Текст книги "Перстень Иуды"

Капитан подмигнул.

– У нас ведь так: все на грани. Бывает – или за стол, или в яму! Кстати, пойдемте, откушаем казачьих разносолов. Сегодня у них шанешки со сметаной да свежее заливное из судака!

Самохвалов в радостном предвкушении потер ладони.

Через сорок минут они вышли на стылую, насквозь продуваемую улицу. Но после сытного завтрака мороз уже не казался таким обжигающим. Они шли рядом, и Латышев думал, как тактичнее, чтоб не обидеть капитана, отказаться от его предложения. Все-таки постоянные расстрелы и допросы трех степеней Юрия Митрофановича решительно не привлекали.

«А может, он уже передумал? – с надеждой думал Латышев. – С одной стороны, хорошо, если так, а с другой – особистов действительно все боятся…»

За несколько шагов до штаба Самохвалов резко остановился и решительно спросил:

– Так что, Юрий Митрофанович, вы со мной или?..

– Совершенно неожиданно для себя Латышев ответил прямо противоположное тому, что собирался:

– С вами, Михаил Семенович! Конечно, с вами!

Контрразведчик чему-то усмехнулся, бросил острый взгляд.

– Отлично! Я почему-то так и думал, что вы согласитесь. Тогда пойдемте, надо решить кое-какие формальности.

«Кое-какие формальности» заняли почти весь день. Юрию Митрофановичу пришлось заполнять подробные анкеты, писать и переписывать свою биографию, отвечать на многочисленные вопросы. С ним беседовали человека три-четыре, по часу-полтора. Эти разговоры больше всего раздражали: приходилось отвечать на множество бестактных, бесстыжих и откровенно глупых вопросов: занимались ли вы онанизмом? Снятся ли вам сексуальные акты с животными? Вы получили задание внедриться в контрразведку? Больше любите подглядывать за женщинами в бане или туалете? Как поддерживаете связь с большевиками?

К вечеру он был разбит, раздражен и проклинал себя за то, что согласился сменить пусть тяжелую, но привычную и достойную жизнь офицера-строевика на эту непонятную, изощренную работу с двойным дном. На которую еще и попасть не просто – надо обязательно вымазаться в дерьме с ног до головы!

Совершенно неожиданно в комнату, где Латышев ждал решающего собеседования, осторожно заглянул… Арефьев! Капитан бросился ему навстречу с распростертыми объятиями, но есаул поспешил захлопнуть дверь. А через несколько минут за ним зашел сияющий Самохвалов:

– Ну вот, все и разъяснилось! Никакого третьего расстрела сегодня не будет! Сейчас со спокойной совестью зайдем к начальнику КР, он даст санкцию, и вы – наш!

Они шли по длинным коридорам, и Латышев спросил:

– А есаул Арефьев случайно здесь оказался?

Михаил Семенович весело хохотнул.

– Запомните, случайностей в жизни не бывает, – назидательно сказал он. – Есаул вас опознавал. Удостоверил, так сказать, вашу личность!

Латышев споткнулся.

– Зачем? У меня же документы, рекомендация полковника Безбородько?

– Ерунда! Враг хитер и коварен, не только документы подделают, но и двойника подберут! Я с утреца послал запрос в действующую армию, только Безбородько, как нарочно, убит три дня назад! Совпадение? Но в нашей работе и совпадений не бывает! Вот и вырисовалась картинка: некто представил ничего не значащую рекомендацию и рвется в штат особо секретного органа…

– Да я не рвался…

– Это вам так кажется! А нам ведь сразу все ясно… В таком случае можно сразу расстреливать, ну, в крайнем случае под третью степень направить…

– Почему же не направили? – чужим голосом спросил Латышев.

– Слабину дал! Понравился ты мне, да и Безбородько я уважал… Потому стал дальше копать. Пришлось искать, кто знает настоящего Латышева. Вот и нашли есаула…

– Значит, вы во мне сомневались?

Самохвалов снова хохотнул.

– Запомни, контрразведчик всегда сомневается. Пьянка, брудершафт, разговоры о дружбе – все это игра. Спектакль, который ничего не стоит. Главное – факты. Если бы они не сошлись, я бы тебя сейчас по-дружески шлепнул в нашем подвале.

– За что?!

– За попытку проникновения в КР! Да чего ты куксишься: факты-то сошлись!

– А если бы не отыскали есаула?

– Да что ты, как баба: если бы да кабы, во рту выросли грибы! Все же хорошо кончилось? Видно, взаправду тебе перстень Иуды помогает!

– Что?!

Латышева будто по голове ударили.

– Откуда вы знаете?!

Но они уже входили в высокую, обитую дерматином дверь с табличкой: «Начальник отдела контрразведки».

Следующие десять минут они с Самохваловым стояли навытяжку перед подполковником Брусницовым, и тот, небрежно листая папку, в которой находились данные Латышева, цедил:

– Это хорошо, что все подтвердилось. И что герой – хорошо! И что аэроплан сбил – очень хорошо! Но у нас другая работа, со своей спецификой. Так что, Михаил Семенович, постарайтесь быстрее ввести вашего протеже в курс дел. Ну, и вы-то понимаете, что в случае чего… Короче, вы отвечаете за этого человека.

Начальник КР поднял голову, пронзил Латышева холодным взглядом голубых глаз, спросил:

– Хотите у нас работать, капитан?

Сейчас Латышев хотел оказаться как можно дальше от контрразведки и никогда не иметь дел с ее сотрудниками. Но обратного хода уже не было.

– Так точно, господин подполковник!

– Свободны! – Брусницов захлопнул личное дело. – И помните, что я вам сказал.

Затем Самохвалов завел новичка к непосредственному руководителю – начальнику оперативно-аналитического отдела Козюкову. Толстый лысый майор производил впечатление милейшего и заботливого человека.

– Вначале изучите циркуляры, которыми мы руководствуемся в работе, поработаете с бумагами, войдете в курс дела, – доброжелательно произнес он. – Ну, а там само покатится… Жилье нашли? Сейчас получите подъемные, документы, завтра выдадим новую форму. У нас довольствие – грех жаловаться!

Через час новый сотрудник контрразведки и его покровитель сидели в знакомой зале «Куреня казака», мундир Юрия Митрофановича топорщила толстая пачка ассигнаций, в кармане лежал мандат уполномоченного отдела КР. Естественно, сегодня он угощал своего благодетеля.

Осознав значимость ситуации, а точнее, старательно демонстрируя такое осознавание, заказ принимал лично Васильич.

– Могу предложить свежайшего сома, на пуд потянет, мерзавец! – угодливо улыбнулся он. – И раков, их в декабре ловить тяжело, зато жирок нагуляли, вку-у-усные! Только что братишка привез, Степка, он в Нижне-Гниловской живет, рыбалит там да мне доставляет…

Хозяин показал на кряжистого казака, одетого так же, как он, который переминался с ноги на ногу возле двери.

– Не далеко ли возить с Нижне-Гниловской? – спросил Самохвалов, пристально рассматривая Степку. – А чего в Ростов на рынок не ездит?

– Отчего далеко-то? – забеспокоился Васильич. – Привез, переночевал да обратно поехал… В Ростове еще неизвестно: продаст ли да за скоко, а тут с гарантией, и цена хорошая…

– А он действительно в Нижне-Гниловской живет?

– Ну, а где же еще? Там все наш дом знают – аккурат над лодочным причалом, мазаный, с зелеными ставнями…

– Да и что-то непохож он на тебя…

– Дык он документы покажет, если сумлеваетесь, – Васильич вытер платком вспотевший лоб.

– Да нет, это я так, – убрал напряжение Самохвалов. – Большевистских связников ищем да агитаторов…

– Помилуй Бог! – Васильич широко перекрестился.

– Знаю, знаю… Ты у нас на хорошем счету, да и ко всей фамилии Дороховых у нас никогда претензий не было. Иди, работай спокойно!

Васильич воспрял духом.

– Сейчас мигом накрою. Раз такое событие, то за счет заведения!

Хозяин исчез. Самохвалов довольно рассмеялся.

– Видите, как можно легко страх навести! Потому что людишки за собой вину чувствуют. Подлинную или мнимую – неважно! Особенно на Руси, тут вина в крови. «У сильного всегда бессильный виноват», – помните?

А Васильич, тем временем, пересказывал состоявшийся разговор брату.

– Знаешь, кто эти офицеры, с кем я гутарил? Они из контрразведки! Тобой интересовались…

– Так мабуть мне не оставаться? Поеду обратно от греха…

– Не боись. Я тебя отговорил….

– К ним лучше не попадать, – опасался Степан. – Живодеры… Не шкуру обдерут, так кишки выпустят!

– Ничо, я с ними дружу, да и сом с раками пригодились, – успокаивал брата хозяин. И весь их разговор полностью подтверждал теорию страха, разработанную капитаном контрразведки Самохваловым.

Зала постепенно заполнялась. В основном, заходили офицеры и прапорщики, но несколько столиков занимали штатские, совершенно неопределенного вида. Четверо хмурых парней сбросили одинаковые новенькие пальто из английского драпа на руки официантке и заняли столик рядом. Тотчас же подскочил Васильич и, согнувшись, зашептал Самохвалову в ухо:

– С этими осторожней, вашбродь, плохой народ, опасный. Может, лучше пересядете от греха?

Но контрразведчик только отмахнулся небрежно.

– Да знаю я всех, – не понижая голоса, ответил он. – Пусть они пересаживаются подальше!

Васильич исчез. Крепкий парень за соседним столиком услышал, глянул испытующе, причмокнул вялыми губами. У него было побитое оспой лицо, квадратная челюсть, косая челка почти закрывала глаза с блатным прищуром. Дорогой новый костюм явно не подходил по размеру, вдобавок Латышеву показалось, что под пиджаком скрыто оружие.

Офицерам тем временем подали гуляш, говяжий студень и самогон.

– За нового контрразведчика! – торжественно провозгласил Самохвалов. – К нам очень нелегко попасть! Говорю же, это ваш волшебный перстень помогает!

Латышев поперхнулся самогоном и закашлялся.

– Да что вы все про какой-то перстень говорите? Откуда вы его взяли? Ничего понять не могу!

Помолчав немного, Самохвалов без тени улыбки произнес:

– Да что тут понимать-то, Юрий Митрофанович! Как вы уснули, я вашу котомку перебрал. Планшетку с бумагами нашел. Не скрою, прочитал с большим удовольствием. Презанятная история, надо заметить!

Латышев сидел, не зная, как реагировать на эти слова. У него плохо укладывалось в голове, как можно рыться в чужих вещах, а потом еще так спокойно, без тени смущения говорить об этом.

Словно прочитав его мысли, Самохвалов продолжил:

– Вас, конечно, смущает мое признание. Вы наверняка никогда по чужим вещам не лазали. Верно?

– Можете не сомневаться!..

– А я и не сомневаюсь. Приличная семья, папа майор, питерское воспитание, гувернантка, учитель французского, книжки читать любили. Правильно я излагаю, дорогой Юрий Митрофанович?

Самохвалов смотрел с некоторым превосходством и улыбался.

– Правильно… Но откуда…

– Это же контрразведка, привыкайте… Я позвонил в Питер кое-кому и разузнал про вас, что успел. Да и письма прочел от вашего батюшки. Конечно, с таким воспитанием вы по чужим сумкам не лазали. Меня ведь тоже ни в семье, ни в юнкерском училище таким гадостям не учили. А жизнь научила. И вы научитесь, никуда не денетесь. Придется. Так сказать, по долгу службы. Вот и мне пришлось. Я ж вас привел сегодня в нашу контору. Коль так, то отвечаю за вас. А вдруг у вас с собой адская машина, иль шифры, иль еще что…

И безо всякого перехода Михаил Семенович попросил:

– Юрий Митрофанович, покажите этот перстень Иуды. Я когда прочитал про него, даже спать не мог: любопытство раздирает. В вещмешке вашем его не оказалось, а шарить по карманам я не стал. Кстати, запишите в мой актив этот благородный поступок.

Латышев сидел совершенно растерянный, не зная, как реагировать на слова своего покровителя, а теперь и коллеги.

– Нет у меня никакого перстня, – невнятно промямлил он.

– Не убедительно врете, капитан! – заявил Михаил Семенович. – Лоб нахмурили, губы поджали, даже носогубные морщины разгладились. Три признака лжи – классика! На вас можно психологию допроса изучать. Придется работать над собой: ведь ложь – разновидность искусства!

Новоиспеченный контрразведчик молчал.

– И с точки зрения логики никуда не годится! Не в поле ж, под березой вы его закопали! У вас он. Поверьте, я на него покушаться не стану. Просто хочу взглянуть. Хоть из ваших рук…

Пришлось Латышеву подрывать подкладку кармана и извлекать из примитивного тайника перстень. Он надел его на мизинец и поднес ближе к керосиновой лампе. Капитан потянулся, но рука его будто наткнулась на преграду и зависла в воздухе.

«Господи, – подумал Латышев, – у него глаза горят, как у кота. Да он вообще удивительно похож на кота Базилио – такой же разбойник. Угораздило меня связаться с ним и его конторой…»

Контрразведчик смотрел на перстень как завороженный. Потом чиркнул зажигалкой, поднес желтоватый огонек к черному камню – с одной стороны, с другой… Наклонившись поближе, разглядывал его под разными углами, сосредоточенно шевелил губами. Вдруг он откинулся на спинку скрипучего стула и громко расхохотался. Сидящие рядом хмурые типы недоброжелательно повернули в их сторону лишенные признаков благородства плебейские лица.

– Чего гогочете, как гуси? – недобро спросил здоровяк. – Или в жаркое проситесь?

Все четверо смотрели вызывающе, явно провоцируя скандал. Судя по манерам, они привыкли внушать страх.

– Отдыхайте, друзья, – спокойно сказал Самохвалов. – Это капитан мне смешной анекдот рассказал. Только и всего.

Михаил Семенович доброжелательно улыбался, но Латышев заметил, что он с привычной ловкостью одним движением отстегнул застежку кобуры.

Хмурые лица отвернулись.

– Мне непонятна причина вашего бурного веселья, капитан, – сдержанно сказал Латышев. – Чем оно вызвано?

– Представьте себе, я когда-то, в невинной молодости, учился на ювелира… Да, да, не удивляйтесь!

Самохвалов потер виски кончиками пальцев, будто пытаясь собрать мысли в кучу.

– Родительских надежд, правда, не оправдал, благородную профессию не получил, но вершков нахватался. Так вот, извольте мой вывод: колечко серебряное, а этот камень не может иметь столь долгую и волнующую историю…

– Почему? – уже не скрывая раздражения, спросил Латышев.

– Вы знаете, что такое бриллиант? – вопросом на вопрос ответил Самохвалов.

– Увольте! Я никогда не учился на ювелира!

– Это ограненный алмаз. Причем число граней должно быть не менее пятидесяти семи… В огранках «груша», «овал» или «маркиза» как раз столько и есть… Но думаю, здесь даже больше пятидесяти семи – скорей семьдесят три грани – так называемая «цирконовая» огранка…

– Ну, и что?

– А то, что так шлифовать алмазы научились лишь в семнадцатом веке!

Самохвалов усмехнулся.

– Если это вообще алмаз. Цвет черный, радикальный. Для алмазов нехарактерный…. Ну, да вы не расстраивайтесь. Вещица прелюбопытная. И история ее читается, как роман. А камень при случае непременно покажите ювелиру. Он скажет примерно то же самое…

Слова коллеги больно задели самолюбие Латышева.

«Подумаешь, знаток, – возмущался он про себя. – Огранка не та, цвет не такой, алмаз не алмаз… А бумаги? Кому бы их понадобилось подделывать? Зачем?»

При этом он машинально рассматривал перстень, как бы отыскивая аргументы для возражений, и не заметил, что хмурые типы за соседним столиком бросают на него косые взгляды и заинтересованно переговариваются. Внезапно парень с побитым оспой лицом громко отодвинул стул, встал, шагнул вперед и навис над Латышевым. В руке у него тускло отблескивал наган.

– Слышь, капитан, – по-блатному растягивая слова, произнес он. – Это мое кольцо. Я его у Саньки Косого вчера в буру выиграл. Отдавай лучше по-хорошему, без крови…

Он, несомненно, был вожаком, и трое остальных уже начали приподниматься, засовывая руки под одежду. Дело принимало плохой оборот.

– Сядь на место, Челюсть! – раздался вдруг холодный голос Самохвалова. – Вчера тебя у Косого не было. Ты мануфактурный лабаз грабил. По-мокрому, причем. Сторож-то на тебе… Так что, без крови не обойдется: на луну пойдешь[24]24
  Отправить на луну – расстрелять (устаревшее).


[Закрыть]!

– Ты кто?! – ошарашенно вскричал Челюсть, вскидывая наган.

Однако капитан опередил его – всего на мгновение, но этого оказалось достаточно. Смит-вессон вынырнул из-под стола. Он был больше нагана, крупнее калибром, а главное – стрелял полуоболочечными пулями, оставляющими ужасные рваные раны. А еще главнее было то, что Самохвалов выстрелил первым и с двух метров угодил Челюсти в левую сторону груди.

– Ба-бах! – в помещении выстрел мощного патрона грохнул, как орудийный залп. Страшный удар мгновенно выбил жизнь из крепкого тела, отшвырнул его на несколько метров и опрокинул на чистые половицы. По тщательно выскобленным доскам побежала темная струйка.

Его друзья вскочили, один успел вытащить наган, но как-то нерешительно…

– Сидеть, гады! Бросай оружие! – рявкнул Латышев, вскакивая на ноги и обводя стволом маузера потрясенную тройку бандитов. Те плюхнулись обратно на стулья. Два нагана и браунинг со стуком упали на пол. Они привыкли лить кровь, но не свою, поэтому сейчас каждого колотила крупная дрожь.

С грохотом упал стул, зазвенела разбитая тарелка, отчаянно закричала официантка. Кто-то бросился к выходу, более смелые и любопытные, отталкивая друг друга, столпились вокруг. Васильич с братом протолкались к столику. Он держал скворчащую сковороду, а Степан – фарфоровое блюдо с отборными красными раками. Но сейчас этот цвет не вызывал аппетита.

– Испортили вечер! – скорбно сказал Самохвалов. – Я уже ни раков не хочу, ни сома… Да и вообще, после такого съезжать отсюда надо. Некрасиво получилось… Насвинячили… Надо было на улицу вывести…

– А с этими что делать? – спросил Латышев, указывая маузером на корешей Челюсти.

– А что с ними делать? – переспросил Михаил Семенович. – Расшлепаем завтра, и дело с концом!

От его простоты и добродушия не осталось и следа.

Глава 3
Искусство допроса
Декабрь 1917 г. Новочеркасск

Латышеву отвели небольшую комнату на первом этаже добротного двухэтажного здания в центре старого заснеженного сада. Здесь и располагались оперативно-аналитический и секретно-агентурный отделы контрразведки. Если не считать охрану, вестовых и истопников, в особняке было немноголюдно. Не больше десятка офицеров, и почти со всеми Юрий Митрофанович через два дня успел перезнакомиться. Он был приятно удивлен, что все его новые коллеги оказались не кровожадными костоломами, а людьми образованными, интеллигентными, с хорошим чувством юмора. Теперь он уже не сомневался, что Самохвалов прав и все, что болтают про КР – обычная чушь, продиктованная недоброжелательностью и предвзятостью. Уж он-то разбирался в людях, никогда его новые знакомцы не смогли бы пойти на подлость, жестокость, провокацию. Все они были такими же, как и он, офицерами, присягавшими царю и отечеству, конечно, помятыми войной и от этого ставшими резкими и циничными. А то, что трех спутников Челюсти расстреляли в подвале на следующее утро, было вполне оправданно: бандиты и убийцы это вполне заслужили.

Юрию Митрофановичу даже нравилось свое новое положение, он чувствовал себя теперь выше и значимее обычных строевых офицеров, ощущал причастность к клану избранных, могущественному тайному обществу.

Он изучил особо секретные циркуляры, регламентирующие работу КР, и узнал много интересного. Оказалось, что допрос первой степени предполагает психологическое воздействие на допрашиваемого, его запутывание в логических противоречиях и неточностях собственных показаний. При второй степени допрашиваемый подвергается унижениям, оскорблениям, разрушается его самоуважение и самооценка, нивелируется социальная значимость личности. Третья степень включает физическое воздействие, безусловно обеспечивающее положительный результат, и применяется тогда, когда другие меры оказались бесполезными. И еще он обратил внимание, что ликвидация «объекта» поручается дознавателю по делу как лицу, уверенному в установленной виновности.

Что ж, в конце концов, это разумно. Не сразу переходить к крайним мерам, а только в случае, если все другие не помогли достигнуть цели. И с дознавателем правильно: не станет же нормальный человек расстреливать невиновного!

Впрочем, Латышев надеялся, что лично ему не придется никого избивать и расстреливать. Сейчас он работал с бумагами. Надо было проанализировать перехваченное донесение и установить большевистского агента, действующего в штабе армии.

Он внимательно рассматривал мятый клочок бумаги, исписанный мелким почерком с заметным наклоном влево и забрызганный кровью (связника застрелили при задержании). Неизвестный враг сообщал количество ожидаемого пополнения, сроки переброски свежих сил на фронт, выдавал нехватку бензина для броневой роты, перебои с поставками винтовочных патронов и катастрофическое положение со снарядами для трехдюймовых пушек. Если бы связника взяли живым и применили «третью степень», то, скорей всего, он бы выдал предателя. А сейчас дело считали безнадежным. Все, кроме самого Латышева.

На большом листе бумаги он составил схему. Слева квадратики – источники информации о личном составе: первый – поименные списки батальонов и рот, второй – списки поставленных на котловое довольствие, третий – арматурные карточки на обмундирование, четвертый – расходные ведомости финансовой части, пятый – утечка информации из управления кадров, шестой – утечка из строевых подразделений… Справа треугольники – источники информации о вооружении, их насчиталось восемь. Сверху, как перекладина буквы «П» – кружочки: источники информации о горюче-смазочных материалах.

Самохвалов зашел в кабинет, глянул через плечо, хмыкнул:

– Начитался книжек про сыщиков, Юрий Митрофанович? Только в жизни все проще! В жизни твой Шерлок Холмс ногу сломит. Вот если бы связника живым захватили… А так – все в пустой след! Пока следующий связник не попадется или наш осведомитель не стуканет…

– Да нет, сейчас я проведу линии, если три пересекутся в одном месте, то это и есть источник утечки, там и надо искать… – принялся увлеченно объяснять Латышев, которого увлекла аналитическая работа. Но Самохвалов и слушать не стал, махнул пренебрежительно рукой и пошел по своим делам.

А Латышев, не вставая из-за стола и лишь прозванивая по телефону в различные службы и подразделения, установил: численность предполагаемого пополнения неизвестный шпион мог определить одним-единственным путем – через вещевой склад, на который только что поступило триста комплектов полевой формы. Имелась еще заявка на расширение к концу месяца числа сухих пайков – тоже на 300 комплектов. Следы явно вели в службу тылового обеспечения. Заявки на патроны, снаряды, и горючее подавал отдел арттехвооружения, который тоже входил в службу тыла!

Только расписанием эшелонов занимался самостоятельный – транспортный отдел, но, вызвав кадровиков и режимников «засветившихся» подразделений, Юрий Митрофанович узнал, что замначальника службы тыла майор Овсянников тесно дружит с начальником подотдела воинских перевозок капитаном Финогеновым. Завершающим штрихом стали личные дела Овсянникова и Финогенова, которые строго конспиративно принесли ему запуганные кадровики. Достаточно было заглянуть в собственноручно заполненные анкеты, чтобы узнать мелкий, с наклоном влево, почерк майора Овсянникова. Именно им было написано шпионское донесение!

– Попался, шкура! – сказал капитан, всматриваясь в тусклую фотографию, позволяющую рассмотреть круглую самодовольную физиономию с двойным подбородком.

Латышев торжествовал: без засад, стрельбы, погонь и допросов третьей степени, чисто аналитическим мышлением он разоблачил шпиона! Вот тебе и преимущество метода дедукции любимого им сыщика! Хотелось тут же похвастаться перед товарищами, но внезапно пришла другая мысль: самому арестовать предателя!

Одевшись, он быстро прошел два квартала до Управления тыла. Мороз не утихал, улицы были пустынны, бездомные собаки, поджав хвосты, жались к дверям домов, откуда иногда облачками вырывались крохи тепла. Хотя таких дверей было немного: дров и угля не хватало, в большинстве помещений царил холод. Но не в службе тыла – здесь было даже жарко.

Часовой отдал честь еще до того, как Латышев предъявил мандат. Сотрудников контрразведки угадывали по каким-то неуловимым признакам: может, по новенькой, отутюженной форме, лишенной окопной замызганности, может, по уверенным манерам и пробивной напористости, а может, их всех знали в лицо.

Вестовой в переполненной приемной отказывался без записи допустить подполковника артиллерии к своему начальнику, подполковник, повысив голос, убеждал, что батареям срочно необходимы снаряды… Не обращая ни на кого внимания, Латышев прошел в кабинет. Овсянников сидел за огромным, заваленным бумагами столом и что-то писал. Недовольно оторвавшись от документа, он поднял голову. Важность и надменность тут же стерло с круглого обрюзгшего лица, словно мокрой губкой, вместе с красками жизни: осталась только восковая бледность покойника.

– В-вы ко мне? – с трудом выговорил майор и расстегнул ворот мундира. – Это ошибка…

Латышев вынул из трясущихся рук исписанный листок, извлек из кармана забрызганное кровью шпионское донесение, приложил их друг к другу.

– Какая тут может быть ошибка?!

То ли от вида крови, то ли от всего вместе, Овсянников громко испортил воздух и принялся икать.

– Совпадение… Просто похожи…

– Графологу покажем – разберется, – сказал Латышев. – А сейчас сдайте оружие и съездим в контрразведку для дачи показаний.

На служебном автомобиле Управления тыла он привез Овсянникова в Контору, оставил под надзором дежурного, а сам зашел к начальнику отдела.

Майора Козюкова доклад новичка ошарашил. Он не ожидал, что без связника и свидетелей дело может быть раскрыто. И не думал, что под подозрение попадет штабист столь высокого уровня. Поразмышляв с минуту, он вызвал Самохвалова. Тот выслушал повторный доклад, покачал головой, почесал в затылке. Лицо капитана напряглось и выражало сильное сомнение.

– Это ты что, Юрий Митрофанович, по своей схемке заместителя начальника Управления тыла на заклание притащил? – с опасливым недоверием спросил он. Еще бы: если новичок ошибся и наломал дров, то его рекомендатель получит по первое число!

– Сначала по схеме, а потом проверил, – Латышев показал два листка, исписанные одинаковым почерком. – Это перехваченное донесение, а это его докладная. Можно графологу отдать на экспертизу…

Самохвалов всмотрелся в бумаги, перевел дух и заметно повеселел.

– Мать честная! Ну, ты даешь! Прямо за жабры поймал гада!

Он с облегчением засмеялся.

– Никакой экспертизы не надо, и так все ясно! Сейчас он у меня все выложит!

Самохвалов вопросительно взглянул на Козюкова.

– Разрешите начинать, господин майор?

Тот кивнул.

– Ну, раз все сходится… Начинайте, с Богом. А я доложу Брусницову, надо ведь предписание на арест оформить!

По дороге в дежурку Самохвалов спросил:

– Пойдешь со мной, Юрий Митрофанович, «колоть» твоего крестника по третьей степени? Тебе ж потом его и в расход пускать…

Но Латышев замотал головой.

– Увольте на этот раз, не привык еще. Не созрел…

Михаил глянул испытующе.

– Ну, ладно, зрей. Только побыстрее. Недозрелые нам не нужны. И перезрелые тоже…

Он позвал с собой ротмистра Разгуляева, поручика Клементьева, и они повели Овсянникова в подвал. Еще в коридоре Клементьев рукояткой нагана выбил майору зубы. Допрос третьей степени начался.

* * *

– Эта сволочь быстро лопнула, – рассказывал через два часа сияющий Разгуляев. – Обоссался, плакал, в ногах валялся…

– Потому что идеи нет. Идейный и муки, и саму смерть стойко принимает, – со знанием дела пояснил Клементьев. – Иногда думаешь: да что он, железный, что ли? Почему ничего не чувствует? И сам злишься, нервничаешь, а удовлетворения не испытываешь…

– Так с чегго он, ггад, перрреметнулся? – грассируя, спросил хорунжий Лоскутов. – Чегго не хгватало-то? Пррри должности, в почете, все идут, челом бьют, бгарашка в бгумажке приносят, так еще и пррриворрровывать можно, если особо не зарррываться…

– Вот он как раз и зарылся! – сказал Самохвалов, разливая спирт из обычной солдатской фляги.

Все трое допросчиков были возбуждены и находились в приподнятом настроении. Латышев не мог понять, что им больше нравится: сама процедура или полученный результат?

– А история его падения проста, как апельсин, – продолжал Михаил Семенович. – Товарищи подставили ему бабенку – молодую, симпатичную, сладкую, он и размяк. И покатилось: пьянки, гулянки, деньги пачками… Коготок увяз – всей птичке пропасть… Ну, давайте выпьем за верность офицерскому долгу! За Веру, Царя и Отечество!

Офицеры встали, щелкнули каблуками и, отставив локти, залпом выпили. Потом стали спешно закусывать салом, солеными огурцами, вареной картошкой и соминым балыком.

В КР это уже стало традицией: поздним вечером, закончив работу, оперсостав собирался вместе, как правило, в кабинете Самохвалова, чтобы снять стресс и расслабить нервы: выпить, закусить, пообщаться, вспомнить старые добрые времена, зимние балы в Питере или дачный сезон где-нибудь на Кавказе. Кто-то рассказывал про знакомую курсистку, кто-то – про роман с известной светской дамой, пересказывали сплетни об известных людях столицы, спорили о преимуществах кухни популярных ресторанов. Обычно такие воспоминания оканчивались тихим бешенством и глухими проклятьями в адрес «краснопузых», то-ва-ры-щей, германцев, – всех тех, кто испаскудил такую замечательную жизнь. Сегодня тема изменилась, потому что пошло на раскрытие большое дело, которое все считали провальным. Запахло успехом и наградами.

– Так что, этот ггад сдал товгарррищей ? – спросил Лоскутов, набив рот салом и наливая следующую рюмку.

– Кого знал, того и сдал, – усмехнулся Клементьев. У него была кличка Зубной врач, или просто – Зубник.

– Кралю свою назвал, да еще одного комиссара, Поленова. Но на того-то зацепок немного, а на бабу все: и адреса, и явки, и родственники. Самгина Маруська, на Азовской, 16 живет! Ее возьмем в ближайшие дни, а она уже на комиссара и остальных выведет!

– А этот, Финогенов, он с ними в сговоре? – поинтересовался Латышев.

– Не факт, – Разгуляев покачал головой. – Майор говорит: по-пьянке у него информацию выпытывал. Втемную, вроде бы. Ну, да какая разница! Придется и второму гаду к стенке прислониться…

– Хватит о работе да о делах! – вдруг громко сказал Самохвалов. – Давайте выпьем за нашего героя, за Юрия Митрофановича! Ведь он, как Шерлок Холмс, нашего предателя вычислил! И уликами подпер, так что ему не соскочить с крючка! Кто еще так умеет? Да никто! Предлагаю настоящий брудершафт: с лобзанием! И переходом на «ты», как между друзьями положено!

Они встали, переплели руки, троекратно расцеловались.

– За дружбу, Юра!

– За дружбу, Миша!

Клементьев нахмурился.

– Что вычислил ты гада так умно, конечно, хорошо… – сказал он, обращаясь к Латышеву. – Только ведь это полдела! Его ведь допросить надо – с душой, с сердцем, чтоб до самой сути дойти! Раз ты его выявил, значит, ты и изобличить должен! И ликвидировать потом, как по инструкции положено… А ты – в кусты! Почему? Или ты будешь головой думать, чистеньким оставаться, а мы за тебя грязную работу сделаем, в крови и говне возиться станем? А как потом за одним столом сидеть? Чистенькие с грязными не садятся! Если мы товарищи, то все должны быть одинаковыми!