления германцев эту крепость, как и многие другие, пришлось оставить, предварительно эвакуировав гарнизон и взорвав укрепления. Только бывает ли героизм напрасным? На скрижалях истории его высочайшие образцы остаются навсегда, и никакая газовая атака – ниспровергателей, хулителей да и просто неблагодарных потомков – им не страшна.

Игорь Немчинов. Жаркое лето генерала Брусилова (Брусиловский прорыв)

В мае 1916 года русская армия приступила к стратегической войсковой операции, впоследствии ставшей легендарной, именуемой у нас, как правило, Брусиловским прорывом. Она начиналась почти в полном соответствии с «национальными парадигмами» типа «пан или пропал», «грудь в крестах или голова в кустах», а завершилась… Итоги этого наступления, предпринятого Юго-Западным фронтом под командованием Алексея Брусилова, настолько неоднозначны, что до сих пор являются предметом жарких споров. Преимущественно – историко-политических.

Самая известная картина замечательного живописца Павла Рыженко называется «Стоход. Последний бой Лейб-Гвардии Преображенского полка». В центре полотна – три гвардейца, которые стоят во весь рост посреди поля битвы. На окружающем троицу пространстве видны груды мертвых тел, остатки проволочных заграждений, кайзеровские каски и прочие, ставшие уже «бесхозными», детали военной амуниции. Опрокинуто тяжелое орудие, сестра милосердия спасает чью-то жизнь… Чуть поодаль – устремившиеся в яростную атаку русские солдаты и офицеры. Место действия – вязкая, заболоченная пойма реки Стоход, что на Волыни. Время, судя по одежде преображенцев, – осень 1916-го, хотя то тут, то там все еще зеленеют куски изодранного травяного ковра. К этому моменту Брусиловский прорыв уже остановлен, а Российская империя, в предвкушении невиданной катастрофы, доживает последние месяцы своего существования…

«Сорвавшимся наступлением Каледина за Стоход и победой Лечицкого при Коломее кончается Четвертая Галицийская битва – славное Брусиловское наступление. В последних числах мая были разгромлены австро-венгерские армии – в двадцатых числах июня на полях Волыни были сокрушены отборные дивизии кайзера… За тридцать семь дней боя в наших руках осталось 272 000 пленных и 312 пушек… Россия никогда этого не забудет Алексею Алексеевичу Брусилову. Когда после несчастий пятнадцатого года самые мужественные пали духом, он один сохранил твердую веру в русского офицера и русского солдата, в славные русские войска. И войска отблагодарили полководца, навеки связав его имя с величайшей из своих побед», – так заканчивается одна из глав знаменитого труда «История русской армии», написанного эмигрантом-монархистом Антоном Керсновским. Несмотря на некоторую громоздкость цитаты, в ней емко и точно отражена суть прославленной операции Второй Отечественной войны, которую в советские годы историки называли, эдак пренебрежительно, «империалистической».

Генерал от артиллерии Брусилов принял командование Юго-Западным фронтом в марте 1916 года, незадолго до своего «именного» прорыва. Прежде на полях сражений Первой мировой он возглавлял 8-ю армию, поучаствовал с ней как в победоносных наступлениях начального периода, так и в последовавшем оставлении ранее завоеванных рубежей. Передал ее, пойдя на повышение, генералу от кавалерии, будущему атаману Войска Донского Алексею Каледину.

Что требовалось прорывать (или куда следовало прорываться)? По первоначальному стратегическому плану, разработанному Ставкой под руководством генерала Михаила Алексеева, ничто и никуда. 8-й, 11-й, 7-й и 9-й армиям ЮЗФ (в такой последовательности они располагались тогда с севера на юг на территории нынешней Западной Украины) была отведена сугубо второстепенная роль. По словам Керсновского, «Юго-Западному фронту надлежало открыть кампанию демонстрацией из Ровненского района. Решительное же наступление должно было состояться к северу от Полесья. Западному фронту предстояло нанести главный удар из Молодеченского района на Ошмяны и Вильну, Северному фронту – вспомогательный из Двинского района на Свенцяны. Эверту надлежало бить, Куропаткину – помогать, Брусилову – демонстрировать».

Однако «демонстрировать» он, генерал Брусилов, категорически отказался – в отличие от его тезок Эверта и Куропаткина, возглавлявших соответственно Западный и Северный фронты. Эти военачальники, деморализованные неудачами 1915 года, а также провалом предпринятого уже в марте 1916-го и принесшего колоссальные потери Нарочского наступления (в Белоруссии), вновь атаковать немцев и австрийцев в их максимально надежных укрытиях ни малейшей охоты не испытывали. Нежелание проявлялось подчас в таких формах, что впору было говорить о саботаже и предательстве (сегодня отдельные исследователи намекают на участие этих генералов в антигосударственном заговоре, на их тесную связь с англичанами и т. д.). Брусилов же объяснял поведение главнокомандующих соседними фронтами так: «Весь вопрос состоит в том, что Алексеев хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями…»

Таким образом, главный удар по врагу нанес именно Юго-Западный фронт. Прорывать же ему пришлось сверхмощную оборону, которую австро-венгры готовили в течение девяти месяцев.

«Неприятельские позиции были чрезвычайно сильно укреплены. По всему фронту они состояли не менее как из трех укрепленных полос в расстоянии друг от друга приблизительно от 3 до 5 верст. В свою очередь, каждая полоса состояла из нескольких линий окопов, не менее трех, и в расстоянии одна от другой от 150 до 300 шагов… Все окопы были выше роста человека, и везде в изобилии были построены тяжелые блиндажи, убежища, лисьи норы, гнезда для пулеметов, бойницы, козырьки и целая система многочисленных ходов сообщения для связи с тылом. Окопы были сооружены с таким расчетом, чтобы подступы к позициям обстреливались перекрестным ружейным и пулеметным огнем. Убежища были устроены чрезвычайно основательно, глубоко врыты в землю и укрывали людей не только от легких, но и от тяжелых артиллерийских снарядов… Каждая укрепленная полоса была основательно оплетена колючей проволокой: перед фронтом тянулась проволочная сеть, состоявшая из 19–21 ряда кольев. Местами таких полос было несколько в расстоянии 20–50 шагов одна от другой; некоторые ряды были оплетены столь толстой стальной проволокой, что ее нельзя было резать ножницами; на некоторых боевых участках через проволоку заграждений пропускался сильный переменный электрический ток высокого напряжения, в некоторых местах подвешены были бомбы, а во многих местах впереди первой полосы были заложены самовзрывающиеся фугасы», – рассказывал в своих мемуарах Алексей Брусилов.

Картину несколькими важными штрихами дополняет писатель-баталист Сергей Сергеев-Ценский: «Захваченный в первый день прорыва в плен венгерский офицер-наблюдатель держался на допросе самоуверенно и даже гордо. Попытка русских прорвать австро-германский фронт казалась ему мальчишеством. Он говорил убежденно:

– Наши позиции неприступны, и прорвать их невозможно. А если бы это вам удалось, тогда нам не остается ничего другого, как соорудить грандиозных размеров чугунную доску, водрузить ее на линии наших теперешних позиций и написать: «Эти позиции были взяты русскими. Завещаем всем – никогда и никому с ними не воевать!».

В общем, очередное самонадеянное упование в духе «Скорее небо упадет на землю и Дунай остановится в своем течении…» было посрамлено солдатами, офицерами и генералами Юго-Западного фронта. Успех оказался следствием того, что Алексей Брусилов впервые в истории подобных битв предпринял прорыв вражеской обороны сразу на нескольких участках. Более того, каждая из его армий, заранее избрав себе подходящее место для разящей атаки, готовила, а затем проводила ее совершенно самостоятельно. Противник не знал, где ему будет особенно жарко и тошно, совершенно не представлял, куда нужнее всего отправлять спасительную подмогу. Останавливаться на подробностях подготовки и проведения вошедшей в учебники операции здесь не станем, они, в сущности, довольно непротиворечиво описаны в бесчисленном множестве томов разнообразной, прежде всего военно-исторической, литературы.

Отметим лишь, что наиболее внушительная победа была одержана ЮЗФ в районе Луцка (недаром Брусиловский прорыв также вошел в историю как Луцкий), где действовала 8-я армия. В дальнейшем она устремилась на северо-запад, к Ковелю, стала сражаться за то, чтобы овладеть этим важным транспортным узлом. И тут, как ни прискорбно, русские войска завязли в тяжелых кровопролитных боях. К и без того очень сильно укрепленному Ковелю немцы и австрийцы подтянули мощные резервы, а также дивизии, экстренно переброшенные с западноевропейских фронтов.

Брусиловская операция постепенно, но неотвратимо теряла свой эффект. В теории у нее могли быть самые блестящие перспективы. Но для этого – как минимум – должны были во всю мощь ударить на своих участках армии Западного фронта, которому изначально как раз и отводилась первая роль в общем наступлении. Однако командующий Эверт, как писал Керсновский, «вдруг переменил весь свой план и вместо удара на Вильну избрал почему-то удар на Барановичи… Для переработки планов он просил две недели отсрочки – с 18 мая на 31-е и, едва лишь получив их, попросил новую отсрочку до 4 июня, опасаясь… неудачи в Троицын день! На этот раз рассердился даже покладистый Алексеев. Эверту приказано было наступать, не справляясь со святцами».

Самое печальное то, что и этот приказ вышеупомянутый генерал, по сути, не выполнил, предприняв вмененное ему в обязанность наступление лишь одним полным армейским корпусом из имевшихся в его распоряжении двадцати трех!.. В результате и множество людей погубил, и поставленной цели не добился.

Способен ли был Брусилов, опираясь только на собственные возможности, развить достигнутый под Луцком успех? Некоторые военные историки полагают, что теоретически – мог. Он должен был отказаться от заведомо бесперспективной осады Ковеля, обрушив основной ударный кулак в западном или юго-западном направлении, а заодно задействовать для уничтожения отступавших австрияков всю конницу. В этом случае Юго-Западный фронт покончил бы с австро-венгерскими войсками, вывел бы целое неприятельское государство из состояния войны. Но вряд ли теперь есть смысл виртуально, задним числом, просчитывать упущенные, потенциально благополучные варианты. Брусиловский прорыв довольно быстро захлебнулся, хуже того – обернулся страшной бедой, прозванной «Ковельской (или Стоходской…) мясорубкой».

Произошло это по многим причинам: из-за того, что русские были неизменно «верны своему союзническому долгу», а ситуативные союзники по Антанте к таким вещам относились… как всегда; из-за острейшего дефицита резервов у командующего Юго-Западным фронтом – именно в те моменты, когда они ему были крайне необходимы; из-за отсутствия единоначалия в вооруженных силах Российской империи, а проще говоря – из-за анархии, деградации системы управления. Многие историографы дают понять, что разложение в армии – специфический феномен 1917 года. Однако пагубная «демократизация» в войсках началась гораздо раньше. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать мемуары все того же Брусилова. Там генерал без всякой задней мысли описал такие ситуации на фронте, которые для людей компетентных, знакомых с настоящей армейской дисциплиной, выглядят, мягко говоря, весьма «необычно».

Как бы то ни было, Брусиловское кратковременное наступление кардинально повлияло на исход всей войны. И австро-венгры, и германцы были вынуждены ослабить атакующий натиск в Западной Европе, направив основные силы на восточный театр военных действий. Они не добили итальянцев при Трентино, не довели до своей, казалось бы, неизбежной победы противостояние с французами под Верденом. Брусилов спас союзников от разгрома.

Во время исторического прорыва, а потом в безуспешных сражениях под Ковелем Русская армия пропела свою лебединую песню. «Стоходская мясорубка» перемолола с обеих сторон сотни тысяч безвестных ныне воинов. В ней погибла основа Российской императорской гвардии – опоры трона, главной защитницы царя. Именно этот трагический момент изображен на картине Павла Рыженко. Символика, мотивы данного полотна, безусловно, сродни теме «Варяга», и подобный героический пафос отнюдь не утратил своей актуальности. Но не менее важны и уроки, которые следует извлекать из драматических событий столетней давности. В годы Великой Отечественной войны этот опыт – как удачный, так и горький – советское командование учло в полной мере: и в вопросах тактики, используя прорывы, схожие с Брусиловским, и тем более в плане воинской дисциплины, не допуская даже малейшего подобия порядков, царивших в русской армии в период Первой мировой.