Текст книги "Карантин"

16

В руках у Павла был газоанализатор. Или что-то еще, но прибор ничем не отличался от того, который Павел однажды увидел в руках тестя. Мгновение он рассматривал устройство, затем сунул в карман и вскочил на ноги. Хлопья черной гари, которые остались от незнакомца, на глазах светлели, превращаясь в обычную пыль. Павел наклонился, подхватил щепоть пепла, но она тут же растворилась без следа. Преодолевая странное оцепенение, он метнулся к замершим на полу телам и почувствовал, как холод окатывает его с ног до головы. И следователь, и милиционеры были мертвы. Глаза их заливала кровь, ногти посинели, кровяные сгустки висели на ноздрях, на губах, на ушах. Сердце, которое на несколько секунд словно умолкло в ужасе, ожило и забилось в груди гулко и с надрывом.

«Работай, – говорил ему дядя Федор. – Если дурь какая на тебя накатит или беда пришпилит, незадача – работай. Работа – она и успокаивает, и помогает. Я тебе сказки про лягушку в молоке рассказывать не стану, но примерно так все в жизни и происходит. И если даже работа тебя не выручит, так хоть помирать не стыдно будет».

– Так, – пробормотал Павел, взъерошивая волосы. – Так.

Еще мгновение он тупо смотрел на пол, на котором уже вовсе не осталось никаких следов от незнакомца, но решение уже созрело. Он должен был найти Томку, и все прочее имело значение только в связи с поисками Томки. И главным теперь было – остаться на свободе. Все остальное, включая и второе исчезновение человека в сером, случилось это на самом деле или было приступом внезапной шизофрении, теперь отступало на второй план. Павел еще раз окинул взглядом комнату, подхватил со стола шляпу Мартынова, спрятав волосы, надвинул ее на лоб и вышел в коридор отдела. Милиционер у входа сидел на полу, откинувшись головой к стеклянной двери. Он был жив, но оглушен. За стеклом комнаты дежурного по отделу сизыми слоями стоял дым. Лейтенант лежал на столе лицом вниз. Стекло оставалось целым. Еще одно тело лежало у входа в «обезьянник». Из-под дальнего стола тоже торчали ботинки. Павел вспомнил бравого сержанта с тонкими усиками и шагнул в общий коридор. Там он и столкнулся с Бабичем.

– Где дежурный, твою мать?! – начал повышать голос полковник и вдруг узнал Павла.

Глаза Игоря Анатольевича выкатились из орбит, скулы побагровели, словно он через мгновение собирался сбить ревом противника с ног, но полковник не успел издать ни звука. Едва ли не впервые со времен детства Павел ударил человека не во время спарринга, а в быту. Нос Бабича хрустнул, и полковник обрушился на пол скулящей милицейской куклой. Через секунду Павел вышел из отдела, миновал водителей, травящих у входа анекдоты, и смешался с толпой на остановке. Еще через минуту он бросил шляпу Мартынова в урну, затем избавился от собственной ветровки, а еще через недолгое время вытащил из-за бампера «девятки» ключи, сел за руль и выехал из города.

В течение следующих полутора часов Павел успел сделать многое. Остановился у придорожного торгового центра и сначала коротко, под насадку, почти наголо постригся, потом перешел в другой салон и осветлился до искусственной седины. Через полчаса его наряд дополнили темные очки, бейсболка, новая куртка, новые джинсы и крепкие ботинки с высокой шнуровкой. На плече повисла сумка с еще одним комплектом одежды, запасом продуктов и самого необходимого. Уйдя с трассы, Павел вырулил по двухполоскам к кольцевой, развернулся, остановился у ближайшего супермаркета и проверил телефоны. Новых звонков ни от кого не было, пришло только извещение о попытках дозвониться с номера Жоры.

Павел вытащил из телефона свою сим-карту, вставил новую, набрал Дюкова. Тот не ответил. Зато Людка сразу начала рыдать:

– Паша! С ума сойти! Костю убили! И тестя его! И собаку! Зарезали! Он не появился с утра, качки поехали к нему на дачу, а там такое! Я позвонила его отцу, уж не знаю, как он будет сообщать внуку и дочери. Ничего не знаю! Ты как? Томку нашел?

– Нет, – ответил Павел. – Новости есть какие-нибудь?

– Тебе мало? – закричала Людка. – Тебе этих новостей мало?!

– Выше крыши. – Павел сбросил связь.

Тесть вновь не ответил, зато его соседка, похоже, была раздражена.

– Не знаю я ничего. Вы ж звонили уже? Антоныча нет, отъехал еще вчера.

– Скажите, а могло так случиться, что он вернулся или дочка его заезжала, а вы не заметили?

– Могло, конечно, – все в том же тоне продолжила соседка. – Я ж тоже и в магазин когда отхожу, да и мало ли куда? Только Антоныч-то на «козле» своем ездит, его бы я уж явно не пропустила. После него всякий раз грязь на дорожке. Да и темнеет уж, когда он дома, у него всякий раз лампочка горит. Да и баньку он всякий раз топит. А если дочка его приезжала… Да не видела я никого, ключ у меня запасной есть, но его никто не спрашивал. Или у нее есть ключ-то?

– Я вам еще позвоню, хорошо? – спросил Павел. – Мне очень Виктор Антонович нужен.

– Да уж, нужник нашелся, – проворчала соседка и добавила: – Звони, чего уж там.

Павел нажал отбой и задумался. К майору ехать ему не хотелось, да и вряд ли это было безопасно после произошедшего в отделе. Куда теперь? В новом обличье, да в родные места Томки, на восток? А документы? А сама Томка? Павел попытался привести в порядок мысли, но то, что вчера все казалось ему непонятным, сегодня обратилось каким-то сумасшествием.

Посидев пару минут с закрытыми глазами, он отключил телефон, затем вставил в него карту Томки. На ее номере оказалось сообщение от неизвестного абонента. «Паша! Я в беде!» Отправлено пару часов назад, когда Павел был в милиции.

Некоторое время Павел смотрел на страшные, но ожидаемые слова, затем попробовал прозвониться. Номер был выключен. Павел позвонил Жоре. Голос гиганта был холодным, но сквозь холод угадывалось сдерживаемое бешенство.

– Ты где, идиот?

– Я уже прошел освидетельствование? – раздраженно осведомился Павел. – Или это и есть та причина, по которой меня крышевала твоя служба? Одно непонятно: почему я об этом ничего не знаю? Или ты собирался выставить счет сразу лет за пять?

– А простое дружеское участие отвергаешь с ходу? – процедил Жора. – Или ты до сих пор думаешь, что живешь в лучшем из миров? Открой глаза, мальчик! Научись принимать добро с благодарностью, тогда и горевать попусту не придется. Где ты сейчас?

– Где я? – Павел накинул ремень на плечо, поднял стекло автомобиля. – Никогда не поверю, что Томкин телефон ты не отслеживаешь.

– Ты крепко вляпался, парень, – вздохнул Жора. – Нет, ты, конечно, не дурак и с такой сноровкой, пожалуй, с недельку еще побегаешь, но лучшим выходом для тебя было бы дождаться меня где-нибудь в укромном местечке, где бы мы могли обсудить все, что с тобой происходит.

– Да, – согласился Павел. – Я бы с удовольствием обсудил с кем-нибудь, что со мной происходит, вот только не хочется после такого разговора остаться в камере. Я пока еще не нашел Томку. Так что наша быстрая встреча все еще невозможна. Но за предложение спасибо.

– Не дури, парень! – повысил голос Жора. – Да еще день, и у тебя земля будет гореть под ногами! Так ты Томку не найдешь. Что ты натворил в отделе?

– Ну всего рассказывать не буду, чтобы не прослыть идиотом окончательно, – усмехнулся Павел, – но сломанный нос Бабича – на мне. И поверь, Жора, он легко отделался. Все остальное – не моя работа, но сожаления об этих трупах у меня нет.

– Ты еще и смеешься? – удивился Жора. – Да на тебя уже сегодня будет спущена вся ментовка! И прокуратура заодно. И им будет плевать, как погибли их коллеги, – им нужен крайний. И крайним будешь ты! Поверь мне, я могу кое-что, но я не всесилен. До тебя доберутся, и я больше чем уверен, что ты будешь уничтожен при задержании. Это уже не страйк, дорогой мой. Пули – не шарики!

– Это все, Жора? – спросил Павел. – Новости по Томке есть какие?

– Есть новости, – зарычал Жора. – Но не по Томке. Новости есть по судьбе некоего Ильи Георгиевича Губарева. Имя ничего не говорит?

– Имел с ним с беседу, – подтвердил Павел. – Оказалось, что год назад он пытался захомутать Томку, вот я и пришел обсудить этот факт его биографии. Он меня Бабичу и сдал. С ним-то что? Большой человек, с большой собакой, как минимум с пятью большими охранниками. Неужели я и его успел обидеть?

– Успел, Паша, – прошептал Жора. – Сильно обидеть успел. К счастью, семейство Губарева далеко сейчас, жена на островах где-то, а сынок в Англии учится. Думаю, только поэтому они уцелели. А Ильи Григорьевича больше нет. А ты не знал, что ли? Над ним, похоже, мясник поработал. И над его собачкой. И над пятью охранниками. Ничего не напоминает? Что ты там рассказывал недавно про тесаки? Один водила уцелел – тот, что отъезжал в магазин. Так вот он сказал, что перед отъездом видел тебя, а когда вернулся, тебя не застал, зато нашел трупы. Вместе с отделом уже девять покойничков!

– Жора, я этого не делал, – отчеканил Павел. – Меня Бабич задержал на усадьбе Губарева. Браслеты на руки надел. И увез. Губарев был жив.

– Ты это браткам будешь объяснять, – прошипел Жора. – Старый хрыч в большом авторитете был. Уверяю, они тебя ищут с неменьшим старанием, чем менты. И я не думаю, что у них меньше возможностей тебя вычислить, чем у меня. Что касается твоего алиби, ты плохо знаешь Бабича. Ему как раз выгодно подвесить Губарева на тебя. Зачем ему головная боль? Ему сломанного носа до твоей кончины хватит. Конвоиры мертвы, а водила ментовский на участке не был, ничего подтвердить не может, да и не пойдет против Бабича.

– Я этого не делал, Жора, – повторил Павел.

– Хорошо, – еще понизил голос Жора. – Кто тогда? А Костика помнишь? Его кто зарубил? Да, да, Костика-весельчака! Он чем тебе не угодил? Ты с ним тоже обсуждал какой-то факт его биографии? А ведь убит он точно так же, как и Губарев. Вроде далековато Костина дача от губаревского амбара, но уж больно почерк похожий. Тут уж надо быть последним идиотом, чтобы в одну папку два таких дела не подшить. Ориентировки с утра уже по всем отделам. Сейчас к ним добавится твоя рожа. Худая и плечистая фигура злоумышленника даже мне уж больно похожей на твою кажется, и машина что-то напоминает, пусть даже грязью номера замазаны. Хорошо уходишь, Павлик, вот из отдела хорошо ушел, в шляпе, хотя дежурный и так тебя не увидел – загипнотизировал ты его, что ли, но долго гулять не сможешь. Тебе мало того, что я сказал? А ты знаешь, какая у отца Кости служба безопасности?

– Я не убивал Костю, – отрезал Павел.

– Допустим, – нехорошо засмеялся Жора. – Тогда кто?

– Не знаю. – Павел снова почувствовал тошноту и звон в ушах. Скривился от боли. Завел машину. – Не знаю, Жора. Может быть, те, кто украл Томку. Но зачем это нужно, я не знаю.

– Бросай все, парень, и приезжай туда, куда я скажу! – почти закричал Жора. – Это единственный способ для тебя остаться в живых!

– Может быть, – задумался Павел. – Но чуть позже. Я так понимаю, твои ребятки уже выехали в мою сторону? Времени у меня мало? Поспеши тогда, приготовь бумажку. Ручку. Запиши номер.

– Что это за номер? – не понял Жора.

– С этого номера сегодня в полдень на Томкин телефон пришло сообщение с текстом «Паша! Я в беде!», – бросил Павел. – Меня интересует, чей это номер и где этот телефон. Выясни, я перезвоню через два-три часа. И вот еще, обрати внимание на запястье Губарева. Там странный ожог. Приглядись.

– Это все? – пробурчал Жора.

– Почти, – пробормотал Павел. – Я бы, конечно, с удовольствием покопался в собственной жизни, в жизни Томки, тестя. Но, боюсь, сейчас времени нет.

– Время пока еще есть, – ответил Жора. – Успокойся. Главное – не дури.

– Не у меня. – Павел нажал отбой и тронулся с места.

Темная машина с тонированными стеклами влетела на стоянку супермаркета, когда он с нее уже выезжал. Телефоны вновь были спрятаны в термосе. Непосредственная опасность ему пока не угрожала, но явно угрожала Томке. И он все еще не знал, что делать. И все-таки оставалось еще что-то. Что-то, что он упустил и что не давало ему покоя.

– Ну что, брат-шизофреник? – спросил Павел сам себя, повернув маленькое неудобное вазовское зеркало. – Исчезают твои преследователи или нет? Или все это глюки? А была ли у тебя любимая жена? Или и она тоже сумасшедший и прекрасный глюк? И кто тогда Жора-гигант? Крепкий санитар из дурки?

В зеркале отражался худощавый седой тип, смахивающий на держателя какого-нибудь подпольного притона. Павел снял очки и тут же понял, какой кусочек мозаики не давал ему покоя.

Человек в сером и в первое, и во второе появление говорил с ним именно на Томкином языке.

17

– Смотри-ка… – Павел пощелкал мышкой по открывшейся странице. – Тут написано, что твоих соплеменников и не осталось вовсе. Последний носитель ливского языка умер в две тысячи девятом году.

– Осталось еще с полтысячи. – Томка стояла у окна и разглядывала начинающуюся зиму. – Пусть даже все они не носители, а говорители-энтузиасты. Да и не стоит верить всем сетевым ресурсам подряд. К тому же не все люди склонны кричать о своих корнях. Я, конечно, далека от мысли, что ливский язык можно оживить так же, как евреи оживили иврит, но, если ему суждено исчезнуть, пусть это произойдет не на моих детях.

– Разве я против? – Павел прищурился, пробежался по ссылкам. – А тут много интересного. Так ты кто? Ливка или ливонка? Кстати. Многое становится ясным. Народ был весьма воинственным.

– Добавь моего папку, – усмехнулась Томка. – Он из уральских казаков. Тоже не подарок!

– А как твою маму занесло в Вильнюс? Она же, должно быть, из Латвии?

– Да, – кивнула Томка. – Из-под Риги, но училась в Вильнюсе, как и отец.

– И как она не побоялась к нему подойти? – спросил Павел.

– Он подошел… – Томка запнулась. – Тогда он был еще другим. Наверное, потому что не успел потерять ее. Ты не переписывай алфавит. Не пригодится. Учи язык на слух.

– Ладно, – отложил ручку Павел. – Тем более что почти все буквы тут с закорючками и крючками. На слух проще.

– Просто слушай меня и говори со мной.

Она присела напротив, положила руки ему на колени и повторила то же самое на ливском:

– Просто слушай меня и говори со мной.

И он повторил ее слова, стараясь совпасть в произношении, повторил несколько раз, пока они не осели в голове, не закрепились надежно и прочно. И тут же вспомнил уже выученное: «Извините, сейчас никого нет дома, но если вы оставите сообщение…»

Она остановила его движением ладони. Прошелестела несколько непонятных слов.

– Что ты сказала?

Томка повторила еще раз те же слова, а потом перевела:

– Куда бы ты ни собирался дойти, первым шагом будет тот, который ты сделал, когда учился ходить.

– Так я уже делаю успехи? – понял Павел. – Как думаешь, меня поймет эстонец или финн? Ведь их языки родственны?

– Давай сохраним это в тайне, – попросила Томка. – Не люблю праздного любопытства. Когда меня спрашивают, откуда я, что у меня за акцент, я говорю что-то неопределенное. Ну что я из Прибалтики. Что частично правда. Если уж донимают сильнее, называюсь эстонкой или финкой. Не хочу удивленных глаз и поднятых бровей.

– Конечно. – Павел привлек ее к себе. – Но когда я выучу язык, то буду хвастаться этим безудержно. Представляешь? Три языка! Русский, английский и ливский. Почти полиглот.

– А также бармаглот и обормот, – засмеялась Томка.

– Это ты на каком языке сейчас со мной говоришь? – с подозрением нахмурился Павел.

Они постоянно подшучивали друг над другом. Изобретали какие-то блюда, не особо интересуясь едой. Изредка смотрели какие-то фильмы, удивляясь схожести оценок. Даже читали книги, что вовсе ввело в ступор Дюкова, когда тот обнаружил на заднем сиденье «импрезы» электронную читалку. Ходили в тир, в фехтовальный зал, где Томка, яростно сверкая глазами, наводила на приятелей Павла смешанный с восхищением ужас.

Вдвоем они облазили почти всю Москву. Павел пытался таскать Томку в театры, но она расплакалась на первом же не самом удачном спектакле и продолжать подобные походы отказалась, заявив, что слишком доверчива. По этой же причине были отвергнуты и кинотеатры, хотя домашние просмотры фильмов остались, – зато московские музеи оказались в тему. Для того чтобы рассмотреть того же врубелевского Демона, Томке потребовался не один день. И это при том, что большую часть картин она миновала, словно и не замечала их.

– Ты рассматриваешь глаза, – однажды понял Павел.

– Наверное… – Она не сразу услышала его. – Точнее, то, что идет из глаз.

– И что оттуда идет? – Он говорил негромко. – Я, правда, знаю много картин, угадываю авторов, но, в сущности, в живописи – чайник.

– У тебя море других достоинств, – так же негромко ответила Томка. – Кстати, вот такая простая вещь – чайник. Много ли ты найдешь натюрмортов, где сразу видно, что чайник полон воды, особенно если на нем нет капель влаги и из носика не идет пар? Таких картин нет. Или почти нет. Так и с глазами. Они должны быть полны. Или пусты. Но тогда уж пусты абсолютно, мертвы. Но самое сложное – показать, что они полны. Знаешь, мне кажется, что легко сделать, чтобы персонаж картины смотрел на тебя, но почти невозможно, чтобы он тебя видел.

– А он тебя видит? – пригляделся к Демону Павел.

– Безусловно, – прошептала Томка. – Пусть даже и не смотрит в мою сторону.

В тот же день Томка купила кисти, приготовила какие-то краски и села у стола.

– Собираешься рисовать? – улыбнулся Павел, рассчитывая увидеть тот же затуманенный Томкин взор, который поразил его в Третьяковке.

– Издеваешься? – хмыкнула Томка. – Думаешь, что Всевышний настолько щедр, что наделил меня не только красотой, но и талантом? Не пытайся польстить, я даже повода тебе не дам. Нет. У меня другая идея.

Она приготовила большое блюдо, застелила его салфеткой, откупорила бутылку с черными японскими шариками для страйка, намешала какой-то состав в чашке и начала их один за другим методично раскрашивать.

– Три тысячи штук, – с интересом заметил Павел.

– Я терпеливая, – успокоила его Томка.

– Так я-то нет, – взъерошил волосы Павел. – И зачем это?

– Для эффекта, – подмигнула Томка мужу. – Вот по весне выйдем на войнушку, особенно если на ночную – помнишь, Жора обещал? Наши шарики произведут фурор. И прожекторы не понадобятся. А ну-ка выключи свет!

Павел щелкнул выключателем. Первая горсть шариков и в самом деле светилась бледно-голубым светом.

– Не бойся, – уверенно заявила Томка, когда свет опять включился. – Не радиоактивно и не ядовито. Все продумано. Шарик весит тридцать шесть сотых грамма. С краской – примерно сорок сотых. Как раз сколько надо для твоего прокачанного спринга. Ты еще благодарить меня будешь. Но скажу сразу – секрета покраски не открою никому, даже Жоре. Меня папка научил, они этой краской чего-то там подкрашивали на своих приборах. Военные секреты хранить умею.

Светящиеся шарики и в самом деле произвели впечатление. И на отряд «Планктон», и особенно на его противников, которые были разгромлены, можно сказать, не только с музыкой, но и со светом. Отстреленные шарики разошлись как сувениры, Томка секрет чудесной краски никому не выдала и жалела только об одном: что шарики нельзя сделать липкими, иначе слипнутся в обойме. Зато как было бы хорошо: шарик прилипал бы к жертве, и не требовалось бы никакой честности.

– Что ты имеешь против честности? – возмущался Жора, но горсть светящихся шариков все-таки у Томки выпросил.

Домой они ехали молча. Жора предложил остаться: ребята замариновали мясо, приготовили угли, да и палатка имелась, и спальные мешки, – но Томка захотела домой. Ночь уже становилась утром, хотя солнце еще не выкатило из-за горизонта, Томка опустила сиденье и полулежала в нем, закину руки за голову. Павел смотрел на ее профиль, на полузакрытые глаза, на ямочки у концов губ, прячущие потаенную улыбку, и думал, что в его семейной жизни не будет ни сложных периодов, ни кризисов, вообще ничего, что могло бы питаться его возможным охлаждением к Томке. С таким бы успехом он мог думать об охлаждении, разводя жаркий костер.

– Ливень будет, – сказала она, не поворачивая головы.

– С чего ты взяла? – не понял Павел.

Небо, включая оранжевые отсветы на востоке, было чистым.

– Чувствую, – прошептала она. – Нет, головной болью и тяжелыми пальцами, как ты, не мучаюсь. Но чувствую. Майор говорил, что моя бабка по матери была колдуньей, – наверное, я в нее. Жалко, мамку я почти не застала, мало она мне наговоров передала.

– А те, что передала, действуют? – спросил Павел.

– На тебя не колдовала, – улыбнулась Томка. – Зачем? Это все равно что прийти к тому же «Демону» и подправить что-то неумелой кистью. Да и какое удовольствие от приворота? Понимаешь… Это как любить связанную женщину. Ну которая не хочет твоей любви.

– Думаю, что немало найдется мужчин, которых способна возбудить связанная женщина, – заметил Павел.

– А если она рыдает от унижения и боли? – подняла брови Томка.

– Люди бывают разные, – пожал плечами Павел.

– Это не люди, – стиснула губы Томка.

– Люди, – не согласился Павел. – И это самое страшное.

– Самое страшное? – усмехнулась Томка.

– Тебе-то чего бояться? – улыбнулся Павел. – Да и я тебя в обиду не дам. А уж если ты колдунья…

– Могла бы ею быть, – прошептала Томка и взяла Павла за запястье. – Чувствуешь?

– У тебя холодная рука, – поежился он.

– Маленькое зимнее колдовство, – рассмеялась Тома.

Когда они остановили машину у подъезда, из внезапно набежавших туч хлынул ливень.

– Почему ты не предупредила ребят? – крикнул Павел, когда они забежали на лестницу.

– Зачем? – не поняла Томка. – Жизнь следует переживать в ее полноте.

– Тогда почему мы уехали? – не понял Павел.

– Из-за недостатка полноты жизни, – с улыбкой повисла она на его шее.