Текст книги "Театральная эпопея"

Через минуты три Сеновин оторвал взгляд от окна, поворачиваясь к нам.

–Знаете, куда вы оба пришли?– спросил, прищуриваясь, Сеновин.

–В Драматический театр,– быстро ответил я.

–А вы не торопитесь с ответом,– попросил Сеновин.– Вы посетили театральный

храм! В этом храме творил сам Станиславский!– При этих словах он вытянулся,

словно говорил простой солдат о своем генерале, лицо его стало светлым и радостным.– Вот его портрет висит у меня на стене, видите? В этом храме ставят классиков:

Шекспира, Мольера, Шиллера, Гоголя, Островского, Чехова, сейчас мы пытаемся

ставить шедевры древнегреческих драматургов. Вы, наверно, слышали эти имена: Софокл, Эсхил, Эврипид, Аристофан?

–Слышали,– ответил я,– но…

–Послушайте меня спокойно хоть минуту!– перебил меня Сеновин.– Вы достаточно прочувствовали названные мною имена? Шекспир, Мольер, Островский!

Я не удержался от комментария:

–А если… если сейчас в ваш кабинет войдет сам Мольер, что вы ему скажете?

Подите вон, мэтр?

–Кто, кто войдет?

–Жан-Батист де Мольер!

–Гм, вы шутите, Сергей Константинович,– скептически произнес Сеновин.– Никогда

-40-

ко мне не войдет Мольер, он давно умер. И никогда мы не найдем ему замену.

Понимаете меня? Я не вижу сейчас хороших современных пьес.

–Или не хотите их видеть?– наконец, подал голос Незамыслов.

Сеновин по– театральному всплеснул руками:

–Ой, ну, что вы так плохо обо мне думаете? Уж не ожидал от вас, Николай Антонович.

–Знаете, я пока помалкивал,– как можно спокойнее произнес Незамыслов,– слушал вас обоих, теперь решил что-то сказать… Если вспомнить о том старом русском театре, который вы, Юрий Ксенофонтович, хвалите, то именно он отличался пьесами на актуальные, злободневные темы. Достаточно назвать «Свадьбу Кречинского» Сухово– Кобылина, «Ревизор» Гоголя, «Доходное место» Островского. Считаю трагедией нашего российского театра отсутствие на сцене современных пьес! Как театральный критик с большим опытом (сами это говорили мне не раз!), считаю, что отсутствуют у наших режиссеров современные способы языка и мышления. Наши театральные режиссеры демонстрируют лишь технику и весификаторство, ставя одну классику.

–Постойте!– недовольно воскликнул Сеновин.– Считаю, что наши современные драматурги, если таковые есть, в чем я сильно сомневаюсь, просто не знают сцены,

театра, чтобы писать пьесы.

–А у них есть опыт общения с режиссерами, опыт работы в театре?– горячо возразил я.

Сеновин на мой вопрос не ответил, чему я не удивился.

А Незамыслов продолжал:

–Давайте-ка подумаем, почему современные пьесы не доходят до сцены. Да, можно утверждать, как Юрий Ксенофонтович, что пьесы современных драматургов слабые,

им еще далеко до постановки… Допустим… Но есть ли диалог театральных режиссеров

с нашими современными драматургами? Нет его, к большому сожалению, нет… Вот

тут говорили о театральных конкурсах, мы знаем не понаслышке, что подобные

конкурсы проводятся лишь для имитации бурной деятельности.

–Ну, зачем вы так, Николай Антонович!– укоризненно воскликнул Сеновин.

–Наши театральные режиссеры,– продолжал Незамыслов,– стремятся не видеть современных пьес, а эти пьесы с большим трудом печатают в наших литературных журналах, которые еще печатают пьесы. Только в Интернете можно найти все современные пьесы наших драматургов, еще прочитать их можно, зайдя на сайты различных театральных конкурсов… Итак… Да, были неудачи некоторых режиссеров

на периферии, которые обратились к современным пьесам и поставили их на сцене.

И эти самые неудачи способны убедить зрителей в том, что современные наши драматурги плохо знают театр. Хотя я бы заметил здесь вот что: главный недостаток некоторых современных пьес – незнание своего потенциального зрителя. Современную

пьесу не ставят, как же можно тогда выявить ее недостатки, если таковые есть? Недостатки или достоинства пьесы могут быть видны только при постановке пьесы

на сцене! И в силу этого неожиданный для вас, Юрий Ксенофонтович, тезис: недостаток современной российской пьесы заключается в том, что ее не ставят на сцене! Нет прежнего сотрудничества, как в те старые годы жизни Чехова, Островского, режиссера

с драматургом. Налицо, как видим, кризис современного российского репертуарного театра! Скептики могут упрекнуть меня в плохом знании театральной специфики, упомянув об антрепризных летучих театрах, но я достаточно знаю об их деятельности

и могу уверить, что их постановки современных пьес единичны. Наш российский театр,

к сожалению, не желает отражать современную социальную жизнь, не ищет современного героя. Театр увлекается костюмами, музыкой, сиюминутой красотой показываемого действа, но как это самое действо отражает нашу жизнь?

–А зачем?– вставил свое слово Сеновин.

–Как зачем?

–Зачем отражать нашу современную жизнь? Чтобы показывать на сцене ваших

–41-

буржуа с сотовыми телефонами, с их проститутками?– повысил неожиданно голос Сеновин, краснея от волнения.– Бандитов показывать? Лекцию явились мне читать, да? Где положительный герой в современных пьесах? Чтобы я показывал на сцене всякие фуршеты и банкеты?

–Вовсе то необязательно,– возразил я.– Вы можете показать на сцене жизнь хорошего человека.

–Это какого же? Банкира или рэкетира?

–Показать на сцене жизнь врача, педагога, водителя, если та пошло.

Сеновин порывисто ответил нам обоим:

–Знаете, господа-товарищи, вот наш Драматический театр ставил Розова, его пьесы

«В день свадьбы», «Ее друзья», потом ставили Арбузова, пьесу «Мой бедный Марат».

Меня тут можете упрекнуть в увлечении старыми советскими пьесами, ненужной ностальгией по прошлым временам, но почитайте-ка их пьесы! Какие стремительные сюжеты, какой хороший язык!.. И самое главное: для нашего Драматического театра важна та забытая ныне тема хорошего человека! Хорошего, понимаете?.. Таких пьес сейчас никто не пишет! А Розов и Арбузов верили в торжество хорошего человека!

Незамыслов улыбнулся и прокомментировал реплику Сеновина:

–Понимаю вас, Юрий Ксенофонтович, понимаю ваши коммунистические взгляды.

–Да при чем тут…

–Нет, послушайте… Если мне не изменяет память, пьеса Розова «В день свадьбы» написана в начале шестидесятых годов прошлого века, так?

–Так…

–Она шла с успехом в свое время по всей стране, потом сошла со сцены. Ведь

конфликт, сами герои, проблемы– все это устаревшее для нашей современной жизни.

Все старое, даже мне такие пьесы смотреть не интересно, что тогда делать юноше

или девушке в театре? Не понимаете, как скучно им там? Не понимаете, что они хотят

увидеть что-то поновее Розова?

–Что ж, – заключил Сеновин, глядя печально на меня,– тогда вам нужно открывать

свой театр и ставить в нем свои пьесы. Как поступил известный режиссер Нукляда. Но

в Москве открыть вам свой театр не удастся. Может, лишь на периферии, где-нибудь

в Сибири.

–Гм, почему так пессимистично вы думаете?– удивился я.– Может, в Москве удастся…

–Нет! В Москве у вас ничего не выйдет! Даже не надейтесь!– веско сказал Сеновин,

поднимаясь и давая нам понять, что аудиенция окончена.– Надеюсь, мы обо всем поговорили?

Я и Незамыслов тоже встали, думая каждый о своем.

Уходя, я не удержался от вопроса, на который Сеновин мне не ответил:

–А все-таки, Юрий Ксенофонтович, один вопрос еще…

Сеновин нехотя отозвался:

–Ну, что еще?

–Все-таки ответьте, пожалуйста, если сегодня или завтра к вам войдет со своими комедиями сам мэтр Жан-Батист де Мольер, что вы ему скажете? Что вам достаточно одного Шекспира или Аристофана?

–Гм, без комментариев, молодой человек!– Сеновин поморщился, покачал головой,

на прощание сказав мне одну неприятную фразу, которую я запомнил на всю жизнь

и которая прозвучала, как откровение:– Чтобы вас когда-нибудь поставили в нашем Драматическом театре, надо стать классиком! Прощайте!

На какое-то мгновение я застыл, запоминая и осмысливая эту фразу, думая про

себя, что в нашей стране классиком можно стать только после смерти. А значит…Нет,

не то, что я боялся смерти, просто рановато мне пока на тот свет, пока не все написал,

–42-

что задумал написать и пока не достиг того, что задумал! Последняя фраза Сеновина

означала: он абсолютно уверен в том, что я никогда не стану классиком ни при

жизни, ни после смерти.

Выйдя из Драматического театра, мы с Незамысловым несколько минут прошли

в молчании.

Наконец, подходя к метро, Незамыслов осторожно спросил меня:

–И как ваше настроение сейчас, мэтр?

–Хорошее. Бодр, как никогда. Только не называйте меня мэтром.

–Весьма любопытно!– поднял брови мой знакомый.– Потерпеть фиаско и оставаться хладнокровным и бодрым?

–А что делать? Наша жизнь такова, что всегда следует оставаться спокойным и

бодрым. Честно говоря, не надеялся на хороший результат, но и плохой результат

тоже может помочь.

–Гм, интересно чем?

–Опыт… Чем больше опыта в общении с театральной публикой, режиссерами,

критиками, тем свободнее чувствуешь в их среде, тем больше надежд на успех.

Незамыслов засмеялся:

–Надежды юношей питают! Классиком станете?

–Постараюсь,– заверил его я.

–Что ж, похвально, что пытаетесь добиться успеха, мэтр!

–Спасибо за вашу помощь,– поблагодарил я Незамыслова,– но еще просьба к вам…

–Что еще желаете, мэтр Соколов?

Я взмолился:

–Хватить звать меня мэтром! Мы ж не во Франции!

–Да я в шутку… Так о чем ваша просьба?

–Помогите мне проникнуть на репетиции,– попросил я критика.

–Это зачем вам? И в качестве кого?

–Посмотреть театр наизнанку, что ли… Никогда не был на репетициях. Вместе с

вами, может быть.

–Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе?

–Вы поняли меня, Николай Антонович,– улыбнулся я.

–Хорошо, я подумаю… Только не в этот театральный храм, хорошо?

–Разумеется.

На том мы и попрощались.

Глава 6

Жан – Батист де Мольер.

Домой пришел я задумчивым и усталым. Жена сразу заметила мое меланхоличное настроение и спросила, хлопоча на кухне:

–Сережа, что-то случилось?

–Нет… Ходил вместе с Незамысловым в Драматический театр.

–А! А я думала, что-то случилось,– улыбнулась Валя.– То-то пришел позднее, чем

обычно.

Я привык, что Валя снисходительно относилась к моему литературному творчеству, говоря, что я по профессии врач, а литература и драматургия что-то вроде хобби. Я

пытался спорить с ней, но потом спорить перестал – я очень любил свою жену, может, даже слишком, а в силу того прощал ей явное невнимание к моему творчеству. Конечно, мне было неприятно порой, когда я хотел ей что-то рассказать про свою новую публикацию в журнале или газете, про написанную новую комедию, а она сидела

-43-

усталая после работы, уткнувшись в телевизор, не слыша меня. Да, я тоже уставал, приходил после работы, беготни по редакциям журналов, посещений разных

театральных режиссеров намного позднее ее, но тем не менее я хотел высказаться,

чтобы она меня выслушала. Однако очень часто, к сожалению, она слушала невнимательно, предпочитая смотреть все телевизионные программы подряд, часто переключая их. Валя, как полагал я, не могла жить без телевизора, который я называл в шутку «зомбиящиком». Очень многие люди, как и моя любимая женушка, подвержены телегипнозу, не в состоянии прожить без него и одного дня. Достаточно сказать, что

Валя, встав утром в субботу и воскресенье, первым делом включает зомбиящик и

смотрит все подряд, даже не читая телепрограмму и не выбирая, что смотреть. Я одно время критиковал ее, но потом перестал. Со временем я смирился с невниманием Вали

к моим литературным поискам. Судьба художника порой такова, что он одинок в мире,

и думая так, я не злился на Валю, только часто вздыхал…

Я лежал на диване, когда после получаса пребывания на кухне ко мне подошла

Валя, спрашивая, почему я не иду есть. Я вяло кивнул и пошел на кухню.

–Слушай, ты совсем какой-то расстроенный,– заметила Валя.– С кем-то поссорился?

–Нет…

–Эта беготня твоя по театрам ничего не даст,– озабоченно сказала Валя,– на тебе просто лица нет! Ну, что случилось?

–Гм, неужели тебе это интересно?

–Давай откровенно,– продолжала Валя, усаживая меня за стол.– Ты сам не раз

утверждал, что театр наш сейчас что-то вроде музея поношенных вещей, что старый репертуарный театр мертв.

–Ну и что дальше?

–А дальше следует, как понимаю, то, что хватить бегать по театрам со своими пьесами. Лучше пойди на телевидение или в кинокомпанию.

Я наотрез отказался идти на телевидение, мотивируя свое решение тем, что телесериалов я не пишу и писать их не буду никогда, а сатиру телечиновники и продюсеры ставить не будут, хоть тресни.

–Тогда обратись к какого-нибудь кинопродюсеру, если хочешь, чтобы снимали твои комедии,– посоветовала мне Валя.

Я напомнил ей об общении с одним режиссером, которому понравились мои комедии. Звали его, если не изменяет мне память, Владиславом Масловым. Этот Маслов при встрече со мной заявил: фильм можно снять, но денег на съемку фильма у него нет, значит, нужно искать продюсера или чтобы сам автор стал спонсором будущего фильма. Сказав эти слова, он выжидательно посмотрел на меня, словно ожидал, что я вытащу из карманов джинсов миллион четыреста тысяч долларов (именно о такой сумме шла речь, вдобавок, как говорил Маслов, то была минимальная сумма для съемки телефильма, а съемка кинофильма обойдется еще дороже!). Господа, неужели я похож на миллионера, или как сейчас говорят вокруг, на олигарха? Хорош олигарх, который работает простым врачом в поликлинике на зарплату, которая вовсе не высока, как хотелось бы! Я не оставил режиссера без ответа, сразу отметив, что слухи о том, что все писатели якобы миллионеры, очень надуманны и весьма ошибочны. Маслов, услышав мои слова, очень огорчился и посоветовал мне взять кредит в банке или искать спонсора. Я раздумывал,

что же ему ответить, а он еще добавил, что у него самого продюсер есть, мои комедии

ему понравились, однако снимать фильм он наотрез отказался, предпочитая снимать разные надоевшие всем мыльные оперы и скороспелые сериалы.

Я удивился, спросив, почему продюсер отказывается снимать мои комедии, тогда Маслов в доверительной тихой беседе признался, что продюсер боится остаться без денег, ведь деньги ему дает руководство лишь для съемки мыльных опер, а сатиру никто

-44-

спонсировать не будет. В этот момент я вспомнил общение с несколькими кинорежиссерами по Интернету, которые писали мне примерно то же самое, что сказал

Маслов. Многие режиссеры присылали мне свои резюме, очевидно, думая, что автор

что-то вроде Дерибаски, Абрамовича или Рокфеллера.

Еще я вспомнил о своих обращениях в ряд кинокомпаний с просьбой о сотрудничестве.

Я звонил, писал им, отсылал свои комедии по Интернету, но ни одного ответа потом не получил. Потом, отчаявшись, написал в форуме сайта Драматического театра свое сообщение о том, что ищу срочно театральных или кинорежиссеров, которые снимут

или поставят на сцене мои комедии. Через неделю после опубликования моего сообщения на сайте Драматического театра я получил неожиданный ответ от некоего господина по имени Дублин (то ли ник, то ли в самом деле его фамилия?), который ответил мне

очень коротко, написав свой электронный адрес. Я списался с этим Дублиным, он обрадовал меня ответом, что мои комедии он читал, ему они нравятся, он сможет вложить свои деньги в съемку одного телефильма. Радостный, я встретился после

работы с ним в Москве.

Оказалось, что он сейчас проживает в Соединенных Штатах, хотя сам ранее жил в нашей стране. Как полагаю, говорил я с евреем, который эмигрировал в Штаты.

Дублин представился мне продюсером, режиссером, работавшим в одном

американском продюсерском центре (весьма удивительно, что, вернувшись домой

после встречи с ним и войдя в Интернет, я не нашел его продюсерского центра, как ни старался!). Явился этот Дублин на встречу со мной не один, а с каким-то своим молчаливым знакомым, которого представил мне, как сценариста Козлова. Кстати,

ни Дублин, ни Козлов, визиток мне не дали.

И разговор зашел сразу о написании сценария этим неизвестным мне Козловым.

Когда Дублин стал говорить о сценарии, этот Козлов впился своими серыми глазками

в меня и не отводил взгляда от меня, фиксируя все мои движения, слушая меня очень внимательно. Далее последовало самое интересное и удивительное: Дублин заявил, что работать так просто без оплаты Козлов не будет и мне, значит, следует заплатить оному господину целых три тысячи долларов за написание сценария. Я чуть не свалился со стула, еле тогда сдержался, чтобы не выругаться. Три тысячи долларов! Эта сумма лично для меня казалась фантастической, ведь я никогда, дорогой мой читатель, не держал таких денег в руках! Но как этим господам сказать об этом? И зачем?

Я предпочел увернуться от ответа, заявив, что являюсь автором комедий, которому должны платить, а отнюдь не он сам. Дублин, как я понял, ожидал такой мой ответ, сказав, что Козлов-де явился на встречу только для разговора о будущем сценарии и

если я не желаю ему платить, он тогда уйдет. Козлов при этом чуть придвинулся ко

мне, словно боялся, что не услышит меня. Я пожал плечами, снисходительно говоря,

что пусть Козлов тогда уходит, а я поговорю с одним Дублиным, ведь я договаривался

о встрече только с Дублиным. Козлов попрощался и ушел, мы остались одни, и я

попросил Дублина самого написать сценарий, если ему не терпится видеть сценарий. Дублин улыбнулся, ответив, что он не работает бесплатно, он эмигрировал из страны Советов еще в 1978 году, чтобы не работать почти бесплатно в советских учреждениях.

И он просит меня оплатить его работу и заплатить ему три тысячи долларов за написание сценария. Честно говоря, господа, я весьма удивился такой непонятной настойчивости моего нового собеседника. Если ты можешь потратить более миллиона долларов на

съемки фильма, зачем тогда почти требовать жалкие три тысячи долларов за написание тобой сценария? Я ответил тогда, что, может, кинокомпания, которая будет снимать фильм, оплатит ему работу, но он настаивал почему-то, чтобы я сам заплатил. Тогда я решил признаться, что таких денег у меня сейчас нет, думая, что Дублин перестанет говорить о деньгах. Но не тут-то было: Дублин поинтересовался, когда у меня

появится нужная сумма. Ведь самое главное– это сценарий, как заявил он, есть

-45-

сценарий, тогда можно искать кинокомпанию в Москве. Сам же он якобы не может снимать фильмы в чужой стране, ведь мы же не в Штатах, поэтому нужно искать российскую кинокомпанию, которая будет снимать фильм по моей комедии, но

сначала надо иметь хороший сценарий. Без понравившегося ему сценария, заявил

Дублин, он не станет вкладывать деньги в съемку фильма.

Я пытался уговорить его написать сценарий бесплатно, но мои попытки оказались тщетны. В итоге мы разошлись. Я, прощаясь, подарил ему журналы со своими напечатанными комедиями, а он попросил позвонить ему, когда у меня появятся деньги. Еще Дублин добавил, что хотя сам не беден, не работает никогда бесплатно, и лучше всего, если он напишет сценарий, так как, если сценарий ему не понравится, денег он вкладывать не станет. Потом я несколько раз писал ему, но он оставался непреклонен

в своем решении сначала подучить деньги от меня за сценарий, и только потом

искать кинокомпанию в Москве и снимать фильм.

Впоследствии я рассказал об этом Дублине режиссеру Маслову, на что тот, войдя в Интернет, стал искать продюсерский центр, в котором работал Дублин, но ничего,

как и я, не нашел.

При встрече Маслов поразил меня следующим предположением:

–Жулик он, Дублин! Никакого продюсерского центра, на который он ссылается, нет.

–Я тоже искал в Интернете, но, может, сайта у них нет?– наивно спросил я.

Однако Маслов категорично заявил, что подобного быть не может, и в Штатах

любая организация независимо от профиля, своей деятельности, имеет свой сайт. В

итоге я перестал писать Дублину и встречаться с ним…

Послушав мой рассказ, Валя решила:

–Ясно, Сережа! Брось ты это дело, занимайся медициной. За нее хоть деньги платят.

Увы! Как и всякая женщина, жена отличалась практицизмом и не витала в облаках,

как я…

–Лучше иметь синицу в руке, чем журавля в небе,– добавила она.

Я ничуть не удивился ее мнению, поднялся и пошел в другую комнату спать, а

Валя осталась смотреть телевизор.

… И приснился мне удивительный сон. Вообще– то сны мне редко снятся, почти

всегда сплю, как убитый, ничего не слыша и не видя… Лишь изредка, как помню,

видел что-то, даже не смогу четко сформулировать, что видел во сне; каких-то непонятных и неизвестных мне людей, какие-то неизвестные мне улицы, но все происходило довольно мимолетно, всего несколько секунд или одна минута, не

более того…

Итак, мой дорогой читатель, я увидел какого-то господина средних лет в парике,

со смуглым, скуластым лицом, широким носом, острым подбородком, одетого в золоченый камзол, а на боку его виднелась шпага. Звали того господина Жан-Батист

де Мольер…

Я вздрогнул во сне, на минуту проснулся, присел на диване. Валя лежала рядом, храпела, не заметив моего состояния. Немного посидев, я решил лечь, заснул через минуту…

… И снова мне приснился тот самый известный французский драматург Мольер. Я увидел его в театре. Он выступал перед публикой вместе со своими актерами.

Очевидно, шла какая-то его комедия, названия я не знаю. Публика хохотала,

держась за животы, многие вытирали слезы от смеха.

Потом неожиданно Жан-Батист исчез из поля моего зрения, я увидел во сне современную нашу столицу, наш Театр юмора, худрука Ширмыршлянского в его кабинете. Вот Ширмыршлянский что-то говорит по телефону, я увидел

открывающуюся дверь и вошедшего Мольера со своими рукописями.

–46-

Ширмыршлянский, увидев неизвестного посетителя, моментально положил трубку

и сурово спросил его:

–Вы кто?

–Сир, – ответил с достоинством Жан-Батист,– я есть Жан – Батист де Мольер.

Удивлению Ширмыршлянского не было предела. Он привстал, подошел к Мольеру, даже потрогал его за рукав, думая, что ему то привиделось. Однако Жан-Батист не

исчез, он, как стоял в кабинете, так и продолжал стоять, раз не предложили ему

присесть. Он мило улыбался худруку и повторил свое имя и фамилию на всякий

случай.

–Но этого быть не может!– наконец, отозвался Ширмыршлянский, отходя на шаг

от Мольера.– Живой Мольер? У меня? Вы же давно… это самое…

–Умер?– подсказал Жан-Батист.

–Совершенно верно!– обрадовался подсказке Ширмыршлянский.– Очень хорошо…

Вернее, очень плохо, что вы так скоро умерли, не дождались встречи со мной… И…– Ширмыршлянский осекся, поняв, какой несусветный бред он несет.– А вы… это…

не призрак?

–Помилуйте, сир!– взмолился Жан-Батист.– Вы только что трогали меня, я живой!

–Да… А что вас привело ко мне?– делово спросил он, стоя рядом с Мольером.

–Я принес свои комедии вам.

–А… а для чего?– машинально спросил Ширмыршлянский, со страхом ожидая ответа французского драматурга и на сто процентов зная этот ответ.

Жан-Батист вежливо ответил, протягивая рукописи Ширмыршлянскому:

–Почитайте мои комедии. Может, они подойдут вашему театру.

–Гм, не знаю, не знаю…– засомневался Ширмыршлянский, помрачнев и отводя взгляд

от знаменитого посетителя. – Видите ли, у нас очень строгий отбор пьес, знаете ли…

Мы ставили самого Шекспира, Шиллера, Мольера…– Тут он снова осекся, поняв, что последнего автора не стоило называть именно сейчас.

Однако Жан-Батист слегка улыбнулся, услышав его фамилию:

–Меня вы ставили в театре? И после это…этого вы не… не же…желаете, сир, про…прочитать мои комедии? Как вас понимать, сир?

Ширмыршлянский замялся, сжимая пальцы рук в кулаки:

–Я подчас, знаете… путаю фамилии, да, путаю… Да, Шекспира мы ставили, а вас

пока нет…

–Но… но… по…почему?– быстро спросил, заикаясь, Жан-Батист (он иногда

заикался, особенно, когда волновался).

–Зачем нам что-то другое, если есть пьесы Шекспира?

–То есть вы… вы от…отказываете мне, сир?– Улыбка сошла с лица Жана – Батиста,

он побледнел и внимательно смотрел на покрасневшего худрука.

–Ну, что значит – я отказываю? Вы понимаете, что наш Театр юмора просто ставит

разные хохмы… Сейчас мы просто хохмим на сцене… Да!… Шекспира мы тоже

ставим, чтобы просто похохмить… Я сам кое-что меняю в тексте, переписываю комедию Шекспира, чтобы посмешнее было, потом ставлю на сцене.

–О! Что слы… слышат мои бед… бедные уши?– недовольно воскликнул бедный

Жан-Батист.– Неужели вы осмеливаетесь менять что-то в пьесах Шекспира?! Кто

вам дал такое право, несчастный? Побойтесь бога, над вами будет смеяться весь

мир!

–Вовсе нет,– возразил Ширмыршлянский, усаживаясь за стол.– Смеются не надо

мной, а в моем Театре юмора. И много и долго смеются! А ваши комедии нам не

нужны, знаете… Зачем нам что-то сейчас высмеивать? К чему? Надо смешить

нашего зрителя, а не что-то там высмеивать! Нам нужен один лишь юмор! А ваша

сатира нам ни к чему!

47-

Жан-Батист попытался возразить худруку:

–Но у ме…меня в пье… пьесах тоже много смешного, прочтите, если читали! В

моем театре зрители всегда смеются!

–Да, слышал, вот и ставьте свои комедии в своем театре,– важно ответил Ширмышлянский, закуривая.– Но сейчас ваши пьесы нам не нужны. Прощайте!

Потом я увидел бледного Мольера в Драматическом театре, когда он пытался предложить свои комедии Сеновину.

Получив категорический отказ Сеновина, Жан – Батист негодовал:

–Вы да…даже не хо… хотите прочитать меня

–А к чему вас читать, когда есть пьесы самого Шекспира?– возразил Сеновин.-

Неужели вы лучше его пишете?

–Но зачем нас сравнивать? Я – Жан-Батист де Мольер, само имя за себя говорит!-

Мольер чуть покраснел, ведь ранее ему не приходилось хвалить самого себя.

Сеновин поморщился:

–Вас никто даже не пытается сравнивать… И к чему? Мы ставим самого Шекспира. Лучше его вы все равно не напишете, правда?

Жан-Батист огорчился, помолчал минуту. А Сеновин принял молчание

французского драматурга за согласие с его словами.

Однако ответ Мольера через несколько минут явно разочаровал Сеновина:

–Лу…лучше его не пи…пишу? Да я и не пытался писать подобно кому-то, сир!

Извольте прочитать мои комедии, ежели ранее не утруждали себя их чтением! Мои

пьесы шли по всей Франции, их сейчас ставят во всем мире!

–Да, знаю… Но наш Драматический театр довольствуется сейчас только пьесами Шекспира, Софокла, Аристофана, Эсхида и Эврипида… – холодно заключил

Сеновин.– Прощайте!

Встреча Мольера с Фуцманом показалась мне смешнее предыдущих.

В тот момент, когда Жан-Батист входил в его кабинет, Фуцман пытался вписать

сцены секса в комедию Грибоедова «Горе от ума». Худрук стоят посреди кабинета

с книгой в руках и читал ее вслух.

–Так, вот здесь… надо вставить стихи в самом начале, – говорил Фуцман,– когда

София и Молчалин утром трахаются… М-да, только я стихов писать не могу…

В кабинете раздался телефонный звонок, Фуцман быстро поднял трубку,

одновременно удивленно спрашивая Жана-Батиста:

–Гм, а вы-то кто будете?

Жан-Батист шумно вздохнул, понимая, что если и здесь его не желают даже

признать, говорить о постановке его комедий – напрасное дело.

А Фуцман сердито ответил в трубку:

–Ой, это я не вам!… Слушайте, я занят, пишу комедию «Горе от ума». Ой,

перестаньте заявлять, что комедию эта давно написана. Знаю! И не хуже вас!..

Пишу инсценировку по мотивам комедии, понятно вам?.. Вписываю сцены секса

в комедию… Гм, гражданка, я лучше вас знаю, что есть в той комедии, а чего

нет!.. Слушаю вас!

Так как Жан-Батист не уходил, Фуцман вновь спросил его, не кладя трубку на

рычаг:– Чего вам надо? Ходят тут…

В трубке послышался чей-то недовольный женский голос, истерические чьи-то интонации, поэтому Фуцману пришлось как можно спокойнее ответить:

–Слушайте, это я не вам… Да у меня в кабинете кто-то посторонний, еще мне

постоянно всякие звонят, я не… Да не вы всякая, успокойтесь, да… – Истеричная

дама бросила трубку, Фуцман грубо и громко выругался, несмотря на стоящего

рядом гостя.

Жан-Батист решил обратить внимание на себя:

–48-

–Сир, позвольте мне представиться, ежели меня вы не узнали, я…

–А чего вас мне узнавать, будто я знаком с вами?– удивился Фуцман.– Зачем

пожаловали?

Жан-Батист гордо выпятил грудь, отвечая:

–Я – Жан-Батист де Мольер, французский драматург! Принес вам свои комедии.

–А зачем мне они? Из самой Франции приехали?– Фуцман пожал плечами, даже не предлагая гостю присесть.

Жана-Батиста крайне удивило, что Фуцмана никак не впечатлили его имя и

фамилия, поэтому Жан-Батист снова повторил, как его зовут.

–Ой, чего повторять одно и то же? Из самого Парижа, что ли?

–Да, си…сир, я…

Фуцман снисходительно произнес:

–Ну, бывал и я в вашем Париже.

–Да?

–Вот именно… Даже несколько раз, посещал разные ночные клубы, Эйфелеву

башню ходил смотреть…

–Сир, послушайте меня! Я – драматург Мольер.

–Какой – такой я сир? Меня зовут Фуцман, ясно? А не сир! Я занят, знаете ли… -

Фуцман развел руками, показывая на дверь.– Мне некогда…

–Сир, но вы про…прочитали бы мои ко…комедии, если с ними не знакомы… Я про…прошу…

–А чего мне их читать… – холодно протянул Фуцман, но потом он чуть смягчился, подумав, что гость может быть полезен ему, и спросил с надеждой в голосе:-

У вас о сексе что-нибудь есть?

Слово «секс» оказалось неизвестным Жану-Батисту, поэтому он что-то промычал в ответ, пожимая плечами.

–Так есть что-то или нет?– допытывался худрук.

–Сир, о чем хо…хотите меня спро…спросить?

–Черт, ну, какой я тебе сир? О сексе пишешь?– Фуцман напряженно смотрел на недоумевающего Мольера, который продолжал стоять посреди кабинета.

–Предмет ваших интересов мне крайне непонятен,– признался Жан-Батист,– поясните,

что вас интересует, я…

Жан-Батист остановился, так как впервые в жизни увидел, как взрослый господин изображает движения сладострастия и любовных игр прилюдно, довольно

пошло и нагло виляет бедрами, двигает задницей то вперед, то назад, при этом

издавая громкие стоны и вскрикивания. На губах Жана-Батиста появилась

язвительная усмешка, но он промолчал, решив ничего не комментировать. А

Фуцман с нетерпением ждал ответа своего гостя, но так и не дождался его. Через

минуту он остановился, впившись взглядом в неизвестного гостя.

–Ну? Что есть у тебя о сексе?

Жана-Батиста, наконец, осенило, он улыбнулся:

–Сир, по…пожалуй, я по…понял вас!..

–Наконец-то! Ну?

–Вы, кажется, интересуетесь любовными играми? Желаете их ставить на сцене?

–Гм, ну, можно и так говорить… Что ты пишешь о любовных играх?

–Я пишу обо всем,– ответил с необычайным достоинством Жан-Батист,– играю на

сцене со своими актерами, но не так пошло и погано, как вы только что изобразили…

–Что – о?!– взревел Фуцман.

–Я не позволяю себе ни капли пошлости, хамства и плебейского разврата! На сцене

я никогда бы позволил себе и своим актерам то, что вы изволили здесь изобразить,

в моем театре нет разврата!

–49-

–Негодник, ты…