Текст книги "Перстень Иуды"

Часть пятая
Писарь Рутке

Глава 1
Порочные страсти
1840 г. Санкт-Петербург

Георгий Рутке давно и вожделенно ждал этого момента, как влюбленный новобрачный ждет первой брачной ночи. И вот желанный момент приблизился, уже слышен волнующий шелест сбрасываемых молодой супругой одежд… Сегодня он станет обладателем вожделенного магического перстня, на который возлагал большие надежды. Почему он поверил в его чудодейственные свойства? И сам не объяснил бы. Быть может, потому, что на свои возможности никогда не рассчитывал, а в рассказ дурака-Боярова уверовал на первом же допросе. Ведь провинциальный увалень первый раз взялся за пистолет, а тем не менее наповал сразил опытного стрелка!

Когда Небувайло впервые позволил ему взять в руки серебряного льва с черным камнем, Георгий ощутил во всем теле приятную легкость, по членам разлилось приятное тепло, в руках появилось легкое покалывание, мышцы напряглись и увеличились в объеме. Казалось, что лев обладал внутренней живой силой, как настоящий царь зверей, причем охотно передавал эту силу ему! Это был очень значимый знак, ибо сам следователь никаких ощущений при осмотре вещественного доказательства не испытал. Значит, перстень Иуды признал именно Георгия!

Сказать, что писарь разволновался – значит, ничего не сказать. Он возбудился, разнервничался. Причем настолько, что первые минуты допроса перо прыгало в его пальцах, он даже сделал несколько ошибок… Хотелось схватить этот замечательный перстень и броситься с ним куда глаза глядят! Он с трудом подавил этот неразумный порыв.

«Лишь бы государь не потребовал это кольцо себе, лишь бы оно осталось в нашем архиве, – заклинал судьбу Рутке. – А там уж я улучу момент!»

То, что перстень Иуды должен храниться до особого высочайшего распоряжения, он знал от того же Небувайло. Старый лис заметил, какое впечатление произвела на писаря эта вещица, и не преминул поддеть тихоню Рутке:

– Что блестишь глазами, Георгий? Понравился перстень христопродавца?! А Бога не боишься? Ха-ха-ха…

Выкрасть вещественное доказательство при Небувайло было практически невозможно: тот бы сразу заподозрил его и разоблачил в два счета! Пришлось ждать. Год, два, три… Георгий понял, что за державными делами Государь, конечно же, забыл про перстень. А потом вдруг скоропостижно помер Небувайло: как сказал лекарь – от заворота кишок. Теперь оставалось дождаться очередной инвентаризации вещественных доказательств и уж после нее осуществить задуманное. До следующей проверки не один год пройдет, а там ищи ветра в поле: поди, докажи – кто взял, когда, куда дел…

К этому времени молодой Рутке уже достаточно освоился во всех тонкостях своей необременительной службы. И хотя ему так и не удалось сделать карьеру и подняться в ранг следственных чиновников, как писарь он котировался высоко и даже постоянно получал всякие благодарности и денежные поощрения. Место Небувайло занял следователь Окошкин – невысокий крепыш с холодными глазами и грубым командным голосом. Обходительной хитростью своего предшественника он не обладал, психологических ловушек строить не умел и действовал прямолинейно и нахраписто, запугивая подследственных. К писарю новый начальник относился, как к половому в трактире. Продвижения по служебной лестнице он не обещал, так что ждать новых чинов у Рутке больше не было никаких оснований.

А вот в личной жизни Георгия Карловича произошли большие изменения: год назад он женился. И хотя нескладная белобрысая девица, которую он взял, отнюдь не была красавицей, а походкой походила на мужчину, но папаша ее держал небольшой грязный трактирчик и своей дщери кое-какое приданое подготовил. Вот на него-то молодая семья и жила потихоньку, с трудом сводя концы с концами. Радости молодая жена в дом писаря не внесла: молчаливая, она целыми днями тихо копошилась на кухне или занималась другими домашними делами. Георгий ее просто не замечал. И медовый месяц у них не задался: постельные утехи не доставляли удовольствия ни одной из сторон, а у Рутке они еще и плохо получались. Тем не менее, через девять месяцев жена разрешилась от бремени мальчиком. Молодой отец лишь на третий день решил взглянуть на отпрыска, которого супруга и тесть решили назвать Романом. Он посмотрел на барахтающийся в пеленках маленький, сморщенный комочек с белесыми волосенками и молча вышел из комнаты. Жена, привыкшая к равнодушию мужа, была рада и тем, что он ничего обидного не сказал.

Георгий Карлович шел знакомой дорогой на службу, по обыкновению опустив голову и стараясь не смотреть по сторонам. Кто бы мог подумать, глядя на этого тихого, невзрачного мужчину, что в душе его бушуют настоящие бури страстей! Но это были страсти человека весьма порочного, возможно, и больного.

Больше всего Рутке любил вести протокол во время так называемых допросов с пристрастием, которые практиковал его новый следователь. Когда к подозреваемому применялись жесткие методы дознания, писарь испытывал острое сладостное возбуждение. Ах, если б ему доверили ведение этого допроса! Он бы знал, что и как сделать, чтобы причинить подозреваемому наибольшее унижение и страдание. Но, увы, удел писаря – сидеть, взирать и писать. Придя домой, он вновь и вновь перебирал в мыслях подробности некоторых моментов, и это пробуждало в нем страсть куда как большую, чем, скажем, интимная близость с женой.

Особо запомнился допрос молодой мещанки, подозреваемой в убийстве мужа. Та никак не хотела сознаваться, и Окошкин с полицейским урядником вволю «порезвились» над упрямой молодухой. Следователь бил ее по щекам, так что голова раскачивалась из стороны в сторону, как у китайского болванчика, таскал за волосы, выкручивал уши, душил… Потом дознаватели повалили ее ничком на пол и стали хлестать ремнями. Юбка задралась, обнажив голые ноги и ягодицы, на белой коже проступали красные полосы, несчастная рыдала и выла в голос, а потом, не выдержав, стала рассказывать, как именно она расправилась с опостылевшим супругом…

Но ремни продолжали хлестко впиваться в сдобное тело, и признательные показания прерывались визгом, криками боли и всхлипываниями. Георгий практически не мог вести протокол: он вскакивал со стула, подбегал к допрашивающим, чтобы лучше видеть ход дознания, и даже неожиданно для себя потрогал один из набухших кровью рубцов. Как только ладонь коснулась обнаженного женского зада, его пронзила острая волна оргазма, и в штаны выплеснулась тугая струя семени. Клокотавшие эмоции вырвались в гортанном вскрике страстного вожделения. Георгий испуганно огляделся, но раскрасневшиеся следователь и урядник сами находились в состоянии экстаза… В конце концов Окошкин с трудом прекратил допрос, и плачущую, пахнущую потом и страхом женщину увели в камеру, но все трое еще долго не могли успокоиться.

В эту ночь Георгий заставил жену лечь на пол в позе допрашиваемой и принялся хлестать ее ремнем, что способствовало резкому улучшению потенции и повышению качества супружеских отношений. Но утром жена убежала к отцу, и Рутке пришлось не один день убеждать ее вернуться домой.

Георгий понимал, что страсти, которые его обуревают, постыдны и, более того, преступны, но ничего не мог с собой поделать. Обычная близость с женой не приносила удовлетворения, вызывала лишь раздражение и желание причинить супруге физическую боль. Почему-то Рутке считал, что завладей он перстнем, и все придет в норму, в том числе и интимная жизнь.

Украсть перстень Иуды ему удалось крайне просто, наверное, потому, что все было заранее тщательно продумано, взвешено и просчитано. Старый сторож спокойно открыл комнату, где на стеллажах хранились вещественные доказательства, и спокойно уселся на табурет возле своего обшарпанного столика. Георгий же, как и велел Окошкин, быстро взял заляпанную кровью свернутую рубаху, которую предстояло опознать другу убитого, а затем ловко подковырнул ногтем клапан опечатанного конверта из толстой коричневой бумаги. Заветный перстень оказался у него в ладони, а его место заняло дешевое серебряное колечко с бирюзой, которое он предусмотрительно купил на ярмарке еще прошлой весной.

Вот и все! Дело было сделано. Он получил то, о чем мечтал последние годы…

В тот же день Георгий Рутке подал прошение об отставке. Начальство очень сокрушалось, но вынуждено было уволить обладателя удивительно красивого почерка и исключительно скромного, добропорядочного человека, Георгия Карловича Рутке. Уже через пару недель отставник с больной женой и ребенком, продав оставшуюся от отца квартиру, перебрался в маленький, тихий уездный городок Волосов, что в трехстах верстах от Петербурга.

Здесь Георгий Карлович приобрел покосившийся деревянный домишко на окраине и стал потихоньку обживаться. Вскоре жена скоропостижно скончалась. По Волосову поползли слухи, что лицо и шея покойницы были в синяках, но мало ли что болтают досужие сплетники! Полиция, зная, что вдовец служил по следственной части, никакого дознания проводить не стала. А Рутке за вполне скромную сумму определил маленького Романа на проживание в многодетную крестьянскую семью, а сам зажил тихо, мирно, незаметно. Вскоре он устроился в женскую гимназию учителем чистописания. Заработок был невелик, но вместе с оставшимися накоплениями его вполне хватало не слишком требовательному человеку на сносное существование.

Георгий Карлович особо по скончавшейся супруге не скорбел, за сыном не скучал. Днем он обучал девочек чистописанию, вернувшись домой, возился в саду, а вечером…

А вот вечером для скромного каллиграфа начиналась самая неприятная пора. Его опять одолевали видения беспомощного женского тела, которым он, Рутке, мог совершенно спокойно распоряжаться по своему усмотрению. А усмотреть он мог, ох, как много! Лишь на рассвете Георгий забывался тяжелым тревожным сном, а рано утром спешил на службу. И все было бы ничего, если б новый учитель ни положил глаз на одну из гимназисток. Это была ничем не примечательная девица лет пятнадцати, но с уже вполне оформившейся грудью и развитыми бедрами. Теперь по ночам учитель чистописания видел в своих грезах именно эту гимназистку. Он представлял, как обладает ее юным телом, как вся она ему подвластна, как…

Это были не просто греховные мысли, страшные! Но что творится в голове того или иного человека, то одному Богу известно. А может, не только Богу, но и его антиподу?!

Помог ли несчастному Рутке перстень, на который он возлагал столь большие надежды? Он и сам не мог бы с уверенностью ответить на этот вопрос. Пожалуй, он обрел большую уверенность в себе, стал несколько ироничнее, небрежнее в новых обязанностях. Но было ли это действием перстня?

Перстень Иуды Георгий Карлович хранил дома, в потайном месте, под подоконником. Доставал он его лишь поздно вечером, когда оставался дома один, рассматривал, любовался и предавался своим греховным мыслям. Перстень еле налазил на безымянный палец, порождал новые и новые, все более изощренные видения и побуждал перевести их в реальность.

Рутке стал следить за гимназисткой. Елена жила на его улице, несколькими дворами ближе к центру. Георгий Карлович дожидался Елену у гимназии и шел следом, незаметно рассматривая девичью фигуру. Часто проходил мимо ее дома, иногда видел, как она играет в мяч с братом или помогает матери вешать белье, или болтает с подружками на лавке. Поначалу он и сам не понимал, зачем следит за девушкой. Но потом понял и испугался. Несколько дней учитель не выходил из дома, но вожделение оказалось сильнее страха. Вскоре он возобновил свои наблюдения.

Как-то воскресным утром он шел через рощу по широкой тропе, протоптанной сотнями горожан. Это был кратчайший путь к небольшой церквушке, которая стояла на окраине в пригородном поселке. В церковь ходили не только селяне, но и те горожане, которые жили ближе к ней. Но учитель гимназии ее не посещал. Потому что когда в первый раз он двигался на службу по этой самой дороге, из кустов вдруг вышел матерый серый волк с оскаленной пастью и налитыми кровью глазами. Он стал посередине тропы, не давая возможности идти дальше. Испуганный учитель повернул обратно. Через неделю история повторилась: снова взявшийся невесть откуда волчина заступил дорогу, угрожающе оскалив острые клыки. Георгий понял, что в церковь ему ходить запрещено. Сейчас он шел волчьей тропой, но не в храм, а на сельский рынок: продукты там были дешевле, чем на городском.

Внезапно надетый ради выходного дня перстень то ли нагрелся, то ли шевельнулся на пальце. И тут же учитель увидел, что навстречу идет девушка, которая занимала его мысли все последнее время. От неожиданности он даже остановился, у него перехватило дыхание, сердце тревожно забилось. Обернулся – никого.

«Это знак судьбы, – подумал учитель чистописания. – А от судьбы не уйти!»

Елена поравнялась с ним, улыбнулась и сделала книксен:

– Здравствуйте, Георгий Карлович! А служба уже закончилась. Вы в церковь? – но, взглянув в лицо учителя, осеклась. – Что с вами, Георгий Карлович? Вы, вы…

Рутке схватил гимназистку за плечо, но та вырвалась и с криком бросилась назад. В два прыжка обезумевший учитель настиг беглянку и, плохо соображая, что делает, швырнул на землю. От страха она перестала кричать и только тихонько повизгивала, как та допрашиваемая мещанка… Елена вскочила и почему-то бросилась прочь от тропы, в заросли.

«А, ну и прекрасно, – тихо приговаривал Георгий, задыхаясь от бега. – Тебя и тащить не надо, сама добежишь до…» Наконец, он чуть прибавил в беге, легко настиг свою жертву, дал ей подножку и, когда та упала, навалился сверху.

Девушка сопротивлялась, но справиться с нею ему не составило труда. Рутке плохо соображал, что делает. Его пальцы, казалось, сами собой сплелись на шее девушки. Он сдавил ее горло и ощутил, как пульсирует кровь в венах тонкой шеи. Жертва хрипела, задыхаясь. Тогда Георгий чуть ослабил пальцы. Потом вновь стиснул их. И вновь ослабил. Он находился в сладостном исступлении. Когда он в очередной раз ослабил хватку, то неожиданно понял, что Елена не дышит. Ее голова склонилась набок, рот был приоткрыт, и в образовавшуюся щель виднелся кончик языка. На мгновение он замер. Но только на мгновение. Затем учитель чистописания стал быстро срывать одежду с бесчувственного тела.

«Ничего страшного, – говорил он сам себе, – она просто потеряла сознание!»

На самом деле он прекрасно понимал, что девушка мертва. Но ничто не могло остановить обезумевшего каллиграфа.

Он сделал это! Он сделал. И это было восхитительно! Никогда раньше Рутке не испытывал столь мощного, столь всепоглощающего, острого до боли ощущения. Никогда его страсть не достигала такого апогея. Он сполз с тела гимназистки и откинулся на спину. Где-то высоко качались верхушки деревьев. Рутке повернул голову и встретился с взглядом своей жертвы: ее широко открытые глаза смотрели прямо на него. Ему стало страшно до жути. В одно мгновение он вскочил и отбежал в сторону. Обнаженное тело и пугало, и одновременно притягивало его взгляд.

Через минуту, подавив в себе новую волну желания, он застегнулся и осмотрелся. Светло-серые брюки были слегка испачканы кровью. Он сорвал пучок травы и стал затирать пятна. Зеленовато-бурый развод выглядел еще хуже. Идти в таком виде домой было невозможно. Он постарался успокоиться и обдумать ситуацию. Через минуту он начал действовать: прикрыл разорванным платьем наготу девушки, притащил большую ветвь с высохшими листьями и опустил сверху. Затем еще раз оглядел безобразно запачканные брюки.

Вдруг до него донеслись отдаленные крики: кто-то кого-то звал. Георгий Карлович глянул на часы: оказывается, он провозился с девчонкой более двух часов. Уже темнело. Значит, отсутствие Елены было замечено и ее стали искать. Аккуратно, стараясь не шуметь и не поцарапаться, учитель чистописания стал пробираться прочь от места своего преступления, в самую глубину рощи…

Он правильно рассчитал: домой вернулся под утро, когда на востоке чуть забрезжил рассвет. Никто его не видел. Георгий Карлович тихо отпер дверь и, не зажигая лампы, прошел в спальню. Он очень устал, более того, был просто измучен: всю ночь пришлось слоняться по роще. Хотелось быстрее упасть в кровать и забыться. Но вначале он, завесив окно, зажег свечи и принялся всматриваться в черный камень перстня. Полированные грани почему-то не играли бликами, но ему показалось, что внутри камня, в непостижимой глубине, горят красно-желтые огоньки. Удивительное дело: почти сразу же отступила усталость, он как-то успокоился и расслабился. А главное, ему стало ясно, что надо делать.

Рутке быстро разделся, развел огонь и, проверив карманы, отправил в печь пиджак, брюки и рубашку. Когда языки пламени сожрали одежду, нагрел воду, искупался, приготовил смену белья и одежды и лишь после этого направился к постели. Только тут он заметил на правой руке две глубоких царапины, но лишь усмехнулся, мгновенно придумав, чем объяснить их происхождение.

На мгновение он остановился перед старой иконой, доставшейся от прежних хозяев, и даже хотел преклонить колени и покаяться, но перстень вдруг раскалился, и дикая боль пробежала по пальцу в руку, заломили кости до самого плеча, ударило в голову… Он поспешно сорвал перстень и отошел от иконы. Вот оно, то нечистое свойство перстня, о котором рассказывал Бояров…

Рутке расстроился, но потом махнул рукой: все равно Он не простит! Но и это не обеспокоило учителя. Уснул он быстро и спал безмятежно. Это была одна из немногих ночей, которую Георгий Карлович провел спокойно.

Когда утром пришла толстая кухарка Матрена, Рутке был уже одет, выбрит, выглядел свежим и удовлетворенным.

– Что б этого поганца Васьки в доме больше не было, – прямо на пороге заявил Георгий Карлович кухарке, держа за шиворот кота. И широким жестом сбросил его с крыльца. – Этот мерзавец вчера меня оцарапал!

– Да ты что, барин! Ежели что украсть, так это он горазд. А чтоб царапаться…

– На, смотри, – Рутке засучил рукав и показал два вздувшихся красных рубца. – В общем, я сказал…

Матрена всплеснула руками, и озабоченно посмотрела вслед убегающему Ваське.

– А куда ж его девать? Это же грех, живое существо со двора сгонять…

Их диалог прервал протиснувшийся в калитку толстый полицейский урядник Сизенко.

– Господин учитель, тут давеча девица Барыкина пропала. Не видали ее вчера? – он снял фуражку и промокнул лоб несвежим платком.

– Что? Барыкина? – Рутке задумался. – Знакомая фамилия! Не наша ли гимназистка?

Сизенко кивнул.

– Точно, ваша!

– Да нет… Я вообще преподаю в младших классах. Так, может, надо подруг поспрашивать?

Рутке обратил внимание, что у полицейского широкие запястья и тяжелые кулаки. А если бы этот Сизенко с помощником учинили ему допрос с пристрастием, если бы его пот и кровь брызгали в разные стороны, выдержал бы он такое испытание? Или признался во всем?

«Впрочем, со мной ничего такого случиться не может!» – отогнал он глупые мысли.

– Да уж поспрашивали, – урядник мрачно кивнул, надел на потную голову фуражку и направился к соседнему двору.

– Ой, беда! – запричитала Матрена. – А я смотрю, у двора Барыкиных люд стоит. Это ж надо. Как же отпустили без присмотра, народ нынче лихой пошел…

– Хватит, хватит! – оборвал ее Георгий Карлович. – Ступай на кухню.

Рутке подошел к забору, выглянул: действительно, у дома Барыкиных стояла толпа. Он вернулся в дом, взял маленький кожаный портфельчик, вышел на улицу и, вроде невзначай, подошел к любопытным.

– А что стряслось-то?

Какой-то старик стал плести запутанную историю о цыганах, которые еще недавно стояли табором на окраине и среди которых, как всем известно, много лихих людей.

– Да что случилось-то, сказать толком можете? – он изобразил волнение. Вышло довольно натурально. Да он и действительно волновался.

– Здравствуйте, Георгий Карлович, – вмешалась в разговор молодая, аккуратная женщина, очевидно, знавшая учителя. – Дочка ихняя пропала, Леночка! Вчерась из церкви возвращалась сама, да до дому-то и не дошла.

– Так искать надо! – взволнованно сказал учитель чистописания.

– И вчера искали, и нынче. Ан, нет нигде!

– Ох, беда, беда, – вздохнул Георгий Карлович, поднося ледяную ладонь к горячей щеке, и только теперь заметил, что на пальце красуется перстень Иуды. Испугавшись, он быстро спрятал руку в карман. Почему-то показалось, что это улика, по которой любой сможет определить его вину… По дороге в гимназию он снял перстень и спрятал в жилетный кармашек.

В преподавательской учителя оживленно обсуждали происшествие и сразу же рассказали Рутке, что девочка была хорошей, но хотя из молодых, да ранняя: книжки читала, какие ей до поры и в руки-то брать нельзя было!

– Сбежала она, с мужчиной сбежала, попомните мое слово! – заключил географ Михаил Семенович Пухов. – У них же в голове сейчас черт-те что творится. Какой-нибудь ферт и сманил девчонку…

Некоторые с ним соглашались, другие – нет, но все считали, что с классного надзирателя надо строже спрашивать…

Удивительно, но теперь Рутке совершенно не боялся, что на него может пасть даже тень подозрения. Иногда он щупал в кармане перстень и получал подтверждение своей полной безнаказанности. Теперь он твердо знал, что ему дозволено все, а если не все, то очень, очень многое. И от этого сознания на душе было легко и спокойно.

К полудню пропавшую гимназистку нашли. Волосов пребывал в смятении и ужасе. Никогда ничего подобного здесь раньше не случалось. Ну, бывало, парни иной раз затаскивали в кусты девок с прядильной фабрики. Так те ведь и не очень сопротивлялись. А так, чтоб силой надругаться, а потом еще и удушить!.. Такого горожане не припоминали.

Через два дня Георгий Карлович, с подобающим случаю скорбным лицом, стоял среди нескольких учителей в густой толпе горожан у дома галантерейщика Барыкина. В руке он держал маленький букетик роз, которые выращивал в своем саду.

«Так получилось, – мысленно успокаивал он себя. – Судьба. Разве ж я хотел ее смерти! Всему виной мои необузданные эмоции и случай, который свел нас на этой тропе».

Он сделал несколько шагов вперед и положил букетик в ноги покойной.

* * *

А уж осенью, перед самым ледоставом, мужики выловили под крутым берегом еще одну гимназистку, совсем еще молоденькую девчонку девяти лет. Тоже голую, задушенную, со следами надругательства. Из волости приехало большое полицейское начальство. Следствие шло долго, даже какого-то парня арестовали. Но потом отпустили, посоветовав от греха подальше уехать из города. Чтоб расправу над ним не учинили иные горячие головы.

С той поры, как год – так одна, а то и две девчонки пропадать в городе стали. Через три-четыре года к этой беде как-то даже привыкать начали. «Ничего не слышно, никакая девка не пропала? – спрашивала какая-нибудь мещанка в мясной лавке. – Уж давно у нас тихо что-то. Ой, быть беде!..»

И беда, как правило, происходила.

* * *

Годы шли. Рутке забрал сына из крестьянской семьи и теперь воспитывал самолично, как выходило. Когда пришло время, отдал его в гимназию. Хотя отпрыск особыми способностями не отличался, собирался и в институт определить, чтоб выучился на инженера.

Но вдруг поздней весной, когда снег уже сошел, Георгий Карлович засобирался в дорогу. Сборы были недолгими. Как он дом свой продал – в городе никто и не знал. Учителя искренне сокрушались по поводу отъезда такого замечательного педагога чистописания, соседи говорили, что жить с ним было спокойно и хорошо. Сам же Рутке объяснил, что хочет податься ближе к Югу, так как у Романа слабая грудь.

«Тепло ему нужно и солнца побольше, – пояснял он любопытствующим. – Пока в Ростов поедем, а там, Бог даст, и к морю переберемся. Из-за сыночка все тяготы терпеть приходится. Но дело ведь святое…»

В следующее лето в городке не пропала ни одна девочка. Но этот замечательный факт никто никоим образом не связывал с отъездом тишайшего Георгия Карловича Рутке.