Текст книги "Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести"

Варвар —
– (рабочее название).

Важин Сергей Степаныч, возвращался домой из поездки в город. Он был уже старый и сутулый, с мохнатыми бровями и седыми усами. В город он ездил в пенсионный фонд, а заодно и к нотариусу писать завещание (неделю назад с ним случился удар, вызывали скорую – инсульт). И теперь в автобусе, сидя у окна, он грустно вздыхал, глядя на унылый осенний пейзаж, – видимо, его не покидали мысли о близкой смерти, о «суете сует», о бренности всего земного….

На конечной остановке, в районном поселке, когда все пассажиры разошлись, мы остались вдвоем. Сергей Степаныч грустно сидел на лавочке. Тут мы и познакомились. Выяснилось, что идти нам было по пути. Мне надо было в соседнюю деревню, к родне по делу.

– Да ведь это же восемь километров отсюда, пешком через лес – далеко! – сказал Важин таким тоном, как будто с ним кто-то спорил. – Слушай! Сейчас Вы никакой попутки не найдете. Самое лучшее для Вас пойти ко мне, у меня переночевать. А утром, я знаю, на молокозавод приезжает машина с фермы, вот и подвезет Вас, я сам договорюсь.

Недолго подумав, я согласился.

Жил Сергей Степаныч в конце поселка, как на отшибе, возле молокозавода. От последних домов поселка его двор отделял обширный пустырь и получался хутор. У соседей дом и двор его так и называли «Варварский хутор». Много лет назад, когда строили молокозавод, частные дома окраины сносили, его дом впритык к участку завода остался.

Не хотел он никуда переселяться, тем более в квартиру четырехэтажных домов, которые построили, в «поселке городского типа». И какой-то из комиссии «землемер» назвал его сурово: «Ты – варвар! Там горячая вода, канализация, а ты в дикости хочешь жить: туалет на улице!» Скандал был на весь поселок, отсюда и пошло – «варвар, варвар, варварский хутор». Это еще больше укрепилось, когда дети Важина подросли и стали совершать набеги на соседские сады и огороды в поселке, были пойманы неоднократно.

– Да-да! – говорил Сергей Степаныч, узнав, что я не женат. – Жениться никогда не поздно. Я сам женился, когда мне было сорок два. Говорили – поздно, вышло не поздно и не рано, а так, лучше бы вовсе не жениться.

– Мне уже сорок восемь, скоро полжизни пройдет – сказал я.

– Да-да! – говорил снова Сергей Степаныч, я вот думаю. Жена, она скоро прискучит всякому, да не всякий правду скажет. Потому что люди стыдятся несчастной семейной жизни и скрывают ее.

Другой около жены – «Машенька, Маша», а если бы его воля, – ой-ёй-ёй, то он бы эту Маню в мешок, да и в воду. С женой одна глупость, только дети еще держат. Да и с детьми не лучше, – как с ними быть. Тут в районе учить их негде, было раньше ПТУ – закрыли давно, в город в ученье отдать – денег нет. И живут они тут, как волчата. Бандюкуют, того и гляди зарежут кого по драке.

Я шел почти молча, слушал внимательно, отвечал на вопросы негромко и кратко. Прошли мы до конца поселка, и через пустырь, показался невысокий дом и двор обнесенный забором из потемневших досок. Крыша на доме зеленая, крашеный шифер. Штукатурка на стенах облупилась, а окна были маленькие, узкие, точно прищуренные глаза. Весь хутор оказался на взгорке, и нигде кругом не было видно ни одного дерева. Во дворе около сарая стояли сыновья Важина: один лет девятнадцати, другой постарше на вид, оба без шапок, хотя было прохладно. Как раз в то время, когда мы только вошли во двор, младший прижал кудахтавшую курицу к пеньку, а старший топором отрубил ей голову….

– Это мои, готовят к ужину – сказал Важин.

В сенях нас встретила женщина, маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая, на вид, и красивая, в простеньком деревенском платье.

– А это жена моя. Ну, Анна, давай-давай, угощай гостя, мы вместе из города приехали.

Дом состоял из двух половин, это было, собственно, два дома пятистенка, потому что в каждой половинке было по две больших комнаты. В одной половине дома была «зала», где в правом «красном» углу, на полочке стояли иконы, большей частью бумажные вокруг темной доски в середине, где не видно было никакого лика.

«Молодая» жена накрыла стол и подала нарезанную колбасу, потом борщ. На столе появилась бутылка водки, которую достал хозяин. Но я, как гость, от водки не отказался, но стал есть только хлеб и огурцы соленые, приготовленные на закуску.

– А колбаску что ж не ешь? – спросил Важин.

– Благодарю, я не особенно голоден, – ответил я закусывая. – Я вообще мясо стараюсь не есть….

– Почему так?

– Есть, вообще, вегетарианцы. Они говорят нельзя убивать животных – это такие у них убеждения.

Важин подумал с минуту и потом сказал медленно, со вздохом:

– Да…. Так…. В городе я тоже видел одного, который мяса не ест. Это теперь такая новая вера пошла. Ну что ж? Это хорошо. Не все же резать и убивать скотину, надо немного и угомониться, дать покой тварям, особенно лесным. Природу надо сохранять, – что и говорить. Грех убивать, грех: иной раз охотник подстрелит зайца, ранит его, а он кричит и плачет как ребенок, а!? Значит, больно!

– Конечно, больно. Животные так же страдают, как и люди.

– Это верно, – согласился Важин. – Я все это понимаю очень хорошо, продолжал он, размышляя, – только вот одного не могу понять: если, допустим, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, – например, куры и утки, гуси?

– Куры и гуси будут жить на воле, как дикие.

– Теперь, понятно, это все правильно. В самом деле, живут вороны и галки и обходятся без нас. Да.… И куры, и гуси, и кролики, и овечки, – все будут жить на воле и не будут они нас бояться. Настанет мир и тишина. Только вот, видишь ли, одного не могу понять, – продолжал Важин, взглянув на колбасу. – Со свиньями как быть? Куда их?

– И они так же, как все, – то есть и они на воле будут.

– Так. Да. – все размышлял он. – Но подожди, ведь если не резать, то они размножатся, – и тогда прощайся с лугами и с огородами. Ведь свинья, если пустить ее на волю и не присмотреть за ней, – все вам испортит за один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали…

После ужина Важин встал из-за стола и долго ходил по комнате и все говорил, говорил…. Он, видимо, любил поговорить о чем-нибудь важном и серьезном, и любил подумать. Наверное, ему уже и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Старикам всегда хочется кротости, душевной тишины и уверенности в себе. И он, наверное, завидовал мне, – такому спокойному, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее. Сидел я на диване у окна, отбрасывая густую тень перед собой на полу. Как, наверное, казалось – здоровый, довольный, больше молчал и терпеливо скучал и слушал. В сумерках, когда еще не включили свет в доме, я, неподвижный, казался похожим на большой каменный пенек, который не сдвинешь с места. Так же всегда бывает: имей человек в жизни зацепку, – и хорошо ему, и он не суетится, не бегает, как суетился Сергей Степаныч и ходил, из угла в угол, вслух рассуждая….

Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.

Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.

– Вы из города? – спросила она робким голосом не глядя на меня.

– Да, я живу в городе.

– Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!

– А чем же я могу помочь.

– У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики – это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! – сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.

– А, как жалко!

– Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, – сказал Важин, показываясь в дверях. – Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!

Анна вышла и в сенях повторила еще раз тонким голосом:

– Ах, как жалко!

Мне постелили в зале на диване, Важин лег в соседней комнате за печкой. Во второй половине дома, в которую вела закрытая дверь, оставались сыновья с матерью. У них была вторая, своя печь.

Важин не спал, долго ворочался, он все думал: о своей душе, о старости, о недавнем инсульте, который так напугал и живо напомнил о смерти. Он любил пофилософствовать, оставаясь с самим собой, в тишине. И тогда ему казалось, что он такой – очень серьезный, глубокий человек, и что на этом свете ему интересны только важные вопросы.

И в этот раз он все думал, и ему хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, которая будет значительной. Ему хотелось придумать для себя какие-нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такой же серьезной и глубокой, как мысли….

«Вот хорошо бы и мне, старику, по новой религии, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств. Время такое, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может» – думал Сергей Степаныч. И он воображал себе это время и ясно представлял самого себя, живущего в мире со всеми животными, – и, вдруг, опять вспомнил про свиней, и в голове у него все перепуталось.

– Вот история, господи, – пробормотал он, тяжело вздохнув. – Вы спите? – громко спросил он.

– Нет.

Важин встал с постели и остановился в проходе комнаты. В свете луны из окна на пол, светились его ноги, жилистые и сухие, как палки.

– Вот теперь все говорят, – прогресс пришел. Пошли разные сотовые, компьютеры и ноутбуки разные, чудеса одним словом, – но люди не стали лучше нисколько. Говорят, что раньше люди были грубые, жестокие; но теперь что (?) – разве не то же самое? Действительно, в мое время жили без церемоний. Наказывали за проступки детей – ремнем били. И на селе порядок был, если что…. Раз, помню, паренек один жути гнал всей округе, угрожал и младших обирал и грабил. Так мужикам надоело, и собрались и врезали ему по первое число, – враз, как шелковый стал. Вот вам пример. А не ждать милости от властей, которые также не хотят работать…. Теперь, конечно, уже не та категория людей, и не бьют детей, и живут чище, и наука стала больше, – но, однако, душа-то человека все та же, никакой перемены. Вот, живет здесь у нас бизнесмен один. Стройкой занимается и прочим, канавы копает его фирма. Работают у него беспаспортные бомжи, которым деваться некуда. По субботам надо расчет давать рабочим, а платить-то не хочется, денег жалко. Вот и нашел он себе прораба, тоже из бродяг, хотя и в шляпе ходит. Он и дает расчет работягам, – совсем мало, не столько как обещали. Вот приходят рабочие за расчетом и возмущаются, – прораб им: «нету!» Ну, слово за слово, начинается брань, потасовка…. Бьют его и руками и ногами, – народ озверелый с голоду-то, – бьют до бесчувствия, а потом и уходят кто куда. Хозяин же отливает своего прораба холодной водой, потом ему деньги «в зубы», а тот и рад стараться. Да…. А в следующую неделю приходит новая партия рабочих канавы копать; приходит, деваться некуда…. В субботу опять прораба бьют, и каждый раз такая картина.

Я перевернулся на другой бок, лицом к спинке дивана, пробормотал ему: «спокойной ночи», но он не услышал и продолжал говорить, рассказывать.

– А вот другой пример. Как-то была в поселке сибирская язва, – скотина дохла, так сказать, как мухи. И ветеринары тут ездили, и строго приказано было, чтобы павший скот зарывать в землю, заливать известкой и прочее, на основании науки. И моя корова издохла. Я, со всякими предосторожностями, зарыл ее в лесу, еле перетащил еще через поле тогда, одной известки вылил на нее ведер десять. И что вы думаете? Об охране природы знает ли наша молодежь!? Мои молодцы, сыночки эти паршивые, – ночью вырыли корову, содрали с нее шкуру и продали за триста рублей. Вот вам! Подумать тут есть над чем! Значит люди не стали лучше и умнее, но глупее и хуже, и значит, как волка ни корми, а он все в лес смотрит. Так оно! А? Как вы полагаете?

Я не ответил и Важин снова прилег у себя в комнате. Было немного душно, печь обильно протопили, наверное, из-за меня, как гостя, перестарались. Важин лежал у себя и, размышляя, охал, стонал и говорил самому себе: «Да… так», – и мне уснуть, никак не удавалось.

– Вы спите?

– Нет, – ответил я.

Важин встал и через всю комнату прошел в сени. Оттуда, стуча пятками, на кухню – воды напиться.

– Хуже всего на свете, – это глупость человеческая, – говорил он немного погодя, вернувшись с ковшом.

– Вот моя жена, Анна стоит на коленках и богу молится. Молится каждую ночь, и поклоны бухает об пол. А зачем молится: первое, чтоб детей в ученье отдать.

Она думает, что без высшего образования умрут они как бомжи, заработать на жизнь не смогут. Но учить – надо деньги, а где их взять? Хоть лбом пол прошиби, а если нет, – так нет! Второе, молится она потому, что думает, как всякая женщина, что несчастнее ее нет на свете. Я человек откровенный и скрывать от вас ничего не желаю. Она из бедного семейства…

И еще полчаса Важин рассказывал про отца Анны и про мать её, которая умерла первой, и ему пришлось ее отпевать и хоронить. Через время небольшое и отец Анны умер, перепив самогона деревенского, сгорел от пьянки. Так и нашли его облокоченного на стол с черным как смоль лицом. Опять Важин и отпевание организовал и хоронил отца Анны.

– В первый день, как поженились, она плакала, – вспоминал Важин. – И потом все двадцать лет плакала – глаза на мокром месте. И все она сидит и думает, думает, думает. А о чем, спрашивается, думает? Ни о чем. Я женщину, признаться и за человека не считаю, – о чем может женщина думать: что сварить покушать, да в огороде редиску пора посадить…

Тут я поднялся и сел.

– Извините, мне что-то душно стало, – сказал я. – Я хотел бы выйти на воздух.

– Да-да. – засобирался и Сергей Степаныч.

Он продолжал говорить о женщинах и в сенях, когда вынимал засов, открывая дверь во двор. Оба вышли наружу, надев обувь на босу ногу. Как раз над двором плыла по небу полная луна, и при лунном свете и дом и сараи казались белее, чем днем. И по траве между черными тенями протянулись яркие полосы света, тоже белые. На небе тихо горят звезды и все таинственно, бесконечно далеко, точно смотришь не на небо, а в глубокую пропасть. Около двора, с пустыря раздавался крик ночной птицы, монотонно так: «сплю! сплю!».

– Который час – спросил я Важина.

– Второй был, вначале.

– Как еще далеко до рассвета.

Вернулись в дом и опять легли. Надо было поспать хоть с часок-два. Но старику Важину не спалось, не спалось и мне. Сергей Степаныч хотел важных и серьезных мыслей; хотелось ему не просто думать, а размышлять. И он размышлял о том, что хорошо бы, перед смертью, ради души, прекратить эту бессмысленную жизнь, которая поглощает дни за днями, годы за годами. Придумать бы для себя какой-нибудь подвиг, – например, пойти пешком куда-нибудь далеко на святое место поклониться, или отказаться от мяса, как вегетарианцы делают…. И он опять воображал, представлял себе то время, когда не будут убивать животных. Представлял он картину ясно, отчетливо, точно сам был в той мечте; но вдруг в голове опять все перевернулось, опять все перепуталось и все стало неясно. Так он промучился до утра. И я ненадолго забылся, проснулся быстро, будто и не спал. Я заворочался, полез в свою одежду на стуле, искал часы. Важин встал и, охая как старик, потягиваясь, посмотрел в залу. Заметив, что я не сплю, он спешил поделиться мыслями:

– Слыхал я, в армии еще, что один полковник был вегетарианец. Не ел мяса, никогда не охотился, хотя другие командиры всегда организовывали охоту. Конечно, я понимаю. Всякое животное должно жить на воле, пользоваться жизнью; только не понимаю, – как может свинья ходить, где ей угодно, без присмотра…

Рано утром приезжала машина с фермы на молокозавод. Мне было недалеко идти, рядом. Но Важин вышел проводить меня. С шофером он тоже быстро договорился, – тот согласился, конечно же, подбросить меня в деревню к родне, по дороге вокруг леса оказалось километров 15: «Это через лес раньше ездили 8 км, там сейчас дороги нету, пешком еще можно пройти» – так сказал шофер.

Важин Сергей Степаныч, смущенный, прощался со мной, извиняясь. Он неспеша пошел в дом. И сидя там за столом, вероятно, продолжал размышлять о теперешнем направлении умов, о всеобщей безнравственности, о сотовой связи и интернете, – о том, как все это не нужно…. Потом успокоившись мало-помалу, закусив не спеша, выпил стакан чаю и лег спать.

03.2012.

В лес по грибы
(рассказ)

Встретился мне молодой человек, на вид лет 30-ти не более, и спрашивал меня по вопросам Библейским: просил объяснить высказывания пророков и другие серьезные темы. Как мог я пояснял ему сразу и советовал литературу, где можно подробнее найти ответ на его затруднения в понимании Священного Писания. Очень глубоко этот парень «копал» в религиозности. Хотя по виду не похож он был на усиленно верующего, даже курить не бросил. Я встретился с ним в парке, недалеко отойдя от Храма. Парень курил и прохаживался. При встрече, поздоровавшись, мы разговорились, и он поведал мне свою историю, – как он пришел к Богу, о чем я и хочу рассказать в подробностях. Потому что разные бывают дороги, ведущие в Храм, к вере в Бога.

У каждой души есть множество лиц (обличий), в каждом человеке скрыто множество людей, все они образуют одного человека. Многоликость порой не заметна. Но пусть подумает каждый о себе: что я сейчас сделал и зачем я так сделал. Сам себя попробует контролировать человек и поймет, что уже «раздваивается», когда он думает одно, а делает другое, говорит еще третье, а потом за всем этим еще и наблюдает в четвертом лице.

(Это как эпиграф к рассказу).

Поволжье, Волго-Вятский район России покрыт смешанными лесами. От Волги же, собственно, начинается тайга. Но пока, от Волги до Уральских гор, леса не выражены в чистый сосновый или еловый лес. Деревья в этом районе растут все вместе.

Вот, идет сосняк. Высокие сосны закрывают свет неба своими кронами, и под соснами полумрак, тень. Но и здесь растут рябины, можжевельник, местами елки – то по одной, то и группой. Сосновый бор не так пуст.

Вот, низинка, вся поросла осинником и осины уже толстые. А почва под ногами влажноватая. И здесь много грибов красноголовиков. Широкими шляпками краснеют грибы большие, но уже червивые, как посмотришь. Небольшие и аккуратной формы грибочки не успели еще зачервиветь. Тут, в осиннике, я набрал грибов, почти полное ведро. (Все это я рассуждал, а сам искал грибы, оглядываясь по сторонам, заглядывая за деревья).

А впереди виден светлый пригорок и на нем березки. Березняк порадовал другими грибами. Тут обабки на тонкой ножке держали свои большие серые шляпки. А среди травы нашлось семейство груздей. Некоторые стояли на виду, – белые красивые. А другие подняли прошлогодние листья бугорками.

Пригорок перед низиной порос и брусникой, – ее гроздья краснели приманивая. И тут я остановился собирать ягоду, покушать ее.

Дело было к вечеру. Моя остановка, однако, была не случайной. Я заблудился. Случилось, что исполнилась пословица о глупцах, которые заблудились в трех соснах. Я ехал утром на рейсовом автобусе и сошел со всеми грибниками на 20-ом километре. Грибники, кто с ведрами, кто с корзинами, – отправились все на левую сторону дороги, и ушли в лес. А я постоял на обочине и обдумывал. Решил же идти непроторенными тропами: «зачем ходить там, где много людей, – пойду туда, где нет никого». И пошел в лес на правую сторону дороги. «Сбор грибов не великое дело, от дороги далеко не уйду» – решил я тогда, но просчитался. Вначале мне попадались заболоченные участки леса, которые приходилось далеко обходить. И так я углубился, что не слышал уже давно звуков от проезжающих по дороге машин. А местность, в какой я оказался – островки суши среди болот. Вконец заблудившись в лесу, я уже готов был впасть в отчаяние. Когда собираешь грибы – то крутишься во все стороны. Так что я не знал даже, где находится север, а где юг. Дорога, как я помнил, должна быть на юге. Пытался определить стороны света по мху, растущему на деревьях. И что! Мох рос на деревьях везде, со всех сторон! И совсем не ясно где был север, где юг – так как солнца давно уже не было, на небе сплошные тучи и в лесу быстро темнело, собирался дождь. К темноте я потерял все ориентиры. «Хорошо бродить по лесу и любоваться природой. Рассуждать о смешанном лесе и так далее. А когда ты остаешься на ночь один на один с дикой природой – немного становится тревожно, если не страшно совсем» – вот такие посещали меня мысли.

Вот и дождь начал моросить и усиливался с каждой минутой. Я нашел большую ель и присел под ее крону на сухие иголки. Темнота неожиданно быстро накрыла весь лес. Стало так темно, что, действительно, – «хоть глаз выколи».

Представьте себе, темную комнату, без окон и без капли света, в которой вы натыкаетесь на предметы – на стул, на диван, на шкаф. Вам неудобно найти выход и вы машете впереди себя руками, ища опору, стену или дверь.

А тут в природной темноте, в лесу – мне было еще хуже. В одной руке у меня ведро с грибами, а другой рукой я шарю в воздухе перед собой…. Сверху поливает меня душ дождя. И неожиданный шорох крыльев какой-то большой птицы пугает меня так, что я шарахаюсь в сторону и натыкаюсь на ветки дерева. Это так я попытался идти по темному лесу. «Уж лучше бы сидел под елкой, не ходил бы никуда!» – подумал я, осудив сам себя за излишнюю предприимчивость. Невольно я присел. Нащупал кучу веток, лежащих и торчащих из упавшего дерева. Мне повезло. Тут я решил развести огонь. Дождь как бы затихал, но моросил, не кончался совсем. Была у меня бумага. Да. Снял я свой рюкзак, непромокаемый, и нашарил в нем старую газету. Брал ее, чтобы подстилать на землю, обедать. В кармане нашлись и спички. Газету решил экономить. Под наломанные с треском (а значит сухие) веточки и ветки я подсунул четвертинку газеты. Когда пламя огня осветило мне лес вокруг, я смог сориентироваться.

Мне повезло еще раз. Я наткнулся на упавшую сухую березу. Содранная береста, как хорошая зажигалка, дала возможность развести приличный костер. Костер получился быстро. Стало чуть-чуть веселее и дождь, хотел закончиться, будто специально дал мне развести огонь. Но ненадолго. Скоро дождь пошел снова с прежней силой.

И я вернулся к своей елке, оказывается, отошел-то от нее метра четыре всего. Чуть отсидевшись, быстро побежал к своему костру, который под дождем затухал. Перетащил сначала ведро и рюкзак под елку. Второй раз бегал под дождь, чтобы забрать горящие ветки. Потом еще раз, к уголькам костра я бегал в темноте, опять наступившей, принес дрова. Развел костер под елкой. И березовый ствол сюда же притянул, так что теплом и светом себя обеспечил.

Ветровка и брюки под дождем вымокли. И под елкой капало. Вода просачивалась сквозь иголки кроны. Но костер давал тепло обильно, хотя капли шипели, падая в огонь на угли костра. Я снял ветровку и, развернув перед костром, пытался ее просушить. Прохлада проникла под рубашку и крупные капли с кроны ели упали мне на спину, так что пробрало дрожью все тело. Да, и холодно и некомфортно.

В костер надо было подкладывать дрова. И только что просушенную, чуть теплую ветровку пришлось мочить под дождем. Снова бегал за дровами. Хватал в лесу поблизости все ветки, какие попадались. Дрова были сырые только сверху. Обсохнув в тепле опаляемые небольшим пламенем костра, они дали большое пламя. С большим костром мне стало и теплее и комфортнее. Я уже не обращал внимания на капли с кроны елки, под которой расположился. А дождь и не думал прекращаться, и темнота в лесу была глухо-тихой. Кроме шума льющейся с неба воды, никаких звуков в лесу не было слышно, все заглушал дождь. Самое время размышлять, подумать о жизни, помечтать.

(Отступление, размышление)

Сколько бы ни говорили о пустоте жизни, о бессмысленности существования, иногда достаточно лишь посмотреть на один цветок в природе, чтобы нас разубедить. Жизнь не бессмысленна.

Конечно, согласно утверждениям многих наук, по многим выводам – жизнь на Земле, как плесень на яблоке.

Представьте, а может, кто видел уже, – когда яблоко долго лежит, оно делается коричневым, сморщенным и покрывается плесенью. На этом яблоке есть возвышенности, «горы» и низины, впадины; и плесень скорее покрывает вершины и ровные плоскости, а низины, вмятины собирают сырость. Ну, прямо копия нашей планеты Земля. На сморщенное яблоко плесень занесена из воздуха спорами, микробами. И на нашу Землю космическим ветром занесены бактерии и вирусы. А дальше все по науке: эволюция, развитие от низшего к высшему. Вот и выходит: какой смысл своего существования может увидеть плесень на коричневом лежалом яблоке? Какой смысл существования найдет, по науке, человек? Откуда вообще смысл жизни??

Такова реальность. Вот, я сижу под елкой в темном лесу. Обсох: высушил-таки ветровку, но холодно. Осень – грибная пора, не очень приветлива, – дожди, прохлада.

Мечта человека могущественнее реальности. И не может иначе, потому что мечта для души представляет высшую реальность – она как душа всего сущего и к ней тянется душа человека. Именно мечты придают окружающему миру интерес и смысл. Когда мечты человека последовательны и разумны, они все чаще сбываются. И тогда реальность становится прекраснее, когда осуществленные мечты создают мир по своему образу и подобию. Поясняя мысли – человек мечтал летать, как птицы, преодолевая горы и океаны, как Икар склеивал крылья. И вот, мечта уже реальна – есть самолеты, вертолеты, парапланы…. Мечтал человек покорить космос, как Циолковский и фантасты, обжить другие планеты. И эта мечта не за горами, – скоро состоится полет на Марс.

А на земле люди существуют для того, чтобы любить добро и красоту и давать волю всем желаниям, если они благородны, великодушны и разумны.

Все хорошо. Но о благородстве и разумности желаний и страстей трудно сделать однозначный вывод.

Прогресс приводит, в конце концов, к такому смягчению нравов, что в прошлом и в мыслях не подразумевалось. Шипы акации, пересаженные из сухой почвы в жирную, превращаются в цветы. То, что раньше кололось – (по пословице: и хочется и колется и мамка не велит), – сейчас почитается как данность, как будто, так и надо, и еще даже поощряется и восхваляется. Правильно ли это? Не нарушает ли это процесс развития?

Когда-то (недавно) женщины носили сарафаны и платки. Простоволосой, без платка, нельзя было выйти на люди, на улицу. При Союзе, лет 60 назад, голые коленки «светить» перед людьми было позором для девушки. А сегодня не только в трусах ходят, – но вместо трусов нитка между голых ягодиц потерялась!! Это не позорно, модель выходит на подиум на обозрение всего мира! Осталось только показать как она, модель, какает? Прогресс?? Нет – это деградация, наоборот разложение общества.

И такое же послабление во всем жизненном устройстве человеческого общества. Даже в пище, в питании сняты все ограничения, а потом сетуют: много болезней появилось новых. Ограничения в питании защищали людей. Они были раньше на слуху, передавались из уст в уста, потом записаны были. Остались пояснения о пище чистой и нечистой в древнем памятнике знаний предков – в Библии.

Тяжело смотреть на то, как жизнь течет дальше, захлестывая через край своим потоком. В проблемах нравственности обвиняют измененное сознание народов.

Мужчины потеряли стыд и честь. Оскорблением для джентльмена считалось, – когда ему при людях женщина откроет коленки, приподняв подол платья. После этого он считался развратником, как портовый рабочий. А сегодня мужики удовлетворяют похоть своих очей и рады, что все вокруг женщины оголили свои ляжки и животы и груди. Дворян и джентльменов нет. Остались одни портовые рабочие, алкаши и развратники, они о понятии честь и не слыхали. А женщины развратились по З. Фреду – эксгибиционизмом. Это понятие – болезнь психиатрии, так что всех женщин надо в дурдом помещать. В далеких провинциальных деревнях, может еще есть и русские бабы, которые коня на скаку остановят…. В староверческих деревнях Сибири есть и мужики с благородством и честью, они и от Петровского прогресса убежали к природе поближе еще 300 лет назад. А в городах русские бабы превратились в иностранных «вумен», если не накрасится химической краской на улицу не выйдет, лица своего уже не имеет, какого коня может остановить? – известно! – только того, который у мужика между ног. Женщина как мать – тоже начинает пропадать. Детских домов сейчас множество и в них брошенные дети. Я столкнулся раз с беспризорниками настоящими. Они жили на станции. Электрички им не мешали, под перроном у них был устроен «дом», рядом со станцией был рынок, там пацаны и подрабатывали и кормились. Было им по 12—14 лет и жили так годами, – один мне сказал, что он 5 лет как из детдома сбежал. Беспризорники были после революции, мы знаем фильмы про них: республика Шкид, «Путевка в жизнь». Это было 90 лет назад, при Дзержинском.

«За что боролись (с чем боролись) – на то и напоролись». К чему мы пришли? Прогресс материальный ушел вперед, а нравственность не прогрессирует, а возвращается на столетие назад, более того хуже, чем в том недалеком прошлом.

Разумный человек приспосабливается к миру. А неразумные люди начинают приспосабливать мир под себя. Начинают борьбу с природой, когда разумно было бы возделывать ее, а не разрушать.

У власти встали не очень разумные люди. И весь прогресс сегодняшний зависит от людей неразумных. А кроме того верна и пословица: какой народ – такая и власть над ним. Ведь люди к власти приходят из того же народа, не со стороны к нам с Марса прилетели наши правители. Они воспитывались в этом обществе людей.

Ни самые прекрасные, ни самые отвратительные устремления человека не заложены в нем биологически. От природы человек не такой – все его страсти и пристрастия это результат социального прогресса. Люди сами развили в себе все пороки.

Жизнь людей, преданных только наслаждению без рассудка и без нравственности, не имеет никакой ценности, также он не ценит жизнь других. Вот поэтому убийство сегодня – это обычное среди всех преступлений, как украсть с прилавка. И то за воровство лет 5 тюрьму дает закон. А за убийство – условный срок. Или вообще оправдывают, если человек богатый, – он может всех купить и судью.