Текст книги "На берегах реки Ждановки"

«Улица архитекторов»

Если бы по какой-то причине Ждановскую набережную и Ждановскую улицу решили вдруг переименовать, то лучшее название, чем «улица архитекторов», едва ли нашлось. По крайней мере, в этом случае наименование соответствовало бы действительности, ибо в XIX – начале XX веков в этих краях проживало несколько известных архитекторов, оставивших свой след в истории города и России. Кто-то возразит, что в динамично застраивавшемся Петербурге профессия архитектора не являлась редкой; представители этого рода деятельности проживали в самых разных частях города, на самых разных улицах, и это будет верно, однако на Ждановских их все же было непропорционально много: А. Щедрин, Ф. Эппингер, Ф. Нагель, П. Волков, В. Курзанов. Причем жили они не в многоквартирных доходных домах, где легко затеряться, а в собственных особняках, которые любой желающий мог найти, даже не помня номер дома, а просто называя фамилию владельца.

И еще одна особенность: участки, которыми владели архитекторы, находились неподалеку друг от друга. Стоит ли искать в сем факте закономерность? Видимо нет, поскольку зодчие жили и работали в разное время, не всегда были знакомы друг с другом. Однако что-то же привело их на берега Ждановки? Думается, во-первых, профессиональная деятельность – по проектам А. Щедрина, Ф. Нагеля, В. Курзанова строили на набережной Ждановки и на Петровском острове, поэтому имело смысл селиться поблизости, а во-вторых, – относительная дешевизна земли. Кому, как не архитекторам, было не знать, что эта дешевизна временная, учитывая близость центра города.

Особняк архитектора Ф. Нагеля на Ждановской улице, 5. Эскиз с чертежа 1873 года

Творения упомянутых зодчих сохранились на карте города, а вот участки и особняки, которыми они владели, – не все; впрочем, это не мешает нам вспомнить места их проживания на Ждановке, а заодно и их дела.

Несомненно, Федора (Оскара) Борисовича Нагеля (1831–1903) на Ждановку привело пиво. Взявшийся в 1864 году по приглашению российско-баварского пивоваренного предприятия «Бавария» за проектирование на Петровском острове корпусов нового завода, он, можно сказать, увяз здесь на целых шесть лет, сроднившись с районом. Заказ был выгодным, но требовал колоссальных усилий. Это сейчас в справочниках скупо перечислятся все архитекторы, приложившие руки к постройке «Баварии», в том числе и Ф. Нагель, но не упоминается тот факт, что Нагелю досталась самая трудоемкая работа. Дело в том, что архитектор вынужден был в первое время не столько проектировать новые корпуса, сколько приспосабливать имевшиеся. На участке, доставшемся «Баварии» от прежнего владельца Блюмберга, уже имелись сооружения производственного характера, которые следовало приспособить к нуждам нового завода, плюс в дополнение к ним необходимо было быстро построить ледники (холодильники) и склады для хранения пива. Кто знает, что такое строить, а что такое перестраивать, согласится: второе бывает порой сложнее первого. Не случайно Ф. Нагель, чрезвычайно плодовитый архитектор, в 1860-х годах практически нигде, кроме «Баварии» не строил.

Здание на «Баварии», построенное по проекту Ф. Нагеля. Фото 2011 года

К 1866 году работа по перепрофилированию помещений и постройке ледников была успешно завершена и первое пиво с «Баварии» появилось в петербургских трактирах. По мере получения дохода на «Баварии» стали возводить новые производственные корпуса – сначала деревянные, а потом каменные – автором их тоже выступал Ф. Нагель. Лишь в конце XIX – начале ХХ веков к «Баварии» приложат руки другие архитекторы.

Во время работы на «Баварию» (Ждановской ул., 5) архитектор приобретает участок и строит в 1873 году на нем красивый двухэтажный деревянный особняк. Ныне на этом месте здание Военно-космической академии, а во времена Нагеля тут было настоящее царство деревянных особняков с непременным садом в глубине участка. Зелень, тишина да иногда строевые марши кадетов Второго кадетского корпуса под барабанную дробь. Впоследствии ничего «каменного» на своем участке Ф. Нагель так и не построил, удовлетворившись деревянным особняком.

После «Баварии» Ф. Нагель продолжил «пивоваренноалкогольную» линию. В 1875 году по его проекту строятся корпуса завода «Вена», причем административное здание этого завода на Фарфоровой ул., 1, чрезвычайно напоминает заводское здание «Баварии», возведенное им в 1869 году. Накопленный опыт был востребован и другими заказчиками: в 1876–1879 годах при непосредственном участии Ф. Нагеля возводятся корпуса водочных заводов Бекмана. Немало работ выполнил архитектор и по проектированию доходных домов, в частности на Ждановской ул., 1, где для своего соседа по участку Христофора Крейзера в 1890 году спроектировал трехэтажный дом, который в советское время нарастят еще двумя этажами.

И все же, прежде всего, Ф. Нагель останется в истории как «фабричный архитектор», и на этом поприще нашла его слава. Как признание заслуг – избрание гласным Городской думы. В конце жизни архитектор работает в городской комиссии по строительству Троицкого моста. После открытия этого моста в 1903 году Ф. Нагель проживет всего несколько месяцев.

* * *

Буквально в ста метрах от дома Нагеля на углу с Офицерским переулком находился участок другого известного архитектора – Федора Ивановича Эппингера (1816–1873). Возможно, следовало бы начать рассказ об «улице архитекторов» именно с Эппингера, так как он и поселился на Ждановке раньше, и известность к нему пришла раньше – в первой половине XIX века, однако поскольку проживал он здесь совсем недолго, выезжая для длительного лечения за границу, считать его постоянным жителем Мокруш никак нельзя.

Приобрел участок по Ждановской наб., 11, Федор Эппингер в 1868 году, после своего ухода по состоянию здоровья из Академии художеств, где он преподавал курс архитектуры. Трудно сказать, понадобилось ли ему тихое и зеленое место для жилья или присутствовали иные мотивы подобного шага, но особняк на углу с Офицерским переулком, называвшимся в то время «Продолжением Малого проспекта», как нельзя лучше подходил для спокойной жизни. Большой двор, во дворе сад и службы, через дорогу речка Ждановка, а за Ждановкой поросший лесом Петровский остров-парк, который городские власти еще не разрешали застраивать в восточной его части. В архиве сохранился и план деревянного особняка Ф. Эппингера: семь комнат на первом этаже, семь на втором, вдоль Ждановской набережной красивый узорный забор, тянувшийся к такому же деревянному особняку купеческой жены Якимовой. Начиналась же карьера Ф. Эппингера стремительно: в 1833 году он был принят в Академию художеств, став учеником знаменитого К. Тона, и в 1839 году окончил ее с большой золотой медалью, полученной за составление проекта театрального училища. Как перспективный молодой архитектор, Эппингер был отправлен Академией на казенный счет за границу для «усовершенствования навыков». Вместе с другими пенсионерами Академии Бенуа, Кракау, Росси он делал рисунки деталей Орвиетского собора, за которые, «уважив огромный труд», их наградили золотой медалью. По возвращении в Россию за исполненные за границей работы Эппингер получил от Академии звание академика архитектуры. В 1857 году он получает должность старшего архитектора Попечительного совета заведений общественного призрения и производит разные перестройки в С.-Петербургской городской богадельне, в Обуховской, Калинкинской, Волковской и Мариинской больницах и в исправительном заведении. Эти работы свидетельствовали о Федоре Эппингере как о весьма искусном зодчем, и Академия признала его в 1858 году профессором архитектуры.

Преподавательскую деятельность Эппингер сочетает с практической архитектурной работой. Он строит здание богадельни для престарелых и одержимых неизлечимыми болезнями, основанной в память совершеннолетия цесаревича Николая Александровича, а также принимает участие в переделках и перестройках здания Академии художеств. Как пишут биографы, «во всех этих произведениях Эппингер выказал свой превосходный вкус и уменье удовлетворять целям, для которых назначается постройка…»

Еще будучи за границей Федор Эппингер заболел; болезнь не оставила его и в Петербурге, из-за чего он не смог продолжить преподавательскую деятельность и вышел в отставку в 1868 году. В это же время архитектор приобрел участок на Ждановке. Пользовался он им, однако, недолго и в 1873 году скончался.

* * *

Павел Николаевич Волков, которого можно отнести к следующему поколению архитекторов, проживал неподалеку – на Ждановской ул., 9, в типичном для улицы того времени деревянном особняке с садом в глубине участка. Собственно на доме Волкова «царство особняков» и заканчивалось, поскольку сразу за домом № 9 начинался Второй кадетский корпус.

Случайно это или нет, но П. Волков заимел собственность на Ждановской улице в то же время, что и Ф. Нагель; на плане 1873 года виден весьма скромный двухэтажный дом на пять окон, а по соседству небольшой сарай. В 1930-е годы при строительстве зданий Военно-воздушной академии участок Волкова застроили, и на его месте расположился парадный вход в академию с эмблемой Военно-воздушных сил над входом.

Известно об архитекторе немного: выпускник Академии художеств 1860-х годов, неоднократно получавший медали отличия, он впоследствии длительное время значился в должности действительного статского советника и состоял на службе в Санкт-Петербургском обществе взаимного страхования от огня и в Комиссии по обустройству казарм. Построек его авторства в городе немного. Кроме постройки собственного деревянного дома П. Волков участвовал в перестройке нескольких зданий, причем в основном в 1870-е годы. Самые известные из них – особняк Балашева по адресу Средняя Подьяческая, 1/наб. кан. Грибоедова, 92, и дом Николаевых на Садовой ул., 25. Известен и дом князя И.Г. Грузинского по Фурштатской ул., 42, перестроенный Волковым в 1874 году.

Очевидно, чиновничья работа отнимала у П. Волкова немало времени, так как впоследствии от собственно архитектурной деятельности он, по-видимому, отошел. Мало эволюционировал и его участок на Ждановской улице. В конце XIX века все участки вокруг активно застраивались доходными домами, но П. Волков оставался в стороне от веяний времени и на его участке продолжал красоваться уже изрядно обветшавший двухэтажный особняк в пять окон.

* * *

Совсем иную картину увидим, если перенесемся ближе к окончанию улицы, где некогда проживал архитектор Владимир Родионович Курзанов (1845–1913). Тут жизнь кипела: на его участке имелся и особняк, и доходный дом, и торговые заведения, а сам архитектор активно участвовал в проектах по всему городу.

Участок на Ждановской ул., 23, В. Курзанов приобрел в конце 1880-х годов. Предыдущая владелица земли супруга титулярного советника Анна Николаева не оставила серьезных построек, и Курзанов в 1889 году строит по своему проекту трехэтажный каменный особняк, который до наших дней не сохранился. А вот дворовый флигель (современный адрес Ждановская наб., 23) стоит по сию пору. Порой удивляешься, какие вычурные проекты архитекторы делали под заказ и насколько «простенько» строили для себя. Вот и В. Курзанов спроектировал и построил в 1900 году в глубине двора весьма скромный по декору доходный дом, причем в проекте был пятиэтажный дом, а в итоге возвели четырехэтажный. Судя по тому, что квартиры на его участке сдавались не только внаем, но и коммерческим предприятиям, – здесь находилась мелочная лавка, булочная, работала портниха – недвижимость на Ждановке приносила Курзанову неплохой доход. Возможно, это позволило ему в конце жизни сосредоточиться на благотворительной деятельности.

В целом же биография зодчего была типична для того времени. Родился в семье архитектора, окончил Академию художеств, в возрасте 42 лет стал академиком архитектуры, работал в Городском кредитном обществе в должности архитектора, много занимался благотворительностью. И очень много строил, особенно на Петербургской стороне. Среди его проектов эффектное здание доходного дома Асташева по Зверинской ул., 17-б, выполненное в стиле эклектики; дом Бенигсена на Васильевском острове (12-я линия, 37); доходный дом Николаева (надстройка) на Невском пр., 168; здание Высших женских Бестужевских курсов (В. О. 10-я линия, 33–35); здание больницы и церковь Троицы Живоначальной при Свято-Троицкой общине сестер милосердия.

Доходный дом архитектора В. Курзанова на Ждановской улице. 23. Фото 2011 года

Больницу и церковь В. Курзанов проектировал безвозмездно, поскольку в течение 15 лет состоял архитектором при Свято-Троицкой общине сестер милосердия. В конце XIX века, в то время когда строился доходный дом на его собственном участке, В. Курзанов много работал в городке Сан-Галли на Петровском острове. Практически напротив дома, перешел мост через Ждановку – и ты на работе. До наших дней сохранилась весьма эффектная водонапорная башня (Ремесленная ул., 6 – ныне жилой дом) работы этого архитектора, затерявшаяся среди серых промышленных заборов острова.

Водонапорная башня на Петровском острове, возведенная по проекту В. Курзанова. Фото 2011 года

Заслуги В. Курзанова были оценены общественностью, и в 1907 году его избирают гласным Городской думы, однако, как пишут биографы, от активной частной практики архитектор в это время отказался и отдался делу благотворительности.

* * *

Судя по всему, некоторое время проживал на набережной Ждановки и Аполлон Феодосиевич Щедрин (1796–1847), архитектор, построивший первый каменный дом на этой улице. Во всяком случае, в начале 1830-х годов жена титулярного советника Щедрина значилась совладелицей участка по Ждановской наб., 5/2. Вероятно, архитектор последовал распространенному в то время обычаю записывать недвижимость на супругу. А то, что Щедрин женился как раз в это время (в 1829 г.), мы узнаем из его письма брату Сильвестру в Италию; из этих же писем видно, что проживает он на Петербургской стороне. Правда, летом Щедрины жили всем семейством на даче на улице Бармалеева – тогда эта часть Петербургской стороны была зеленым дачным местом.

О доме, построенном Щедриным на Ждановской набережной в 1826–1827 годах, мы рассказывали в предыдущих главах, поэтому коснемся здесь личности самого архитектора. Родился Аполлон Щедрин в семье известного скульптора, академика Академии художеств Феодосия Щедрина. Этим во многом и была предопределена его судьба. С 1809 по 1818 год он учится в Академии художеств и за время учебы получает целый ряд медалей. После окончания учебы он работает в должности архитекторского помощника Академии художеств по строительной части. В 1833 году Щедрин становится профессором, а в 1837 – академиком архитектуры за проект перестройки здания Двенадцати коллегий. В 1840-е годы А. Щедрин был главным архитектором военно-учебных заведений, оставаясь при этом профессором Академии художеств.

Несомненно, главное место в творческом наследии А.Ф. Щедрина занимает реконструкция здания Двенадцати коллегий для Санкт-Петербургского университета, осуществленная по его проекту в середине 1830-х годов. Ему же принадлежит идея знаменитого университетского коридора длиной почти 400 метров, которая известна теперь не только студентам и преподавателям университета, но и всему миру по фильмам, в частности по «Осеннему марафону». То, что работа в Двенадцати коллегиях будет чрезвычайно важной для него, Щедрин писал брату еще за три года до ее начала, в то время как об остальных постройках упоминал вскользь. Ну что ж, великому таланту обычно дается и большая интуиция.

Другие известные работы Щедрина в Петербурге помимо названных: надгробные памятники Щедриным на Лазаревском кладбище; жилой дом на ул. Галерной, 23; гимназия на Гагаринской ул., 23; жилой дом на наб. р. Ждановки, 5 (все – 1820-е годы); Николаевский Дом призрения на Расстанной ул., 20; Синодальное подворье на ул. Кабинетской, 17 (ныне – ул. Правды); здание Духовной семинарии на Обводном кан., 17; дом на Университетской наб., 9; интерьеры здания Министерства просвещения на ул. Зодчего Росси, 1. Как видим из послужного списка архитектора, дом на наб. р. Ждановки, 5, – один из первых в его строительной карьере.

В письмах брату А. Щедрин передает облик Петербургской стороны того время, отмечая, что город теперь не узнать, «одна только наша родина Петербургская сторона остается в своем виде и все так же грязна, как и прежде». Все время жаловался А. Щедрин в письмах и на ветра: малоэтажная Петербургская сторона продувалась ими насквозь.

Кстати, его брат, известный художник Сильвестр Щедрин, до отъезда в Италию написал несколько пейзажей с изображением Петербургской стороны, за один из которых получил золотую медаль Академии художеств. А сам Аполлон Щедрин за заслуги перед Отечеством награжден орденом Св. Анны III степени и похоронен на Смоленском кладбище.

«Тебе бы в Ждановку…»

Истории вокруг торговых бань Петербургской стороны

«Запарился до смерти…» – такой заголовок иногда встречался в подвалах петербургских газет XIX века. А в материалах Городской управы говорилось, что главной причиной скоропостижной смерти в городе являлась апоплексия (инсульт по-нашему) вследствие неумеренного пьянства. Причем, «неумеренное пьянство» зачастую случалось именно после бани. Вокруг бань ходило множество и других историй криминального или трагического характера, но не потому, что люди в то время как-то особенно много пьянствовали – статистика как раз утверждает обратное, а по причине популярности бань в народе.

Да, баня в жизни петербуржца XVIII–XIX веков играла гораздо более существенную роль, чем в жизни современного горожанина. Лишь незначительная часть домов была оборудована ваннами, горячая вода и вовсе являлась роскошью, а если учесть, что десятки тысяч крестьян, пришедших в столицу на заработки, селились артелями в чуланах и подвалах, то единственным доступным способом соблюдения хоть какой-то гигиены являлось посещение бани. Нельзя не учитывать и влияния русской банной традиции, идущей из глубины веков. Все это объясняет, почему торговых, то есть общественных бань, где торговали банными услугами, в Петербурге XIX века имелось в несколько раз больше, чем ныне. Посещали их не только экстравагантные любители пара, коим недостаточно ванны или душа, как ныне, а буквально все слои населения. Для богатых существовали номера и кабинеты от 75 коп. до 5 руб. за сеанс, для обывателей победнее – общие бани от 5 до 40 коп. Цена в общих банях зависела от наличия или отсутствия бассейна, душа Шарко и прочих услуг.

Почему исключались среда, пятница и воскресенье? Дело в том, что эти дни у православных всегда были постными днями, посещение же бани считалось скоромной процедурой и не одобрялось обществом, а в воскресный день большинство горожан посещало церкви. Не работали бани и в некоторые недели Великого поста. К концу XIX века, по мере секуляризации общества, эти традиции размываются, однако общие бани по-прежнему не работают в среду, пятницу и воскресенье, зато кабинеты и дорогие «восточные бани с душем Шарко» в Центральных банях Егорова, что располагались в Казачьем пер., 11, уже открыты.

Конечно, основная масса народа посещала самые дешевые пятикопеечные бани, игнорируя и бассейн, и душ Шарко, предпочитая оставить сэкономленные 20 коп. в ближайшем трактире, однако для марки и репутации в крупных банях, например, в тех же банях Егорова, обязательно имелся ресторан, кегельбан и даже водолечебница. В банях поскромнее ничего подобного не было, зато поблизости смышленый купец непременно открывал трактир или портерную, мимо которых утомленному паром обывателю пройти было совершенно невозможно.

Петербургская сторона в этом смысле мало отличалась от остальной части города, однако вокруг двух торговых бань на берегах Ждановки произошло несколько шумных историй, достойных упоминания. Первая история под названием «Дело об утоплении крестьянки Лукерьи Емельяновой в речке Ждановке» произошла возле бань купца Соловьева на Малом проспекте Петербургской стороны. Блестящая обвинительная речь прокурора окружного суда Анатолия Кони на суде 1872 года вошла в учебники юриспруденции и считается эталоном ораторского искусства, однако мы в связи с делом об утоплении можем почерпнуть немало интересных фактов о жизни Петербургской стороны и обычаях того времени. Но прежде всего зададимся вопросом: где именно на Малом проспекте располагались бани Соловьева?

Интерьер бань. Фото начала ХХ века

В многочисленной литературе, посвященной этому делу, ничего о местонахождении бань не говорится, отмечается лишь, что Лукерью нашли в Ждановке, невдалеке от бань Соловьева. Стало быть, располагались они в начале Малого проспекта и, очевидно, были снесены в ХХ веке, так как ничего похожего на здания бань в начале Малого ныне нет.

А.Ф. Кони

Ответ находим в ЦГИА, где имеется подробная информация и о местонахождении бань, и их владельцах. Располагались торговые бани по адресу: Малый пр., 4–6, где сейчас проходная ОАО «Навигатор», и имели форму замкнутого каре – десять сажень по Малому и двадцать в глубину участка. На Малый проспект выходило двухэтажное здание, а в глубине участка стояли как двухэтажные, так и одноэтажные постройки, причем при смене владельцев они постоянно перестраивались и модернизировались.

Купец 2-й гильдии Сергей Васильевич Соловьев, владевший банями в 1870-х годах и вошедший, пусть и косвенно, в историю об утоплении, отнюдь не был их строителем. Возвел их в 1820-х годах другой купец – Шкутников. Это были первые крупные бани на Петербургской стороне: просторные помещения, «нумера», раздельная парная для мужчин и женщин. Вода бралась из Ждановки и отводилась в Ждановку. Если учесть, что невская вода – в то время еще относительно чистая – считалась предпочтительней для мытья, чем вода из проток, которые служили источником воды для бань в центре города, преимущество бань на Малом было очевидным.

Однако почему столь крупные каменные бани возвели именно на Малом? Ведь каменных построек даже на соседнем Большом проспекте в это время почти не было. Как уже говорилось ранее, в начале XIX века Тучков мост, связывающий Петербургскую сторону с Васильевским островом, выходил в створ Малого проспекта. И была эта часть Петербургской стороны оживленнее, чем соседний Большой проспект. Попариться сюда шли и с Петровского острова, и с Мокруш, и с Колтовских, а кто-то переходил длинный и шаткий Тучков мост с Васильевского острова.

Владельцы, судя по всему, неплохо зарабатывали на банном бизнесе, однако менялись часто. За девяносто лет существования торговых бань они раз десять переходили из рук в руки. Иногда владельцы участка, избегая хлопот, предпочитали сдавать помещения бань в аренду. И деньги в карман шли, и забот меньше. А заботы при банях известные: частые ремонты, ленивый персонал, необходимость исполнять требования Городской управы по соблюдению санитарных правил…

Наиболее значительные перестройки и ремонт в банях происходили в 1850-х и 1860-х годах, когда участком владела купеческая жена Анна Якимова. В это время пристроили склады для дров, расширили сами бани, наконец, уложили в землю трубы подвода и отвода воды. После Якимовой некоторое время участком владел Павел Пожарский, а уже потом Сергей Соловьев.

Но вернемся к истории об утоплении крестьянки Лукерьи Емельяновой. Если бы не речь А. Кони на суде, едва бы этот любовный треугольник, в результате которого банщик утопил свою жену, стал достоянием широкой публики. Скорее всего, ограничилось бы маленькой заметкой в криминальных хрониках и все! Благодаря Кони подноготная и психология преступления вошла в учебники. Это было первое известное дело блестящего юриста и писателя Анатолия Федоровича Кони. Резонансное дело террористки Веры Засулич, как и дело о крушении императорского поезда будут потом, за ними последует быстрое продвижение по службе, однако первая известность к Кони пришла все же после дела об утоплении.

Суть истории чрезвычайно банальна. Крестьянин Емельянов перебирается в Петербург в возрасте 16 лет и устраивается на работу в бани на Малом пр., 4. Живет тут же при банях. Кем, собственно, был банщик в номерных банях, видно из материалов дела: и сводником, и вышибалой, и лакеем. Как отмечает в своей речи А. Кони, средства к жизни Егором Емельяновым «добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посетителям, которые, довольные проведенным временем с приведенной женщиной, дают ему деньги на водку. Вот какова его должность с точки зрения труда!»

Насчет «приведенных женщин» вовсе не предположение или оборот речи; показания на суде давали девушки из дома терпимости, посещавшие бани.

Так ли в дальнейшем происходила деградация личности Егора Емельянова, как это отмечалось в похожей на роман речи Кони, трудно сказать, ясно лишь, что Егор «хлебнул Петербурга». Да к тому же оказался страстной натурой. Женившись на молодой крестьянке Лукерье, он оставляет свою прежнюю любовницу Аграфену, но забыть не может. Уже через несколько дней после свадьбы он пытается возобновить связь, но гордая Аграфена требует оставить жену, и Егор мечется в поисках выхода. Отношения с Лукерьей портятся до такой степени, что он однажды бросает ей: «Тебе бы в Ждановку». Видимо, в это время созревает план убийства. А тут и случай подвернулся. За драку со студентом ему назначают арест на семь суток, и, отправляясь 14 ноября 1872 года на Съезжинскую улицу в управление полиции для отбывания срока, он сталкивает провожавшую его жену в Ждановку. Расчет прост: дескать, я сидел в тюрьме, и знать не знаю где жена, да и труп унесет течением. Но труп всплыл на том же самом месте, где произошло убийство.

Полиция первоначально определяет самоубийство, но на суде стараниями А. Кони вина Емельянова была доказана, и он сознался в преступлении. Слишком много косвенных свидетелей обнаружилось в деле, слишком на виду были отношения «треугольника». Да и фразу Егора «тебе бы в Ждановку» Лукерья перед смертью успела передать сестре. К тому же пылкая возлюбленная Егора Аграфена не выдержала угрызений совести и фактически выдала своего возлюбленного.

Очень любила дело «об утоплении» советская юридическая школа. С ее точки зрения тут были вскрыты все язвы капитализма: и разврат, и чистоган, и жестокость. Сейчас идеология забыта, и в истории осталось лишь блестяще проведенное следствие, совестливые свидетели, показывающие все как есть, а не как выгодно, да четкая, не оставляющая двусмысленности речь прокурора. А как же разврат, чистоган, жестокость – спросите вы? Полно, нам ли в нынешнее время говорить об этом!

* * *

Бани на Малом проспекте просуществовали еще пятьдесят лет. После купца Соловьева участком владел Семен Финин, затем его наследники. Наследники Финина не утруждали себя хлопотами по содержанию бань, предпочитая сдавать их в аренду.

Малый проспект, 4. На месте бань Соловьева ныне проходная завода «Навигатор»

Вообще бани являлись больным местом городского хозяйства и находились под пристальным вниманием властей. Городская управа требовала соблюдения санитарных норм (особенно в части отведения стоков), а также следила за своевременностью ремонтов. Кроме того, власти ограничивали цены на билеты для общих, самых доступных бань. Так что бизнес был хоть и прибыльным, но очень хлопотным. Летнее время – это пора заготовки дров, веников – их вязали десятками тысяч и развешивали в сараях при банях, а также недешевые ремонты. Возможно, поэтому арендаторы бань на Малом менялись так часто. Например, в 1910-х годах торговые бани арендовал некто Михаил Люблинский. В качестве реконструкции он в 1911 году на свои средства пристроил к баням помещение, в котором установил два паровых котла, а также возвел большую кирпичную трубу, дымившую на всю округу. Просуществовали, впрочем, после этого бани недолго.

Следующее упоминание в литературе о них мы находим в 1920-х годах у Н. Анциферова в «Петербурге Достоевского»: «По дороге на Малом проспекте по правую руку, немного не доходя до Ждановки, следует отметить маленький одноэтажный, каменный дом, вросший в землю. Это старые упраздненные бани, современные Достоевскому. Образы русских бань полны той страшной прозы, в которой он ощущал особую мистику…»

В русле нашего рассказа фраза Анциферова про страшную прозу очень уместна. Правда непонятно, почему он говорит об одноэтажном доме, если, согласно плану, на Малый проспект выходило двухэтажное здание. Возможно, писатель имел в виду флигель, имевшийся на участке? Как бы то ни было, в начале 1920-х годов бани были уже упразднены, просуществовав почти сто лет. Наверное, это рекорд для такого рода заведений, если учесть, что перекрытия в начале XIX века, когда строились бани, ставили преимущественно деревянные.

В 1930-1950-е годы радиотехнический завод, ныне известный как «Навигатор», застроил территорию бывших бань. Надо сказать, что завод в советское время расползался в окружающее пространство как паук, поглощая пространство по проспекту Щорса (Малому пр.) и уничтожая старые постройки. Шедевров, впрочем, среди них не было. Появилась здесь и огромная заводская труба вместо банной. Разумеется, совпадение, что нынешняя проходная завода по Малому пр., 4, чем-то напоминает фасад бань, – это совсем другое здание.

* * *

Когда говорят о банях Овчинникова, обычно вспоминают знаменитые «шаляпинские» бани на ул. Большой Пушкарской, 26. «Вот она моя любимая Пушкарская баня», – восклицал Федор Иванович при виде краснокирпичного здания, от которого ныне остался лишь фасад. Те, кому доводилось попариться в этих банях, сказал бы, что ничего особенного в них нет – хорошая парная, а в остальном баня и баня, каких в XIX и даже в ХХ веке было немало. Тем более что у Ефима Овчинникова в собственности была еще одна, не менее известная баня, ныне практически забытая.

Располагалась она в окончании Ждановской улицы возле Петровского переулка, где некогда существовали дома № 12 и № 14, а ныне разбит сквер. Внешним видом эта баня чем-то напоминала Пушкарские бани. Во время войны здание серьезно пострадало, его снесли, но взамен ничего строить не стали, предпочтя уплотнительной застройке клумбы, – что ж, в советское время умели проводить разумную градостроительную политику, а в середине XIX века, когда Пушкарских бань еще не было и в помине, сюда заглядывала на крепкий парок вся округа. С Петровского острова шли рабочие канатной фабрики Гота, свинцово-белильного завода братьев Ждановых, пивоваренной «Баварии»; с Леонтьевского мыса тянулись рабочие ситценабивной фабрики, а с противоположной стороны улицы – рабочие красильной фабрики купца Каттани; плюс артельщики, плюс многочисленные обыватели… Словом, бани никогда не пустовали, работая с раннего утра и до поздней ночи.