Текст книги "Русские непобедимы. Главные сражения нашей истории"

Поход ничуть не напоминал увеселительную прогулку. В феврале в Польше и Германии погода благоприятствовала тому, что стало возможно не только маневрировать, но и сражаться. Начались бои. Висленскую линию обороны наша армия преодолела лихо. 8 февраля русский авангард вошел в Варшаву. Ее должны были оборонять австрийские части, верные Наполеону, но те предпочли отступление. Ключи от польской столицы достались без кровопролития. На это и рассчитывал Кутузов, верный своему принципу: брать то, что само идет в руки, а с остальным не спешить.

А биться было с кем и в отсутствие Бонапарта. 60-тысячный французский корпус под командованием его пасынка Евгения Богарне обосновался на Эльбе. Представляли угрозу действовавшие в окрестностях герцогства Варшавского польские, австрийские и саксонские части.

Успех приносили неожиданные рывки – «поиски». В феврале наш авангард под командованием Фердинанда Винцингероде разгромил под Калишем саксонский корпус испытанного наполеоновского генерала Жан-Луи Ренье. От этого воинского формирования мало что осталось: саксонцы потеряли 3000 человек убитыми и ранеными. Как и другие германцы, они хорошо усвоили, что лучше дружить с русскими, чем проливать кровь за императора французов.

Калиш стал базовым городом, из него наши летучие отряды при поддержке пруссаков совершали рейды по Германии. Армия остановилась на западных границах Варшавского герцогства почти на месяц. Кутузов полагал, что пришло время для очередной передышки, переговоров и политических решений. К радости фельдмаршала (и во многом его стараниями), Россия и Пруссия подписали Калишский союзный договор, по которому обе державы обязывались не заключать сепаратных соглашений с Францией. Предполагалось восстановление королевства в границах 1806 года – для его правителя Фридриха Вильгельма III это являлось важнейшим условием. Кроме того, все германские монархии должны были получить после войны независимость.

Договор ко многому обязывал прежде всего немцев. И они, переборов страх перед Наполеоном, решились снова скрестить штыки с его солдатами. К началу марта благодаря мобилизации прусская армия насчитывала уже 120 000 человек. Взыскательного Кутузова не вполне устраивал уровень их подготовки, зато его радовали народные настроения: власть французов оскорбляла германское самолюбие. В одном из писем дочери наш полководец рассуждал: «Весь немецкий народ за нас, даже саксонцы. Немецкие государи не в силах больше остановить это движение. Им остается только примкнуть к нему». Но тревожило, что война может принять авантюрный характер. Михаил Илларионович откровенничал со старым боевым товарищем, генералом Петром Витгенштейном: «Я не спорю, что очень полезно было бы захватить более пространства в Германии, и тем ободрить и поднять народ. Но польза сия будет ли равна опасности, которая нам предстанет от последственного нашего ослабления, имеющего произойти от того, что по мере отдаления нашего неприятель станет усиливаться? Потому полагаю необходимым идти отнюдь не далее р. Эльстер, которая есть черта самая крайняя: это последнее не относится до партизанов… Этот образ войны должен перемениться чрез некоторое время, и перемена сия последует с приближением наших резервов. Будущие обстоятельства развяжут нас, может быть, и более».

Действительно, что может быть лучше – стоять на берегу Эльбы, получать из России пополнения, тревожить неприятеля кавалерийскими рейдами и ждать, пока союзники сформируют боеспособную армию и начнут сражаться всерьез. Кружившие по германским дорогам казаки перехватывали посыльных с важной корреспонденцией, брали пленных и не давали врагам спокойно заготовлять фураж, создавали у них постоянное ощущение, что вот-вот они попадут в окружение.

Партизанские успехи русских впечатляли. Отряд генерала Александра Бенкендорфа в районе Мюнхенберга неожиданно атаковал колонну, шедшую из Франкфурта к Берлину. Это были итальянские кавалеристы, верные Наполеону, которые должны были поддержать французов, удерживающих прусскую столицу.

4 марта летучие отряды Александра Чернышева вошли в Берлин. Операция прошла бескровно: французский гарнизон заблаговременно оставил город. Доблестному вояке предоставили возможность отличиться не только потому, что он был любимцем императора. В 1760 году, во время Семилетней войны, столицу Фридриха Великого взяли штурмом войска Захара Чернышева, родственника кутузовского генерала.

Так завершился победный для России пролог Заграничного похода. В Силезии, по дороге в Дрезден, простудился Кутузов. Сердце не выдержало недуга, армия потеряла главнокомандующего. Без него станет труднее, но русское войско не повернет назад.

За что сражались герои Бородина в Европах? Пока Наполеон мечтал о мировой гегемонии, наше государство не могло чувствовать себя в безопасности.

Второй веский довод: требовалось помочь союзникам и попытаться установить в Старом Свете справедливый порядок. В отсутствие Кутузова полководцам не удавалось склонить государя к более осмотрительной и осторожной тактике. Без многоопытного фельдмаршала империя воевала расточительно.

И в ратных событиях 1813 года, и в решающей кампании 1814-го в каждом генеральном сражении главный удар принимали на себя русские части. А вот о назначении нового главнокомандующего Александр I, по сути, не позаботился. Словно придерживал в узде мировую славу Витгенштейна, Барклая, Милорадовича, Ермолова. Но они завоевывали ее доблестью и упорством. Как и простой русский боец, который показал себя самым умелым, терпеливым и великодушным, не спасовал перед долгими, полными опасностей и лишений переходами, был непобедим в штыковой схватке и благороден с обывателями – в полном соответствии с суворовским принципом: «Солдат – не разбойник».

В Германии на одном из посвященных нашим бойцам памятников 1813 года написано: «Салют усопшим, которые жизнью своей дали народам освобождение. Господь, благослови их прах. И ты, проходящий, пожелай им покоя».

Борис Александров. Пред ним смирилась Эривань (Освобождение армян от османского ига)

Под гнетом оккупантов, персов и турок, Армения находилась веками, потеряла независимость, царскую династию. И все же унаследованную от предков веру, надежду на возрождение своей нации древний народ за те столетия не утратил.

В октябре 1827 года русская армия под командованием генерала от инфантерии Ивана Паскевича освободила Эривань и положила начало восстановлению армянской государственности.

В 1555 году Османская империя и персидское государство Сефевидов заключили Амасийский договор, по которому Западная Армения отошла туркам, а Восточная – иранцам. Последние переселили на «свои» земли 100 тысяч получивших привилегии мусульман. Древняя армянская столица Эривань надолго стала местом, где звучали с минаретов громкие призывы муэдзинов, а коренные жители, христиане, ютились на тихих окраинах. Нередкие восстания армян персидская знать подавляла с особой жестокостью.

В России же к ним относились с уважением, памятуя о том, что когда-то армянский царь Трдат III первым из монархов принял христианство. Еще Петр I намеревался помочь несчастному народу и даже наметил на ближайшее будущее (когда завершится война со Швецией) освободительный поход…

Завет первого российского императора исполнили потомки. При Екатерине Великой началось освобождение Грузии, а ее любимый внук Александр I собирался вот-вот покончить с игом иноверцев в Армении – отвлекли Наполеоновские войны. Но даже в 1812 году Россия малыми силами вела боевые действия против персов и добивалась впечатляющих успехов: сказывались преимущество в артиллерии и боевой выучке, фантастическая отвага офицеров и солдат, которые, страдая от жажды, испепеляющего зноя и ранений, атаковали и побеждали численно превосходившего (как правило, на порядок) противника.

Паскевич, по семейной легенде, происходил от запорожского старшины Пасько, доблестно сражавшегося под знаменами Богдана Хмельницкого. Правда, отец будущего фельдмаршала, помещик средней руки, в молодости избрал для себя статскую службу и закончил свои дни в чине коллежского советника. Еще мальчишкой Иван вместе с братом Степаном оказался в Петербурге, в Пажеском корпусе. Воочию видел не только пышный цвет столичного общества, но и саму Екатерины Великую. Образованием братьев занимался видный ученый, ботаник, филолог и знаток иностранных языков Иван Мартынов.

Возмужавший лейб-паж Иван Паскевич приглянулся новому государю Павлу I, и тот определил его в святая святых русской гвардии – Преображенский полк, причем сразу же поручиком и флигель-адъютантом его императорского величества. С этого времени началась длинная полоса удач молодого офицера, словно державшего в руках птицу счастья. В 1812 году он, уже с генеральскими эполетами, показал себя настоящим героем и при этом избежал тяжелых ранений – даже во время Бородинской битвы, когда его войска в составе корпуса Николая Раевского защищали Курганную высоту, а Паскевич лично вел солдат в штыковые атаки. «С такими генералами в бою достигается невозможное, а в походах спокойно бывает», – говорил о нем легендарный Раевский.

После взятия Парижа Александр I представил храбреца своему младшему брату Николаю Павловичу. В дальнейшем эти двое так сдружились, что венценосный товарищ называл Ивана Федоровича не иначе как «отцом-командиром». Николай I доверял ему, как никому другому, и награждал его соответственно.

В 1813 году персы были побеждены, после чего Петербург закрепил освобождение грузинских царств, Абхазии, Дагестана и нескольких азербайджанских ханств. Перешла в состав Российской империи и небольшая часть Восточной Армении. Но иранский шах Фетх-Али и его воинственный наследник Аббас-Мирза уповали на реванш. В борьбу против нашей страны на Востоке активно включилась Великобритания, предоставившая военную и финансовую помощь своим «друзьям» в Передней Азии. Английских советников и разведчиков можно было встретить как в самой Персии, так и в кавказских владениях России. Британцев ничуть не смущало то, что они тогда считались союзниками русского царя (монархи наших стран подписали соглашения «Священного Союза»), эмиссары Лондона искусно делали вид, что к восточным делам заключенные договоренности никакого отношения не имеют. На берегах Арагви и Раздана между двумя империями начиналась «большая игра», которую ныне связывают обычно с более поздними событиями в этом регионе.

В Петербурге понимали, что разгорается новая война. Летом 1826 года персидская армия без объявления войны вторглась в пределы Российской империи. Цели преследовались амбициозные: захватить Тифлис, выдавить русских из Закавказья к Тереку. Аббас-Мирза полагал: после декабрьского восстания 1825 года Россия не выдержит противостояния на восточных рубежах, а новому императору Николаю I будет не до Кавказа. Для Николая Павловича эта война действительно была первой, но всецело доверявший своим генералам и солдатам государь не дрогнул.

В войсках многие было уверены, что их возглавит опытнейший Алексей Ермолов. Однако самодержец решил: грозой для персов должен стать Паскевич и только он. Царский любимец, получив чин генерала от инфантерии, прибыл на Северный Кавказ и оттуда начал свой триумфальный поход.

Наши сразу же перешли в наступление. Вброд преодолели Аракс, разгромили передовые отряды неуступчивого противника, освободили некогда угнанных персами русских пленных. Двигаться порой приходилось ночью, спасаясь от смертоносной жары. Среди побед той кампании – взятие крепости Аббас-Абад и Нахичевани, штурм Сардар-Абада, стены коего считались неприступными (но для Паскевича таких крепостей не существовало). После успешных штурмовых действий среди кавказских камней снова и снова находили тела погибших английских офицеров…

Под руководством русского генерала формировались и быстро разрастались дружины из армян и грузин, которые охотно шли сражаться с ханскими отрядами. Католикос Нерсес V призвал свой народ встать бок о бок с русскими и вместе с ними бить персов. Предстоятель армянской церкви стал организатором добровольческих отрядов. Ополченцы помогали нашей армии и в боях, и при переходах по извилистым тропам, и в снабжении всем необходимым.

Воевать на Кавказе – особая наука. Во время осады крепостей нужно было почти каждый день снаряжать конные отряды разведчиков. Донские казаки совместно с армянскими добровольцами скрытно проверяли, не готовит ли неприятель вылазку по нашим тылам, не ожидается ли в шахском лагере подкрепление.

В этой кампании отличился и другой герой Отечественной войны 1812 года, русский генерал армянского происхождения Валериан Мадатов. Он не пустил персов в уже входивший в состав Российской империи Карабах, отличился в сражении за Елизаветполь (ныне – Гянджа), когда погиб командир Ширванского пехотного полка. Внесший немалый вклад в уничтожение главных сил Аббас-Мирзы отряд Мадатова триумфально вошел в Шушу. Победители захватили четыре знамени, в том числе шахский штандарт с изображением золотого льва и несколько орудий британского производства.

Осада Эривани началась в конце сентября 1827-го. Старинный армянский форпост, который называли «неприступным щитом Азии», иранцы заселили соплеменниками, выдворив за пределы города сотни семей коренных жителей. Внутри крепости действовал сильный неприятельский гарнизон. Русские довольно быстро заняли близлежащие высоты, лагерями расположились на высоких холмах. Городские укрепления с тех позиций легко простреливалась. Персы отвечали ночными вылазками, однако понимали, что спасти их может разве только шедшая на подмогу шахская армия. Гарнизоном командовал брат местного сердара Хусейн-хана Гассан-хан, удостоенный за храбрость титула «Сер-Арслана» («предводителя львов»). Он распорядился выслать из города оставшиеся в нем немногочисленные армянские семьи, чтобы те не открыли русским крепостные ворота.

В нашей армии тогда поговаривали: «В Покров день покроем и крепость». Паскевич предложил Гассану капитулировать, гарантируя его воинам жизнь. Ожидавший подкрепления хан переговоры всячески затягивал.

Штурм прошел молниеносно, как и обещали, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Верные хану войска пытались было сопротивляться, но вскоре подняли белые флаги. Об этой победе русские солдаты сложили залихватскую песню:

 
Крикнули, ударили,
Понеслись на брань –
И в секунду с четвертью
Взяли Эривань.
Граф же Иван Федорыч –
Наша голова –
Тотчас в ней отпраздновал
Праздник Покрова.
 

Паскевич на верном коне объехал город как новый хозяин, не страшась нападений. «Ключи сей столько прославленной крепости, весь гарнизон ее, взятый в плен, вместе со всеми главными начальниками, самого Хасана-хана, который на этот раз не мог ни бежать, ни пробиться, завоеванные трофеи: 4 знамени, 37 пушек, 2 гаубицы, 9 мортир, до 50 фальконетов, наконец подданство и благодарность жителей, освобожденных нами от их свирепых утеснителей, – все сие спешу повергнуть ко всемилостивейшему воззрению вашему, государь», – докладывал триумфатор Николаю I. К своим выдержавшим все тяготы похода чудо-богатырям полководец обратился с такими словами: «Храбрые товарищи! Вы много потрудились за царскую славу, за честь русского оружия. Я был с вами днем и ночью, свидетелем вашей бодрости неусыпной, мужества непоколебимого: победа везде сопровождала вас».

«Разрушение ада не имело бы для грешников той цены, как взятие Эриванской крепости для армян», – писал тогда армянский просветитель Хачатур Абовян. Почетный титул графа Эриванского Иван Паскевич заслужил сполна, а великий Пушкин нашел для него верное определение: «Могучий мститель злых обид».

В качестве ответного шага Аббас-Мирза предпринял осаду священного для армян Эчмиадзина (именно там находится первый армянский собор, построенный в 303 году). В этом городке стоял небольшой русский гарнизон. Защитникам пришлось сражаться против десятикратно превосходившего врага. На помощь погибавшему гарнизону выступил с трехтысячным отрядом генерал Афанасий Красовский. Наши герои пробились к эчмиадзинским храмам и заставили персов отступить, а когда армия Паскевича заняла еще несколько крепостей, стало ясно: русский штык вот-вот пробьет себе путь к Тегерану. И тут неприятель запросил мира…

Армяне и грузины встречали русских солдат как долгожданных освободителей, не жалели для них ни вина, ни мяса. Паскевича приветствовали почти как императора. Слава этого полководца в христианском Закавказье не знала границ. Любопытно, что в современной Армении можно встретить фамилию Паскевичян: в далеком 1827 году многих мальчишек там называли Паскевичами…

Женой и матерью четверых детей отважного генерала являлась двоюродная сестра Александра Грибоедова. Этим родством многие объясняли то высочайшее доверие, которое главнокомандующий оказывал поэту-дипломату. Они вместе готовили спасительный для армян Туркманчайский мирный договор, в результате чего Эриванское и Нахичеванское ханства вошли в состав русской державы. Всем находившимся в подданстве у Персии армянам было разрешено переселяться в Россию. Тогда же было положено начало армянскому суверенитету под российской императорской короной. Тифлис и Эривань стали крупнейшими центрами национальной культуры, а народ, которому грозило окончательное рассеяние, обрел Родину.

Памятник выдающемуся русскому полководцу в советское время установили в Кировакане. Во время чудовищного спитакского землетрясения тот бюст на высоком пьедестале (автор – Беник Петросян) надолго пропал, однако недавно его нашли и установили в Ереване – там, где при освобождении города находился шатер Паскевича. Холм, на котором стоит монумент, также носит имя непобедимого генерала.

Елена Мачульская. Амурский форпост (Присоединение Приамурья)

1 (13) августа 1850-го, капитан 1 ранга Геннадий Невельской, подняв на мысе Куегда Андреевский флаг, объявил обширнейший, богатейший дальневосточный край российской территорией.

К середине XIX века правительство пришло к окончательному, как тогда казалось, решению: «Положить границу нашу с Китаем по южному склону Хинганского Станового хребта и отдать, таким образом, навсегда Китаю весь Амурский бассейн, как бесполезный для России по недоступности для мореходных судов». Отправленная в 1845 году к устью Амура на бриге «Константин» экспедиция в силу неудачного стечения обстоятельств так и не смогла найти вход в широкий, полноводный лиман. Окончательно утвердившись во мнении о том, что пройти там могут только небольшие лодки, Николай I постановил: «Вопрос об Амуре, как о реке бесполезной, оставить».

При тогдашнем положении дел переубедить высшее правительство можно было лишь волею случая и при условии, что в спор вмешаются люди, способные действовать на свой страх и риск, исполненные гражданского мужества и отваги, готовые на любые жертвы для блага Отечества. И такие личности нашлись, а точнее, встретились. Два русских патриота, которых особенно волновала судьба восточной окраины России, оказались в Петербурге в одно и то же время, и эта встреча имела значение историческое.

Выпускник Морского кадетского корпуса (начальником коего был знаменитый Крузенштерн) Геннадий Невельской служил на кораблях, ходивших под вымпелом цесаревича Константина Николаевича. Испытывая огромный интерес к Дальнему Востоку, он перечитал о нем всю доступную литературу и пришел в недоумение: «Неужели такая огромная река, как Амур, не могла проложить для себя выхода в море и теряется в песках, как выходит из упомянутых описей».

В конце декабря 1847-го Невельской был назначен командиром строившегося в Гельсингфорсе военного транспорта «Байкал», который должен был доставить в дальневосточные порты «различные комиссариатские, кораблестроительные и артиллерийские запасы и материалы». Тогда же в столицу прибыл только что назначенный генерал-губернатором Восточной Сибири Николай Муравьев.

Николай Николаевич участвовал в Русско-турецкой войне, воевал в Польше и на Кавказе. В 32 года он уже имел чин генерал-майора, однако из-за множества полученных в боях ранений вынужден был выйти в отставку. А через шесть лет император назначил его руководить одной из самых обширных областей России.

Энергия Муравьева расценивалась современниками как необычайная. «Небольшого роста, нервный, подвижный, – писал о нем Иван Гончаров, – ни усталого взгляда, ни вялого движения… Какая энергия! Какая широта горизонтов, быстрота соображений, неугасающий огонь во всей его организации, воля, боровшаяся с препятствиями!» Недаром впоследствии его станут величать Петром Великим Восточной Сибири.

Когда Невельской поделился с ним мыслью об исследовании устья реки, которая могла дать России выход к Тихому океану, Николай Николаевич тут же поддержал это смелое начинание.

Разумеется, действовать пришлось «не благодаря, а вопреки» – пришло время деятельности, выходящей далеко за рамки чисто служебной. Геннадий Иванович страстно желал «представить добросовестную картину мест, доселе закрытых от нас мраком», однако за самовольное производство подобной описи виновнику грозило строжайшее наказание.

Он отправил Муравьеву письмо, в котором изложил свои соображения: «Конечно, мне было бы гораздо легче отвезти груз в Петропавловск и Охотск, как это доселе предполагалось, чем брать на себя подобную трудную работу, да еще на маленьком судне и с ничтожными средствами, но, постигая всю важность подобных исследований для Отечества и сомневаясь в безошибочности заключения знаменитых мореплавателей об этой стране, осмеливаюсь просить Вашего участия в этом деле».

Еще до выхода в море ему довелось пережить настоящую бурю – бюрократическую. И все же удалось добиться, чтобы транспорт был готов раньше намеченного срока: только так можно было использовать короткое камчатское лето для предстоявших исследований.

21 августа 1848-го «Байкал» вышел из Кронштадта и, пробыв в пути 8 месяцев и 23 дня, в начале мая следующего года благополучно прибыл в порт назначения. Начальник Камчатки капитан Ростислав Машин писал в столицу, что на полуостров «никогда еще не доставлялось такого хорошего качества и прочности материалов и запасов». К задаче, служившей формальным поводом для экспедиции, Невельской отнесся со всей ответственностью.

Перед отплытием он послал императору Николаю I прошение о том, чтобы тот разрешил экспедицию к устью Амура, однако на Камчатке (спустя почти год) получил лишь копию инструкции, которая была составлена для него Муравьевым и до сих пор ожидала монаршего утверждения. Период навигации в Охотском море недолог, и капитан не стал ждать высочайшего разрешения: 30 мая 1849 года «Байкал» снялся с якоря в Петропавловской бухте и направился в сторону острова Сахалин.

А перед этим, собрав в каюте офицеров, Геннадий Иванович объяснил им суть амурского вопроса, его сугубую важность для России: «Господа, на нашу долю выпала столь важная миссия, и я надеюсь, что каждый из нас честно и благородно исполнит при этом долг свой перед Отечеством».

Двигаясь по составленной Крузенштерном карте, Невельской сумел войти в Амурский лиман. «Байкал» встал на якорь в удобной бухте, а капитан и часть команды отправились на лодках исследовать залив, бросая лот для измерения глубин. Потом он напишет: «К вечеру 1 августа 1849 года мы возвратились на транспорт после 22-дневного плавания, сопряженного с постоянными трудностями и опасностями, ибо южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег, а чтобы не прерывать нити глубин, по которым мы вышли из реки, мы принуждены были выжидать благоприятных обстоятельств, возвращаться иногда назад, чтобы напасть на них».

Труды оказались не напрасными. Отважным исследователям удалось выяснить, что Сахалин – остров, отделенный от материка удобным для морских судов водным пространством, и что Амурский лиман имеет два доступных входа – из Татарского пролива и Японского моря.

Однако исследовать сложное устье Амура оказалось куда проще, чем преодолеть чиновничьи заслоны. В Петербурге граф Нессельроде и другие члены Особого комитета обвинили Невельского в самоуправстве и усомнились в истинности открытий, не укладывавшихся в их картину мира.

Геннадий Иванович ответил достойно: «Отправляясь из Петропавловска для описи лимана, я исполнил долг мой. Миловать и наказывать за это меня может только один государь». Затем, объяснив все неблагоприятные обстоятельства, из-за которых его знаменитые предшественники могли прийти к неверным заключениям, сказал: «Мне и моим сотрудникам Бог помог рассеять эти заблуждения и раскрыть истину. Все, что я сообщаю, так же верно, как верно то, что я стою здесь».

Невельской подчеркнул, что «весь этот край может сделаться добычей всякого смелого пришельца, если мы, согласно представлению генерал-губернатора, не примем ныне же решительных мер». Единомышленник Муравьев предлагал «занять устье Амура 70 человеками воинских чинов». Но Особый комитет проявил осторожность: последовал указ, предписывавший основать в заливе Счастья зимовье (чтобы российско-американская компания торговала с гиляками), «но ни под каким видом и предлогом не касаться лимана и Амура». Выполнить это распоряжение должен был капитан Невельской, а он снова поступил так, как ему подсказывала совесть. Сначала в точности исполнил приказ, заложил зимовье, названное Петровским, но, поскольку это никак не мешало приходившим с юга на судах иностранцам утвердиться в Приамурье, Геннадий Иванович «решился итти в реку Амур и действовать ныне же решительно, для достижения главной цели». Капитан отправился в путь на шлюпке, вооруженной однофунтовым фальконетом, с двумя переводчиками из местных и шестью вооруженными матросами.

Далее события развивались, как в кино: «Подойдя к мысу Тыр, я увидел на берегу нескольких маньчжуров и толпу гиляков и мангунов. Выйдя здесь на берег в сопровождении переводчиков Позвейна и Афанасия, я подошел к старшему из маньчжуров, которого гиляки называли джангин, этот маньчжур сидел с важностью на обрубке дерева и тем оказывал свое начальническое влияние на окружавшую его толпу маньчжуров и гиляков. Он важно и дерзко спросил меня, зачем и по какому праву я пришел сюда. В свою очередь и я спросил маньчжура, зачем и по какому праву он здесь находился. На это маньчжур с еще большей дерзостью отвечал, что никто из посторонних, кроме них, маньчжуров, не имеет права являться в эти места. Я возразил ему, что так как русские имеют полное и единственное право быть здесь, то я требую, чтобы он, со своими товарищами маньчжурами, немедленно оставил эти места».

Джангин прибегнул к угрозам, дал знак окружавшим его маньчжурам. Невельской не растерялся, выхватил пистолет и объявил, «что если кто-либо осмелится пошевелиться, чтобы исполнить его дерзкое требование, то в одно мгновение его не будет на свете». Вооруженные матросы тут же встали рядом с командиром, после чего джангин повел совсем иные речи, стал уверять русского офицера в том, что желает с ним поладить, пригласил в свою палатку.

Геннадий Иванович узнал от него, что маньчжуры бывают здесь самовольно, что во всем Приамурье нет ни одного установленного ими либо китайцами поста, а народы, в этих местах обитающие, не подвластны никакому правительству. Гиляки рассказали русским, что каждый год ранней весной в Татарский пролив приходят большие суда, «берут насильно у них рыбу и делают различные бесчинства, за которые их никто не наказывает».

Капитан Невельской объявил местным жителям, что отныне те находятся под защитой русского самодержца (Пила-пали джавгин): «О чем я, как посланный сюда от царя для этой цели, им и объявляю». Ведь он задолго до этого дня, изучив Нерчинский трактат (первый дипломатический акт, касавшийся Приамурья), раз и навсегда для себя вывел: исторические права на Амурский край принадлежат России.

На мысе Куегда в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков, под звуки залпа из фальконета и ружей, Геннадий Невельской поднял русский военно-морской флаг. Тут же оставил военный пост, названный Николаевским. Охранять его было поручено шести матросам.

Действия храброго офицера вызвали в столичных властных кругах шквал негодования. Утихомирить его сумел Муравьев, добившийся встречи с императором. Царь в итоге назвал поступок капитана «молодецким, благородным и патриотическим», а на докладе Особого комитета начертал свою знаменитую резолюцию: «Где раз поднят русский флаг, там он спускаться не должен».

Для охраны Приамурья от посягательств иноземцев в Николаевском и Петровском постах решено было учредить постоянную Амурскую экспедицию, начальство над которой опять же поручили Невельскому. За четыре года она провела «колоссальную работу государственного значения», собрала ценнейший материал для будущих переговоров с Китаем. Помимо изучения края, Геннадий Иванович и его подчиненные разрешали споры между местными жителями и обеспечивали их защиту от иностранных мореплавателей.

Деятельный губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев начал заселять приамурские земли раньше, чем начался диалог с Пекином. В 1854 году состоялся первый сплав по Амуру. Ведь на побережье Тихого океана имели виды англичане и французы, их суда все чаще появлялись в дальневосточных водах. Но теперь здесь одно за другим возникали русские поселения.

В мае 1858-го в небольшом городке Айгуни генерал-губернатором Муравьевым без единого выстрела была одержана блестящая победа: Китай признал полное право русских на территории по рекам Амур и Уссури – земли, которые русские первопроходцы начали осваивать еще в XVII веке. Так Приамурский край, почти полтора века бывший «ничейной землей», официально стал российским.