Текст книги "Лепестки Мугунхва"

ГЛАВА 4

– И что?! Это всё, что ты можешь сказать?!

Мужчина лет сорока, в чёрном кимоно сидел на маленькой табуреточке. Голова его была выбрита посередине от лба до макушки. Оставшиеся волосы стягивались на затылке в тугой аккуратный пучок. Чёрный лакированный веер в его левой руке мгновение назад, словно клинок, рассёк воздух и теперь застыл, направленный в сторону сидящего на пятках и низко склонившегося человека.

– Акано – сама! Это боги вмешались! Буря разметала нас, и мы упустили его корабль из виду.

– Какой корабль?! Какая буря?! Там на острове, где он бродил, как оборванец, – один, безо всякой охраны?! Там тебе что?! Тоже боги помешали?!

– Мы… Мы просто не успели. Никто не мог подумать, что его так быстро помилуют.

– Ах, вот как! Ну конечно! Это виноват наш адмирал, который слишком быстро разгромил этого идиота Вон Гюна! А ещё виноваты наши друзья, которые с таким трудом наконец – то убрали этого дьявола – Ли Сунсина и поставили на его место слишком тупого адмирала! Ну да! Он ведь должен был подольше оставаться на своём посту, чтобы дать тебе, Харада, достаточно времени для исполнения своего долга. И Ли Сунсин этот тоже виноват! Почему он сразу сам не пришёл к тебе и не сказал: «Харада – сан! Я столько неприятностей доставил всем вам! Прошу вас, отрубите мне голову!» Или, может быть, виноват сам кампаку,[41]41
  Кампаку – титул советника императора (канцлер).


[Закрыть] пославший нас на эту войну?!

Со стороны могло показаться, что человек в чёрном кимоно совершенно спокоен и даже шутит. Однако Харада был далёк от иллюзий. Он видел перед собой презрительно изогнутые губы, слегка подрагивающий кончик веера и правую руку, непроизвольно лёгшую на рукоятку, торчавшего из – за пояса меча.

– Акано – сама! Я всё понял! Я опозорил вас! Разрешите мне сделать сэппуку!

– Что?! Сэппуку?! Да как ты смеешь ещё надеяться на это?! Нет, ты будешь жить! Жить в позоре! Я отправлю тебя и всю твою семью к эта.[42]42
  Эта – этахинин или буракумин – низшая каста в японском обществе.


[Закрыть] Вы станете одними из них и будете питаться мясом!

– Акано – сама! Я прошу… Я прошу вас!

От такой страшнейшей перспективы Харада застыл словно мёртвый. Его разум не находил нужных слов, а если бы и нашёл, то скованное от потрясения горло не выпустило бы их наружу. Акано, представив в действии выполнение своих собственных угроз, и сам едва не ужаснулся. Он разжал руку, сжимавшую рукоятку меча, встал и, уже плавно помахивая веером, подошёл к маленькому окошку – бойнице, выходящему из каюты прямо на большую палубу корабля.

– Я знал твоего отца, Харада. Он был настоящим самураем. Из уважения к его памяти я дам тебе ещё один шанс. Ты должен исправить свою ошибку.

Через некоторое время, когда Харада, рассыпаясь благодарностями, ушёл, Акано сидел на своей табуреточке и пил сакэ, вспоминая свои собственные слова: «Или, может быть, виноват сам кампаку, пославший нас на эту войну?!» Опорожнив очередную чашечку, самурай задумчиво нахмурился.

Да-а. Надо же быть таким неосторожным! И как только вылетело?! Хорошо, что это был дурак Харада, а не кто‑то другой! Хотя я не один, кто понимает, что это правда. Кампаку затеял совершенно идиотскую войну. Кроме позора, мы здесь ничего не получим. И ведь как эти корейцы быстро учатся! Пять лет назад, когда мы здесь высадились, у них была не армия, а толпа деревенского сброда. А сейчас?! Мы потеряли довольно большую часть армии, ещё гораздо большую часть флота. А в скором времени и от чести нашей ничего не останется. А эти ни на что не годные корейцы так приспособились с нами воевать, что, пожалуй, скоро… О! Даже думать об этом не хочется. Разве кто – то мог такое предположить! Наверно, никто не мог. Так что, кампаку, очевидно, тоже не виноват. Это – карма.

Акано был человеком мыслящим, и всё же даже ему, зажатому в рамки своего менталитета, трудно было разобраться в причинах происходящего. А дело было, по всей видимости, в следующем.

Корея во всех своих формах – царства Силла, Пэкче, Корё, Чосон (за исключением, пожалуй, древнего царства Когурё) – всегда подвергалась агрессии со стороны более сильного государственного образования. В результате корейский народ просто не успевал приобрести такую черту национального характера, как великоимперские амбиции. Можно сказать, что корейцы шли по жизни, как ни парадоксально это прозвучит, с «широко раскрытыми глазами». То есть – внимательно присматриваясь к окружающему миру и на основании сделанных выводов предпринимая те или иные действия. Поэтому, подойдя к началу Имджинской войны с совершенно небоеспособной армией и устаревшим вооружением, корейцы, правда, не без помощи минского Китая, всё же сумели перестроиться, быстро научиться и приспособиться к создавшимся условиям.

Про японцев можно сказать совершенно противоположное. Они «идут с закрытыми глазами», не обращая внимания на очевидное. Потому что есть жёсткие правила и традиции, которые должны строго выполняться, даже несмотря на их абсурдность в какой‑либо ситуации. Ну и, разумеется, Япония – это империя. Даже не физически, она – в душе почти каждого японца благодаря опять же жёстким правилам воспитания. Империя – это, соответственно, имперские амбиции. А когда человек имеет сильные амбиции, то его голова очень плохо соображает. Потому что при этом он начинает видеть всё вокруг так, как ему хочется, а не так, как есть на самом деле.

ГЛАВА 5

Кобуксон. Корабль – черепаха. Покатая крыша, покрытая железными листами шестиугольной формы, защищавшими судно от ядер и пуль, и, словно шипами, ощетинившаяся острыми металлическими стержнями, не позволявшими взять его на абордаж. Этот средневековый броненосец действительно напоминал черепаху, только в каком‑то фантастическом варианте – голова у неё была драконья. И эта деревянная голова дракона с раскрытой пастью имела вполне практическую функцию – в ней размещалось носовое орудие броненосца.

Драконья голова этого кобуксона, уткнувшегося килем в прибрежный песок, лежала на берегу недалеко от своего бронированного туловища. Чжэун с интересом рассматривал голову чудовища, борясь с собственными эмоциями. Конечно же, он слышал о кобуксонах, но видел своими глазами впервые. К тому же он получил первое задание: разобраться, почему отвалилась «голова» корабля, в команду которого молодой мастер был зачислен на должность корабельного плотника.

Поскольку Чжэун получил у отца не обычное плотницкое образование, а нечто гораздо большее, то причину поломки он определил довольно быстро и решил сразу же приступить к её устранению. Надо было только перевернуть деревянную голову набок. Молодой мастер нагнулся и, ухватившись за нижний край, отметил про себя, что голова вовсе не такая лёгкая, как он предполагал. Решив приложить максимум усилий, Чжэун напрягся и вдруг почувствовал, как «голова» сама перевернулась на бок. Оглянувшись через плечо, он увидел огромного воина в кожаных с металлическими пластинами доспехах, нависшего над ним и одной рукой упиравшегося в драконью голову.

Чжэун понял, что этот здоровяк управился одной рукой, поскольку второй он держал огрызок редьки, к которому время от времени прикладывался, не переставая жевать.

Молодой мастер выпрямился и вежливо поклонился:

– Благодарю вас! Вы мне очень помогли! Моё имя Мун Чжэун. Я плотник на этом кобуксоне.

Воин был почти ровесником Чжэуна и поэтому без особых церемоний, улыбаясь, похлопал его по плечу:

– Плотник – это хорошо! А то у нас тут на несколько кобуксонов один мастер, да и тот, похоже, не плотник, а дровосек какой – то. Вот он эту голову и приделывал к кораблю. Ну, а я Ким Чольсок. Я на этом кобуксоне… Э-э, ну даже не знаю… Числюсь – то стрелком, но на деле то пушки таскаю, то якоря, то само судно толкаю, когда от берега отходим.

– Да-а! Чольсок[43]43
  Чольсок – железный камень (кор.).


[Закрыть] – это очень подходящее имя для вас.

Воин рассмеялся.

– Вообще – то мне все так говорят. А назвали меня так в честь моего предка. Он был начальником дворцовой стражи, ещё в Корё. Его тоже звали Чольсок. Говорят, он был даже здоровее меня. Один раз он целую повозку с золотом на руках держал и не дал ей в пропасть свалиться. Я вот представил… И понял, что не смог бы вот так… повозку с золотом… Так что, думаю, правду говорят, здоровее он меня был.

Посмотрев на драконью голову и на Чольсока, Чжэун подумал, что, пожалуй, ему не помешает помощь пары железно – каменных рук. К тому же парень вроде бы хороший, в помощи не откажет.

Через некоторое время, оба – и корабельный плотник, и «человек – гора» – стояли у кромки воды перед носом кобуксона и, задрав головы, любовались своей работой. Оба изрядно вымотались, но лица у них были весьма довольные – драконья голова крепко держалась на своём месте. Чольсок даже успел вставить в неё пушку.

Сзади послышался шорох…

– Ну и что вы там увидели?

Оба обернулись. Чольсок, словно спохватившись, поклонился. Следом за ним поклонился и Чжэун. Подошедший был на десяток лет старше их, сухощавый со строгим лицом.

– Капитан Юн! – Чольсок ещё раз поклонился. – Это вот наш новый плотник. Его зовут Мун Чжэун. Он только что починил наш кобуксон.

– Плотник?! Это хорошо! – Капитан поднял голову вверх. – А это что такое?! Почему такие кривые? Плотник, ты где их взял? Что? Ровных не нашлось?! Или лень было поискать?

– Капитан! – Чжэун поклонился. – Я специально выбрал эти изогнутые стволы. Дело в том, что голова этого дракона очень тяжёлая. И она отвалилась потому, что прямые подпорки, установленные наискосок, были слишком слабые. Можно было бы, конечно, каждую подпорку делать составленной из двух частей. Они бы тогда держали больше веса. Но я подумал, что изогнутые цельные стволы будут лучше. Их сердцевины и волокна не нарушены. Значит, сила дерева сохранилась и будет работать…

– Этот плотник правильно говорит.

Все трое обернулись на голос. В нескольких шагах от них в сопровождении двоих «синих» морских гвардейцев стоял адмирал Ли Сунсин.

– Адмирал Ли! – капитан почтительно поклонился. Вслед за ним поклонились и Чольсок с Чжэуном.

– Он правильно говорит и правильно думает, – адмирал слегка улыбнулся.

В ответ на похвалу Чжэун опять поклонился.

– Кстати, мастер, я хотел с вами поговорить.

Адмирал по очереди посмотрел на капитана и на Чольсока. Те, мгновенно сообразив, поклонились и отошли подальше вдоль берега. «Синие» тоже отошли, но недалеко.

– Скажите, мастер Мун, почему вы не прошли мимо тогда, там, на пристани?

Чжэуна сильно смущало то, что адмирал обращается к нему как к равному.

– Я… Я не знаю…

Адмирал, видя и понимая смущение молодого мастера, решил его больше не испытывать. Тем более что он уже и сам знал ответ на свой вопрос.

– Ну, ладно. Тогда скажите, кто вас всему этому научил? Ну… про силу дерева и всё такое…

Чжэун радостно улыбнулся:

– Это мой отец. Он плотник. И меня плотничать научил. Он говорил: «Если хочешь что – то сделать хорошо – посмотри, как это сделано в природе. У неё большой опыт в этом деле».

Глаза адмирала вдруг тревожно вспыхнули, но он тут же взял себя в руки.

– Мастер Мун! Я искал вас ещё по одному делу. Я вижу, вы уже закончили с этим кобуксоном.

Чжэун утвердительно кивнул.

– В одном дне пути отсюда есть монастырь. Настоятель – мой давний друг, просит помочь ему что – то там перестроить. У него был хороший плотник, но недавно погиб. Так вот! У меня к вам просьба. Это не приказ. Поезжайте туда и сделайте всё, что будет необходимо.

Адмирал посмотрел на маячившую у кромки воды фигуру Чольсока.

– И скажите тому большому молодому человеку, чтобы собирался вместе с вами. Я назначаю его вашим сопро – вождающим.

– Да, адмирал! Я всё исполню!

Чжэун поклонился и, повернувшись, пошёл в ту сторону, где здоровенный детина по колено в воде пытался ловить руками мелкую рыбёшку. Глядя на удаляющуюся спину Чжэуна, адмирал едва заметно шевелил губами:

«Если хочешь что – то сделать хорошо – посмотри, как это сделано в природе… Сколько лет я этого не слышал! Очень странно. И у парня фамилия Мун. Но этого не может быть! Хотя… В этот раз я обошёл весь Чечжудо и могилу его так и не нашёл. Неужели вы ещё живы, учитель?»

Адмирал вспомнил, как много лет назад, будучи ещё совсем молодым человеком, он готовился к сдаче государственного экзамена. Тогда, проходя через кленовую аллею, он обратил внимание на человека, сидящего прямо на траве. Только человек не занимался медитацией, как обычно это делали в такой позе и в таком месте. Наоборот, всё его внимание было направлено не внутрь себя, а наружу. Он явно прислушивался и приглядывался ко всему вокруг.

Молодому Ли Сунсину стало интересно, и, немного понаблюдав со стороны, он подошёл к незнакомцу. У них завязался разговор, поразивший Ли Сунсина. Человека звали Мун Хёнтэк. Он был королевским зодчим и обладал такой ясностью и точной простотой мысли, что будущий адмирал стал относиться к этому человеку как к своему учителю. Полученная от него жизненная мудрость не раз помогала адмиралу Ли принимать правильные решения. А потом, уже будучи капитаном корабля, Ли Сунсин вернулся из длительного плавания и узнал, что его учитель попал в немилость при дворе, был сослан на Чэчжудо и там умер.

И сейчас, глядя, как Чжэун с Чольсоком гоняются на мелководье за рыбой, адмиралу захотелось вернуть то время, когда он был таким же молодым, и многое-многое изменить.

ГЛАВА 6

Каждый раз, переставляя своё серое копыто на очередную доску, лошадь фыркала и упиралась. Чжэуну и самому было страшно идти по этому подвесному мосту, качавшемуся над глубокой пропастью. Время от времени, поглядывая вниз, молодой мастер теперь уже понимал, зачем Чольсок завязал лошадям глаза.

Мост выходил на большую каменную площадку прямо перед массивными воротами буддийского монастыря. Двое молодых монахов с бритыми головами, одетые в серые короткие штаны и такого же цвета куртки, перетянутые поясами, впустили Чжэуна с Чольсоком и провели через большой внутренний двор к настоятелю. Это был невысокий мужчина лет сорока, слегка полноватый, но крепкий.

– Я очень сожалею, но, видимо, я напрасно побеспокоил адмирала Ли.

– Вам уже не нужна наша помощь? – Чжэун выпрямился с поклона.

– Не совсем так. Помощь – то нужна. Мы хотели расширить амбар, и для этого надо было правильно переделать крышу. Но только сейчас нам немного не до этого. В нашем районе замечен большой отряд асигару.[44]44
  Асигару – вид лёгкой пехоты средневековой Японии (из не са – мураев).


[Закрыть] Я даже удивлён, как вам удалось пройти.

Чольсок, до сих пор стоявший с апатичным выражением лица, вдруг встрепенулся:

– Японцы?! Чего же они здесь хотят?

– Известно чего! Они хотят кушать. А им не дают. Соседние районы, сколько смогли, пограбили. Теперь здесь бродят. А из Японии им уже ничего не присылают. Адмирал Ли перекрыл все морские пути. За монастырь‑то особенно беспокоиться нечего. Нам достаточно поджечь мост и всё. Но в долине есть большая деревня…

Настоятель вытянул перед собой ладонь пальцами вверх и слегка наклонил голову.

– Извините, но вам надо возвращаться. И передайте мои извинения адмиралу Ли.

За дверью послышались быстрые шаги, и в келью вошёл молодой монах. Вытянув ладонь перед грудью, он поклонился настоятелю.

– Учитель! Вернулся Бьёнгсам. Он говорит, асигару свернули на нижнюю дорогу.

Настоятель повернулся к Чжэуну.

– Ну, вот! Теперь вам уже не пройти. Нам надо идти вниз, помочь деревне. А вы оставайтесь здесь. Вам придётся немного подождать. Потом вернётесь к адмиралу.

Чжэун с Чольсоком переглянулись и посмотрели в глаза настоятелю.

– Зачем ждать? Мы пойдём с вами!

По извилистому пути медленно ползла огромная змея. Она заполняла собой всё пространство дороги, повторяя её изгибы и повороты. Голова этого монстра, словно чешуйками, сверкала на солнце множеством чёрных и красных лакированных шлемов, на которых торчали в стороны бычьи рога и сверкали большие защитные планки в виде полумесяца.

Это были конные самураи с надменными лицами, в бронированных доспехах, с торчавшими из – за пояса двумя мечами: коротким вакицзаси и длинной двуручной катаной. Они медленно ехали небольшой колонной по четыре всадника в ряд. А за ними, растянувшись длинным змеиным телом, так же колонной по четыре шли пешие асигару. Их головы прикрывали плоские конусообразные шлемы, а грудь защищали бронированные нагрудники. Вооружением основной части асигару служила нагината – японская разновидность да – дао, только более узкая и лёгкая. Некоторые из пеших воинов были вооружены аркебузами, завезёнными в Японию голландцами.

Усталые, с отрешёнными взглядами, лица асигару не выражали особого энтузиазма. Война получилась совсем не такой, как ждали все японцы. Во – первых, их несколько озадачило поведение местных крестьян. В Японии крестьяне никогда не вмешивались в постоянные войны армий даймё. А здесь, в Корее, крестьяне стали сбиваться в партизанские отряды, названные ыйбён – Армией справедливости, и оказывали отчаянное сопротивление захватчикам.

Во – вторых, на море, по мнению японцев, вообще творился какой – то беспредел. Дело в том, что японский флот был традиционно предназначен для перевозки сухопутных войск, а не для ведения морских сражений. В крайнем случае японское судно могло вплотную подойти к вражескому кораблю и высадить на него абордажную команду, состоящую из самых лучших бойцов в Азии. И все эти правила ведения войны, составленные лучшими японскими военными стратегами, в Японии знали даже дети. Но здесь, в Чосоне, эти безграмотные корейцы, разумеется, даже представления не имели о том, как правильно вести войну. Они понаделали себе этих бронированных «черепах» – кобуксонов, на которые совершенно невозможно было высадиться. Установили на них дальнобойные орудия и, не подходя близко к японским судам, издалека расстреливали их ядрами и ракетами. Отсюда и такие невообразимые результаты: в одном морском сражении адмирал Ли Сунсин с двенадцатью кобуксонами уничтожил более пятидесяти японских кораблей, не потеряв при этом ни одного кобуксона.

И вся эта дикость не укладывалась в сознании даже самого рядового самурая или асигару. Вместо того чтобы культурно и вежливо сдаться, эти трусливые корейцы продолжали демонстрировать свою нецивилизованность и своими корявыми действиями рушили идеально – гармоничный стратегический план. В результате война, которая должна была завершиться победой армии божественного императора в течение нескольких месяцев, безуспешно тянулась уже шестой год.

Если бегло взглянуть на большой холм, который огибала дорога в деревню, то в глаза бросалось некоторое несоответствие. Верхняя половина зелёного холма была неестественно серой из – за одежды монахов, буквально усеявших собой всю верхушку. Они, словно муравьи, копошились на склонах, возводя нехитрые укрепления из земли и камней. Местами среди серой массы мелькали белые пятна. Это крестьяне из деревни за холмом помогали монахам, проклиная не вовремя навалившуюся напасть. У них и без этого всегда хватало забот.

Один крестьянский парень, копавший рядом с Чжэуном землю, совсем уже выбился из сил и с удивлением поглядывал на худого пожилого монаха, спокойно и без напряжения укладывавшего камни.

– Может, немного передохнём? – парень вытер рукавом вспотевший лоб.

Монах, не обращая внимания, продолжал работать.

– Нельзя разделять понятия: покой и действие. – Монах поднял большой камень и спокойно уложил его на приготовленное для него место. – Не делай между ними различий. Его нет. Вложи в работу своё сердце, весь свой ум. И тогда время работы станет временем покоя.

Чуть поодаль крепкий коренастый крестьянин уже закончил укреплять своё боевое расположение и теперь подтягивал тетиву своего лука. А рядом с ним худощавый мальчик лет тринадцати со знанием дела устанавливал бамбуковые колчаны и набивал их стрелами.

– Отец! Посмотрите, вот так будет удобно?

– Да, очень хорошо. Ты молодец, Кынсан! Но теперь тебе надо уходить.

Мальчик опустил голову.

– Отец… Я… Прошу вас! Позвольте мне остаться! Вы же сами говорили, что я уже хорошо стреляю…

– Нет! Уходи! Ты должен найти мать и помочь ей с младшими.

Глядя на расстроенного сына, крестьянин положил руку ему на плечо:

– Ты ведь знаешь – мама не справится с ними. Особенно с Кичёлем.

– Да, знаю… – мальчик посмотрел отцу в глаза и поклонился. – Я сделаю всё, что вы сказали, отец!

Какой – то дедушка всё ходил вокруг Чольсока и цокал языком. Очевидно, его привлекали размеры не обиженного здоровьем воина. Он как будто хотел что – то сказать и, наконец, решившись, подошёл.

– Сынок!

– Да, дедушка! – Чольсок поклонился.

– Ты такой большой! Пойдём со мной! Я хочу тебе что – то показать. Это недалеко. Во – он мой дом на краю деревни.

– Ну что же, пойдёмте! – Чольсок едва заметно вздохнул.

Проходя мимо Чжэуна, Чольсок тронул его за плечо:

– Я скоро вернусь. Вот схожу с тем дедушкой…

– А что там?

– А! – Чольсок махнул рукой. – Я уже к этому привык. Меня кто где увидит, так сразу тянет чего – нибудь там перетащить или перевернуть…

– Пойдём вместе. Я помогу.

– Не надо. Я и один быстро управлюсь.

По дороге проскакали двое «серых» монахов, подавая условные знаки, говорившие о том, что неприятель приближается. Увидев это, коренастый крестьянин взял в руку лук. Поглаживая тетиву ладонью, он всё время поглядывал по сторонам и, обернувшись, долго смотрел вверх на вершину холма. Его тревожили смутные ощущения. Он слишком хорошо знал своего сына.

И он не ошибался: там наверху, где холм смыкался со скалистой горой, между двумя огромными валунами сидел его сын – Кынсан. Глядя вниз, он молил Будду об успешном исходе сражения и одновременно с этим просил прощения у Кун Фу – Цзы[45]45
  Кун Фу – Цзы – древний философ и мыслитель Китая (Конфуций – лат).


[Закрыть] за проявленную непочтительность к приказу отца.

Доносившийся за холмом неясный шум становился более отчётливым, и вот из – за поворота показалась «голова змеи». Увидев, что дорога впереди заканчивается баррикадой из разного деревенского хлама, а сбоку на откосе холма нависли импровизированные укрепления, самураи остановились и, съехав с дороги, пропустили вперёд асигару. «Тело змеи», не сбавляя хода, двинулось по дороге мимо своей «головы».

Всё вокруг замерло. В повисшей тишине был слышен только размеренный шорох шагов множества ног по дороге. Многие из защитников холма и баррикады не имели боевого опыта. И сейчас каждый из них ощущал некоторую растерянность, в оцепенении глядя на разворачивающуюся перед ними силу. Мозг как будто впал в спячку и не мог отдать нужную команду рукам и ногам… Но вот снизу от дороги грянуло мощное «Хао!!!» – боевой клич самураев. И асигару, чётко разделившись на два потока и резко перейдя на бег, устремились в атаку.

Их протяжный и в то же время резкий многоголосый крик, призванный служить устрашением противника, в данном случае произвёл несколько иное действие. Этот боевой клич японцев, как разорвавшийся в небе гром, вырвал из гипнотического состояния защищавшихся. Они сразу подтянулись и неосознанно напрягли животы. Их глаза, прищурившись, сузились, а губы плотно сжались. Руки… Руки теперь знали, что делать. Засвистели стрелы, загрохотали камни… Это была уже работа. И люди, большую часть своего времени проводившие в труде, знали, как её делать.

Коренастый крестьянин выхватывал одну стрелу за другой из удобно расставленных сыном колчанов. Стрелять нужно было очень метко. Бронированные нагрудники асигару стрелами не пробивались. Приходилось бить только в шею, в руку или в ногу. У крестьянина неплохо это получалось… Но вот снизу прогремел залп нескольких десятков аркебуз, и он припал на одно колено. Пуля пробила бедро, но, в горячке не чувствуя боли, крестьянин поднялся и успел отправить вниз ещё несколько стрел, прежде чем второй залп не сразил его окончательно. Падая, он не видел, как сверху к нему чуть не кубарем несётся маленький белый комочек.

Увидев, как отец наклонился, схватившись за ногу, мальчик встревоженно вскочил с места, на мгновение замер и, учащённо задышав, бросился вниз по склону. Он бежал, не выбирая пути, перепрыгивая через валуны, падая, кувыркаясь и не чувствуя боли на разодранных руках и ногах. В его голове не было никаких планов, никаких мыслей, кроме одной: «Быстрее, быстрее…» В душе его перемешались досада, тревога, негодование и страх… Страх перед мыслью, что он не успеет.

Мальчик так разогнался, что едва не пролетел мимо, успев в последний момент ухватиться за камни бруствера, сложенного им с отцом. Отец лежал на спине с открытыми глазами.

– Отец! Отец!

Упав на колени, мальчик схватил руку отца и тряс её, заглядывая ему в глаза. Безотчётное чувство вины, боль внезапной утраты – всё перекрывалось безысходной злостью. И это острое чувство постепенно выдавливало все мысли и ощущения. Оно становилось всё увереннее. Потом задвигалось внутри мальчика всё быстрее, быстрее и… Взорвалось, затопив всё вокруг яростью.

Мальчик поднял отцовский лук и встал. Плотно сжатые губы слегка искривились. Глаза прищурились. Рука уверенно вытянула из колчана стрелу. Тетива, словно струна каягыма,[46]46
  Каягым – корейский струнный щипковый инструмент.


[Закрыть] пропела первую ноту своей смертельной песни, и заряженная неудержимой энергией стрела унеслась вдаль, найдя преграду в горле приникшего к прицелу аркебузы асигару. Две секунды, и за первой стрелой ушла вторая. За ней – третья, четвёртая…

Детские, но уже тренированные мышцы, ещё не «забитые» тяжёлой нагрузкой, работали быстро и точно. Мальчик, словно какая – то маленькая скорострельная машина, вбивал одну стрелу за другой. В шею! В ногу! В шею! В ногу! Он не думал сейчас ни о себе, ни о матери с братьями, ни даже о мёртвом отце, лежащем за его спиной. Чуть скривив губы, с беспощадной жестокостью в глазах, мальчик думал лишь о том, что стрел у него ещё много… И что это – хорошо!

В жизни, в природе всё подчинено определённым реальным законам. В том числе и закону движения энергии, в какую бы оболочку она ни была заключена. Будь то воздух, вода, камни или люди.

Строя лодки и для этого изучая движение водных потоков и течений, Чжэун развил в себе привычку воспринимать окружающее в виде этих энергетических потоков. И сейчас, глядя вниз на наступающую человеческую массу, учитывая неровности склона и наиболее укреплённые участки холма, молодой мастер мог с уверенностью определить точку, в которую «течение» вынесет всю эту блестящую на солнце конусообразными шлемами толпу. Он посмотрел в то место и в изумлении приподнял бровь. Там, на другом краю оборонительной линии, отчаянно отстреливался из лука кто – то настолько маленький, что его едва было видно из – за бруствера. Приглядевшись, Чжэун увидел, что это ребёнок, и со встревоженным лицом стал отыскивать взглядом настоятеля храма. Наконец отыскав, быстро подошёл к нему и, поклонившись, стал что – то оживлённо объяснять, показывая рукой на движущуюся массу асигару и на дальний край укреплений.

Настоятель был человеком опытным и образованным. Он тоже знал и про энергию, и про течения… Быстро осмотрев разворачивающуюся перед ним картину, он в душе согласился с выводами молодого плотника и, не мешкая, отдал приказ резервному отряду крепких хорошо вооружённых боевых монахов. Они тотчас устремились во главе с Чжэуном к тому месту, где по всем законам природы должна была состояться кульминация сегодняшнего сражения.

Внизу на дороге ситуация была близка к патовой. Баррикада была довольно внушительная, к тому же присыпанная и скреплённая землёй, которую крестьяне выбирали лопатами прямо с самой дороги. В результате перед баррикадой образовалась глубокая яма. Узкая канавка соединяла эту яму с прилегающей к дороге ячейкой рисового поля. Спущенная таким образом вода заполнила яму, превратив её в подобие оборонительного рва средневекового замка. Корейские крестьяне умели работать. И делали это быстро, качественно и с умом.

Все понимали, что штурм баррикады был бы безуспешным, и обе стороны пока вели позиционную перестрелку, не приносящую особого результата ни той, ни другой стороне. Глядя на всю эту ситуацию, конные самураи досадливо хмурились и время от времени что – то злобно шипели. Они прекрасно осознавали бесполезность своего верхового преимущества, и это их раздражало.

Слева от них был холм слишком крутой для лошадей. Прямо – глубокая яма с водой и за ней – баррикада. Справа – большое рисовое поле. Пустить лошадей по нему… Будь на месте самураев какие – нибудь европейские рыцари, они, вероятно, так и поступили бы. Но японцы, так же как и корейцы, традиционно выращивавшие рисовую культуру, прекрасно знали, что в эту пору, когда вода с ячеек только – только спущена, рисовое поле превращается в коварную западню и может жестоко наказать за непочтительное отношение к себе.

Долго тянуться эта «подвешенная» ситуация, конечно, не могла. Самураи – люди решительные. Старший из них резко отдал какую – то команду, и самураи, соскочив с лошадей, хором отрывисто крикнули: «Хай!» Затем поклонились и, выхватив катаны, рванулись на холм, про себя костеря недотёп – асигару. Сейчас они покажут им, как нужно бить этих трусливых корейцев.

В голове звучала какая – то музыка. Где – то в зажатой груди тревожно били барабаны. Плечо начинало уставать, два пальца правой руки были стёрты и кровоточили. Но не это беспокоило сейчас мальчика. Время от времени он непроизвольно бросал взгляд на три пустых колчана, валявшихся под ногами. И в четвёртом, последнем, оставалось всего несколько стрел. Это было очень мало, и мальчик понимал, что стрелять необходимо особенно расчётливо. Вот, например, если убить того хромого асигару, то он своим телом заткнёт узкий проход между валунами. Стрела пошла – и хромой японец, теперь уже мёртвый, действительно создал, хоть и ненадолго, помеху своим товарищам, следующим за ним. Ещё одного асигару мальчик неосознанно выбрал за то, что у того был особенно свирепый вид. Он всадил стрелу прямо в это искажённое страшной гримасой лицо, и это оказалось довольно удачным. Японец был грузным и, опрокинувшись назад, кубарем покатился по склону, доставив немало неприятностей атакующим.

Всё это могло бы порадовать, но… На ладони у мальчика лежала последняя стрела. Барабаны в голове застучали громче. Он обречённо смотрел, как, оторвавшись от всей массы нападающих, с яростным возбуждением в глазах к нему приближаются, торопливо карабкаясь по склону двое асигару с нагинатами наперевес.

Двое! А стрела – всего одна.

Мальчик неторопливо положил стрелу на тетиву. Выждал пару секунд и, резко вскинув лук, с отрешённой решимостью всадил свою последнюю стрелу в горло первому асигару.

Сделав выстрел, он опустил руки и разжал пальцы. Уже бесполезный лук упал к его ногам. Музыка в голове зазвучала громче, барабаны забили быстрее. Мальчик стоял, опустив руки и отрешённо смотрел, как второй асигару, перескочив через тело рухнувшего товарища, делает широкий замах своей нагинатой. Длины древка уже вполне достаточно, чтобы достать мальчика. Узкое длинное лезвие сверкнуло на солнце и… Нагината опрокинулась, уткнувшись остриём лезвия в землю, и выпала из рук бойца, стукнувшись древком о камни.