Текст книги "Проводник. Возвращение Зари. Его единственная книга чернилами света написанная"

Я очень рад…

 
Я очень рад, я очень-очень рад,
Что вместе мы идём сквозь тьму преград!
 
 
И Бог зовёт с любовью всех туда,
Где Свет Его в сердцах горит всегда!
 

Глас вопиющий

Ярославу Федонову

 
Ещё был век подобен сну,
Как вдруг ворвался в тишину,
Звуча свирелью обо мне,
Поющий Голос при луне.
 
 
И слух мой ясную Зарю
Молил вернуться к алтарю,
Чтоб Голос вежливо притих
И превратился в тихий стих.
 
 
Но, забавляясь с той Зарёй,
Не умолкал, а так, порой,
Теплом рассветного Огня
Касался пламенно меня.
 
 
И слышал я, как в три крюка
Поднялся ввысь за облака,
Но там вдруг громом в вышине
Прогрохотал по всей Земле.
 
 
Теперь же слышу на ветру
Его безмолвную игру,
А пенье звонкое с утра
Пронзило слух мой, как стрела.
 
 
Но вот он шорохом в листве
Прошелестел минуты две,
Потом уснул в зачатке сна —
И вновь над миром ти-ши-на!
 

Призрак. Свобода

 
Но вот однажды ночью сторож-дед —
Гранитных рощ лесник, всегда хромой,
Могилы обходил и вдруг стал пред
Старинным склепом. Там был слышен вой,
И плач, и шёпот, а когда и крик.
Он, крепко ухватив стальную дверь,
Открыл. В него в тот самый миг проник
Неумолимый призрак, словно зверь.
 

Я прошлый умер

 
Я прошлый в духе умер, сдох,
И образ мой уже не виден.
Искусанный навалом блох,
Исчез, сорвавшись с нити
 
 
Проклятий древних ведьм-убийц.
Теперь я с Богом, чистый, новый,
Иду с восходом, с пеньем птиц
К Величию земной основы.
 

Летняя песня

 
Ох, солнышко лучистое,
Ты светишь с неба чистого,
А небо улыбается
И сном с тобой прощается
До мига восходящего,
Когда твой луч бродячего
С девицей стройной с розами
Разбудит под берёзами
На сене, вширь расстеленном;
И царство спелой зелени
По склонам в даль незримую
Раскинется овчиною.
Ох, солнышко лучистое,
Ты греешь небо чистое,
Чтоб звёзды жглись забытые,
Росой судьбы умытые!
 

Реквием по мне

2081 год Небеса

 
Он потерян в дебрях / мрака был, и
Выход сразу не́ был / быстро найден.
Ветер-пилигрим пел, / песни стыли
Разом в болях сердца / «Выйти ради!
Ради вечной жизни!» / – он кричал, и
По щекам хлестала / Тьма противно.
Дни терялись разом / в снах печали
Обречённых мокнуть / мёртвой тиной.
 
 
Вижу я восхода чёткий профиль
Над простором Божьей длани,
В нём Господь напиться дал Пречистой Крови,
Препоясав мною лучик ранний!
 
 
Вижу я восхода чёткий профиль
Над простором Божьей длани.
В нём Господь напиться дал Пречистой Крови,
Препоясав мною лучик ранний.
 
 
Тьма хлестала больно. / Слёзы лились
На края лесные / в час расплаты,
И, в низу о камни / выбив лилий
Пламень, превращали / Тьму в примятый
Сумрак злого мира / в цвете мая,
Что предельно плавно / ходом в лето
Ускользала, кинув / скатерть Рая,
Чтоб долина детства / была приодета.
 
 
Вижу я восхода чёткий профиль
Над простором Божьей длани.
В нём Господь напиться дал Пречистой Крови,
Препоясав мною лучик ранний.
 
 
Вижу я восхода чёткий профиль
Над простором Божьей длани.
В нём Господь напиться дал Пречистой Крови,
Препоясав мною лучик ранний.
Препоясав мною лучик ранний.
Препоясав мною лучик ранний.
 

Улетим

 
Мы
Улетим, улетим
По трепетным лучикам спелого солнца.
К спокойной безбрежности вод океана,
Где ночью в глубинах медузы, как кольца,
Как звёзды мерцают легко и так странно.
Мы будем прилежно за ними следи́ть, и
Затем с полуночного неба слети́м к ним,
Сложив тёмно-белые крылья, и там мы
Овеяны будем живыми цветами.
 

Улетим, улетим

По трепетным лучикам спелого солнца!

Улетим, улетим.

 
И мир океанского дна нам покажет
Величие вечного в радости неба,
Где звёзды слагают свет красочный слепо,
Чтоб ярче светиться в космической саже.
А спутником будет заботливый ветер,
Который не бросит в случайном порыве
На тоненьких линиях белого света,
Что кажутся чудным явлением силы.
 

Улетим, улетим

По трепетным лучикам спелого солнца!

Улетим, улетим.

 
Медузы нас нитями света коснутся,
И крылья мы сбросим во тьму нестерпимо,
Увидев, как жизнь поднебесная мимо,
Уходит навеки не в силах вернуться.
Тела́ обратятся в прозрачные ткани,
И помнить не будем себя в океане,
И выглядеть будем, как эти медузы;
Сиять, как те в небе разбитые бусы.
 

Улетим, улетим

По трепетным лучикам спелого солнца!

Улетим, улетим!

 
Мы яркие тени в солёной пучине
Дрейфуем в пространство заветной нирваны,
Где нет ни желаний, ни боли – отныне
Мы духи, а больше не те пеликаны.
 

След рая

 
Когда я слышу пенье соловья,
То начинает сердце чаще биться
И будоражить дух мой, норовя
В порыве чувств в лесу с природой слиться.
 
 
О, как он радостен, покой Земли
Среди трепещущей живой природы,
К которой шёл измученный в пыли
Лишений, жаждущий венец свободы.
 
 
В моём пути в миры была печаль
И холод долгий, точно вечность пленных,
Заледенивший грубо льдами даль
Цветущих белых роз в зарницах пенных.
 
 
Мне приходилось гнать её и смерть
Из сердца в пропасть адовых забвений,
Чтоб не смогла Любовь во мне стереть,
Затмить под плач дождей рассвет весенний.
 
 
Под пенье птиц, под солнечный привет,
Под шелест листьев и под ветер свежий
Сливаюсь я, нашедший рая след,
Вдали от шума в зарослях медвежьих.
 

Откровение

(из записок проводника)

1. Не стоит говорить, что Бога нет, а, мол, мы все произошли эволюционным путём от каких-то там обезьян. В моём разуме возникает вопрос: почему же тогда за долгое время от Рождества Христова обезьяны больше не хотели эволюционировать в разумное существо? Мы бы понаблюдали за процессом вочеловечения дикого по природе животного.

2. И пусть ещё возьмут во внимание время до Рождества Христова. Это время довольно долгое. Я уверен, что их гениальные извилины, отмеченные высшими степенями науки, увидят в конце тоннеля непробиваемый тупик среди непролазного мрака. Но всё же со всем тем всем при этом при всём том начнут выдвигать доказательства причастности приматов в жизни человеческого рода, выдавливая генетические особенности. Придётся ли нам соглашаться?

3. Настала пора чуть приоткрыть завесу тайны, что происходило до сотворения всего сущего.

4. До сотворения человеческого мира обитала во Вселенной бессмертная Тьма, непроглядная Тьма и холод, к которым найти сравнения не удастся даже при желании, ибо холод был невообразим и ужасен, а Тьму не описать и не измерить никакой из мер человеческих.

5. Без чувств, без осязания она обитала в тех пределах космического бытия. Никто во Вселенной не знал её возраста, кроме Бога, и тайны ея возникновения. И, вероятно, не узнают.

6. Но в сознании человеческом найдётся крохотная доля понимания и представления этой структуры, того ужаса пустоты и в то же время не пустоты, а чего-то живого в неживом; чего-то видимого в невидимом.

7. И когда Свет прибыл в эту пустоту, Он видел, как Тьма отступала от Его Светлого Существа. Тьма, обволакивая светлые лучи, в глаза пыталась проникнуть, посчитав их слабым звеном Светоявления.

8. Она вокруг Бога двигалась, втекая внутрь себя и вытекая из себя вон; она обходила, сжимаясь в плотное кольцо, но сквозь сияние Его благодати не проскользнуть было, не пробиться.

9. Не может, не может, ибо не под силу овладеть Светом, потревожившим покой её вечный, и, пока Свет во свете, не завладеть нашим миром.

10. Тьму ту не убить, не уничтожить до последнего её проявления. Всё равно частица будет прятаться в тени и ожидать удобного момента для порабощения сознанием, живущих во свете созданий, чтоб умертвить, превратив в своё хладномерзкое состояние.

11. Если луч вдруг разрежет её пополам – она не умрёт, а будет теперь обитать в двух краях, оставаясь одним целым по своей природе.

12. И вот, когда созданы были небо и земля, а воинство Ангельское вначале,  и всё живое, и человек, проникла, ступая по теням небесным, частица той Тьмы в мир Божественный. Она вошла в сущность Люцифера одного из Архангелов, выявив внутри бесплотного тела способность жизни для себя.

13. Тьма овладела сущностью Люцифера. Бог пытался отделить ту частицу хладномерзкой Тьмы от Светлости Архангельской, но оказалось, что сгусток черноты проник так глубоко в божественные ткани, что отравил духовное состояние, превратив его во врага рода человеческого.

14. И если вырвать тьму, то умрёт и тело. Если вырвать плевелы, то и пшеницы корни повредятся и она увянет, усохнет.

15. Тогда Творец по любви великой ко своим сотворённым существам не стал губить Своё создание, а выслал в далёкие края, в места адовы, где Люцифер ещё больше помрачнел и превратился в дьявола.

16. И верю в то, что когда-нибудь очистятся все рода и жить будут в светлости и доброте друг к другу.

17. Сотворив сферу неба, Он вместил в центр шар земной и вдохнул Своим божественным проявлением жизнь, но жизнь без света не могла находиться в состоянии живом.

18. И сотворил Он Большое Солнце для дня, а Луну для ночи, и прекрасные звёзды вокруг для других планет, чтоб тьма, обитавшая в этом пространстве, не была сильна и не могла проглотить в себя любую жизнь.

19. Оболочка сферы небесной тверди или атмосферы состоит из воздуха, который в себе несёт азот, кислород и другие многие газы, что используются на Земле. Эта сфера вращается вместе с планетой как одно целое, что и затрудняет, и даже делает невозможным проникнуть в земную среду Тьме космической.

Третье переживание

красноречивость тёмных слов была

– Летите, создания ада, которые созданы были под сенью архангельских крыл, чтоб насытить утробу космических дыр, поглотив, несомненно, свет солнечный, созданный Тем, Кто явился в мой мир бесконечно бессмертной Ночи. Летите, скрываясь в тенях облаков, что стремглав орошают планету для жизни; затем пробирайтесь по длинным пещерам уральских хребтов, что де́ржат планету, храня неподступность к величию мне ненавистной Земли. И пройдя не одну галерею пещер, к первородному Свету легко доберётесь, в мир Гиперборея.

В том мире остался народ первозданный, который отмечен особым приливом Господнего Света. И так, поглотив Свет в утробу космической бездны, оставьте лишь времени отблеск великого Дня пред восходом кромешного ада, где жизнь при луне обратится в нетленную нежить, развеяв вокруг поразительный пепел.

Вот так Люцифер на краю преисподней в архангельском блеске стоял, а в груди клокотала безмерно бессмертная Тьма.

прядь её волос пшеничных радость

Сквозь таинственный сон мой я слышу скрип открывающегося сундучка, где на дне среди белых льняных полотен моё состояние покоится от взглядов человеческих. Мои ниточки волос переливаются искорками вечности по цвету северного сияния и озаряют импульсивно все четыре деревянные стеночки сундучка, которые служат защитой от тёмных явлений, проникающих время от времени в мир Начала. На меня наваливается холодный мрак затхлого воздуха. Ещё не проснувшись до конца, я ощущаю тяжёлое дыхание существа, почему-то мне казалось, сродни моему организму. Я чувствую, как холодные кривые пальцы были осторожно запущены под моё тельце, и я в густую темноту была вынута. Естеством своего состояния чувствую что-то в воздухе ледяном неладное, какой-то неприятный холодок касается непрестанно меня, содрогая мой свет безмерно. Тяжёлое дыхание и кашель продолжают мой сон прорывать, но почему-то не до конца могли меня те старческие звуки пробудить. Он с дрожью шепчет мне:

– Милая, скоро ты проснёшься. Спаси. Спаси нас всех.

Я ещё покоюсь в кривых руках старика. И покой мой ещё не до конца разрушен. Покой мой ещё вечен. Он, поднося к мутному стеклу окна, снова так же шепчет:

– Давай, милая, лети! Он тебя уже ждёт, твой проводник.

И затем старик громко говорит:

– Вот на, бери эту прядь её волос, мытую в прохладе рос.

Мои тоненькие нити волос вспоминать начинают свои корни родны́е. Помню я, помню, как приходил в избу Урии́л. Он долго о чём-то беседовал со стариком. Потом я была отстрижена с головы маленькой девочки, которая была на Небе прелестным созданием для планеты Земля. И когда девочка растворилась в объятиях со стариком, превратившись в солнечное сияние, Урии́л отнёс меня в райские земли, где омыл в живой росе, стекающей по чудным лепесткам разнообразных растений. Затем положил в тот деревянный сундучок, произнося слова, меня приведшие ко до́лгому сну среди тишины.

После громких слов старика я просыпаюсь, но ощущаю себя ещё довольно сонной. И, просачиваясь сквозь структуру скального состояния стекла, я собой удивляю стоящего за окном метрах в двух-трёх человека, который, недоумевая, простирает, не зная как, свои испачканные сухой глиной руки, чтоб я могла лечь свободной снежинкой в его ладони грубые. Он выглядит странным и предельно печальным. Волос его казался в лунном свете чёрным, точно древнего ворона ветхие крылья, с проседью неровной седины. Глаза голубые. В разорванной белой рубашке нараспашку, с торчащими нитками в разных местах, где некогда пуговицы надёжно крепились. Ниже солнечного сплетения проступает болью вечности свежий ожог. Лицо вырисовывает черты усталости смертной, будто этот человек проделал жизни путь долгий и изнурительный.

Я ложусь на ладони пред окном стоящего человека, я чувствую мигом некую сверхъестественную связь, будто энергия, находящаяся внутри этого юноши, была сродни моей благодати. Моё тепло проникает чрез ранки вглубь уставшего тела, чтоб коснуться истока души. Возвратившись назад, тепло даёт огромные силы для прояснения и пробуждения, исцеляя его открытые ранки. И вот мои ниточки волосков сияют лучиками солнышка земного.

Старик продолжает говорить:

– Ты шепни ей, что хочешь снова дни видеть вместо тьмы сырой впереди и за спиной.

После сказанных слов исчезает старик в темноте неземного чертога, стены которого были скованы накрепко чёрной плесенью, казавшаяся одушевлённой.

Вдалеке злятся громы и молнии падают, с треском себя ломая, в черноту лесного массива, где даже ужас боится посмотреть выше горизонта человеку не знакомых мест. Дожди не решаются стремглав упасть в бездну вселенского страха, а ветер-пилигрим мечется из стороны в сторону, не находя себе места в царстве чужого мира, куда он был с кокой-то целью выслан.

Парень в растерзанной рубахе меня подносит осторожно к губам обветренным, пахнущим ещё коровьим парным молоком и малиновым вареньем, и говорит так звонко!

– Так пусть же, пусть! Пропадёт слепая грусть, день прогонит быстро тьму сквозь земную седину к звёздам, где затерян след будет средь чужих планет. Пусть же вместо тьмы сырой просияет свет дневной, а душа моя немая запоёт, достигнув рая!

Меня пробивает в дрожь от стихов, им сказанных. И, выскользнув из рук его грязных, я лечу удивительным полётом над травой, умирающей без света ультрасолнечного и тепла фиолетового. По пути, куда моё сияние попадает, вновь оживает земля – расцветают растения и раскрываются цветы с поразительным вниманием к человеческому духу! Васильки, одуванчики, клевер, зверобой, тысячелистник, иван-чай – все цветы, которые когда-либо цветут в разное время весны, лета и осени. Человек, которому меня доверили для совершения важной миссии, застыл, поражённый моим чудесным проявлением плавного полёта и быстрому прорастанию растительных миров. Мне приходится возвращаться, и, чтоб развеять его потрясение от увиденного, я пролетаю вокруг него раз несколько. Он приходит в себя и следует за мной поначалу вяло, но затем ускоряет шаг, укрепив телесные силы тайной молитвой ко Го́споду.

Меня тянет неистовым рвением вглубь лесного массива вдоль обширного обрыва, дна у которого, кажется, и не было, словно обрыв был дырой во тьму бескрайнего космоса. Долетев до опушки, мой светлый волос чуть вибрирует, учуяв неестественную опасность. Ветки в древнем лесу не были похожи на обычные ветви деревьев. Они жутко скрипят, они ползут, пытаясь ухватиться за человека и растерзать. Но моего свечения они будто боятся и при касании ко мне содрогаются, и уползают прочь торопливо, точно семейство а́спидово от жара костра святого Павла. Человеку было тяжело за мной тянуться, и поступь его была порой медленной, уставшей. Всё время клонит его упасть на бревна гнилую часть, но что-то бормочет он себе под нос, видно, отвлекая себя от участи сгинуть заживо в тёмных местах первобытного страха. Упасть не падает, а плетётся за мной неистовый герой.

Добрались мы до жутковатого места. Воздух тягуч, и лететь дальше трудно становится мне. Но неудержимость родной кровинки продолжает тянуть меня к центру непостижимого разумом болота, на котором стоит невозмутимо мрачный дом, и свет в окнах еле-еле теплится, а иногда и вовсе судорожно гаснет, превращая мрачное строение в более ужасающий стиль древнерусской архитектуры. Я долетаю, изрядно потрудившись, до стоящих строем стеблей вокруг островка. Они выглядят странно, как и всё вокруг. И как только пытаюсь я пролететь мимо них, они начинают шевелиться и издавать электрический разряд ломаными линиями, которые передаются от одного стебля к другому, и так по цепочке по кругу. Этот разряд приводит меня в растерянное состояние, и я мечусь бесполезно из стороны в сторону, как и тот пришлый ветер-пилигрим. И когда мои силы начинают покидать недоверчиво к судьбе, а я всё ниже и ниже снижаюсь к мерзости болотной, обессиленная от этих молний и воздуха тягучего, вдруг чувствую всеми ниточками моего тельца, как воздух стал дрожать, а болото вибрировать заметно. В это мгновение человек держит в правой руке сук дубовый, опущенный грязным концом книзу. Лицо его источает хмурость небесного покрова, направляя зоркий и печальный взгляд в мою сторону. Тут разрядные переломы электричества прекращаются поочерёдно и твань болотная вокруг строя странных копий начинает бурлить. В этот миг свободный я проскальзываю мимо строя и, долетев приятно быстро до окна, просачиваюсь сквозь мутное стекло внутрь строения.

В центре одной-единственной комнаты стоит клетка, сделанная из ребристых прутьев ржавого металла, в форме куба, и непостижимость тайны квадрата Малевича проступает смело в этой форме. И если бы кто увидел из ныне живущих её изнутри, тот час бы постиг величину пророческого секрета художника.

Внутри сидит девочка ближе к центру, обняв колени, и плачет горько. Капельки слёз скатываются до середины алых щёк и падают, удлиняясь в два-три миллиметра. Упав на деревянный пол, слёзы не разбиваются, как обычные капли дождя, или капли воды из-под крана, или слёзы человека, а, упав невредимо, вкатываются, точно ртуть, по очереди в неровные щели сучковатого пола. Они имеют цвет несгоревших углей. Девочка взвывает и дрожит словно осиновый лист на земном ветру. Я лечу легко по воздуху комнаты и между прутьев протискиваюсь без труда, не коснувшись даже металла. Мой светлый полёт замечают тени, что прячутся в это мгновение по кругу в четырёх углах, быть может, чтоб стеречь солнечную девочку или, быть может, сотворить с нею нечто страшное. Но помешать полёту моему им не удаётся. Девочка прекращает плакать и приподнимает личико мокрое. Я, пролетев вокруг головы девочки, освещаю чёрные следы от слёз, исходящих из глаз по цвету чистого-чистого беззвездного неба, и ложусь на уже раскрытые ладошки. Тени забиваются глубже в тёмные углы, исчезают, превратившись в воронки чёрного дыма.

– О, родненькая, ты прилетела?! Ты прилетела, моя миленькая!

Я шевелюсь воздушным змеем в знак согласия и озаряю лик уставшей девочки.

– Мне Урии́л говорил, что прилетит моя частичка и поможет человек один, которому надлежит стать проводником Земли, но в начале разорвёт его душу Тьма. Или уже разорвала душу? Где, миленькая, он? Где?

Я прихожу в движение и, вновь пролетев вокруг головы, останавливаюсь на затылке, в месте, где была когда-то отстрижена. Волосок к волоску, ниточка света к ниточке света стали вживаться, искрясь в месте заживления бенгальскими огоньками. Вначале глаза девочки светятся солнечным светом, затем сама сияет пуще небесного огня! Солнечная девочка поднимается на ноги в то мгновение, когда клетка начала превращаться в золу с треском горящего костра. Вытягивает ручки в стороны, одновременно чуть склоняет голову к груди, и ресницы прикрывают небесные просторы глаз; касается до прутьев кончиками пальцев, клетка рассыпается. На лице проступает радость. И смех детский раздражает воздух внутри помещения. Свет солнечный разгорается всё сильнее во взгляде, превращая так же, как и клетку, дом во чёрные угли. Солнечная девочка направляется в ту сторону, где лежит на краю болотной тверди в луже крови человек. Человеку остаётся ещё немного секунд для жизни. Человек умирает. Человек уже просил Создателя принять его. Солнечная девочка, вытянув руки ладонями вперёд, касается стены. Дом дрожит, вибрируют стены и рассыпаются в чёрную пыль, а ветер-пилигрим, вдруг явившийся, рассеивает смело по округе мёртвого мира эту мерзость. (Так вот для чего он послан был). Солнечная девочка продолжает движение. Отвратительные существа обращают угрожающие взоры на девочку, идущую по воздуху босой поступью свободно. Она поднимает руки вверх и легко вырисовывает полудуги-движения в воздухе, словно дирижёр, своевременно задающий темп музыкантам симфонического оркестра.

– Нет! – воскликнув звонко, продолжает идти. – Не надо губить живое!

Она сияет ярче и настойчивей! У неё радость неуклонна!

Исполины меняются. В каменных лицах проступает ископаемый страх и дрожь земли Мезозойской эры. Их движение парализует белый свет солнечной девочки, и, когда она проходит мимо, они неодновременно разрушаются. Исполинское падение кажется великим. И болото постепенно начинает поглощать куски бурых камней, которые в адской глубине впитывают всю влагу находящуюся вокруг, формируя великую гору Дьявола под раскаты грома и всплески молний.

Метрах в пятидесяти на краю болота лежит тело, и дыхание не прослушивается в смрадном воздухе, и движения груди уж не просматриваются. Девочка поспешает. Угрожающий свет её с каждой воздушной поступью тускнеет, и к концу приближения к умирающему человеку остаётся лишь прекрасный живой свет её волос.

– Вот пришёл и мой черёд встретить смерти страшный гнёт не в краю моём родном.

Слышится еле различимый шёпот человека, и слёзы последние непомерной грустью скатываются с глаз потухших.

– Нет, ты нужен мне, идём! – солнечная девочка отвечает громко.

– Да… ты… брось… мне… и так конец… настал, – он, обессиленный, замолкает на миг вечностью объятый.

– Нет! Не твой в аду финал!

Солнечная девочка кладёт ладошку на грудь, внутри которой чувствовался ослабевающий стук измученного сердца. Человек на мгновение уже отошёл в мир иной в мире ином. Тепло, исходящее от ладошки, проникнув внутрь, растекается по всем капиллярам, венам и сухожилиям, проявляясь сквозь бренное тело стотысячными солнечными переплетениями. Глаза человека начинают сиять огнём небесным. Через секунду тепло, добравшись до смертельной раны, её запечатывает быстро, глаза принимают обычный человеческий взгляд голубых глаз с немыслимо синим переливом. После хлещут слёзы вновь, как будто дождь, прочищающий просторы бессмертных небес.

Солнечная девочка оставляет своё прикосновение на теле, а руку убирает.

– Ну, вставай же, мой спаситель – нам идти пора в обитель кузница, а то ведь ждёт наш пресолнечный приход!

Человек ровно дышит, человек встаёт, пошатываясь, на ноги, человек не понимает сказанных слов солнечной девочкой. Человек отвечает лишь:

– Ну, идём по кромешной тьме теней.

Проводник с дрожью берёт руку солнечной девочки и отправляется в путь свой обратный чрез бред сверхъестественных деревьев, которые жаждут, зацепившись уродливыми крючками острых сучков, утащить в незримость и непомерность близкого ада. Но свет живой, исходящий от волос девочки, обжигает это неистовое безумие неистовое.