Текст книги "Карантин"

39

– Ты подстригся? – спросил Дюков, когда машина уже ползла по Люблинской.

Спросил тихо. Так, словно едва пришел в себя после долгой и тяжелой болезни. Вышел из комы.

– Нет, – пробормотал Павел. – Просто снял парик.

– Смешно, – ответил Дюков и отвернулся.

Дядя был из этих же – теперь Павел был в этом уверен. Участковый, который выехал на место происшествия, написал справку, почти не глядя на труп. Да и на что там было смотреть: машина упала с высоты полуметра, удар был сильным, половину ребер размолотило, а черепушку так вообще сплющило. Еще и нашли его не в первый день, кожа потемнела, едва в зелень не пошла – наверное, гадость какая-то из машины вылилась. Все эти слова Павел слышал не раз, оборачивался на мрачные лица соседей по гаражному кооперативу, когда улаживал все дела и с гаражом, и с квартирой. Соседки задарили его гостинцами – каждая хотела пожалеть четырежды сироту. Только с тремя бабками, что обмывали дядино тело и потом шептали друг другу на ухо, что старый Шермер-то ну чисто урод, поговорить не удалось: в неделю все они отправились вслед за дядей. Кого инсульт хватил, у кого сердце разорвалось. Сразу три крышки от гробов встали у подъезда, хотя еще еловые ветки от дядиных похорон не замела дворничиха. Ни разу такого не было в городе, ну да Пашке о том думать не приходилось. Другие заботы нахлынули. Хорошо еще молодой тогда священник – отец Михаил – из деревенского храма, куда повезли хоронить дядю, помог: мужиков вызвал, сам с ними за Пашку сговорился, службу отслужил, все устроил как надо. Зато и Павел о священнике не забыл – и машину помог в порядок привести, и денег подбрасывал, сторицей за все отплатил.

Дядя был из этих. Кажется, что из этих. Но в пепел он не обратился, нет. Наверное, так же и лежит там, под серым крестом, рядом с бабой Нюрой, мамой и отцом. Не дядя, нет – чужак, принимавший облик дяди, марсианин какой-то, а настоящий дядя похоронен под казенной табличкой или вовсе без нее где-то в Хибинах. Ведь к нему ездила баба Нюра, к нему, когда мамка познакомилась с отцом? От него ждала писем, а телеграммы и деньги приходили от чужака. Почему?

А отец? Тоже чужой? Тоже такой? Он же ведь тоже в пепел обратился? И деревенские увальни, что пытались его обидеть или место пришлому указать, все плохо кончили – их же ведь всех не стало? С другой стороны, жизнь такая была в деревне – вино да водка, топор да монтировка, и кроме тех обалдуев многие спились, угорели, замерзли, отравились. Да и батя ведь не обратился в пепел вовсе! Не развеялся в дым! Обгорел только – так и захоронили. О том ведь сокрушалась баба Нюра, что обмыть нельзя было, да и мамка его не горсть же пепла к себе прижимала, когда выла за кладбищем? Вскрыть и посмотреть. Вскрыть могилу и посмотреть! И что ты там увидишь? Что разберешь? Уверишься, что сам такой же, как и они?

Нет, не такой же. На него не действует эта ерунда. Не сгорает он от газоанализатора. Так, может, поэтому за ним охота? Помесь потому что? Гибрид? Выродок? Вон как раны затягиваются: на ноге и в боку только белесые рубцы остались, а коросту, что на плече случилась от пули, уже через час стряхнул, словно пыль. Урод и есть – правильно, все взрывать: мастерскую, машину, квартиру, все, пока не взорвется он сам! Но резать зачем? Зачем резать? Людей зачем резать?!

– Всему приходит конец, – пробормотал знакомым, но мрачным голосом Дюков. – Ты же везунчик, Шермер. Но у обычных людей везение рассеяно по их жизни, а у тебя все скопом сразу. Плотненько так. Ты смотри – школа, армия, институт. Везде на первых ролях, ну ты же сам рассказывал. Первый ученик, незаменимый, образцовый солдат, первый студент. Потом как из-под земли – дружки: тот же Жора, Костик, Людка. Менты с уважением, бандюги сквозь пальцы. Ни тебе наездов, ни тебе проблем. Ты по сторонам хоть смотрел? Нет, ну трудное детство что-то оправдывает, конечно. Сирота, жил с дядей, в деньгах не купался, но у других-то все в тысячу раз хуже было! И при живых родителях многие хуже живут, чем ты при мертвых! Ты по улицам ходил, Павлик? К соотечественникам приглядывался? В глаза им смотрел? Слушал, о чем они говорят? Девки, пацаны, еще паспортов не получали, а изо рта мат да перегар! Я уж не говорю про наркотики там…

– Заткнись, Дюков! – процедил сквозь зубы Павел.

– Это мерзкая страна! – задышал Димка. – Я вот в Штатах был – там, конечно, не все ладно, а уж если покопаться, дерьмо разыскать можно, оно иногда в общем-то само в лицо бросается, но здесь… Здесь люди ненавидят друг друга. А еще больше, чем друг друга, они ненавидят свою власть. И больше этой их ненависти только та ненависть, которая сверху на них обращена! Здесь все друг другу мешают! И калечат друг друга, и калечат! И врут, врут, врут, на каждом шагу врут!

– Однако жить ты сюда приехал, – посмотрел Павел на раскрасневшегося Дюкова. – Не ты ли говорил, что деньги здесь надо зарабатывать?

– Где теперь мои деньги? – растопырил ладони Дюков. – Где? – принялся выворачивать карманы. – Ничего не осталось. Совсем ничего! Там, где золотишко позвякивает, там, конечно, приятнее породу долбить, особенно если тебе самому по кумполу не долбят, так ведь долбят же!

– Нам просто не повезло, – отрезал Павел.

– Тебе не повезло, тебе! – ткнул пальцем в Павла Дюков. – Исчерпал ты свое везение. Я так и знал, что исчерпаешь! Все ждал, когда к тебе одновременно придут и налоговая, и санэпидемстанция, и пожарники, и менты, и бандюги, и черт знает кто! Должны были они прийти, потому что даже к тем приходят, у которых ничего нет, чтобы из их «ничего» нитку тянуть, а у тебя много чего было. Я только надеялся, что везения твоего и на меня хватит. Денежку в твое везение вложил. Квартиру купил. Машину! А ты сделал перебор.

– Какой перебор? – не понял Павел.

– Туза взял! – снова захихикал Дюков. – У тебя на руках, считай, почти очко было. Двадцать! Куда тебе еще карта? А ты потянулся еще за одной. И вытянул Томку. Туза! Перебор. Тут-то тебе кирдык и настал. Нельзя иметь столько везения. Нельзя! Слетел банк, Пашка, слетел, и ты слетел, и я вместе с тобой…

– Бред ты несешь, – стиснул зубы Павел. – Все не так…

– Конечно, не так, – оборвал хихиканье Дюков. – Все гораздо хуже. Теперь мы с тобой долговой ямой не отделаемся. Кончать нас будут, вот увидишь. Ты думаешь, что Василису и Машку просто так зарезали? Нет, дорогой. Это за мной приходили! Не видел, а чувствую. И за тобой приходили! И придут еще!

– Придут – тогда поговорим, – отрезал Павел. – Знать бы еще, кто приходил!

– А ты еще не понял? – вытаращил глаза Дюков и ткнул пальцем вверх. – Они и приходили!

– А может, они? – показал Павел пальцем вниз. – Методы-то уж больно адские.

– Они?! – в ужасе повернул Дюков палец вниз.

Одно время Димку несло по эзотерике. Павел не единожды находил в покрасочной камере под полиэтиленом слегка прихваченные грязными пальцами толстые книжки. Чего там только не было! Потом в руках у Дюкова обнаружился покетбук с интригующим названием «Даосские техники секса». Димка листал брошюрку, не отрываясь, а когда закрыл последнюю страницу, посмотрел на Павла обескураженно:

– Абзац!

– Не понял? – Павел спустил домкрат, и очередная машинка плавно встала на свежую резину.

– Именно, – прошептал Дюков, подскочил к домкрату и несколько раз нажал на кнопку. – Стравливать надо реже! Тут все написано. У каждого мужика запланировано на всю его жизнь определенное количество семени, и если стравливать часто…

– Дюков, – поморщился Павел. – Не трави меня!

– …скоро оно кончится, – закончил фразу Дюков, подкачал домкрат, вновь приподнял машину, стравил воздух и изобразил щеками «упс». – И все. Вешайте свои контрацептивы на гвоздь.

– Как? – не понял Павел.

– Как чеки в сберкассе, – плюнул Дюков. – Все равно не пригодятся.

– И много там у тебя еще осталось? – усмехнулся Павел. – Есть еще стратегический запас семени?

– В этом-то и весь вопрос, – понизил голос Дюков. – Никто не знает точно.

На следующий день Димка пришел слегка озадаченный. Выудил из шкафчика книжку, торжественно ее разорвал и бросил в мусорный бак.

– Что такое? – не понял Павел. – Приоритеты поменялись?

– Нет, – задумался Дюков. – Понимаешь, я подумал так. А зачем мне стратегический запас семени, если закончится ресурс у спины, у ног, у рук, у сердца, черт меня возьми? Что я тогда, солить его буду, этот запас? Но даже и это не главное! Понимаешь, к женщине с калькулятором нельзя! От женщины с калькулятором – можно, а к ней – никак! И самое главное, представляешь, вот эта книжка… она для извращенцев.

– То есть? – поднял брови Павел.

– Ну представь себе, что ты садишься за стол. – Дюков облизнулся. – Перед тобой роскошные кушанья, запах стоит такой, что, если умрешь в эту секунду, все грехи простятся! Неминуемо отправишься в райские кущи. И вот ты кладешь в рот самый вкусный кусочек из самого вкусного блюда и медленно жуешь…

– И?.. – сглотнул слюну Павел.

– Вот тебе и «и»! – плюнул Дюков. – А глотать нельзя! Пожевал – и выплюнул, пожевал – и выплюнул! Извращение это, а никакое не дао любви!

– Куда мы едем? – спросил Дюков, когда «матиз» миновал Останкино. – К Людке, что ли? Она где-то в Алтуфьеве живет?

– Не к Людке, – мрачно объяснил Павел. – Сейчас на Ботаническую, под мост и в гостиничный квартал. Подберем не слишком приметный номерок, купим успокоительного, водочки – и будем успокаиваться. Не волнуйся, оформим номер на меня. Твоя задача – пьянствовать и отсыпаться, я тебя, правда, оставлю, но ночью вернусь и присоединюсь. Надеюсь, дежурный на этаже и охрана у входа позволят тебе спать спокойно.

– А ты думаешь, что они смогут остановить это? – прошептал Дюков.

– А кто тогда может это остановить? – скрипнул зубами Павел. – Ты, Димка, главное – успокойся. Завтра, бог даст, в деревню поедем. Воздухом подышим. Ты мне ключи от своего «фолькса» дашь?

– Да бери чего хочешь, – махнул рукой Дюков. – Только водки купи побольше.

– Ерунду ты гонишь, Дима, – задумался Павел. – Я насчет твоих слов о нашей стране. В нюансах, конечно, прав, а по существу – гонишь ерунду. Земля везде одинаковая. На всякий плюс всегда и везде найдется минус. И люди везде одинаковые. Процент негодяев примерно один и тот же. Что у нас, что в Штатах. И им несладко приходилось, и нам хуже, чем теперь, на порядок. Конечно, можно сказать, что теперь не то время, цивилизация, Интернет, открытость. Правильно, но есть, Дима, такая штука, как маховик. Так вот наш маховик раскручен туда, куда раскручен. А к нему куча шестеренок с зубцами. И жернова. И вот они мелют и мелют. Но мелят не то. Тут ты прав. Только маховик просто так не остановить. Пальцы приходится в шестерни запихивать. Но и это не самое тяжелое.

– Мне и пальцев хватило, – пробурчал Дюков. – Я сам как палец. Я сам между шестеренками вот в этот конкретный момент! Ты это понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Павел. – Но пойми и ты, что, когда маховик остановится, его тут же нужно будет раскручивать заново. В правильную сторону или неправильную – другой вопрос. Но вручную! А в остальном… В остальном у нас все, как везде. Кроме нюансов.

– Вот что я тебе тогда скажу, Шермер, – процедил сквозь зубы Дюков. – Нам очень не повезло с нюансами! Очень!

40

Влив в Дюкова почти целую бутылку водки и уверившись, что в ближайшую половину суток тот вряд ли выползет из номера, Павел сел за руль. Времени до встречи с тестем оставалось предостаточно – можно было и отдохнуть, и подумать. Вот только поехать было не к кому. Павел еще держал в голове адреса давних, теперь уже полузабытых подруг, приятелей по институту, нескольких клиентов, отношения с которыми стали почти дружескими, любителей автостарины, но случившееся с Василисой и ее дочкой окончательно отсекло даже возможность контактов с кем бы то ни было. Он казался себе носителем страшной инфекции, которая сеет вокруг смерть, взрывает и режет на части всех, к кому он прикоснется, и не трогает по какому-то недоразумению только его самого. Да и до Дюкова пока не добралась. И до Томки. «Паша! Я в беде!»

«Мы все в беде», – подумал Павел и вздохнул: отставники, дремлющие у входа в гостиницу, никак не соответствовали представлениям о безопасности. Нет, неплохо было бы отдохнуть. В крайнем случае, нахлестаться водки, как Дюков, чтобы на лицо вернулась улыбка, а над головой сгустился туман. Хотя с таким же успехом можно было бы лечь на соседнюю с дюковской кровать, накрыть голову подушкой, чтобы не слышать раскатистого Димкиного храпа, и уснуть. Без снов и волнений: провалиться в черную пропасть, а утром выбраться из нее отдохнувшим и свежим. Так он и поступал раньше, когда усталость накапливалась до такой степени, что все тело начинало жалобно вибрировать, а перед глазами мелькали снежинки, как в телевизоре с плохой антенной. Так же хотелось поступить и теперь. Впрочем, без сна пока можно было обойтись. Другой вопрос, что постоянное напряжение требовало хотя бы небольшого расслабления.

Где теперь его везение? А было ли оно? Ну, если везение – это возможность много и тяжело трудиться, не думая о всякой кровососущей и бездельной мрази, тогда, конечно, было везение. Спасибо Жоре и его команде, если расстарались насчет его везения именно они. Кто его знает, может, будь такое же везение у всякого, кто готов трудиться хоть головой, хоть руками, а чаще всего и тем и другим одновременно, и родители Дюкова никуда бы не поехали – остались бы устраивать собственное счастье на родине. Зачем куда-то ехать? Страна была бы другой. Той же, но чуть-чуть другой. На малую толику. Ту самую, без которой жить тошно и дышать трудно. Тот же фальшивый дядя не раз говорил: оставьте людей в покое, даже помогать не надо, дайте им работать и чуть-чуть к ногтю возьмите всякую мерзость – страну не узнаете через десять лет!

Неожиданно Павел подумал, что все еще идет по следам. Все еще следует за неизвестным врагом. Отвечает на его предложения, следует его подсказкам. Подумал и выудил из термоса телефон. Уже привычно проверил все сим-карты, попробовал прозвонить Томке, затем набрал телефон Жоры. Тот взял трубку сразу, но сначала молчал.

– Привет, – поздоровался Павел. – Сегодня бездельем маюсь, ты не против, если я буду позванивать?

– Поболтать решил? – процедил Жора.

– Новости о Томке есть? – спросил Павел, не обращая внимания на сухой тон.

– Пока нет, – безразлично ответил Жора. – По Дмитровке едешь?

– О! – засмеялся Павел. – Я все еще под колпаком?

– И под колпаком достаточно места, чтобы уклониться от мухобойки, – заметил Жора, – но колпак уменьшается.

– На Дюкова есть что-нибудь? – спросил Павел.

– Никак плейбой отыскался? – удивился Жора. – А я уж думал, что он самый умный из вашего дуэта, – не названивал мне, носа не высовывал! Почему ты решил, что у меня что-то есть на Дюкова?

– Потому что я – это ваша работа, – отрезал Павел. – Я уж не знаю, как вы меня собирались пользовать, но сомнений у меня по этому поводу нет. Делаю вывод, что все мои знакомые проверялись вами не раз. Вот с Томкой вы промашку дали, упустили ее школьные прогулы, но Дюкова-то должны были прошерстить! Хотя родители в Штатах… Да черт с ними, с родителями, сам-то он тверской.

– Ага, – протянул Жора. – Тверской гость. Афанасий Никитин. Но с Томкой – ты прав, неувязочка вышла. Так дело в чем: она же девочка не здешняя, из-за Урала. Мало ли что там могло быть. Другой вопрос, что папеньку ее проверяли по полной программе. Мужичок, конечно, с характером, но, исключая ежегодные отпуска да редкие отгулы, всегда на виду был. Кремень! Я сам был бы рад такому работнику. Кстати, не думаю, что там у него какие-то траблы были с дочкой, непохоже. Думаю, что сбежать она могла из дому, сбежать да попасть в чужие руки. По собственной воле, кстати! Ты же не девочкой ее взял? Или как? Ладно, молчу-молчу! А замашки у нее были еще те. Как она разбиралась с поклонниками в фитнес-центре, такому в школе не научишься.

– Ты это только теперь понял? – удивился Павел. – А если она агент иностранной разведки? Или вашу службу это уже не интересует? Брак в работе!

– Послушай, – понизил голос Жора. – Я ведь с тобой в игрушки играть не буду. И с Томкой твоей тоже. Да, Шермер, ты – моя работа. Так вот, имей в виду, что брак в работе подлежит уничтожению!

– А бракодел – увольнению, – добавил Павел.

– По всему выходит, что папенька твой был бракоделом, – парировал Жора.

– Я не был для него работой, – не согласился Павел. – Так что насчет Дюкова? Или тоже сошлешься на дальность и недоступность?

– С Дюковым все в порядке, – отрезал Жора. – Можешь повесить парня на Доску почета. Характер, правда, мягковат, а в остальном – образцовая фактура. Не поддался влиянию общества наживы, вернулся на родину, встал в ряды тружеников! Отличный мастер, непревзойденный тамада, хороший любовник, рубаха-парень! Разве только чуть трусоват, но кто бросит в него камень? Все совпадает до запятой с действительностью! Хочешь, я скажу, на какую сумму он подвис на ипотеке? А когда последний раз был на ТО со своим «туарегом», хочешь? Хочешь, перечислю всех, кого он успел охмурить, кого из них поимел, а кого нет?

– Однако грязная у вас работенка, – рассмеялся Павел. – Надеюсь, у меня дома в унитазе никто с перископом не дежурил?

– Об этом ты уже спрашивал, – сухо бросил Жора. – Пусть и не у меня. Еще вопросы будут?

– Будут, – понизил голос Павел. – За каким чертом снесли мой дом в деревне, пусть даже он уже был продан. Зачем сломали дом в городе? Что искали в спортклубе? В школе?

– Следующий вопрос, – отчеканил Жора.

– Ладно. – Павел вздохнул. – Жора, вот эта вся ваша компания, ну ты, Алексей, дядя мой фальшивый, Людка, Ларик, сколько вас еще там, – вы с Марса или с Венеры? Или с другой стороны Луны?

– Издалека, Павлик, издалека, – как эхо, донесся голос Жоры.

– А мой отец? – спросил Павел. – Он из ваших был?

– Я так думал, – ответил Жора после паузы. – Но можешь не волноваться – он не из наших. Только не думай, что это лучше. Ты еще ненаших не видел.

– Увижу еще, – прошептал Павел, нажал отбой, ушел по стрелке в Ильменский проезд и через пять минут поднялся на второй этаж торгового центра. Где еще было отдохнуть, как не посреди шумного ресторанного дворика?

Он взял простой, но сытной еды, бросил сумку на соседний стул, прикрыл на мгновение глаза. Народу в зале было не очень много, люди переговаривались друг с другом, между столиками бродили черноволосые смуглые официантки, поодаль кормила толстощекого малыша из бутылочки китайская мама. Вдоль витрин бегала с визгом какая-то ребятня. Всем этим людям не было до Павла никакого дела. А ему до них?

Внезапно он подумал, что, так или иначе, именно от его рук погибли уже восемь человек. Милиционер с отрубленными ногами, Бабич, два его мента, хотя в ментов он не стрелял, двое бандитов, Людка.

– Людка – человек? – хмыкнул Павел и тут же скривился от приступа боли, потому что для него Людка оставалась человеком, пусть даже обхватывала его ногами не инструкторша из фитнес-центра, а неведомая оливковая тварь. Она была человеком изнутри. И ненависть ее была человеческой. И боль. И жизнь. Хотя чего уж хорошего в такой жизни – интересно, как они меняли внешность?

Павел отодвинул тарелки, подхватил сумку, прошел к книжному, оплатил выход в Сеть, сел за столик. Пробежался по новостным сайтам, нашел сообщения об убийстве в Марьине, об убийстве на Пятницком шоссе, о разборке в доме криминального авторитета Губарева. События не объединялись в одно целое, о подробностях умалчивалось. Взрыв в квартире самого Павла был объявлен взрывом бытового газа, уничтожение мастерской – простым пожаром. Отыскался и взрыв «импрезы». С удивлением Павел узнал, что всему виной негодное техническое состояние автомобиля. Ведомство Жоры держало информацию под контролем. Павел перешел на страницу уже несуществующей мастерской. На картинках призывно блестели «Победы» и уазики, «москвичи» и «волги». Никаких отметок в журнале посещений не прибавилось, залетный зевака интересовался, какой японский движок может поместиться под капот «Победы». Павел уже хотел ответить, потом закрыл страницу, стер историю, поднялся. Вытащил из кармана газоанализатор, посмотрел зарядку, которая вновь успела набрать только один заряд, нащупал пирамидку брелока. Четыре стороны – белая, черная, зеленая и еще зеленая. Они – белая, мы, говоря словами Алексея, – черная, мусор и мусор – зеленая и зеленая. Мы, они и никто. Откуда же Томка? И как она, черт возьми, выглядит на самом деле? И каким будет ребенок?